Geum.ru

Камера абсурда

Вид материалаДокументы

Содержание


Жизнь – троллейбус энного маршрута…
Лицею прокричав у р а
Останется мой голос
Литературное сегодня
У карты бывшего Союза
В магазине у станции купишь
Я смотрел. И глаза мои землю
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   57

Кирилл Захаров,

доцент СГУ


Алексей

МАШЕНЦЕВ

ЖИЗНЬ – ТРОЛЛЕЙБУС ЭННОГО МАРШРУТА…

Пролог

Кинжал, иль шпага, иль мушкет,

Иль на листе бумаги росчерк

Внезапно сделают короче

Прекрасно начатый куплет?


Те, что хвалы тебе поют,

Те, что клянут тебя за что-то,

Иль, может, сам фальшивой нотой

Испортишь песню ты свою?


И если б мог ты твёрдо знать,

Что ждёт нас у черты финала,

Не попросил бы всё сначала,

Но веселее всё сыграть?

10-11 марта 2003


18 октября 1828 года

Усердно помолившись богу,

Лицею прокричав у р а,

Прощайте, братцы: мне в дорогу,

А вам в постель уже пора.

А.С. Пушкин


Полночь. Тихо. Сладким сном

Спит давно столица.

Свечи. Пушкин за столом.

Пушкину не спится.


А на то, чтобы не спать,

У него причина:

Надобно стихи писать,

Завтра годовщина.

Он бы и не прочь поспать,

Только хлещет кофий...

А перо чертит опять

Негроидный профиль.


Написать-то он готов,

Так бы написал бы,

Чтобы даже Горчаков

Долго руку жал бы,


Чтоб на шее у него

Все, рыдая, висли,

Но ему не до того,

Про другое мысли.


Не про то ли, что ему

Скоро стукнет тридцать,

И, выходит, потому

Надобно жениться,


Потому что без жены

Стыдно в эти годы,

А с обратной стороны –

Тошно без свободы.


А иначе посмотреть –

И свобода – узы,

Ведь с голодным брюхом петь

Непривычны музы,


В гости стали забегать

Только кредиторы...

Как уж тут не срифмовать:

«Кредиторы» – «воры»?!


Эх, махнуть бы в Болдино

От подобных гадов!..

И «Онегина» давно

Дописать бы надо...


Пишешь, трудишься, как вол,

Тут не до Лицея...

Пушкин спит, склонясь на стол.

Утро мудренее.

Октябрь 1995

ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС


МоЁ поэтическое завещание
на церемонии вручения мне Нобелевской премии
за выдающиеся успехи
в области литературы и вообще


Ах, спасибо, родные, за премию!

(Милым дамам целую пальчики.)

Всё же, с вашего позволения,

Я чуть-чуть отхлебну из стаканчика.


Понимаю, что несвоевременно –

Значит, вовремя не было времени.

Ведь за то, что угробил Каренину,

И Толстому не дали премии...


А стихи писать – дело несложное,

Проще, блин, чем с икрою жрать блинчики.

Извините, товарищи, можно я

Отхлебну прямо так, из графинчика?


И хоть родом не из-под Рязани я,

Но, достигнув известной известности,

Обратиться желаю с воззванием

К мастерам, блин, изящной словесности.


Вы в Поэзии хрупкую чашечку

Сыпьте юмора чайную ложечку.

Вот и всё, блин.

Отлейте во фляжечку.

Чтоб хлебнуть, так сказать, на дорожечку.


23 января 1993


* * *


Жизнь – троллейбус энного маршрута!

Влез – езжай, пока хватает сил...

Кто-то ногу отдавил кому-то,

Тот ещё кому-то отдавил.


Не всегда, конечно, но бывает,

Что места, цензурным вняв словам,

Молодые люди уступают

Женщинам, больным и старикам.

Контролёры – это хуже тифа:

Или выйди, или извернись,

А не то заплатишь по тарифу

Штраф за неоплаченную жизнь...


Где уж нам тягаться-то с иными:

Мы лаптём хлебаем щи с лапшой,

А иные ездят с проездными,

У иных – по жизни проездной...


А водитель, видно, парень ловкий –

Гонит так, что всем подошвы жжёт,

Только объявляет остановки:

Вот, мол, девяносто пятый год,


Мол, готовьтесь к выходу заране,

Мол, местами, этого... того...

А к тому, кто держит шиш в кармане,

Просьба не показывать его.


Я стою, потягивая пиво,

На площадке задней (хоть трясёт!).

У меня билетик есть. Счастливый.

Вывезет. Не выдаст. Довезёт.


* * *

Всё дело в том, что так бывает,

Что дождь, который шёл вчера,

Умыл фасады и трамваи,

А нынче солнце и жара.


Всё дело в том, что очень скоро

Наступит лето, чёрт возьми,

И даже летом этот город

Набит прекрасными людьми.


Всё дело в том, что сверху где-то,

Наверно, существует рай,

Что у меня есть два билета

На вымытый дождём трамвай,


И я могу катить куда-то

К чертям на бороду, на СХИ,

И, познакомясь с некой Натой,

Сплести ей короб чепухи...

Июнь 1992

* * *


Дни сплелись воедино, и прошлое бьётся и манит.

И наводит на белые простыни свой аппарат

Память – сентиментальный, забывшийся киномеханик,

Потерявший себя в лабиринте из встреч и утрат,

Эти старые кадры до времени где-то хранивший:

И украдкой увиденный профиль, и руки её...

Я опять делал вид, что волнует Камю, или Ницше,

Или, может быть, жаркие споры Тарру и Риё1...


18 ноября 1995


* * *


Я пишу не с того света, но что-то около этого:

Не заметил, как снесли ларёк через улицу,

впрочем, если на свете этом больше нет его,

между этим и тем оппозиция нейтрализуется.

Времена не меняются, Время честней, чем политика;

важно это понять до того, как с листиком фиговым

мы предстанем перед лицом Триединого Критика

и пойдём по одной статье, от Гомера до Пригова.

Вот тогда и скажи: «Писал, но это ли главное?..»

Или даже не так, если врёшь – выходит вычурно;

лучше просто: «Если б Ты знал, до чего же славно я

пожил, дожил, выжил» (ненужное – вычеркнуть).

1997


* * *

Мне жить, тебе знать – зачем.

И, вопросом веры

считая своё бытие и твоё во мне,

в движении волн (любимый размер Гомера)

пытаться узреть движение сфер и дней,

и – жить, каждым словом шуму ракушек вторя,

не зная зачем, до светлого дня, когда

прейдут и мои слова, и Гомер, и море,

и ты мне на все вопросы ответишь «да».

1997


Не наглядеться...

Не наглядеться, не оторваться,

Меж наших душ не нарушить связь;

Глаза в глаза – и секунды длятся

Века – или вечность в миг влилась?

И если взглядов прервутся нити,

Боюсь увидеть над головой

Багровый шар, застывший в зените

Над опустевшей уже землёй.

1999


* * *


Снегом позапрошлой зимы,

Каплями минувшего века,

Стаем понемногу и мы

В некую безбрежную реку.


Снег не оставляет следов;

И никто вовек не узнает,

Как мы искушали богов,

Как мы собирались не таять,


Как любили чуть погодя,

Щекоча усталые нервы,

Спорить, словно капли дождя:

Кто на землю выпадет первым?

2002


* * *


Как страшный сон: дорога, люди, кони –

Все ищут, ищут беглого раба.

И, верно, я ушёл бы от погони,

Да, видно, то была моя судьба.

Я в Эдо был богатым самураем,

В Кордове был судьёй – велик Аллах!

Я был индейцем. Глупо умирая,

Я шёл ко дну, но скальп держал в зубах.

Я был при Калке до седла раскроен,

Я помню только, как рыдала мать.

А на Дону светловолосый воин

Мне в спину нож вонзил по рукоять.

Не знал я, что через секунду будет,

Я воевал и верил, что не зря,

А люди гибли. Умирали люди

За Дмитрия, законного царя.

Тогда на нас точили зубы шведы,

И бывшие потешные полки

Готовы были одержать победу

Иль умереть от вражеской руки.

Всходили на огонь старообрядцы,

А среди них – мальчонка лет шести.

Никто не знал: рыдать или смеяться,

А дед молился: «Господи, прости!»...

Я засыпал над циркулем и картой,

И верь – не верь, но так, без дураков:

С рогатиною против Бонапарта

Я поднимал посадских мужиков.

Я был прострелен пулею навылет,

Теряя кровь, оставил стремена...

Спустилась ночь. И волки выли. Выли,

Как будто навсегда зашла Луна.

Я в двадцать первом умирал от тифа,

Я помню сад. Просторный, светлый сквер,

И вдруг сквозь грохот – шёпот, тихо-тихо.

Я был поэт. Повесился в Москве.

Я не успел собой прикрыть комвзвода,

Сам в сорок третьем ранен был году.

В подлодке не хватило кислорода –

Я матерился, кажется, в бреду.

Под Курском я горел в немецком танке,

Как будто русским не был никогда,

А во Вьетнаме звали просто – «янки»

Меня и тех, кто был со мной тогда.

Я был расстрелян в пятьдесят четвёртом,

За что – не помню, видно, просто так.

И мой палач уверенно и твёрдо

Спустил курок. Я молча сжал кулак.

Нелепой смертью в автокатастрофе

Погиб я и остался навсегда

Металлоломом вперемежку с кровью.

Где ж ты была тогда, моя звезда?..

Я вышел. Вечер. Фонари светили

Назло Луне, сильнее, чем Луна.

И если мы когда-то в ком-то были,

То кто-то и когда-то будет в нас.


Весна 1991


ЛИТЕРАТУРНОЕ СЕГОДНЯ


Обретённое
поколение

Арина Депланьи

Тридцать три богатыря


Наше время. Антология современной поэзии России: Стихотворения, биографические статьи, библиография / Сост. Б. Лукин. – М.: «Издательство Литературного института им. А.М. Горького»; Нижний Новгород: «Вертикаль. XXI век», Литературный фонд «Дорога жизни», 2009. – 416 с. (серия «Наше время»)


Литературу современную характеризуют либо как литературный процесс, либо как литературный застой. Впрочем, некоторые считают, что русской литературы сегодня и вовсе нет. Так или иначе, приходится наблюдать, как одна за другой появляются новые книги.

Но сразу же возникает вопрос: кто авторы этих книг? С него-то и начинается разделение современной литературы на поколения. Считается, и это, пожалуй, вполне правомерно, что среди событий различного масштаба и содержания, которые выпадают на долю каждого поколения, всегда есть одно-два формирующих психику живущих в это время людей.

Двумя-тремя десятилетиями ранее поколениям в литературе давали названия по той эпохе, в которой они громко заявили о себе как о самостоятельных и самобытных группах художников («шестидесятники»), или по возрасту писателей («сорокалетние»).

Эти же два принципа действуют и сегодня. С одной стороны, пытаются говорить о двадцатилетних и тридцатилетних, с другой – называют «нулевиками» молодых писателей, наиболее громко заявивших о себе в первом десятилетии нового века, уже плавно подходящем к своему завершению.

Но есть и третий подход: говорить не о возрасте – о годе рождения. Подход этот не очень популярен, но у него есть своё оправдание. Обыкновенно, разделяя авторов на поколения, обращают внимание на возраст и опыт. Здесь же на первый план выходит вопрос формирования личности, а вместе с тем и степени того влияния, которое на художника оказывает время.

«Наше время» – коллективный сборник поэтов, родившихся в 1960-е годы. Их называют то «потерянным поколением», то «поколением как бы», то «шестидесятниками», с уточнением, что это не те, что в шестидесятые годы гремели по всему Союзу, а другие, новые. Называют их и «вторыми шестидесятниками».

По мнению составителя антологии Бориса Лукина, они – «замолченное» поколение. О нарочном замалчивании Лукин говорил и в предисловии к настоящему изданию, и на презентациях книги (например, в Литературном институте 17 марта сего года).

Ссылка на Литературный институт появилась здесь неслучайно. Все поэты, чьи стихи напечатаны в томике «Нашего времени», так или иначе дышали литинститутским воздухом: кто-то сам учился в этом вузе, а кто-то – у студентов или преподавателей института.

И чтобы прийти к этому выводу, не нужно совершать никаких особенных усилий. Антология составлена таким образом, что можно проследить не только творческий путь поэтов, но и бытовой. И «публикационный». Иными словами, каждый автор представлен небольшой, на десять страниц, подборкой стихотворений, автобиографией и библиографией. Этого вполне достаточно для того, чтобы составить собственное мнение о «замолченном» поколении, а возможно, и полюбить кого-то из его представителей.

Впрочем, с мнением не всё так просто. По прочтении антологии в целом о поколении можно сказать весьма банальную вещь: оно неоднородно и даже тенденции внутри него не являются безусловными для всех. А всё-таки улавливается нечто общее.

В «Нашем времени» – 33 автора. Выглядит символично: мотивов у составителя могло быть множество, а читатель может «выдумать» и свои, и вряд ли окажется не прав.

Например, именно тридцать три богатыря под началом дядьки Черномора сторожат остров князя Гвидона. Они, правда, все равны, как на подбор, чего не скажешь о наших поэтах. Даже по уровню владения ремеслом стихосложения. В антологии есть, условно говоря, два типа поэтов. У одних внутри стихотворения – простор, словам вольготно, а потому к ним нередко прибиваются лишние. У других, напротив, места постоянно не хватает и необходимые слова скучиваются, а то и вовсе не вмещаются, оставаясь за текстом. Хотя уж давно сказано и много кем повторено, что суть поэзии составляют лучшие слова на лучшем месте.

Вернёмся же к символике. 33 – возраст Христа, и (потому) в антологии очень много стихов с... православной символикой. Но и этот поэтический пласт неоднороден. В анкетах-автобиографиях многие пишут о крещении как о самом важном, определяющем жизнь этапе своего существования...

А вообще, 33, вне всяких культурных символов, – это же целый школьный класс. И, конечно, 10 лет, разделяющих Наталью Ахпашеву (открывающую сборник) и Максима Амелина (завершающего сборник), – это немало, они будто бы мешают говорить об одном поколении. Но самый младший из этого поколения повзрослел именно накануне перелома, до того, как он действительно наступил. После – уже другое сознание и другая поэзия. Как бы ни был поначалу странен термин «вторые шестидесятники», всё-таки это действительно «шестидесятники», с Юрием Гагариным, «оттепелью» и «застоем» и всем тем, с чем у нас ассоциируется то, уже далёкое, время.


Евгения Доброва

Родом из шестидесятых


В сборнике представлены произведения тридцати трёх российских поэтов. Все они принадлежат к одному поколению: родились с 1960-го по 1970-й год. Однако это не единственное, что их связывает. Многие из авторов, в том числе и составитель антологии Борис Лукин, – выпускники Литературного института. Именно в этом вузе состоялась первая презентация проекта (всего их намечено более десяти, по городам проживания авторов), по результатам которой Литинститут включил «Наше время» в учебную программу семинаров по современной литературе.

Обширные подборки, равные по объёму маленькой книге (примерно по 350 строк), охватывают весь творческий путь авторов: от первых публикаций до наших дней. Циклы снабжены подробными автобиографическими справками, написанными с доверительной интонацией от первого лица. Завершает книгу подробное библиографическое досье на каждого участника проекта.

Современные читатели мало знают современных поэтов, так как до сих пор не было хрестоматийного, антологического свода произведений авторов, писавших в последние десятилетия. Восполнить, хотя бы отчасти, этот пробел – такую задачу ставили перед собой составитель и редколлегия.

Тематика «Нашего времени» самая разная, но бросаются в глаза патриотический лейтмотив и тема детства (складывается впечатление, что составитель намеренно просил авторов предоставить такие стихи), что, безусловно, передаёт так называемый аромат эпохи – эпохи с таким неоднозначным событийным эпицентром, как распад СССР: «Не для этого мы строим / Тыщи фабрик и дворцов. / Назовёт потом застоем / Это кучка подлецов. // На уроках я скучаю / И гляжу воронам вслед. / Мне всего двенадцать лет. / Счастья я не замечаю». (Николай Зиновьев)

Представленная поэзия «сорокалетних» – традиционная, без новомодных изысков. В антологии практически нет экспериментальных форм, подавляющее большинство стихотворений – классического образца, с академическими рифмами. Исключения составляют разве что два-три верлибра Инны Кабыш, Вячеслава Ар-Серги, Нины Обрезковой, Максима Амелина. Таким образом составитель Борис Лукин демонстрирует только один срез всего поэтического многообразия – реализм.

Такой отбор рождает парадокс: с позиции сегодняшнего дня «Наше время» кажется совершенно несовременным, «винтажным». Многие стихотворения могли бы быть песнями из советских кинофильмов: «О судьбе Советского Союза, / О любви и гордости своей, / О слепых товарищеских узах / Спой, как прежде, красный соловей». (Александр Кувакин)

О родных краях пишет добрая половина авторов сборника: Вячеслав Ар-Серги – об Удмуртии, Фёдор Черепанов – об Алтае, Максим Амелин – о Курске, Андрей Ребров – о Санкт-Петербурге, Андрей Расторгуев воспевает Урал, Константин Паскаль – красоту рязанской земли.

О жизни и её смысле рассуждают Валерий Дударев, Денис Новиков, Алексей Ахматов, Владимир Семенчик. «Одиночества вечная палка, / два конца у тебя – одному / тишина и рыбалка, а балка, / а петля с табуреткой кому?» (Денис Новиков)

Религиозные мотивы звучат в стихах Андрея Реброва, Константина Кравцова, Бориса Лукина, Елены Исаевой, Нины Ягодинцевой. «Не раскрестить ни лога и ни слога. / До костной ткани облакопрогонна, / святоприимна, выспрення, убога, / теперь жалка – ты всё равно икона». (Константин Кравцов)

Тему детства раскрывают Александр Кувакин, Сергей Филатов, Инна Кабыш, Евгений Эрастов, Алексей Витаков.

Юрий Перминов пишет о максимализме, присущем лишь молодости: «В каких-то семнадцать лет / казалось – всё в жизни известно… <…> Я был монтировщиком сцены / и Солнце тогда поднимал!»

Дмитрий Мизгулин беспокоится о судьбах родины: «Когда-нибудь опять великой / Россия будет. А пока / Голубоглазые таджики / Нам строят счастье на века».

В стихотворениях Николая Зиновьева пейзажная лирика переплетается с философской: «У насосной сыч хохочет. / Он нашёл себе приют / За задвижкой, старый плут. / Где-то женщины поют… / Умирать никто не хочет».

Что интересно, в книге практически нет любовной лирики (кроме пары стихов Елены Исаевой и Людмилы Ветровой); сборник получился немного «мужской».

Итак, перед нами тридцать три автора родом из шестидесятых – во многом разные, во многом схожие. Подводя итоги, я хочу привести строфу, которая завершает антологию: «Преуспеет в словесном тот / ремесле, кто туго набьёт / отощавшему снедью пузо, – / чем богата, всё из печи / с пылу с жару на стол мечи, / да поболе, русская Муза!» (Максим Амелин. «Насыщение, а не вкус…»)

«Наше время. Антология современной поэзии» – по замыслу создателей, только начало проекта. В настоящее время готовятся к изданию сборник «Современная проза России» и второй том поэтической антологии. Весь тираж встанет на полки библиотек.


Нина Ягодинцева,

Челябинск

Обретение поколения:
заметки на полях
поэтической антологии
«Наше время»

То ли в силу изначально присущего русской литературе идеализма, то ли следуя традициям рационального восприятия истории принято, оглядываясь на прошедшие времена, с сожалением говорить о «лишних людях» и «потерянных поколениях».

Может быть, это и правильно – бить тревогу и искать причины того, что талантливые люди ощущают себя ненужными в обществе и жизненные силы целых поколений растрачиваются впустую. Но обычно это происходит уже «задним числом», когда и исправить ничего нельзя, и уроков на будущее извлечь практически невозможно.

Поколение, к которому волей судьбы принадлежит и автор этих заметок, очень быстро и жёстко было избавлено от идеальных представлений – или, может быть, действительно иллюзий? – о том, что общество обязано помогать молодым реализовывать себя, свои способности для общего блага. Однако можно ли назвать это поколение «потерянным»?

Рождённые в 60-е с начала 90-х трудно, но неизбежно начинали понимать, что общество – это мы, и никто не создаст нам никаких условий – только сами, ровно настолько, насколько сможем выстоять и что сумеем выстроить…

Поэтому традиционной рецензии на поэтический сборник у автора этих строк не получится: слишком остра проблема, слишком жива боль, поэзия оказалась буквально вплавлена в нашу жизнь, и во многом эта жизнь на ней держится…

Для автора заметок (и одновременно одного из авторов поэтической антологии «Наше время») выход книги – возможность увидеть своё поэтическое поколение, сопоставить собственный опыт и опыт современников и получить подтверждение – и поддержку – своим поискам.

И было радостно увидеть, что ни колоссальный географический разброс, ни полтора десятка лет отсутствия поэтических коммуникаций не отменяют значения поколения нынешних сорокалетних, состоявшихся в литературе вопреки времени, вопреки насаждаемому потребительскому отношению к поэзии – есть ещё много всяких «вопреки», но о них речь пойдёт далее.

Сама идея московского поэта Бориса
Лукина – собрать под одной книжной обложкой поэтов поколения, на чьё духовное совершеннолетие пришёлся очередной роковой слом жизни в России – объективно заслуживает пристального внимания. Уже хотя бы потому, что вызывает со стороны других поколений весьма характерные
реакции.

Вот экспрессивная реплика одного из нынешних студентов Литературного института: «Ужас! Они ностальгируют о том, чего никогда не было!»

Вот неожиданная реакция на антологию представителя нынешних шестидесятилетних, преподавателя современной литературы: «А чем, собственно, вызвана необходимость выделить именно это поколение? Что такого особенного произошло в 90-е?»

И наконец, представитель поколения 30-летних, журналист, бесстрашно «прогоняющий» своих собеседников на «испытательном радиостенде»: «Да вы, поэты, вообще нахлебники! Вы ведь хотите, чтобы мы вам свои деньги платили ни за что, просто так!»

Это одна из первых реакций читателей на «Наше время», услышанная автором заметок. Если ситуацию представить схематично и несколько утрировать, всё выглядит довольно забавно: прошлого нет и не было никакого, особенно недавнего, а сегодня главное – чтобы всякие там проходимцы, и тем более поэты, не покушались на наши деньги.

Так всё-таки – не заметили мы или захотели поскорее забыть, что разрушена великая – равно в силе и в беде – наша страна, что мы потерпели сокрушительное поражение и, пока не признаем этого, будем отступать всё дальше и дальше?


У карты бывшего Союза

С обвальным грохотом в груди

Стою. Не плачу, не молюсь я,

А просто нету сил уйти.


Я глажу горы, глажу реки,

Касаюсь пальцами морей.

Как будто закрываю веки

Несчастной Родине моей…


Это строки из «Нашего времени». Их автор – Николай Зиновьев из краснодарской станицы Кориновская. И в них не ностальгия «о том, чего не было», а живая боль человека, в полной мере поэтически осмысленно пережившего историческую трагедию и не смирившегося с ней.

Это оголённый нерв всей книги, но круг её тем не ограничивается болью – в антологии, как и в самой жизни поколения, много света, любви, природы – всего, что по-прежнему составляет русскую поэтическую традицию.


В магазине у станции купишь

буханку ржаного.

Вдоль дороги в цветочном снегу

увязают сады.

За день ссохлась душа,

но, к закату добравшись до крова,

Задышала свободней, как путник,

испивший воды.


Этот тающий снег

среди листьев, блестящих и мокрых,

Тем прекрасен уже, что, возможно,

исчезнет к утру.

Греешь руки о хлеб, а в тебя,

как в открытые окна,

Проникает морозная свежесть деревьев

в цвету…


…И как милость небес –

со строкою, что бьётся в гортани,

Силясь выскользнуть рвущимся

ввысь мотыльком,

Принесёшь в свою комнату белое

благоуханье

И буханку ржаного с прилипшим

сквозным лепестком.


(Марина Котова,

Москва)

Существует несколько вариантов понимания поэтической традиции, но прежде всего её принято отслеживать по определённым формальным признакам. Суть же традиции, на наш взгляд, – кристаллизация жизненно необходимого духовного опыта в гармоничной, естественной для него форме. Традиция – явление не застывшее, а живое и изменяющееся, но – по своим собственным, внутренним законам, продиктованным природой, историей, миссией народа.

Именно совокупным духовным опытом порождаются и мелодия речи, и круг образов, и неизменная семантика основных символов, глубоко прорастающая в подсознание, и сама форма поэтической речи.

Традиция фокусирует в себе жизнетворящие смыслы человеческого существования, те смыслы, которые практически неизменными проходят через естественные социальные трансформации и позволяют противостоять трансформациям насильственным.

Не об этом ли говорит в антологии Сергей Филатов из Бийска?


Я смотрел. И глаза мои землю

прожгли

Вглубь, где дедовы кости

и корни дерев.

Поднимите мне веки, они тяжелы,

Я без боли на свет разучился

смотреть.


Словно полночь вошла в мой

покинутый дом

И наполнила хлеб силой прошлой

беды.

И казалось сегодня то камнем,

то льдом,

То былинным источником мёртвой

воды.


Сын пришёл и увидел пылинки

в луче –

Это ветер лелеял остатки золы.

Сын коснулся воды. Я услышал ручей.

Поднимите мне веки, они тяжелы…


Не ностальгия является смысловым
центром «Нашего времени», а волевое, целенаправленное бытие в русле духовной и поэтической традиции.

Едва ли впервые в нашей истории с начала лихих 90-х происходит попытка насильственной трансформации культуры, духа, их подмены чуждыми формами мироощущения и миротворения, чужими социальными мифами.

И продолжая (хочется верить, заинтересованный) разговор, автору этих заметок представляется очень важным поставить довольно простой вопрос: не поняли мы или не хотим понимать,