Geum.ru

Учебно-методический комплекс дисциплины Бийск бпгу имени В. М. Шукшина

Вид материалаУчебно-методический комплекс

Содержание


Практическое занятие № 2
Практическое занятие №3
Практическое занятие №4
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАНЯТИЕ № 2

Особенности творческой личности и творческого метода

И. А. Бунина (дооктябрьский период).
  1. Бунин-поэт. Анализ одного-двух стихотворений. Тематика, поэтические обра­зы и поэтический язык лирики Бунина. Бунин и символизм («В степи», «Роди­на», «По вечерней заре», «Мать»).
  2. Рассказы Бунина о крестьянстве. Их демократизм, связь с традицией класси­ческой литературы. Индивидуализация крестьянских характеров («Танька», «На край света», «3ахар Воробьев», «Вести с родины» и др.).
  3. Размышления о России в повести И.А. Бунина «Деревня». Отражение в системе образов повести социальных и нравственных проблем эпохи революции 1905 года.
  4. Нравственно-философский смысл рассказов и повестей Бунина (сб.«Суходол» (1912), «Чаша жиз­ни» (1915) и др.).
  5. Соотношение социально-политических и философских идей в рассказе «Гос­подин из Сан-Франциско».
  6. Рассказы И.А.Бунина о любви («Легкое дыхание», «Грамматика любви и др.)
  7. Художественное мастерство Бунина-прозаика и Бунина-поэта. Реалистическая предметность и символическая обобщенность художественной детали. «Му­зыка прозаического письма» (А. Твардовский).

ЛИТЕРАТУРА:

Бунин И.А. Собр. соч. В 6-ти т.т. - М., 1987.

Учебники, монографии:
  1. Бунинский сборник: материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения И. А. Бунина / ред. А. И. Гаврилов. - Орел : Изд-во гос. пед. ин-та, 1974. - 764 с. Ч.з.№2(1)
  2. Вантенков, Иван Павлович. Бунин - повествователь: рассказы 1890-1916 гг. / И. П. Вантенков. - М.; Минск : Кн. изд-во, 1974. - 158 с. Аб.(1)
  3. Волков А.А. Проза Ивана Бунина. - М., 1969.
  4. Карпов, Игорь Петрович. Проза Ивана Бунина: Кн. для студ., препод., учителей / И. П. Карпов. - М.: Наука, 1999. - 336 с. Ч.з.№2(1), Аб.(1)
  5. Михайлов О.Н. И.А.Бунин. - М., 1967.
  6. Сливицкая Ольга Владимировна. "Повышенное чувство жизни": Мир Ивана Бунина. / Сливицкая Ольга Владимировна. - М. : Рос. гос. гуманит. ун-т, 2004. - 268с.
  7. Смирнова, Людмила Алексеевна. Иван Алексеевич Бунин: жизнь и творчество / Л. А. Смирнова. - М.: Просвещение, 1991. - 192 с. Аб.(9), Ч.з.№2(2)
  8. Спивак Рита Соломоновна. Русская философская лирика: 1910-е годы: И. Бунин, А. Блок, В. Маяковский: Учеб. пособие для вузов. - 2-е изд. - М., 2005. - 408с.

Статьи:
  1. Гагаев П. А. И. А. Бунин. "В степи": (Опыт грамматико-стилистического анализа поэтического текста) //Русский язык в школе. - 2003. - N 2. - С. 59-63
  2. Злочевская, Алла Владимировна (д-р филолог. наук). Роль мистико-религиозного подтекста в рассказе И. А. Бунина "Господин из Сан-Франциско"//Русская словесность. - 2005. - N 5. - С. 7-15
  3. Ким Кён Тэ Мир Востока в рассказе Бунина "Братья"//Русская литература. - 2002. - N 3. - С. 19-36
  4. Мескин, Владимир Алексеевич (д-р филолог. наук). Любовь в прозе И. Бунина: диалог с предшественниками и современниками//Русская словесность. - 2005. - N 5. - С. 20-26 (Об общности бунинских произведений о любви с повестями И. Тургенева "Первая любовь", А. Куприна "Олеся", с художественными идеями символистов)
  5. Сливицкая О.В. Проблема социального и "космического" зла в творчестве И.А.Бунина ("Братья", "Господин из Сан-Франциско") II Русская литература XX в. - Тула, "1974.
  6. Тарланов Е. З. "Поэт меня поймет...": О "Сонете на льдине" И. Бунина//Русская речь. - 2004. - N 1. - С. 16-17 (Примером отношений русского модернизма с авангардом служит "Сонет на льдине" И. Бунина)

Дополнительный материал

В.Ф.Ходасевич о творчестве Бунина

(Источник: Статья "О поэзии Бунина")

Лет двенадцать тому назад в творчестве Бунина наступил расцвет, который по справедливости можно назвать и буйным, и пышным. После "Господина из Сан-Франциско" Бунин выдвинулся на первое место среди современных русских прозаиков. Ныне оно принадлежит ему по праву.

Почти все эти годы совпали с эпохой эмиграции. Эмиграция сделала Бунина своим любимцем. Если не ошибаюсь, М. О. Цетлин впервые заговорил о Бунине как об очень крупном писателе. Вслед за тем, на самой заре эмигрантской литературы, один из авторитетных ее голосов, голос 3. Н. Гиппиус, в похвалах Бунину взял наиболее высокую ноту (я разумею статьи в бурцевском " Общем деле ").

Однако все обстоятельные высказывания о Бунине (так же, как упомянутые статьи З. Н. Гиппиус) были посвящены его прозе. К тому же поэзия - область несколько "специальная"; о стихах Бунина почти не писали, а что писали, то не всегда основано было на знании предмета. Выражались больше эмоции, нежели мысли. Наблюдения уступали место восклицаниям: "Что за звуки! Какая кисть!" и т. п. Или еще в более общей форме: "Какая поэзия!"

Так обстояло дело до недавнего выхода "Избранных стихов" Бунина, изданных "Современными записками".

Можно бы многое возразить против того, как составлена эта книга. Мне кажется, прежде всего, что в нее не вошли некоторые из лучших стихотворений Бунина - и попали пьесы гораздо менее удачные; затем - разные стороны бунинской поэзии здесь представлены вряд ли в их верном соотношении. Но не будем вдаваться в подробности на сей счет; оставим " методологию ". Хорошо, что, как бы то ни было, книга издана. Мысленно перешагнем за ее пределы - пусть она будет лишь поводом побеседовать о поэзии Бунина вообще. Побеседовать, разумеется, кратко, схематически, может быть даже - с известной односторонностью, потому что, увы, в газетной статье большая литературная тема не может быть во всей полноте ни исчерпана, ни даже поставлена. Приходится ограничиться лишь общими очертаниями, многое сокращать и, что еще досаднее, упрощать.

Ранние поэтические шаги Бунина совпадают с началом того движения, которое само себя назвало символизмом (хотя в те времена еще не явились как раз те из его участников, к которым название символистов наиболее приложимо: Белый, Блок, Вячеслав Иванов). Не знаю, что именно сблизило молодого Бунина с этой группой, но сближение такое - факт: его нельзя ни отрицать, ни упускать из виду. Главной причиной был, вернее всего, просто общий поэтический возраст. Как бы то ни было, брюсов-ские дневники конца девяностых годов показывают нам Бунина в среде Бальмонта, Балтрушайтиса, самого Брюсова и др. На первых порах, очевидно такой союз казался естественным для обеих сторон. Не совсем представляю себе, что происходило на его глубине; внешним образом он, однако же, был отчетливо выражен тем, что первый бунинский сборник стихов "Листопад" появился в издании "Скорпиона" - под эгидою Брюсова. Это было в 1901 году.

Разрыв, однако, последовал очень скоро. Надо заметить, что для символистов то было время ожесточенных литературных схваток и резкого разделения всех окружающих на друзей и врагов. То, что бунинский сборник был издан символистскою цитаделью как раз накануне разрыва, показывает, что символисты до последней минуты либо считали Бунина своим, либо надеялись, что трещина не глубока и скорее должна срастись, нежели углубиться. Следовательно, разрыва захотел прежде всего сам Бунин. В те именно дни возникли скорпионовские альманахи - Бунин в них уже не участвовал. Не символисты, а он почувствовал первый, что союз неестественен. Это делало честь его проницательности и твердости.

Посмотрим теперь, каковы были причины этого разрыва (я разумею, конечно, причины литературные) и каковы последствия.

* * *

Вероятно, молодой Бунин, один из последних питомцев совсем иной, помещичьей культуры, почти сразу почувствовал себя чужим среди московских символистов - первенцев российского урбанизма и fin de siecle'fl. Ему, человеку гораздо более "земному" и здоровому, особенно резко должны были броситься в глаза те внутренние пороки, с которыми символизм родился на свет и которые в совокупности можно было назвать декадентскою стороной символизма. Именно декадентство, со всеми его бытовыми и литературными проявлениями, было для Бунина всего очевиднее в символизме - и чем очевиднее, тем несноснее. Это и привело к разрыву.

Замечательно: символизм очень скоро сам ощутил, что декадентство есть яд, бродящий в его крови. Все последовавшие гражданские войны внутри его - были не чем иным, как борьбою здоровых, символистских начал с больными, декадентскими. Вся беда была в том, что и самые чистые символисты были в той или иной степени отравлены тем же декадентством. Вполне преодолеть в себе декадентство не удалось ни Андрею Белому, ни Вяч. Иванову, ни даже Блоку.

Если бы Бунин, хотя бы на краткий срок, не прикоснулся к символистскому кружку, его можно было бы принять за поэта досимволистской поры или, с поправкой на хронологию, за поэта, прошедшего стороной, мимо символизма. В действительности это не так - да и не могло быть так. Появление символизма было неизбежно, и в начале девятисотых годов он стал самым деятельным и самым определяющим явлением русской поэзии. Можно было его принять или отвергнуть, быть с ним или против него. Остаться вне борьбы могли только существа литературно безвольные, мертвые. Из всех крупных русских поэтов один Бунин пошел против.

В качестве теоретика Бунин не выступал никогда. В этом смысле он не противопоставил символизму ничего. Однако он и не ограничивался пассивным "неприятием". Бунин не просто окопался на досимволистских позициях. Бунинская поэтика, если в нее всмотреться, на всем своем протяжении (после ювенилий 1886- 1900 гг.) представляется последовательной и упорной борьбой с символизмом. Эта борьба была тем более героической, что Бунин оказался один и не побоялся глубоких ран, которые она ему нанесла. Он вырвал (или старался вырвать) из своего творчества все, что могло в нем быть общего с символизмом. Но в символизме пороки срослись неразрывно с добродетелями, неправда с правдой. Раз навсегда отвергнув неправды символизма, Бунин заодно отказался и от некоторых насущных правд и возможностей, если не впервые открытых, то все же глубоко усвоенных и декларированных именно символизмом. Чтобы представить это во всей полноте, понадобилось бы много страниц. Я ограничусь лишь самым существенным и наглядным.

Для символистов действительность была покрывалом, маской, скрывающей иную, более подлинную реальность, разоблачение которой совершается путем преображения действительности в творческом акте. Личность художника признавалась единственным возможным реактивом такого процесса. Отсюда - крайний субъективизм символистов как положительный тезис их программы, а как отрицательный - неприятие всякого искусства, воспроизводящего действительность непреображенной.

Пейзаж - пробный камень в изображении действительности. Именно в этой области Бунин особенно упорствует против символистов. Для символиста природа - сырой материал, который он подвергает переработке. Начинающий Брюсов заявляет прямо:

Создал я грезой моей

Мир идеальной природы.

О, как ничтожны пред ней

Степи, и скалы, и воды!

Символист - создатель своего пейзажа, который всегда расположен панорамой вокруг него. Бунин смиреннее и целомудренней: он хочет быть созерцателем. Он благоговейно отходит в сторону, прилагая все усилия к тому, чтобы воспроизвести боготворимую им действительность наиболее объективно. Он пуще всего боится как-нибудь ненароком "пересоздать" ее. Но символист, изображая не мир, а, в сущности, самого себя, в каждом произведении достигает цели сразу и вполне. Суживая задание, он расширяет свои возможности. Несомненно, что бунинский пейзаж правдив, точен, жив и великолепен так, как ни одному символисту не грезилось. Но от Бунина множественность явлений требует такой же множественности вопроизведений, что неосуществимо. Качество бунинских воссозданий само по себе еще не приводит к цели: оно требует подкрепления количеством, теоретически говоря, - беспредельным. Задание Бунина становится необъятно, как мир, и ведет к тому, что для личности художника места не остается. Чувство Бунина едва обретает возможность прорваться наружу; оно обозначается в мимолетном замечании, в намеке, чаще всего - в лирической концовке. Но иногда не бывает и концовки. Из своей лирики Бунин изгнал сильнейший фермент лиризма. Это и есть причина того, что Бунина называют холодным. В действительности он не холоден: он целомудрен. Отвертываясь от тех возможностей, которые именно символизм подносил ему в готовом, так сказать, виде, Бунин вряд ли исходил из отвлеченных идей и осознанных поэтических принципов. Вернее всего, что стыдливость чувства была тут причиной.

* * *

Новые задачи, поставленные символизмом, открыли для поэзии также и новые права. Подсказаны были новые темы, была перестроена система образов, многие условности отброшены, поэзия обрела новую свободу. Бес декадентства, неразлучный с символизмом, спешил превратить свободу в разнузданность, оригинальность в оригинальничание, новизну в кривляние. Над одними символистами он имел меньшую власть, над другими большую. Были и одержимые им всецело. Теперь символизм уже в прошлом, но запоздалые "странности" и "нежданности", все эти ужимки и прыжки декадентских старичков, мы порою еще наблюдаем. Мы научились к ним относиться с усмешкою сожаления. Дело совсем иначе обстояло лет тридцать тому назад. Декадентский соблазн был в особенности силен. Ему подпадали не только из моды, но и потому, что само декадентство казалось благом: его не умели еще отделять от символизма. Нужна была большая проницательность, чтобы тогда понять, как декадентство смешно и противно. Бунин понял. Его бегство из "Скорпиона" было бегством от декадентщины и подсказывалось, конечно, тем же целомудрием - стыдом и отвращением, которые в нем всегда вызывает всякое кривляние, всякая художественная дешевка.

Но крайностям декадентов он противопоставил слишком большую уравновешенность чувства; их прихотливости - слишком законченную последовательность мысли; их стремлению к необычайности - нарочитую, подчеркнутую простоту; их парадоксам - явную неопровержимость утверждений. Чем больше субъект символистской поэзии хочет быть исключительным, тем больше субъект поэзии бунинской старается быть нормальным. Весною он счастлив, ночью задумчив, на кладбище печален и т. д. Он говорит слишком ровным голосом и словно стремится походить на того несколько абстрактного, но безукоризненно правильного "человека", которого изображают в атласах. Но иногда Бунин прорывает эту стеснительную оболочку - и тогда мы видим, какие спрятаны под ней возможности настоящего, не деланного своеобразия.

Форма неотделима от содержания. Этот закон был равно усвоен всем символизмом, включая и декадентов. И символисты, и декаденты одинаково поняли, что эволюция содержания есть в то же время эволюция формы. Следствием этого была напряженная формальная работа, произведенная символизмом на всем его протяжении. Элементы формы были приведены в движение, разработаны и выдвинуты из тыла поэзии на ее передовые линии. Форма перестала быть безответственной вспомогательной частью и вновь, как в золотой век русской поэзии, стала действующей, ответственной. Но именно потому, что она неотделима от содержания, все крайности и пороки символизма сказались и в этой области, приведя зачастую к изощренности, к неоправданным вычурам и дешевым блесткам.

Бунин остался верен своему контрсимволизму. Он как бы вновь отвел форму в тыл, затушевав ее, лишив самостоятельной жизни и доведя ее простоту до крайности. Задачи бунинской формы сведены к обслуживанию чистой, отвлеченной от содержания, эвфонии. В сравнении с символистами Бунин как бы "ставит форму на место": он снижает ее роль, урезывает ее права, не дает ей становиться частью содержания. Бунин, так сказать, отводит ей совещательную роль, тогда как символисты уравняли ее в правах с содержанием. Бунин не верит в то, что форма способна служить не только вместилищем мысли, но и выражать самую мысль, и тут он лишает себя сильного и важного оружия. Его форма, конечно, безукоризненна. Больше того: она благородна и сдержанна в высшей степени, она спасает Бунина от каких бы то ни было дешевых эффектов, которых немало найдется у декадентов, - но нельзя не признать, что Бунин сознательно лишил ее многих существенных возможностей. Связав свою форму, Бунин отчасти связал себя.

* * *

В условиях русской поэзии XX века нельзя было безнаказанно отвергнуть весь символизм, отбросив все его правды вместе с неправдами. Бунин поставил перед собой ряд трудностей непреодолимых. Я был бы неоткровенен, то есть недобросовестен, если бы не указал на те строгие и, с моей точки зрения, не всегда справедливые ограничения, которым Бунин сознательно подверг свою музу. Но я не могу не воздать должного тому последовательному, суровому и мужественному аскетизму, которому Бунин подчинил свою поэзию, раз навсегда отказавшись от всего, что представлялось недостаточно достойным или слишком суетным. Бунин всегда шел по линии наибольшего сопротивления. Пусть я не разделяю многих мотивов бунинского самоограничения - все же я не могу не признать, что во многих он оказался прав.

Но этого мало. Не разделяя принципов бунинской поэзии (напрасно стал бы я притворяться, что их разделяю: мое притворство было бы тотчас и наиболее наглядно опровергнуто хотя бы моими собственными писаниями), - я все же хочу сказать, что существует нечто, переступающее все принципиально-поэтические барьеры: это - самый факт бунинской поэзии, тот прекрасный факт, что, как всякая подлинная поэзия, она порою заставляет позабыть все "школьные" расхождения и прислушиваться к ней просто. Вот я раскрываю "Избранные стихи" и читаю:

Льет без конца. В лесу туман. Качают елки головою; "Ах, Боже мой!" - Лес точно пьян, Пресыщен влагой дождевою.

В сторожке темной, у окна, Сидит и донской бьет ребенок. Мать на печи, - все спит она, В сырых сенях мычит теленок.

В сторожке грусть, мушиный гуд...

- Зачем в лесу звенит овсянка, Грибы растут, цветы цветут?

И травы ярки, как медянка?

- Зачем под мерный шум дождя, Томясь всем миром и сторожкой,

Большеголовое дитя

Долбит о подоконник донской?

Мычит теленок, как немой, И клонят горестные елки Свои зеленые иголки: "Ах, Бойсе мой! Ах

Бойсе мой!"

Стихов такой сдержанной силы, такой тонкости и такого вкуса немало у Бунина. Признаюсь, для меня перед такими стихами куда-то вдаль отступают все "расхождения", все теории и пропадает охота разбираться, в чем прав Бунин и в чем не прав, потому что победителей не судят. В своей поэзии Бунин сумел сделать много прекрасного. Как не быть ему благодарным?


ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАНЯТИЕ №3

Идейно-художественное своеобразие дореволюционного

творчества А.М. Горького.
  1. Типологические особенности творческого метода раннего Горького /образ "приходящего", авторская позиция, соотношение реалистического и роман­тического стиля и метода, философская концепция/.
  2. Тема гордости и свободы в рассказе «Макар Чудра». Приемы раскрытия характеров, особенности стиля рассказа.
  3. Композиция, основные образы, стиль рассказа-легенды «Старуха Изергиль».
  4. «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике» как обобщенное понимание необходимости революционного обновления жизни.
  5. Пьеса М. Горького «На дне»:

А) конфликт (социальный и любовный) в пьесе «На дне»;

Б) вопрос о правде в драме, образы Сатина и Луки.

ЛИТЕРАТУРА:
  1. Бялик Б.А. Судьба Максима Горького. – М., Худ. лит., 1966.
  2. Ведерникова Е.В. О драме М. Горького "На дне"/ Е. В. Ведерникова. - (Нам пишут) //Литература в школе. - 2006. - N 7. - С. 42 (Луки в пьесе А. М. Горького "На дне")
  3. Волков А.А., Смирнова Л.А. Русская литература, XX века. Дооктябрь­ский период. – М., 1977.
  4. Волков А.А.Путь художника. – М., Худ. лит., 1969.
  5. Гачев Г.Д. Логика вещей и человек: прение о правде и лжи в пьесе М. Горького "На дне" / Г. Д. Гачев. - М.: Высшая школа, 1992. - 94 с., Аб.(17), Ч.з.№2(2)
  6. Голубков М.М. М.Горький. – М, 1997.
  7. История русской литературы в 4-х томах. Т. 4. – Л., Наука, 1983.
  8. Смирнова Л.А. Русская литература конца 19 - начала 20 в. - М. ,1993.
  9. Удодов А.Б. Пьеса М. Горького "На дне": художественная структура и авторская концепция человека / А. Б. Удодов. - Воронеж: Изд-во гос. ун-та, 1989. - 183 с., Ч.з.№2(1), Аб.(2)
  10. Ханов В.А. Рассказ М. Горького "Старуха Изергиль": культурологические аспекты / В. А. Ханов // Русская словесность. - 2003. - N 4. - С. 23-31.


ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАНЯТИЕ №4

Творчество Леонида Николаевича Андреева.
  1. Демократизм и гуманизм как основа социально-психологических рассказов Л.Андреева. ("Баргамот и Гараська"(1898), "Петька на даче"(1899), "Ангелочек" (1899))
  2. Своеобразие трагического начала в творчестве Л.Андреева. Человек и судьба. («Жизнь Василия Фивейского», «Жизнь человека»)
  3. Переосмысление евангельского сюжета в повести Леонида Андреева «Иуда Искариот» (1906)
  4. Гуманистическая направленность и общественное значение «Рассказа о семи повешенных» (1908)
  5. Л.Андреев – драматург: «Жизнь человека", "К звездам" и др. Идейно-тематическая связь прозы и драматургии Л.Андреева.
  6. Своеобразие реализма Л.Андреева: отражение в творчестве писателя особенностей общественной и философской мысли времени. Полемика с А.М.Горьким. Традиции Достоевского в творчестве Л.Андреева, влияние Л.Андреева на развитие литературы XX века.

ЛИТЕРАТУРА:
  1. Бабичева, Юлия Викторовна. Драматургия Л.Н. Андреева эпохи первой русской революции / Ю.В. Бабичева ; Ю. В. Бабичева ; ред. В. В. Гура. - [б. м.], 1971. - 183 с. Аб.(1)
  2. Воровский В. Литературная критика. – М., 1971, с. 261-279.
  3. Горький и Леонид Андреев: неизданная переписка / ред. И. И. Анисимов. - М.: Наука, 1965. - 628 с. Аб.(1)
  4. Гречнев В.Я. Рассказ Леонида Андреева. // Анализ отдельного художествен­ного произведения. – Л., 1976, с. 108 -121.
  5. Драгунова Ю. А. Конференция, посвященная Н. С. Лескову, Л. Н. Андрееву, Б. К. Зайцеву/ Ю. А. Драгунова, Михеичева Е. А.Тюхова Е. В. // Русская литература. - 2002. - N 3.
  6. Ермакова, Мария Яковлевна. Романы Достоевского и творческие искания в русской литературе XX века (Л. Андреев, М. Горький) / М. Я. Ермакова. - Горький, 1973. - 319 с. Ч.з.№2(2), Аб.(2)
  7. Иезуитова Л.А. Творчество Л.Андреева (1892-1906). – Л., 1976.
  8. История русской литературы в 4-х томах. Т. 4. – Л., 1983, с. 330-372.
  9. Козьменко Н.В. Неупокоенный дух в жизни и книгах Л.Андреева)//Андре­ев Л.Н. Странная человеческая звезда. – М., 1998.
  10. Крючков В. П. "Интуиция" и ""психологические смыслы" в художественно-психологической иудологии (Л. Н. Андреев и С. Н. Булгаков) //Труды Педагогического института СГУ им. Н.Г. Чернышевского. - 2003. - N 3. - С. 202-212 (Анализ образа Иуды в творчестве писателя и философа)
  11. Судьбы русского реализма начала XX века. Л., 1972.
  12. Швецова Л.К. Творческие принципы и взгляды, близкие к экспрессионизму.
    //Литературно-эстетические концепции в России конца 19 - начала 20 века. – М., 1975, с.275-283.