Г. Г. Исаев (гл редактор), Е. Е. Завьялова, Т. Ю. Громова

Вид материала

Документы

Содержание Ценности современного поколения МОТИВ ДОРОГИ В РАННИХ РАССКАЗАХ В. АКСЕНОВА 1960-х гг. Мифологема судьбы в контексте

Подобный материал:

• Серия «Мастера психологии» Главный редактор Заведующий редакцией Ведущий редактор Литературный, 6744.57kb.
• Юрия Иосифовича Громова. Фестиваль-конкурс, 83.33kb.
• Тематическое и поурочное планирование по физике к учебнику С. В. Громова, Н. А. Родиной, 1532.4kb.
• Алина Владимировна Арбузова, 87.12kb.
• Управління освіти І науки Запорізької облдержадміністрації Комунальний заклад, 2365.04kb.
• Уолтер Лорд. Последняя ночь "Титаника", 2595kb.
• Автор: Дуквина Татьяна, 52.71kb.
• Текстовый редактор. Работа с текстом Текстовый редактор (ТР), 62.2kb.
• Выпускающий редактор В. Земских Редактор Н. Федорова Художественный редактор Р. Яцко, 6293.22kb.
• 4-5 38—41 Методическая газета для педагогов-психологов. Выходит 2 раза в месяц Учредитель, 534.94kb.

ЦЕННОСТИ СОВРЕМЕННОГО ПОКОЛЕНИЯ

В «АЛЬТЕРНАТИВНОМ РОМАНЕ»


Л.В. Баева


Работа выполнена при поддержке гранта Президента РФ № МД-834.2007.6


Одной из своеобразных черт современной литературы стали «альтернативные» романы, написанные в жестком, грубом сленговом стиле, предельно реалистичные и наполненные описанием «жизни без прикрас». Среди них следует выделить ставшие уже культовыми романы Дугласа Коупланда и Сергея Минаева, быстро ставшие бестселлерами и породившие многочисленных подражателей. Эти произведения посвящены жизни нового поколения молодежи, того, что Коупланд называет Generation-X – поколения без морали, правил, целей (в их общефилософском смысле). Эти романы – яркие портреты жизни современных мегаполисов, «центров культуры», превратившихся в «общества приятного времяпровождения», досуга, развлечения во всех мыслимых формах. По сути, авторы ставят перед читателем вопрос о смысле существования культуры и ее представителей, гротескно показывая бессмысленность и бездуховность ее феноменов. Их герои полны нигилизма и не приемлют традиционную мораль, он живут «по ту сторону добра и зла», их идолы – свобода и удовольствие, их путь к счастью – деньги, которые надо постараться заработать без усилий.

Нигилизм, идущий от Ф. Ницше, по словам М. Хайдеггера, включающий «неверие в метафизический мир» в конечном итоге «начинает не выносить и мир реальный»¹, происходит крушение не только нравственных, но и «космологических» ценностей. На смену прежним идеалам Просвещения и классической европейской философии приходят новые, возвышающие то, что считалось недостойным внимания и уважения. Прежде всего, возрастает роль витальных ценностей: Жизни, мира чувственности, страсти, бессознательного, волевого, иррационального, интуитивного оснований личности. «Философия жизни», дополненная психоанализом, философской антропологией, интуитивизмом – способствовали становлению нового отношения к человеку и миру, предельным выражением которого станет постмодернизм. Моральное сознание, следование нравственным императивам было интерпретировано как одно из проявлений тоталитарности общества в отношении к человеку. Единственным уцелевшим и продолжившим свое мощное развитие остался ценностный ориентир на Свободу. Понимание личности как свободы, получившее обоснование в экзистенциализме, открыло перед ней «хаос возможностей». Ощущение свободы, укрепляло в ведение борьбы, в бунте против системы; окрыляло и вдохновляло на творчество; развращало, не запрещая ничего из того, что хочется; пугало ответственностью и заставляло спасаться бегством от самой свободы.

Свобода не давала внешней цели, устраняла запрограммированность на должный результат и способствовала господству неопределенности. Появление синергетической методологии вызвало аналогичные процессы в понимании мира, утвердив неопределенность неотъемлемым атрибутом бытия. Переход к постнеклассике (1970-е гг.) в науке заставил по-новому оценивать деструктивные, хаосогенные процессы; в культуре это выявил постмодерн.

Однако свобода давала простор любым формам, и на фоне культа насилия и абсурда, как исключения теперь пробивали себе путь романтизм, морализм, оптимизм (в духе Г. Маркеса, У. Эко, Н. Аббаньяно и др.) «Переполюсовка» проявилась как в эстетике, так и в этике, что вызвало значительные последствия. Высокие моральные качества, патриотизм, честь, духовность, оказались аномалией, вызывающей непонимание и даже презрение большинства, исповедующего культ богатства и гедонистических радостей. Свобода разделила и «духовную элиту»: на тех, кто принадлежал к ней формально и реально. Подавляющее большинство же уже не было вынуждено насильственно тянуться к идеалам Просвещения и открыто реализовало то, что раньше подвергало «вытеснению».

По мере того как обесценивались внешние ценности, человек все больше сосредоточивался на себе самом. Однако и в собственном внутреннем мире наиболее ценным оказывалось теперь не то, что связывало человека с Абсолютом, высшим Разумом, социумом, то есть с Другим, а то, что полностью противостояло Другому и утверждало только самого Себя. Наслаждения и их разнообразие становятся целью большинства членов общества «эпохи потребления». Прежние ценности в этих условиях неузнаваемо трансформируются: вера в Бога теперь проникнута не столько стремлением к обретению душой Царства Небесного, сколько желанием привлечь высшие силы для наилучшего устройства своей земной жизни (снятия стресса или депрессии, получения прибыли и т.д.); знание и образованность оцениваются как средства карьерного роста, получения высокого дохода и власти; прекрасное и искусство видятся атрибутами успешной модной жизни и т.д.

На протяжении всей истории человек жил для кого-то или для чего-то, и сегодня, вероятно, впервые за все эпохи, он живет ради самого себя. Его жизнь уже не «проходной двор» в высший мир, его «Я» не принадлежит властителю, государству или партии. Даже семья и дети не сдерживают свободу индивида, который может отвергнуть их в любой момент без укоров общества или совести. Это заставляет с новой остротой звучать вопрос израильского мыслителя Гилеля, который никогда не был столь актуален как сегодня: «Если я только за себя, то зачем Я?»

Человек, освободившийся от долга, веры, традиции, корней, не дававших свободы и полета, оказался «абсурдным героем», свободным, но не ценным ни для кого. Человек, утративший ценности внешнего порядка, оказался лишившим ценности и себя самого. Как пророчески заметил Ф.М. Достоевский, богоборчество есть в конечном счете и человекоборчество – уничтожение себя самого. Это же можно сказать и о природоборчестве и о моралеборчестве и т.д. Оказывается, что современному человеку необходима ценность самого себя, а она в свою очередь формируется благодаря тому, что все его поступки имеют какую-либо высшую цель, направленность на Объект. Если же все действия человека, как это в свое время понимал Ницше, есть лишь поток, «вечное становление», или как полагают постмодернисты, – фрагментация и множественность порывов, то все они оказываются бесцельными и бесполезными. Ценность мира и его феноменов необходима и для придания смысла самому человеку, будь то мир «потусторонний» или природный.

Почему же человек отверг ценность мира и возвел в высший статус себя и свои желания? Вероятно, дело в том, что мир слишком долго подчинял человека своим законам, природной, социальной, экономической, политической и иной необходимости. XX в. не был исключением, и здесь человек оказался связанным, уже не только традиционными классическими, но и новыми факторами – развитием массового общества, в котором объективация проявилась в особой полноте. Современная эпоха предоставила качественно новые возможности для индивидуального творчества, совершенствования и при этом породила новые формы несвободы (информационную зависимость, информационное неравенство, зомбирование сознания). Все это порождает и противодействие: стремление к отказу от социальной активности и повороту к своему собственному миру, прежде всего миру ощущений. Подобный «аутизм» формирует безразличие и апатию в отношении Другого (не даром самым расхожим выражением стало «Это не мои проблемы») на фоне высокого интереса к своим потребностям и желаниям.

Человек постнеклассической эпохи отпущен на свободу в социально-политическом и моральном плане, но чрезвычайно зависим в экономической и информационной сферах. Им движут, прежде всего, стремления к чувственным удовольствиям, потреблению и прибыли, которые никогда не могут быть насыщены. Это не дает возможности чувствовать себя счастливым, гармоничным, добившимся цели.

Личность оказывается потерявшей свои важнейшие основания: вместе с ценностями, Бога, социума, Другого исчезла и ценность человека для мира, с одной стороны, и в постоянной погоне за благами исчезла глубина и укорененность в мире, с другой. Ключевыми состояниями нашей жизни становятся бег, бифуркация, альтернативность путей дальнейшего движения, неопределенность будущего, форсированные инновации, многофакторность, плюрализм. «Поток сознания» оказался ценнее логически построенных систем, субъект отвернулся от объекта, а затем потерял и себя самого. Мир не познается, а скорее «взламывается» и используется. Человек меняет свою сущность: сегодня он «человек использующий, потребляющий, развлекающийся». Как «подвижный в подвижной среде» он находится в бесконечном становлении, бескачественном росте, являясь сгустком свободы, которую по-настоящему не на что потратить.

Представители нового поколения, которое называют «Generation-X», «дети Индиго» и т.д., выбирают независимость от социума, либо погружаясь в созданный ими мир «вирта», либо объединяясь в различные сообщества типа underground, либо намеренно держаться в тени, пытаясь спрятаться, затеряться. Асоциальность и эгоцентризм становятся чертами не только бунтующих подростков, но и инфантильных молодых людей, ставших заложниками сытого общества потребления.

По словам автора одного из ярких бестселлеров 1990-х гг. Дугласа Коупланда, новое поколение пытается бунтовать против «бесконечного стресса, рожденного бессмысленной работой», против мира, где большинство вынужденно «глотать успокоительное и считать что поход в магазин – это уже творчество, что взятых видеофильмов достаточно для счастья»¹.

Поворот к самому себе в данном случае оказался не связанным с нравственно-когнитивными исканиями (в духе сократовского), он обусловлен, прежде всего, витальными и гедонистическими запросами. Но эта сфера традиционно не дает человеку искомой радости и вызывает лишь иллюзию обретения смысла жизни. Поэтому, даже получив все удовольствия мира, представитель нового модерна не удовлетворен и бунтует.

Если в прошлом молодой человек стремился противостоять абсурду тоталитарного социума, нищего для большинства существования, то сегодня «Поколение-Х» протестует против сытого стадного общества, в котором действуют самые либеральные законы за всю историю человечества. Но, наверное, даже Ницше не узнал бы в этом нового сверхчеловека. Человек сегодня стал главной и единственной целью, «мерой всех вещей», воплощенной свободой, но, похоже, для шага вперед ему нужно что-то еще…

Автор нашумевшего романа «Духless: Повесть о ненастоящем человеке» С. Минаев называет тех из них, кто достиг в поисках наслаждения особых высот, «мумиями», людьми-пустышками, живущими в мире гламура и глянца: «Вся жизнь мумий состоит из трех "Д": девочки, деньги и дилеры»². Главное ради чего все это работает – борьба с депрессией. Главное средство – деньги, которые служат, чтобы их хозяева не сошли с ума от тоски. «Мумии стараются прогнать ее. Делают немыслимые вечеринки, покупают немыслимые наряды за немыслимые же деньги ‹…›, меняются своими одинаковыми любовниками и любовницами – мумиями. ‹…› Все здесь так друг другу осточертели, что и хочется бежать, да некуда. ‹…› Мумии объединены общим космосом. Общей религией. Имя ей – БЕЗДУХОВНОСТЬ»³. Главной доминантой эпохи становятся деньги, которые рассматриваются как средство решения любых проблем. Девизом нового поколения С. Минаев называет «Разбогатей или умри, пытаясь!», что, по его мнению, отражает суть современных амбиций молодежи. Главным становится обеспечение «достойной» жизни, получение максимума тех благ, которые способно предоставлять современное высокотехнологичное общество.

Эти установки вызывают глубинные ценностные трансформации. Любовь, дружба в этот новый мир уже не могут вписаться, моногамные отношения, прочные семьи, верность супругов не просто становятся редкими, но и осмеиваются, отталкиваются общественным мнением, большинством, которому некомфортно ощущать себя нарушителями морали. Новые «принятые» как нормальные отношения дают их участникам удовольствие, разнообразие, средства к безбедному существованию, свободу. Однако они лишены главного, что дает возможность ощутить себя полноценным, счастливым, целостным человеком: ощущения ценности Другого. Если вторая «половина» превращается в «вещь», первая неизбежно следует за ней. Когда объект чувства не возвышает, а унижает человека, разнообразие оказывается тотальным уничтожением индивидуальности.

Современный альтернативный роман показывает, что постнеклассическая эпоха осуществила революцию в понимании смысла жизни, однако, эта переоценка закончилась торжеством гедонизма в его наиболее примитивных формах, порождаемых кризисом духовности и «усреднением» массового общества. Потребление, удовольствие и свобода становятся самоценными и абсолютными ценностями, что вызывает перемены и в самом человеке, культивируя его «животное» начало, потакая самым низменным желаниям и влечениям. Но ироничный стиль, выбранный авторами, позволяет надеяться, что интеллектуалы с их рефлексией неизбежно будут создавать все новые виды оппозиции гламуру, глянцу, культу красивой жизни, поскольку новые романы в большей степени не манифесты нового поколения, а предостережения ему.


МОТИВ ДОРОГИ В РАННИХ РАССКАЗАХ В. АКСЕНОВА 1960-х гг.


В.В. Аксенова


Рассказы Василия Аксенова периода 1962–1968 гг. представляются завершенными произведениями. В них уже чувствуется мировоззрение сложившегося художника.

Уже в первые годы творческой практики В. Аксенову сопутствовал успех в жанре рассказа. В рассказах «На полпути к Луне», «Маленький кит – лакировщик действительности» «Завтраки 43 года», «Дикой», «Победа» автору удается передать глубину психологического состояния героя в экзистенциальный момент его жизни. Именно в «малом жанре» писатель в полной мере проявляет свои художественные способности и склонность к яркому и нетрадиционному восприятию феномена действительности.

Центральным мотивом, организующим сюжет ранних рассказов Аксенова, является дорога: поездка героя в купе железнодорожного вагона («Завтраки 43-го года», «Победа»), на самолете («На полпути к Луне»), на теплоходе («Катапульта»). Помимо сюжетно-композиционной функции мотив дороги становится метафорой человеческой жизни, ее перипетий, неожиданных поворотов и встреч.

Дорога проходит по родной стране, на которой «…раскрывается и показывается многообразие этой родной страны»¹. Страна здесь не только географическая территория, но и вообще среда, в которой обитает автор-повествователь, в том числе определяемая временем.

Так, в рассказе «На полпути к Луне» внимание читателя приковывается к мифической любви главного героя Валерия Кирпиченко к стюардессе Тане, ради которой «он проделал семь рейсов туда и обратно», «знал в лицо уже почти всех проводниц на этой линии». В данном случае можно говорить о мотиве дороги как средстве достижения главным героем своей цели. Аналогично переплетается мотив дороги и неосуществленной любви героя-повествователя к официантке Зине на теплоходе в рассказе «Катапульта». В дороге происходит встреча героев с любовью, которая видится ими как недосягаемая мечта, идеал самоопределения.

Анонимный персонаж-повествователь «Завтраков 43-го года» и безымянный гроссмейстер из «Победы» оказываются в купе железнодорожного вагона. Кроме общей дороги героев объединяет комплекс неполноценности, мотив утраты веры в себя, который коренится, прежде всего, в сформировавшей их социальной атмосфере. Мотив дороги в этих рассказах реализуется через встречу персонажей с прошлым, где происходит утрата веры в себя. Показателен образ купе в дороге. Купе символизирует замкнутость, изолированность пространства, становится местом абсурдных ситуаций. Именно в купе Г.О. из рассказа «Победа» обыгрывает в шахматы известного гроссмейстера.

Рассказ «Победа» продолжил нравственный поиск, начатый «Завтраками 43 года», в новых исторических условиях, вывел поиск на более глубокие философские обобщения. Действие происходит в купе пассажирского поезда, где пассажиры – гроссмейстер Г.М. и его попутчик Г.О. – убивают время игрой в шахматы. Проекция человеческой жизни на шахматную доску – излюбленная метафора у разных писателей и в разные эпохи. Пример тому – «Защита Лужина» В.В. Набокова. Однако для Аксенова жизнь сложнее и трагичнее шахматной игры; мало того, жизнь лишается шахматной гармонии самим ходом игры в дороге между случайными попутчиками – высокий профессионал Г.М. терпит поражение, а грубый дилетант Г.О. побеждает. Однако Г.М. прекрасно понимает значение каждого хода и ставит своего противника в безнадежное положение. Он только не делает последнего, решающего хода, а затем отдает всю инициативу противнику, как бы наблюдая за игрой со стороны.

Г.О. чрезвычайно агрессивен, он сам предлагает гроссмейстеру партию, его интересует не ход игры, но исключительно сама возможность победы любым способом. Проигрывая, он начинает оскорблять своего противника, подумывает о физической расправе. Мотивы его поведения вполне очевидны, его мир целиком открыт читателю. Напротив, поведение Г.М. так и остается неясным, гроссмейстер полностью погружен в себя. Если Г.О. интересует не игра, но победа, то Г.М., напротив настолько поглощен игрой, что в рассказе возникает своеобразное «двойное видение»: шахматные ходы для Г.М. связываются с каким-нибудь событием его собственной жизни. Особенность реализации мотива дороги у В.Аксенова состоит в том, что в контексте абсурдной игры обстоятельства жизни гроссмейстера выглядят столь же неправдоподобными. Финал игры, описанный в восприятии Г.М., придает рассказу достаточно широкую перспективу: Г.М. ассоциирует последние ходы Г.О. с картинами своей казни нацистами.

Рассказ является своеобразной аллегорией: после поражения Г.М. вручает попутчику символический золотой жетон со своей подписью, удостоверяющей победу Г.О., а заодно сообщает, что он уже заказал множество таких жетонов и собирается регулярно пополнять запасы. Естественным образом сам этот жетон ставит под сомнение значение победы Г.О., тем более что Г.М. фактически выигрывает, но предпочитает скрыть свою победу. Для Г.М. сознание внутренней победы куда важнее её внешних атрибутов.

Аллегорический смысл «Победы» подвергался разным интерпретациям. Наиболее очевидной представляется оценка, возвращающая рассказ к классическому конфликту одинокого художника, для которого существует только реальность собственного творчества и который не приемлет насилия (Г.М.) и агрессивного мещанина, человека толпы. Значимо также специфическое отражение этого конфликта в то время, в которое рассказ создавался: Г.О. – воплощение тоталитарного общества (а потому проигрыш в шахматах для Г.М. связан с казнью нацистами). В тоталитарном обществе художник, с одной стороны, обречен на поражение (как обречена в этом обществе любая личность), но, с другой, – не вступая в конфликт с обществом и подчиняясь его агрессии, художник, тем не менее, в своем творчестве (в «игре») может сохранить индивидуальность, а значит – одержать победу¹.

Мотив дороги как метафора человеческой жизни помогает понять эту идею автора.

Душевное состояние находящихся в дороге героев В. Аксенова чаще всего оттеняется лирической или сентиментальной тональностью, достигаемой рассказом от первого лица. Так, в рассказе «На полпути к Луне» все, что читатель видит и знает дано в восприятии Валерия Кирпиченко, в основе сюжета лежит психологическая точка зрения главного героя. Аналогичного героя-повествователя мы встречаем в рассказах «Завтраки 43-го года», «Катапульта». Неслучайно многие критики оценивают прозу Василия Аксенова как исповедальную. Именно дорога – условие создания благоприятной обстановки для самораскрытия героя. Дорожный монолог персонажа в произведениях Аксенова может содержать элементы самоидеализации или идеализации возлюбленной, самокритики.

Для выявления особенностей личности автор часто прибегает к внутреннему монологу или потоку сознания в рассказах «Победа» (картина казни нацистами), «Завтраки 43-го года» (воспоминания о банде второгодников, терроризирующих своих одноклассников), «На полпути к Луне» (грезы о лунных пальчиках).

Своеобразную лирическую настроенность создает также обращение к пейзажным зарисовкам. В рассказе «Завтраки 43-го года» мы вместе с автором-повествователем наблюдаем картины природы, проносящиеся за окном поезда, за бортом теплохода в рассказе «Катапульта».

Четкость и достоверность реалистического рисунка сочетается с пародийно-заостренным изображением события или действующего лица, которое отражается в рассказе «Победа».

Таким образом, своеобразие мотива дороги в ранних рассказах В. Аксенова состоит в том, что он предстает в совокупности с мотивами любви, утраты веры в себя. Перетекание этих мотивов из одного рассказа в другой, позволяет говорить о некотором тяготении автора к циклизации. «Независимо от того, осознавал это Василий Аксенов или нет, рассказы его с разной степенью выраженности тяготеют к объединению, т.е. к циклизации»², – отмечает В.П. Скобелев.

В ранних произведениях Аксенова мотив дороги сложен и многозначен. Это встречи с людьми, любовью, прошлым, обогащающие жизненный опыт героя на пути утраты и обретения веры в себя. Мотив дороги позволил критикам говорить о романном начале рассказов писателя. По мнению Свинцовой С.А. «дорога, по которой Аксенов заставляет пройти своих героев – это дорога, проходящая через модернистскую традицию и пародию соцреализма, неожиданным образом возвращается к гуманистическим идеалам русской классики и утверждает эти идеалы в новой исторической перспективе»³.

МИФОЛОГЕМА СУДЬБЫ В КОНТЕКСТЕ

ХРИСТИАНСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ И ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА

(на примере рассказа В. Дворцова «Нищие»)


Ж.Ю. Мотыгина


Понятие судьбы является одним из ключевых явлений всемирной культуры, тем не менее по сей день оно остается наиболее загадочным и таинственным. Мифологема судьбы родилась в лоне древнегреческой культуры и означала «рок», «фатум», «безликий космос». В русской культуре понятие судьбы актуализировано в эпоху Серебряного века, центральной идеей которого была идея возврата к корням, к истокам, провозглашенная Ф. Ницше. Идея судьбы была реанимирована культурой Серебряного века не только из-за ее мистичности, таинственности. Возврат к истокам мог относиться не только к эллинскому космосу, но и к недрам христианства.

Задачу обоснования концепции судьбы с христианских позиций в России выполнило не богословие, как в католических странах, а русская философия Серебряного века, которая искала гармонии между духовным и светским, между путем спасения и путем творчества, между земным и небесным.

Своеобразие христианского подхода к осмыслению мифологемы судьбы состоит в том, что, с одной стороны, в христианском сознании «судьба» как самостоятельная категория не существует. С другой стороны, основой и причиной всего сущего признается Воля Божья, Провидение, Промысел Божий, который предполагает свободное исполнение человеком Божьего замысла.

Наиболее сложным в христианской антропологии является вопрос о соотношении Воли Божьей и человеческой. Человек изначально сотворен Богом со свободной волей. Свободная воля – подобие человека Богу. Бог не мешал грехопадению первых людей, так как хотел сохранения одного из главных человеческих качеств – свободной воли. Бог желает добровольного обращения людей к Себе. Человек совершает добро и зло по решению своей воли. Христианин с его жаждой спасения и искупления, с ощущением своей виновности не может не относиться к Божьему промыслу без особого уважения, ибо он расценивает свою судьбу и жизненные испытания как проявления Божественной любви, реально осуществляемые по отношению к нему как результат Воли Божьей, Провидения.

В рассказе В. Дворцова «Нищие» из сборника рассказов «Нескончаемый патерик» в центре повествования судьба двух персонажей: молодой женщины Веры и слепого священника отца Виктора. Судьбу каждого из героев можно оценивать и с позиций христианской антропологии, и с точки зрения категорий и принципов экзистенциализма, так как главным, кульминационным событием в судьбе каждого из них является обретение веры, нахождение смысла бытия в традиционном для русской культуры вероисповедании – Православии.

Жизнь до этого значимого момента представляла для Веры то «постоянную знобящую, сонливую апатию», то «долгую, тугую депрессию», а для Виктора – «сужающиеся к неминуемому круги ада» и мысли о самоубийстве.

До вступления на путь веры жизнь героев рассказа, родившихся в атеистическом государстве, переживших смерть близких людей, разочаровавшихся во многих общественно-политических идеях и практиках духовного и личностного самосовершенствования, вполне осмысливается в категориях экзистенциализма. А бытие героев есть приближение к решению ключевых экзистенциальных проблем: смерти, темпоральности, одиночества, чуждости миру, абсурда, детерминированности внешними факторами.

Для Виктора пребывание в Церкви с молитвой и покаянной исповедью было приятным, так как «постепенно на освобождающееся место затекала необыкновенная сердечная теплота, – словно после долгих скитаний по злой и жестокой чужбине они возвращались домой. Домой – к еще неведомым, но своим, извечно родным, – к России, к Православной Церкви»¹. А сам момент воцерковления был похож на озарение: «Это было как молния. Что особого могло содержаться в этих самых простых, самых бесхитростных словах? Дело было не в них. Просто встретились, соединились два сосуда: один пустой, мертвый, другой переполненный, истекающий благодатной живительной силой. Произошло замыкание. И все вокруг озарилось: «Без Бога ни до порога». Через два года Виктор был рукоположен в диаконы, еще через год стал священником».

Вера после неудачного брака и смерти полугодовалой дочери на определенном этапе своего интеллектуального и духовного развития стала адептом учения Порфирия Иванова, а после посещения кружков релаксационных и энергетических гимнастик, групповых медитаций увлеклась в итоге социальным психоанализом: «Конечно же, ее, как неудачницу, острее всего влекли проблемы семейного обустройства. Хотелось понять законы межчеловеческих отношений и научиться гарантированно прогнозировать первейшее человеческое счастье. <…> Так как, в основном это были все зарубежные авторы, диагностические методики и рекомендации которых оказывались совершенно не применимы в отечественных условиях. Ибо основой западной формулы семьи являлся гражданский договор, в котором само понятие любви полностью отсутствовало. <…> В какой-то момент наступила усталость и новая, более глубокая апатия ко всему происходящему вокруг. И, в первую очередь, к самим людям. Раздражала повторяемость их глупостей и ошибок. Где оно, счастье? Вера теперь слишком хорошо все понимала в чужих конфликтах, слишком просто давала рецепты другим, чтобы самой им следовать. И верить».

Погоня за счастьем через рациональное постижение бытия обернулась для героини затяжной апатией и прогрессирующим отчуждением от людей.

Абсурдным в ее жизни было и то, что борясь за укрепление здоровья по системе Порфирия Иванова, она потеряла здоровье: «Результатом постоянных переохлаждений явилось воспаление надпочечников. Чаще всего у ивановцев, после года-двух обливаний, начинала отказывать печень. И уже не помогали ни диеты, ни чистки, ни голодания: белки глаз у всех желтели, суставы, особенно когда-либо травмированные, гнулись со скрипом и болями, появлялась неугомонная озлобленность. Старшие товарищи страдали и умирали от преждевременных сердечных приступов. А у нее вот не выдержали почки. Скоро отдельные приступы слились в единую пытку». Облегчение принесла спонтанно возникшая, но длительная молитва перед иконой Божьей Матери Иверской.

Возвращение в город своего детства, к родственникам, не принесло героине эмоционального обновления: «Встретили Веру дружно, еще раз быстро-быстро убедились, что она неудачница, что пользы от нее никому не будет, и тут же дружно забыли».

Только лишь встреча с отцом Виктором и его неназойливые проповеди помогли ей понять христианские заповеди. В одной из бесед отец Виктор дает расшифровку заповеди блаженства о «нищих духом»: «Ну, "нищий" – это, прежде всего, "не ищущий", не желающий в этом мире ничего. То есть, не только не имеющий, но и не желающий иметь мирских благ – "искать" их. И второе значение: "нищий" – это "ничей". Никому и ничему сам здесь не принадлежащий. Ты вот сама чья?

"Чья"? – Это было как тот неожиданный рывок, вставивший вывихнутый сустав на место. Боль ударила в голову, сжала сердце. <….> Да кому я нужна? "Нищая". Да! Точно "нищая". Ничья. И не ищущая. А кого мне искать? И…где? Где? Кого?

– Слава Богу, вот и вопрос! Давай, давай, просыпайся, прозревай. Слава Богу, слава Богу за все. – Отец Виктор крестился сам и крестил ее:

– Ты спрашивай, спрашивай. Обо сем, обо всем. Слава Богу, слава за все. Спрашивай». Так заканчивается рассказ В. Дворцова «Нищие».

Осознание себя такой «нищей» помогло Вере понять, что ее «богооставленность» закончилась.

Христианская антропология признает глубокую поврежденность человеческой природы, как следствия Грехопадения (не изменившего, однако, замысла Божия о человеке), и образ исцеления предполагается в ней соответствующий уровню, на котором произошло это повреждение (т.е. на уровне богообщения).

Тяготы экзистенции, абсурд социальной действительности облегчены тем, что с обретением веры преодолевается одиночество, которое для современного человека, отлученного от Церкви, было обусловлено его неспособностью доверяться внешнему, постигаемому трансцендентно авторитету. Чем глубже вера, тем открытие становится человек Богу.

Жизнь Веры – это реализация принципа кенозиса (духового, эмоционального обнищания) на примере отдельно взятой человеческой судьбы. Нестяжание (отказ от земных благ ради благ небесных), кротость, смирение и сиротство – вот к осознанию каких понятий и «одежд судьбы» вело Веру божественное Провидение. Сиротство сродни бедности и нищете, а в земном существовании они всегда воспринимаются трагично. Как пишет Т.М. Горичева в статье «О кенозисе русской культуры», «сиротство – оторванность от рода, которая может быть и проклятием, и благословением. Ее положительная кенотичность раскрывает себя там, где происходит антропологический переворот, совершенный Христом, поставившим Личность выше племени, расы, государства. Отсутствие земного отца – необходимый минимум свободы на пути к Отцу Небесному»¹.

Судьбу отца Виктора можно расшифровать через категории религиозного экзистенциализма в интерпретации Н. Бердяева, который поддерживал концепцию судьбы личности как замысла Бога о человеке. Он считал малодушным, желание освободиться от боли и страдания личности. Вытерпеть эту боль и страдание, исполнить свое предназначение, найти и выразить в творчестве подлинность своего существования – вот задача каждого человека.

Но творчество, к которому приходит слепой отец Виктор, бывший художник, творивший, будучи зрячим, для личного удовлетворения и улучшения материального положения, теперь направлено на цели, угодные Богу. Такова мифологема его судьбы.

По мысли автора рассказа, в частном, единичном (судьбы главных персонажей) можно узреть целое – судьбу России, которая тоже возвращается к своим исконным культурным ценностям, к Православию.