Очень короткое предисловие
| Вид материала | Рассказ |
- Том Хорнер. Все о бультерьерах Предисловие, 3218.12kb.
- Сочинение на тему «Как я провел лето», 8.09kb.
- -, 165.28kb.
- Ошо знакомо и понятно: и человечество и отдельные народы не раз уже переживали подобные, 520.49kb.
- «Моя любимая эпоха в Отечественной истории», 756.67kb.
- Руководство для начинающих фей • Предисловие • введение • применение «историй про энни», 2512.89kb.
- Литература. Предисловие, 3580.03kb.
- Предисловие от редакторов, 3279.6kb.
- Сказка о Непрерывности, 46.93kb.
- Рекомендации при финансовой поддержке фонда Фридриха Эберта Бишкек 2000 Свобода человека, 1343.92kb.
Ль
Очень короткое предисловие
Автор должен сознаться, что «Ль» – это вовсе не концепция, а всего лишь сомнения автора в том, что он насочинял – рассказы ль, пьесы ль, сказки ль, стихи ль или нечто другое, но не менее нелепое.
Сказки Ль
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, КИЕВСКАЯ
Злой человек и добрая колдунья
В одной деревне неподалеку от Ижевска жил-был человек по имени Василий Зуев, и не было у него детей. Жены у него, правда, тоже не было, так что и детям неоткуда было взяться. А жены у него не было потому, что он ненавидел женщин, а вот детей Василий Зуев очень любил, и когда он видел, как на полянке играют дети, ему очень хотелось взять ружье и всех их перестрелять, потому что это были не его дети.
И вот, когда Василию Зуеву стало совсем невмоготу, он отправился в лес к одной доброй колдунье и рассказал ей, что он чувствует при виде детей и что ему хочется с ними сделать, и попросил помочь ему.
– Хорошо, – сказала добрая колдунья, – вот тебе специальное снадобье, возвращайся домой и выпей его ровно в полночь.
И Василий Зуев поблагодарил добрую колдунью и сделал, как она наказала: вернулся домой и ровно в полночь выпил снадобье, и тут же умер, поскольку добрая колдунья дала ему крысиного яду.
А потом, когда Василия Зуева хоронили, она пришла в деревню, где он жил, и рассказала всем, какого негодяя они хоронят.
Ученый кот и безутешные мыши
У одного человека, работавшего фармацевтом в городской аптеке, был ученый кот по имени Ираклий. Ираклий и в самом деле был необыкновенным котом. Он умел говорить на нескольких языках и решать сложнейшие математические уравнения. Вот только мышей он, конечно, не ловил, предпочитая низменным нуждам высокие идеалы. Хозяин-фармацевт очень гордился своим котом, а потом выгнал его из дому, потому что мыши сожрали у него все запасы анальгина и выпили весь йод, что очень повредило ему по работе.
Спустя пару недель человек этот завел себе нового кота, которого звали Чингизом, а правильней было бы назвать Болваном или Бандитом. Новый кот не говорил ни на одном языке, включая кошачий, и не умел решать даже простейших математических уравнений. И поскольку ему, таким образом, совершенно нечем было занять себя, он тут же набросился на мышей и передушил половину из них.
А уцелевшие мыши забились по своим норам и дрожали от ужаса, и с тоскою вспоминали кота Ираклия, и говорили:
– Да, образование, всё же, не пустой звук, как считают некоторые!
Строптивая царевна
Жил некогда в Челябинской области царь, и была у него дочка, писаная красавица, но ужасно злая и дура, каких поискать. Царь давал за ней неплохое приданое, и к царевне, понятное дело, сваталось множество народу, но она ни за что не хотела идти замуж, потому что еще в детстве вычитала в какой-то идиотской книжке, будто все мужчины пьют водку и заедают ее чесноком, а она этого запаха терпеть не могла. Поэтому всем своим женихам она загадывала три загадки, и если они не отгадывали, велела рубить им головы. Загадки, надо сказать, были до того нечестные, что уже на отрубленных головах волосы продолжали стоять дыбом от возмущения. Например, царевна спрашивала: «Скачет жаба. Кого она встретила?» Если кандидат в женихи говорил: «Другую жабу», царевна визжала от хохота и заявляла: «Сам ты жаба! Отрубить ему голову!» А если он говорил: «Соседа по даче», она зло смеялась и отвечала: «Не соседа, а его жену!» И всё равно велела рубить голову.
Царь, конечно, очень огорчался, что дочь у него такая дура.
– Дай ты им хоть раз угадать! – увещевал он.
Царевна изображала смирение и нарочно давала жениху угадать, а когда все начинали ликовать и устраивали на радостях пир, она подсыпала жениху какую-нибудь гадость в питье, и тот умирал в страшных муках.
Царь огорчался еще сильнее и терялся в догадках, что ему делать со строптивой царевной. Одни говорят, что в конце концов он сдал ее в челябинский сумасшедший дом и не навещал даже по выходным. А другие говорят, что она, всё-таки, вышла замуж, и муж научил ее пить водку и есть чеснок. Так что и у этой сказки, как видите, счастливый конец.
Добрый человек из Сыктывкара
Жил в городе Сыктывкаре один добрый человек. Он был до того добр, что ходил без штанов, потому что как только у него появлялись штаны, к нему тут же набегали нищие и требовали отдать штаны им, и он, конечно же, отдавал. По той же причине у него не было рубашек, носков, наволочек, щипцов для варки белья, собачих ошейников и кофемолок. Всё это он отдавал нищим. Нищие ходили по Сыктывкару, щеголяя наволочками и собачьими ошейниками, а наш добрый человек сидел дома без штанов и стеснялся показаться в обществе.
И так как он стеснялся показаться в обществе без штанов, он никогда не сумел жениться, хотя очень мечтал об этом. В конце концов, он умер прямо в Сыктывкаре, не оставив после себя детей, и некому было унаследовать его редкостную доброту.
Мальчик-сирота
Жил на свете мальчик, и был он сирота. Правда, у него были папа и мама, но папа сидел в тюрьме под Саранском за ужасное уголовное преступление, а мать была алкоголичка и, едва купив мальчику какую-то вещь, тут же ее пропивала, и ее, в конце концов, лишили прав материнства.
Надо ли говорить, что этот мальчик рос, как попало, и вырос негодяем, вором и убийцей. А когда его арестовывали за очередное правонарушение, он вел себя так ужасно, так царапался и кусался, что трое милиционеров, которые его арестовывали, остались калеками на всю жизнь.
Конечно, его судили, конечно, когда говорил адвокат, все плакали, включая прокурора и жен искалеченных милиционеров, а когда мальчика приговорили к смертной казни, всем стало очень стыдно, включая судью. Судья потом даже рассказывал знакомым, что когда он подписывал приговор, у него от стыда тряслись руки.
А когда приговор привели в исполнение, все как один признали, что этот мальчик видел в жизни мало хорошего.
Царь и музыкант
В свое время эта история потрясла людей с воображением. Пожалуй, трудно придумать другую историю, которая так наглядно повествовала бы о несправедливости и возмездии.
В N-ской губернии (название специально изменено) жил один музыкант. Он прекрасно играл на своем инструменте, который по известным причинам здесь не будет указан, и вот однажды он услышал, что царь, проживавший в той же губернии, созывает всех музыкантов во дворец – играть перед ним. Музыкант, конечно, с восторгом откликнулся на это приглашение и явился во дворец и начал играть перед царем на своем инструменте.
А царь этот, надо вам сказать, был человеком какой-то просто звериной жестокости. И вот, когда музыкант закончил играть на своем инструменте, царь сказал: «Отрубите-ка ему голову». Причем так спокойно сказал, как будто велел принести себе винограду. Все сперва так и подумали, что ослышались, и даже принесли царю виноград, но царь отклонил виноград и сказал: «Не мне, а ему». А когда все кинулись давать музыканту виноград, царь усмехнулся и снова сказал: «И не виноград ему дать, а голову отрубить».
И вот, представьте себе, музыканту отрубили голову, а буквально на следующий день птицы перестали прилетать в сад царя, и все цветы в саду завяли, а сам царь уехал на войну, и на войне его убили.
Хитрый старик и золотая рыбка
Поймал как-то старик в море золотую рыбку и обрадовался.
– Ну, – говорит, – голубушка, сейчас я из тебя карасей наделаю.
А золотая рыбка вдруг взмолилась человеческим голосом:
– Не губи меня, старый человек, я за это любое твое желание исполню!
А старик хитрый был и ужасно скабрезный. Вот и придумал он такое желание, какое рыбке нипочем не исполнить. Когда он высказал свое желание вслух, у рыбки страшно выпучились глаза, и она покачала головой и сказала:
– Нет уж, – говорит, – такого желания я, извините, исполнить не могу.
– То-то же, – сказал хитрый старик.
Схватил он золотую рыбку, отнес ее домой и наделал из нее карасей.
Как один король двух зайцев убил
Жил на свете король, а поскольку в наших местах короли не водятся, то история эта, видимо, произошла за рубежом. Так вот, жил на свете король и был у него шут. Всем давно известно, что шутов считают весельчаками и дураками, а на самом деле они удивительно мудрый и печальный народ. Но шут, о котором пойдет речь, был совершенно клиническим идиотом. И шутки его были ему подстать. Когда к королю приходили гости, шут принимался рычать и лаять, как собака, а потом бросался на гостей и кусал их за икры, что очень чувствительно. Король безмерно страдал из-за своего шута и мечтал от него избавиться. Однако он не делал этого, потому что боялся, что все подумают, будто у него нет чувства юмора. У него и вправду не было чувства юмора, несмотря на относительно добрый характер – да и откуда у него было взяться чувству юмора при таком шуте? Остальным гостям тоже ужасно не нравилось, что шут кусает их за икры, но из страха перед королем они громко смеялись и заявляли, что поведение шута повергает их в восторг своим остроумием. Поэтому шут мог безнаказанно продолжать свои безобразия, но однажды он, всё-таки, поплатился.
В тот день король сидел на троне и был очень печален – видимо, страдал из-за своего шута. Тогда к королю подошел камердинер и спросил:
– У вашего величества очень унылый вид. Может, позвать шута, чтобы он развеселил ваше величество?
Король хотел на это резко ответить: «Может, еще холеру позовете, чтоб она развеселила мое величество? Только этого идиота-шута мне сейчас и не хватало!» Но тут он вспомнил, что все государи, когда они печальны, велят позвать к себе шута, и испугался, что если он не велит позвать к себе шута, то камердинер и остальные решат, будто у него нет чувства юмора. И он сказал:
– Да. Позовите ко мне шута. Немедленно!
Послали за шутом, и этот болван, чтобы развлечь короля, укусил того за нос. Вот когда король заговорил, наконец, по-настоящему!
– Скотина! – взревел он. – Боже мой, какая сволочь! Надо понимать так, мерзавец, что ты укусил меня за нос? Отлично. Повесить этого негодяя!
Каждое слово доставляло королю большее удовольствие, чем все годы правления. Зато камердинер и вся свита поначалу остолбенели. Потом, когда столбняк прошел, они схватили шута и потащили его вешать.
И снова собралось большое общество – всем хотелось посмотреть, как будут вешать королевского шута. В глубине души все гости очень радовались, потому что шут им просто осточертел. А тот, видимо, и в самом деле был редкостным идиотом, и даже не понимал, что его сейчас повесят, и совершенно не боялся. Он только жалел, что вокруг так много народа, а он связан и не может никого укусить за какую-нибудь часть тела.
А король сидел в своей ложе и страшно переживал. Он боялся, что раз он велел повесить шута, все теперь будут говорить, что у него нет чувства юмора. И тогда он не выдержал и закричал:
– Я пошутил! Не надо его вешать!
Но шута к тому времени уже вздернули, и он болтался в петле с высунутым языком. И тут все гости громко рассмеялись.
– Слыхали? – захлебываясь от вострга, переспрашивали они друг дружку. – Ну, король, ну, шутник, ну, фокусник! «Не надо его вешать!» А тот уж синий весь и языком эшафот метет. Нет, с чем-чем, а с чувством юмора у нашего государя всё в порядке!
Так король убил сразу двух зайцев: избавился от шута и прослыл человеком, у которого с чувством юмора всё в порядке.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ, ГЕРМАНСКАЯ
Случай с Павлом Курвамацким
В одном из городов Тернопольской области жил человек по имени Павел Курвамацкий. Происходил он из очень набожной польской семьи, служил бухгалтером в небольшой, но солидной фирме, скупавшей бутылочные пробки и торговавшей гусеничными траками, а в свободное от службы время исповедовал католицизм. Будучи человеком неженатым, Павел Курвамацкий был, тем не менее, очень хорошим человеком, а, может, очень плохим человеком, что для нашей истории совершенно не важно. А важно то, что больше всего на свете Павел Курвамацкий любил море, а моря во всей Тернопольской области, как назло, не было. И тогда Павел Курвомацкий, которому исполнилось тридцать восемь лет, решил поехать в город Саки, который, как известно, находится на море.
Приехав в город Саки, Павел Курвамацкий тут же побежал к морю и принялся бродить по пустынному пляжу, а море набегало на берег небольшими волнами и приятно лизало Павлу Курвамацкому ступни ног. И тут он увидел, как одна волна вынесла на берег какой-то старинный сосуд с запечатанным горлышком. Павел Курвамацкий очень обрадовался, поскольку был меркантилен, как всякий уважающий себя поляк, даже если он родился в Тернопольской области.
– Езус Мария! – воскликнул он на польском языке, которым пользовался в неслужебное время и который будет здесь дан в переводе. – Какая милая штучка!
И он подобрал кувшин и принялся прикидывать, как его можно использовать в хозяйстве.
«Во-первых, – думал Павел Курвамацкий, – в него можно налить вина. Во-вторых, в него можно налить воды и поставить цветы».
И он сломал на кувшине печать и вытащил из него пробку, чтобы посмотреть, для чего кувшин больше подходит. И только он это сделал, как из кувшина повалил дым, а вслед за дымом на свет вылез безобразный джинн. Джинн был грязен, небрит, вокруг левого его глаза расплылся фингал, во рту торчала помятая «беломорина», а рука сжимала пустой граненный стакан.
– Езус Мария! – по-новой воскликнул Павел Курвамацкий, который, повторимся, был очень набожен, как всякий уважающий себя поляк. – Уж не пан ли это джинн?
А про себя подумал: «Знаю много про джиннов. И имею три оличных желания».
И Павел Курвомацкий уже раскрыл было рот, чтобы произнести первое желание, но тут джинн сердито посмотрел в пустой стакан, затем на Павла Курвомацкого, выплюнул изо рта папиросу и сказал:
– Слышь, кореш, шел бы ты...
И уточнил куда.
И улетел.
«Езус Мария! – подумал Павел Курвомацкий. – Какая неожиданность!»
Он повертел в руках кувшин и сказал вслух:
– Зато имею прекрасный кувшин. Во-первых, в него можно налить вина. Во-вторых, в него можно налить воды и запердолить туда цветы...
И приняв такое решение, Павел Курвомацкий сел в поезд, вернулся в свой городок в Тернопольской области, уволился с фирмы и целиком посвятил себя выращиванию цветов и католицизму.
Смерть в лесу
Случилась эта история, во-первых, в Германии, а, во-вторых, со мною. Однажды, гуляя по знаменитому Шварцвальдскому лесу, я напоролся – или, лучше будет сказать, набрел – на живого медведя. Зная о том, какой редкостью стали медведи, я не был подготовлен к этой встречи. У меня, как в свое время у барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена, не было с собой ни ружья, ни даже рогатки. Поэтому, когда медведь бросился на меня с разинутой пастью, я, честно говоря, совершенно не знал, что делать. Зато медведь отлично знал, что делать. Он схватил меня за ноги, хлопнул пару раз головою оземь, а потом, если мне не изменяет память, загрыз. Собственно говоря, он-то и дописывает эту кошмарную историю.
Как был наказан фон Ветробуев
Фон Ветробуев был омерзительной личностью. Из носа у него постоянно что-то текло – дома, на улице и даже в театре. Иногда какая-нибудь дама не выдерживала и восклицала:
– Ветробуев, да подберите же, наконец, то, что течет у вас из носу!
Тогда фон Ветробуев пренебрежительно косился на нее в купленный на блошином рынке лорнет и высокомерно заявлял:
– Не Ветробуев, а фон Ветробуев!
Но это была не самая омерзительная из фонветробуевских привычек. Частенько подходил фон Ветробуев на улице к незнакомым людям и говорил им:
– Хочешь сливу?
Дело было зимой, и всем, конечно, страшно хотелось слив, и они говорили: «Да».
Тут фон Ветробуев хватал их за нос рукою, на которой никогда не стриг ногти, и держал до тех пор, пока нос не синел и не распухал. Тогда фон Ветробуев отпускал нос и говорил:
– Вот тебе слива! – И хохотал.
И вот однажды фон Ветробуев повстречал некоего старика в коричневом драповом пальто и осведомился насчет сливы. Старик посмотрел на фон Ветробуева мудрым печальным взглядом и сказал:
– Нет, не хочу.
Он поманил фон Ветробуева пальцем наклонить к нему голову, и когда тот наклонил к нему голову, прошептал ему на ухо:
– У меня от них живот пучит. Можете поднять голову, а то вы мне носом на воротник капаете.
Фон Ветробуев быстро поднял голову, словно его ударили. Удивительный старик в драповом пальто слегка поклонился и зашагал прочь. А фон Ветробуев еще долго глядел ему вслед.
Человек тяжелой судьбы
Звали этого человек господин Мудаккер. Живи он с такой фамилией в России, судьба его сложилась бы еще тяжелей. Но, по счастью, он был немцем и жил в Германии, где к его фамилии относились совершенно спокойно и при встрече говорили ему безо всякой задней мысли: «Гутен таг, херр Мудаккер!»
И, всё-таки, он был человеком тяжелой судьбы. Дело в том, что господин Мудаккер был сиамским близнецом. То есть, на свет он появился не один, а намертво приклеенный к своему сиамскому братишке. Срослись они ягодицами, поэтому господин Мудаккер никогда не видел своего брата, но ненавидел его всеми фибрами души. Он считал, что брат здорово портит ему вид. Да и с женщинами он не мог завести близкого знакомства, ибо те в один голос заявляли, что ложиться в постель с господином Мудаккером слишком уж прилюдно.
Но надо вам сказать, что господин Мудаккер отличался крепким здоровьем, а его сиамский братишка, напротив, здоровьем чахлым и хилым. Он всё время кашлял какой-то гадостью, и все врачи считали, что он скоро умрет. Господин Мудаккер с нетерпением ожидал этого момента и, наконец, дождался. Его братишка харкнул напоследок какой-то гадостью и скончался. По телу его тут же заползали черви, поедая разлагающуюся плоть, и вскоре господин Мудаккер услышал, как за его спиною что-то с грохотом рухнуло. То был скелет его покойного сиамского брата.
Господин Мудаккер стал свободным человеком! Сам не свой от радости, он тут же помчался в модный магазин и купил себе новый костюм и школоладного цвета демисезонное пальто. И все встречные говорили ему: «Вы сегодня прекрасно выглядите, херр Мудаккер!»
Окрыленный, господин Мудаккер немедленно познакомился с какой-то крашеной блондинкой, которая нарожала ему шестерых детей и, оставив с ними, сбежала в Парагвай с одним мулатом. Затем явился домохозяин и потребовал деньги за квартиру. Шестеро детей успели к тому времени прожрать все деньги господина Мудаккера, и платить ему было нечем. Хозяин выгнал господина Мудаккера с шестью сопливыми чадами на улицу. Отчаявшись, господин Мудаккер запихнул своих наследников в мешок и утопил их в Рейне. Наутро полиция выловила мешок, признала в утопленниках детей господина Мудаккера и посадила того в Моабитскую тюрьму на пожизненный срок. Господин Мудаккер, убив тюремщика, бежал из заключения. Спасаясь от интерпола, он укрылся в российской тундре, где питался ягелем и тюленьим жиром.
В тундре на господина Мудаккера напал белый медведь, который очень сильно его помял и переломал ему кости. Господин Мудаккер лежал, умирая, под холодным северным небом, и перед смертью ему явилась вдруг бабушка Тереза, которая, насупив седые косматые брови, спросила его: «Карл, где твой брат Аксель?»
Дурак
Граф Почечуев был дураком. В семье Почечуевых все были дураками. И женились на дурах. И рожали то, что в таких случаях полагается. Но на молодого Почечуева всё семейство возложило почему-то большие надежды и ожидало, что он исправит их злосчастную породу. Любящих родителей не смущало даже то, что у Почечуева была откровенно дауновская внешность, а к пятнадцати годам развилось косоглазие. Правда, почечуевский папаша всерьез обеспокоился, когда на двадцатом году жизни его наследник трахнулся головой об угол сарая, гоняясь за курами, но приписал это излишней юношеской резвости.
Полученная травма, надо сказать, никак не отразилась на умственных способностях молодого Почечуева, и вскоре он женился на придурковатой девице Говядиной из соседнего поместья. Девица Говядина родила графу четырех пухленьких ангелочков с ярко выраженными признаками дебилизма, которые бегали по всей усадьбе без порток, охотясь на дождевых червей.
Собственно, даже не знаю, чего я к этим Почечуевым прицепился. Жили себе, женились, детей рожали. И поместье у них, между прочим было. Так что сам не пойму, с какой стати я тут изгаляюсь. Дурак, наверно.
Силач Вакулиныч
Силач Вакулиныч под камнем лежал, пыхтел и кряжился. Вокруг народ собрался и ротозействовал.
– Вишь, эку работу Вакулиныч-то затеял...
– И како он вообще под каменюку-то эту подобрался...
– Как думаешь, сдвинет он камень али нет?
– Та нет... укакается.
– Слышь, Вакулиныч, завязывай – народ говорит, укакаешься ты.
Силач Вакулиныч ничего не отвечал, только пыхтел и кряжился. И тут кто-то сообразил.
– Да чего ж вы, черти, стоите? Не видите – человека камнем придавило!
Тут все к силачу Вакулинычу кинулись, скатили с него камень, на ноги встать помогли.
Тяжело ковыляя, прочь побрёл силач Вакулиныч. На ходу обернулся и промолвил мрачно:
– Како на поправку пойду – всем костяхи переломашу.
Народ испугался сильно, а только на поправку силач Вакулиныч так и не пошёл и вскорости помер. Уж больно его камнем придавило.
Царевна-лягушка
Жил в деревне Ухуево один человек, и было у него три сына. В сказках обычно случается, что старшие сыновья умные, а младший, как бы помягче выразиться, придурок. Однако здесь всё вышло, как теперь модно говорить, с точностью до наоборот. Дураками в семействе были старшие – Панкрат и Тимофей, а младший – Болеслав – хотя в умниках тоже никогда не числился, но дурь его в глаза не бросалась. А вот то, что одна нога у него короче другой на пятнадцать санитиметров, это сразу все отмечали.
И вот, значит, выводит как-то отец сыновей своих в чисто поле, дает каждому по луку со стрелой и говорит:
– Стреляйте. Куда стрела полетит, там себе невесту и ищите.
Ну, старшие тут же похватали лук и стрелы, пальнули и попали своему папаше в задницу. А пока тот бегал со стрелами в заднице и матерился, младший – Болеслав – тоже выстрелил, и полетела его стрела, как говорится, за луга широкие, за леса высокие. Бог знает куда, одним словом.
Папаша тем временем вытащил стрелы из кровоточащей задницы и говорит сердито:
– Ну, ты, Боляха, давай дуй за своей стрелой, а вы, – тут он повернулся к Панкрату с Тимофеем, – можете себе невест у меня в жопе искать.
И пошел Болеслав за стрелой. Не знаю, сколько он там ковылял на своих ногах разной длины – доковылял, наконец, до болота. Видит – на кочке лягушка сидит, одной лапой его стрелу подмышкой, как градусник, держит, другой из мушиных трупов сало выковыривает.
– Э-э, – говорит Болеслав, немного поморщившись, – извините, что помешал. Вы, наверно, царевна-лягушка?
– Та не-э, – отвечает та, не прерывая своего интересного занятия. – Царивна-жаба – вона шэ торик здохла, а я – просто соби жаба.
Болеслав рассердился, забрал у нее стрелу и говорит:
– Ну, раз ты просто себе жаба, так и плыви ты по воде на отпиленной елде!
Развернулся и пошел прочь.
Вернулся он домой, а отец на печке лежит и на заднице у него два компресса.
– Ну как, – спрашивает, – нашел себе невесту?
Болеслав только рукой махнул.
– Какую, – говорит, – в жопу невесту! Кругом жабы одни.
У них в семье, надо вам сказать, вообще было принято некультурно выражаться.
Ну, старик погоревал немного, что ничего путного из его затеи с невестами не вышло, а потом выпил чарку самогона и успокоился.
Панкрат и Тимофей так никогда и не женились, и вскорости оба померли от апоплексического удара. А Болеслав, всё же, женился на девушке из хорошей семьи Марье Николавне Потаповой.
Воевода
Прислали в город Жебятинск воеводу. За каким чертом, спрашивается, прислали? На этот простой и честный вопрос никто не мог ответить. Добро бы еще воевода был как воевода, а то у этого и ножки-то были кривенькие с тех самых пор, как он в детстве неправильно переболел рахитом. Одним словом, дрянь, а не воевода. Чести он городу не прибавил. Поначалу с ним никто и разговаривать не хотел, а некоторые и вовсе, прости Господи, чурались, а потом ничего, привыкли. Даже здороваться стали, а иные и шутить: куда, мол, чешешь, воевода, на своих обручальных? А он им: куда-куда... Попой нюхать провода. Нормально, словом, жили.
А потом война случилась, и все поняли, для чего воевода нужен. Он как про войну услышал, тотчас на коня вскочил и шашкой начал махать.
– Счас, – кричит, – в бой вас поведу! Постоим за землю родную и поляжем за нее! Постоим и поляжем! А кое-кто и посидит!
А на коне воевода, надо вам сказать, гораздо лучше, чем без коня смотрелся, и ножки его рахитичные точно по лошади приходились.
Тут все закричали:
– А воевода-то у нас – геройский парень! Качать его, черта кривоногого!
Стащили воеводу с коня и давай качать. Тот орет не своим голосом:
– Вы что ополоумели, население! Враг идет!
А те и не слушают. «Качать его, черта кривоногого» – и всё тут.
Ну, враг ворвался в город, перерезал аккуратно всех жителей, воеводу у них отбил и говорит.
– Ты, – говорит, – такой герой, что просто так тебя убить совершенно невозможно. Лучше мы тебя не убьем, а кастрируем.
Схватили они воеводу и, как тот ни сопротивлялся, произвели над ним глумление. Город зачем-то из Жебятинска в Жеботинск переименовали, срамные воеводины места поместили в местную кунсткамеру в знак вечного триумфа, а самого воеводу с миром отпустили. И пошел воевода, что называется, куда глаза глядят, а глядели они у него строго на юго-запад.
Вот идет он полями, лесами, прикладывает к ране подорожник, чтоб побыстрее заживала, питается такой дрянью, что стыдно людям рассказать, и совершенно не знает, как ему дальше быть с такой позорной биографией. Вдруг видит – изба стоит, а в избе окошко светится. Стал воевода в дверь стучаться. И открывает ему, как назло, красна девица, писана красавица, причем такая, что воевода даже взвыл. Девице это не понравилось.
– Ты чего, – говорит, – воешь? Волков хочешь приманить? Так я не возражаю. Я счас дверь перед твоим дурным носом захлопну, а волки, когда прибегут, пусть сами с тобою разбираются.
– Эх, – говорит воевода, – что мне теперь волки. Со мною уже без твоих волков разобрались.
– Это как? – любопытствует девица.
– А вот ты меня в дом пусти, – говорит воевода, – поесть-попить дай, и я тебе такое расскажу, что у тебя всё дыбом встанет.
– Ага, – отвечает девица не без иронии, – как же, разбежалась. Одна вон тоже такого лиса-подпевалу пустила к себе в дом, а потом девять месяцев колобком ходила. У тебя ж на твоей поганой роже все твои гнусные желания написаны.
Воеводе стало смешно до слез.
– Дура ты, – говорит. – Были у меня желания, да обсеклись все. Меня, чтоб ты, дрянь такая, знала, в смертном бою враг обглумил.
– Как обглумил? – ужасается девица. – Сзади, что ли?
– Если бы, – вздыхает воевода, – сзади. А то спереди.
– Ты ври, да завирайся, – молвит девица сурово. – Как это спереди обглумить можно?
Воевода немного поконфузился, а потом взял да и показал. Девица долго глядела на его трагедию, а после говорит:
– Да, – говорит, – паскудная история. Ну, раз такое твое дело, то вот что я тебе, мил человек, скажу: иди-ка ты отсюда к чертовой матери.
И поплелся воевода дальше. И пришел не куда-нибудь, а на восток – может, в Багдад, а, может, в Ашхабад. И встретился ему какой-то бей, а какой – не вспомню, хоть убей. В общем, как узнал бей про воеводино темное прошлое, сразу загорелся и устроил его евнухом в свой гарем. А в гареме у него была куча баб, одна другой жирнее, потому как этот бей был изрядный сукин кот. И вот одна из этих гаремских барышень по имени Зульфия Ильинична, представьте себе, по уши втрескалась в нашего воеводу. То есть, она его жалела, а кастрации его от души сочувствовала. Воевода рассказывал ей о своих превратностях, а она плакала и ласкала его, отчего воевода выл. Конечно, бей проведал об этой позорной связи и, хотя у него была куча других барышень, воспылал восточной ревностью. Выгнал он воеводу из гарема, да еще и сказал напоследок:
– Таким, как ты, ишак вонючий, кой-чего чик-чик отрезают. Но за меня уже другие постарались, так что иди-ка ты на букву «хуй», аллах агбар!
И снова пошел воевода, куда ноги вели, пока не пришел в тридевятое царство, тридесятое государство недалеко от Брянска. А там ему страшно обрадовались.
– Ну, – говорят, – если гора не идет к Магомету...
Воеводу от этих слов чуть не стошнило.
– Не надо, – говорит, – про Магомета. Сыт я, – говорит, – по горло и Магометом, и прочим тегераном.
– Ну, не хочешь, – говорят, – про Магомета, так не будем про Магомета. А только приходом своим ты нас просто осчастливил. Пойдем, по дороге объясним.
По дороге объяснили, и очень, надо сказать, доступно:
– Понимаешь, – говорят, – у нас тут один дракон завелся и каждый день новой жертвы тебует, гад рептильный. Причем нет, чтоб одних барышень жрать – всеядный, сволочь. Мы уж и не знали, кого ему сегодня отдавать, поверишь ли – до драки дело дошло. А тут ты подвернулся. Удачно, правда?
Тут воевода, понятное дело, стал брыкаться, но его живо скрутили и доставили к дракону.
– На, – говорят, – жри! Чтоб ты сдох уже, скотозавр!
И подталкивают веводу к дракону, а сами уходят.
Ну, дракон поглядел на воеводу, да и сожрал.
А только у этой истории конец счастливый. Дракону-то, оказывается, кривоногие кастраты были строго-настрого противопоказаны. Не успел он сожрать воеводу, как в глазах у него позеленело, к горлу подкатили спазмы, началась тошнота со рвотой, а потом наступила клиническая смерть. И люди в тридевятом царстве снова зажили счастливо.
Рассказы Ль