Василий Галин Запретная политэкономия Революция по-русски

Вид материала

Документы

Содержание Комитеты и комиссары «декларация прав военнослужащих» Генерал Алексеев Социалистическая и большевистская пропаганда.

Подобный материал:

• Василий Галин Запретная политэкономия красное и белое, 10149.29kb.
• Контрольная работа №1 по дисциплине «Политэкономия», 358.97kb.
• Н. В. Рябинина читаем а. П. Чехова по-русски…, 2062.63kb.
• Протопресвитер Василий Зеньковский пять месяцев у власти (15 мая -19 октября 1918 г.), 3241.38kb.
• -, 388.72kb.
• Конспект лекций по дисциплине "политэкономия" для студентов 050107 заочной формы обучения, 908.57kb.
• Темы курсовых работ по-русски и по-английски (с указанием номера курса); фио научного, 17.99kb.
• Английская революция XVII в. Основные этапы и законодательство. Протекторат Кромвеля., 146.25kb.
• Лекция 14. Кейнсианство и его эволюция «Кейнсианская революция», 259.32kb.
• Культура Древней Руси. Литовско-московское соперничество и решение, 33.56kb.

КОМИТЕТЫ И КОМИССАРЫ


Комитеты возникали, как формы революционной организации, санкционированные приказом № 1. Появление комитетов не вызвало сопротивления, наоборот — их приветствовали, как «председатель Государственной Думы Родзянко, так и председатель Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов Чхеидзе и главнокомандующий Западным фронтом генерал Гурко»⁴⁷⁸.

Комитеты быстро набирали силу. Скоро в «число задач комитетов вошло «принятие законных мер против злоупотреблений и превышений власти должностных лиц своей части»... На комитеты возлагалась обязанность входить в отношения с политическими партиями без всякого ограничения, посылать в части депутатов, ораторов и литературу для разъяснения программ перед выборами в Учредительное собрание.., Интересно сопоставить взгляд по вопросу о политической пропаганде в армии анархиста Махно, выраженный в приказе одного из его «командующих войсками» Володина от 10 ноября 1919 года: «Ввиду того что всякая партийная агитация в данный боевой момент вносит сильную разруху в чисто боевую работу Повстанческой армии, категорически объявляю всему населению, что всякая партийная агитация до окончательной победы над белыми мною совершенно воспрещена»⁴⁷⁹.

«Понемногу установилось фактическое право (комитетов) смещения и выбора начальников, ибо положение начальника, которому «выразили недоверие», становилось нестерпимым. Таким путем, например, на Западном фронте, войсками которого я (Деникин) командовал, к июлю ушло до 60 старших начальников — от командира корпуса до полкового командира включительно... В результате и на Юго-Западном фронте, где комитеты пользовались исключительным вниманием главного командования (Брусилов, Гутор), и у меня, на Западном фронте, все они сознались в полном своем бессилии не только двинуть войска вперед, но и остановить их безумное, паническое бегство... Комитет Минского военного округа незадолго до наступления уволил на полевые работы всех солдат запасных батальонов в свои губернии... Комитет одного из конских депо на моем фронте постановил поить лошадей только один раз в сутки, после чего большая часть лошадей пала»⁴⁸⁰.

«Целые полки, дивизии, даже корпуса на активных фронтах, и особенно на Северном и Западном, отказывались от производства подготовительных работ, от выдвижения на первую линию. Накануне наступления приходилось назначать крупные военные экспедиции для

107

вооруженного усмирения частей, предательски забывших свой долг»⁴⁸¹. «Теоретически становилось все яснее, — говорил один из виднейших комиссаров Станкевич, — что нужно или уничтожить армию, или уничтожить комитеты. Но практически нельзя было сделать ни того ни другого. Комитеты были ярким выражением неизлечимой социологической болезни армии, признаком ее верного умирания, ее паралича. Но было ли задачей военного министерства ускорить смерть решительной и безнадежной операцией?»

«Следующая мера демократизации армии — введение института комиссаров. Заимствованная из истории французских революционных войн, эта идея поднималась в разное время в различных кругах, имея своим главным обоснованием недоверие к командному составу». Находясь в прямом и исключительном подчинении органам Временного правительства, комиссары лишь согласовывали свои действия с соответствующими военными начальниками... Между тем напор, и довольно сильный, шел с другой стороны. Совещание делегатов фронта в середине апреля обратилось с категорическим требованием к Совету рабочих и солдатских депутатов о введении в армии комиссаров, мотивируя необходимость его тем, что нет далее возможности сохранить порядок и спокойствие... Совещание предложило совершенно нелепый проект одновременного существования в армиях трех комиссаров от: 1) Временного правительства; 2) Совета; 3) армейских комитетов... Никаких законов, определяющих права и обязанности комиссара, издано не было. Начальники, по крайней мере, не знали их вовсе — это одно уже давало большую пищу для всех последующих недоразумений и столкновений»⁴⁸².

«Негласной обязанностью комиссаров явилось наблюдение за командным составом и штабами в смысле их политической благонадежности. В этом отношении демократический режим, пожалуй, превзошел самодержавный... Состав комиссаров, известных мне (Деникину), определялся таким образом: офицеры военного времени, врачи, адвокаты, публицисты, ссыльные переселенцы, эмигранты, потерявшие связь с русской жизнью, члены боевых организаций и т. п. Ясно, что достаточного знания среды у этих лиц быть не могло... Что касается личных качеств комиссаров, то, за исключением нескольких — типа, близкого к Савинкову, — никто из них не выделялся ни силой, ни особенной энергией. Люди слова, а не дела»⁴⁸³. Деникин заключал: «Итак, в русской армии вместо одной появились три разнородные, взаимно исключающие друг друга власти: командира, комитета и комиссара. Три призрачные власти. А над ними тяготела, на них духовно давила своей безумной, мрачной тяжестью власть толпы...»⁴⁸⁴

Генерал Марков писал Керенскому: «Никакая армия по своей сути не может управляться многоголовыми учреждениями, именуемыми ко-

108

митетами, комиссариатами, съездами и т. п. Ответственный перед своей совестью и Вами как военным министром, начальник почти не может честно выполнять свой долг, отписываясь, уговаривая, ублажая полуграмотных в военном деле членов комитета, имея, как путы на ногах, быть может, и очень хороших душой, но тоже несведущих, фантазирующих и претендующих на особую роль комиссаров. Все это люди, чуждые военному делу, люди минуты, и главное, не несущие никакой ответственности юридически. Им все подай, все расскажи, все доложи, сделай так, как они хотят, а за результаты отвечай начальник. Больно за дело и оскорбительно для каждого из нас иметь около себя лицо, как бы следящее за каждым твоим шагом. Проще нас всех, кому до сих пор не могут поверить, уволить и на наше место посадить тех же комиссаров, а те же комитеты — вместо штабов и управлений»⁴⁸⁵.


«ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ»


9 мая Керенский издает свой знаменитый «Приказ по армии и флоту», получивший собственное имя — «Декларация прав солдата». Она была подготовлена Советом и согласована с комиссией генерала Поливанова. «Эта «декларация прав», давшая законное признание тем больным явлениям, которые распространились в армии, — писал Дени-. кин, — ...окончательно подорвала все устои старой армии. Она внесла безудержное политиканство и элементы социальной борьбы в неуравновешенную и вооруженную массу, уже почувствовавшую свою грубую физическую силу...»⁴⁸⁶ Даже Гучков, протестуя против «декларации», сложил с себя должность военного министра, «не желая разделять ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины». «Есть какая-то линия, за которой начинается разрушение того живого, могучего организма, каким является армия»⁴⁸⁷. А. Гучков мотивировал свою отставку сложившимися условиями, «которые изменить я не в силах и которые грозят роковыми последствиями армии и флоту, свободе и самому бытию России...» Такое признание со столь высокого поста показалось нам чрезмерным, вспоминал П. Милюков⁴⁸⁸.

«Вся военная иерархия была потрясена до основания, наружно сохраняя атрибуты власти и привычный порядок сношений: директивы, которые не могли сдвинуть армии с места, приказы, которые не исполнялись, судебные приговоры, над которыми смеялись...»⁴⁸⁹ Безысходной грустью и жутью веяло от всех спокойных по форме и волнующих по содержанию речей главнокомандующих, рисовавших крушение русской армии, на объединенном совещании Временного правительства и ЦИК Совета 2-4 мая. Генерал Брусилов: «...Есть еще надежда спасти армию и даже двинуть ее в наступление, если только не будет издана декларация... Но если ее объявят — нет спасения». Генерал Алексе-

109

ев: «...Реформы, которые армия еще не успела переварить, расшатали ее, ее порядок и дисциплину. Дисциплина же составляет основу существования армии... Свобода на несознательную массу подействовала одуряюще. Все знают, что даны большие права, но не знают какие; не интересуются и обязанностями...» Генерал Драгомиров: «Трудно заставить сделать что-либо во имя интересов России. От смены частей, находящихся на фронте, отказываются под самыми разнообразными предлогами: плохая погода, не все вымылись в бане. Был даже случай, что одна часть отказалась идти на фронт под тем предлогом, что два года назад уже стояла на позиции под Пасху. Гордость от принадлежности к великому народу потеряна, особенно среди населения поволжских губерний. «Нам не надо немецкой земли, а до нас немец не дойдет; не дойдет и японец». Генерал Щербачев: «Главнейшая причина этого явления — неграмотность массы. Конечно, не вина нашего народа, что он необразован. Это всецело грех старого правительства, смотревшего на вопросы просвещения глазами министерства внутренних дел... Я не буду приводить вам много примеров, я укажу только на одну из лучших дивизий русской армии, заслужившую в прежних войсках название Железной и блестяще поддержавшую свою былую славу в эту войну. Поставленная на активный участок, дивизия эта отказалась начать подготовительные для наступления инженерные работы, мотивируя нежеланием наступать. Причина — исчезла дисциплина, нет доверия к начальникам, слово «Родина» для многих стало пустым звуком... Если развал армии продолжится, то мы не только потеряем союзников, но и сделаем из них врагов. А это грозит нам тем, что мир будет заключен за наш счет... Если вы введете декларацию, то армия рассыплется в песок»⁴⁹⁰.

Генерал Алексеев: «Главное сказано, и это правда. Армия на краю гибели. Еще шаг — и она будет ввергнута в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы, и возврата не будет. Виновны все. Вина лежит на всем, что творилось в этом направлении за последние два с половиной месяца»⁴⁹¹. 7 мая Всероссийский съезд офицерских депутатов, военных врачей и чиновников открылся речью Верховного главнокомандующего генерала Алексеева: «...Это, к сожалению, тяжелая правда. Россия погибает. Она стоит на краю пропасти. Еще несколько толчков вперед — и она всей тяжестью рухнет в эту пропасть...»⁴⁹²

Реакция представителей Советов и Временного правительства была прямо противоположной. Церетели: «Тут нет никого, кто способствовал разложению армии, кто играл бы на руку Вильгельму. Я слышал упрек, что Совет способствовал разложению армии. Между тем все признают, что если у кого в настоящее время и есть авторитет, то только у Совета. Что стало бы, если бы его не было? К счастью, демократия помогла делу, и у нас есть вера в спасение»⁴⁹³. «Исполнительный комитет Совета 13 мая отозвался на декларацию восторженным воззванием, в котором убогая мысль остановилась исключительно на вопросе отда-

110

ния чести: «Солдат-гражданин освободился от рабского отдания чести и как равный, свободный будет приветствовать того, кого пожелает. Дисциплина в революционной армии будет существовать народным энтузиазмом, а не обязательным отданием чести... Впрочем, большинство революционной демократии Советов не удовлетворилось декларацией. Ее называли «новым закрепощением солдата»⁴⁹⁴.

В командном составе армии также не было единства. Генерал Клембовский предлагал «поставить во главе фронта триумвират из главнокомандующего, комиссара и выборного солдата; Квецинский — «снабдить армейские комитеты особыми полномочиями от военного министра и Центрального комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, дающими им право действовать от имени комитета»; генерал Вирановский — «...обратить командный состав в технических советников, передав всю власть комиссарам и комитетам!»⁴⁹⁵ «...Генерал Вирановский, будучи сам противником наступления, заявил дивизионным комитетам, что он ни в каком случае не поведет гвардию на убой...»⁴⁹⁶


ПРОПАГАНДА


«Наряду с аэропланами, танками, удушливыми газами и прочими чудесами военной техники в последней мировой войне появилось новое могучее средство борьбы — пропаганда, — писал Деникин. — ...Широко поставленные технически, снабженные огромными средствами, органы пропаганды Англии, Франции и Америки (в особенности Англии) вели страшную борьбу словом, печатью, фильмами и... валютой, распространяя эту борьбу на территории вражеские, союзнические и нейтральные, внося ее в области военную, политическую, моральную и экономическую... Трудно перечислить даже в общих чертах тот огромный арсенал идей, которые шаг за шагом, капля по капле углубляли социальную рознь, подрывали государственную власть, подтачивали духовные силы противников и веру их в победу, разъединяли их союз, возбуждали против них нейтральные державы, наконец, поднимали падающее настроение своих собственных народов...»⁴⁹⁷

Пропаганда в зависимости от условий принимала различные формы: от прямой агитации до дезинформации и демагогии, оказания материальной и моральной поддержки соответствующим политическим силам... Вполне естественно во время войны главными целями пропаганды были вопросы войны и мира. С помощью пропаганды стороны стремились либо подорвать силы соперника, либо оказать психологическое давление и заставить воевать своего союзника. Другим направлением пропагандистской войны, тесно переплетавшимся с первым, стало политическое противоборство монархической, либеральной и социалистической идей.

111

Правда, с началом войны, по словам Деникина, «общественная мысль и печать были задушены. Широко раздвинувшая пределы своего ведения военная цензура внутренних округов (в том числе Московского и Петроградского) была неуязвимой, скрываясь за военным положением, в котором находились эти округа, и за статьи 93 и 441 Положения о полевом управлении войск, в силу которых от командующих и главнокомандующих «никакое правительственное место, учреждение или лицо в империи не могут требовать отчетов». Общая цензура не уступала в удушении...»⁴⁹⁸

Однако уже во второй половине 1916 г. Кривошеин отмечал: «Наша печать переходит все границы не только дозволенного, но и простых приличий. До сих пор отличались только московские газеты, а за последние дни и петроградские будто с цепи сорвались. Они заняли такую позицию, которая не только в монархии — в любой республиканской стране не была бы допущена, особенно в военное время. Сплошная брань, голословное осуждение, возбуждение общественного мнения против власти, распускание сенсационных известий — все это день за днем действует на психику 180-миллионного населения». Горемыкин: «Наши газеты совсем взбесились. Даже в 1905 г. они не позволяли себе таких безобразных выходок, как теперь... Надо покончить с газетным враньем. Не время теперь для разнузданности печати. Это не свобода слова, а черт знает что такое...» Но, как пишет В. Шамбаров, «политической цензуры в стране давно не существовало, а военная действовала в соответствии с законом и утвержденными циркулярами, освобождающими «военных цензоров от просмотра печатных произведений в гражданском отношении». Да и сами цензоры были прапорщиками военного времени из студентов, адвокатов и т.п. и в своей массе симпатизировали либералам»⁴⁹⁹. Распространению антиправительственной агитации и деятельности вражеских разведок способствовало и то, что в 1915 году — в разгар войны шеф жандармов генерал Джунковский отменил институт секретных сотрудников в действующей армии⁵⁰⁰.

С февральской революцией все «условности», ограничивающие «демократию» и «свободу слова», были сметены: параграф 6 «Декларации прав военнослужащих» установил, что все без исключения печатные произведения должны доходить до адресата. Только Московским военным бюро на фронт было поставлено: с 24 марта по 11 июня: «Солдатской правды» — 63,5 тыс. экз., «Правды» — 15 тыс., «Социал-демократа» — почти 65 тыс.⁵⁰¹ Лишь 14 июля правительство сочло себя вынужденным напомнить существование закона о военной тайне, а перед этим, 12 июля, предоставило в виде временной меры министрам военному и внутренних дел право закрывать повременные издания, «призывающие к неповиновению распоряжениям военных властей, к неисполнению воинского долга и содержащие призывы к насилию и к гра-

112

жданской войне» — с одновременным привлечением к суду редакторов. Керенский действительно закрыл несколько газет в столице и на фронте. Закон тем не менее имел лишь теоретический характер. Ибо в силу сложившихся взаимоотношений между правительством и органами революционной демократии суд и военная власть были парализованы, ответственность фактически отсутствовала, а крайние органы, меняя названия («Правда» — «Рабочий и солдат» — «Пролетарий» и т.д.), продолжали свое разрушительное дело...»⁵⁰²

Социалистическая и большевистская пропаганда. Социалистическая пропаганда основывалась на лозунге «земля — крестьянам» и экономических требованиях для рабочих. Война внесла в нее свои коррективы, их понимание дает один из примеров этой пропаганды: «...Председатель Государственной думы все требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасли... Так ведь, товарищи, это понятно... У господина Родзянко есть что спасать... немалый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли!.. А может быть, и еще в какой-нибудь есть?.. Например, в Новогородской?.. Там, говорят, едешь лесом, что ни спросишь, чей лес, отвечают: родзянковский... Так вот, Родзянкам и другим помещикам Государственной Думы есть что спасать... Эти свои владения, княжеские, графские и баронские... они и называют русской землей... Ее и предлагают вам спасать, товарищи... А вот вы спросите председателя Государственной Думы, будет ли он так же заботиться о спасении русской земли, если эта русская земля... из помещичьей... станет вашей...»⁵⁰³

Новый социалистический лозунг «мир — народам» был выдвинут в соответствии с Манифестом Циммервальдской международной социалистической конференции 1915 г. Манифест говорил об «империалистическом характере» войны и призывал начать борьбу за мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов*. Радикализация ситуации в стране, вызванная тяготами войны, вела к маргинализации требований оппозиционеров.

В августе 1916 г. министр внутренних дел Щербатов докладывал правительству: «Агитация идет вовсю, располагая огромными средствами из каких-то источников... агитация принимает все более антимилитаристский или, проще говоря, пораженческий характер». В сентябре: «Показания агентуры однозначно сводятся к тому, что рабочее движение должно развиваться в угрожающих размерах для государственной безопасности». А насчет экономических требований уточнял:

* Циммервальдская международная социалистическая конференция 5-8 сентября 1915 г. в швейцарской деревушке Циммервальде, в которой участвовало 38 делегатов от Франции, Германии, Италии, России, Польши и т.д. Ленин выступил с призывом превратить империалистическую войну в гражданскую.

113

«Все это, конечно, только предлоги, прикрывающие истинную цель рабочих подпольных руководителей — использовать неудачи на войне и внутреннее обострение для попытки совершить социальный переворот и захватить власть»⁵⁰⁴. После революции, 9 апреля 1917 г., Бьюкенен докладывал в Лондон: «Социалистическая пропаганда в армии продолжается, и хотя я не упускаю случая указать министрам на гибельные последствия такого рода разрушения дисциплины, они, по-видимому, бессильны предотвратить его. Взаимоотношения офицеров и солдат в высшей степени неудовлетворительны, немалое число солдат самовольно уходит домой. Их побуждают к этому слухи о близком разделе земли и желание обеспечить свою долю в грабеже...»⁵⁰⁵

Но пропаганда может ложиться лишь на подготовленную почву, для ее успеха должны создаться объективные условия. Здоровый общественный организм обладает определенным иммунитетом против пропаганды, ее влияние сильно только в больном, ослабленном «теле». Милюков приводил по этому поводу воспоминания Станкевича, в которых, по его словам, «можно найти правильное наблюдение, что ни одна из классических русских партий не может претендовать на честь инициативы в русской революции. Не русские социалистические партии посылали первых агентов взбунтовать Кронштадт, резать по немецким спискам лучших офицеров флота в Гельсингфорсе, распространять среди солдат «Окопную правду» и т.д. Идеи разложения армии, прекращения войны, извращения целей союзной политики — все это стало достоянием массы помимо интеллигентского социализма, и все это проникло беспрепятственно в первый состав Советов, на фронт и т.д.»⁵⁰⁶

Милюков неоднократно возвращался к этой теме: «Так называемые запасные батальоны новобранцев, плохо обученные и недисциплинированные, разбегались по дороге на фронт, а те, которые доходили в неполном составе, по мнению регулярной армии, лучше бы не доходили вовсе. Раньше, чем они прочли номер «Окопной правды» — листка, разбрасывавшегося в окопах на германские деньги с целью разложить армию, — и раньше, чем появились в ее рядах в заметном количестве свои, русские агитаторы, процесс разложения уже зашел далеко в солдатских рядах»⁵⁰⁷. Деникин, говоря о самом широком распространении большевистской печати в армии, вместе с тем утверждал: «Было бы, однако, неправильно говорить о непосредственном влиянии печати на солдатскую массу. Его не было... в их сознании преобладало прямолинейное отрицание: «Долой!» Долой... вообще все постылевшее, надоевшее, мешающее так или иначе утробным инстинктам и стесняющее «свободную волю» — все долой!»⁵⁰⁸

На объективные причины разложения армии указывали почти все серьезные наблюдатели тех событий. Так, например, Дж. Бьюкенен 18 ок-

114

тября 1916 г. сообщал в Лондон: «...Потери, понесенные Россией, столь колоссальны, что вся страна охвачена печалью. В недавних безуспешных атаках у Ковеля и в других местах принесено в жертву без всякой пользы столь много жизней, что это дало новую пищу тому взгляду, что продолжение борьбы бесполезно и что Россия, в противоположность Великобритании, ничего не выиграет от продолжения войны...»⁵⁰⁹ Армия и народ были истощены войной, цели которой им были непонятны; они требовали мира — мира любой ценой. За несколько дней до революции 21 февраля 1917 г. Палеолог отмечал: «В России назрел революционный кризис. С каждым днем русский народ все больше утрачивает интерес к войне, а анархистский дух распространяется во всех классах, даже в армии; время больше не работает в России на нас — мы должны теперь предвидеть банкротство нашей союзницы и сделать из этого все необходимые выводы»⁵¹⁰.

Ситуация февраля 1917 года напоминала ту, о которой писал еще в 1904 году активный сторонник славянской взаимности В. Клофач, лидер чешской партии национальных социалистов: «Истощенные мужики» в форме солдат русской армии «не знали, зачем они живут и за что они должны умирать». Клофач приходил к выводу, что «Россия должна измениться в самом своем основании»⁵¹¹. «К концу апреля (1917 г.) то или иное отношение к войне стало основным признаком общественных группировок в России: за войну до конца означало против революции; против войны означало за революцию»⁵¹².

Деятельность большевиков до марта 1917 г. носила подпольный характер, официально их партия фактически находилась под запретом. Одна часть большевиков была арестована, другая находилась в эмиграции. Тем не менее большевики, как и легальные социалисты, принимали живое участие в атаке на власть, только в отличие от либералов — «снизу». Именно с участием социалистов и большевиков проходило большинство стачек во время войны, например, в 1916 г. крупнейшая на Путиловском заводе.

К более или менее активной работе большевики смогли приступить только в конце апреля 1917 г. Политическое поле для них было уже вспахано и засеяно, и им оставалось только собирать плоды предыдущей разрушительной политики. Они откровенно эксплуатировали создавшееся положение, не брезгуя никакими методами и средствами, в том числе натравливая солдат на офицеров, призывавших к продолжению войны. Ортодоксальность их пропаганды на фоне проезда Ленина в «пломбированном» вагоне во время войны через территорию противника, в кадровой армии и либеральных кругах приводила к тому, что большевиков вполне естественно воспринимали как немецких шпионов. Откровения Людендорфа вообще ставили точку в этом вопросе: «Отправлением в Россию Ленина наше правительство возложило на себя особую ответ-

115

ственность. С военной точки зрения его проезд через Германию имел свое оправдание: Россия должна была рухнуть в пропасть»⁵¹³. Деникин справедливо вопрошал «На какие деньги в апреле 1917 г. партия (большевиков) могла издавать, по официальным данным, 17 ежедневных газет тиражом в 320 тысяч экземпляров? Их еженедельный тираж составлял 1415 тысяч»⁵¹⁴.

В литературе можно найти массовые сведения об источниках финансирования большевистской пропаганды. Все они, в той или иной мере, сводятся к тем, на которые указывал, например, В. Воейков: «...В начале марта 1917 года Германский имперский банк открыл счета Ленину... Троцкому и другим (будущим) деятелям Совета народных комиссаров на пропаганду мира в войсках фронта. В январе 1918 года Совету народных комиссаров было переведено из Рейхсбанка 50 миллионов рублей на покрытие расходов по содержанию Красной гвардии и агитаторов...»⁵¹⁵ Милюков ссылается на министра юстиции Переверзева, который в июле 1917 г. огласил документы разведки, «которыми доказывался подкуп большевиков немцами при посредстве шведских банков... Опубликованные документы много содействовали дискредитированию восставших большевиков»⁵¹⁶. После чего начались их аресты.

Финансирование германским правительством деятельности большевиков дало повод для обвинения их в пособничестве германской агрессии*. Однако революционная мораль отличается от менталитета шпиона, идущего на предательство ради личных материальных или других земных интересов. Нечаевский «Катехизис революционера» утверждал, что для революционеров «нравственно все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему...»⁵¹⁷. Как замечает А. Бушков, это «общая для всех времен и народов революционная мораль»⁵¹⁸.

Меньшевик Церетели по этому поводу писал: «Чтобы воспользоваться услугами германского правительства для проезда в революционную Россию, Ленин не имел никакой надобности принимать на себя обязательство сотрудничества с германским штабом. Он хорошо знал мотивы, диктовавшие германскому штабу действия, направленные к облегчению возвращения в Россию эмигрантов-пораженцев, работа которых, по мнению этого штаба, могла только дезорганизовать военные силы России. И он открыто использовал расчеты внешнего врага, считая и заявляя, что более верными окажутся его собственные расчеты, согласно которым большевистская организация в России послужит стимулом аналогичной революции в самой Германии и других воюющих странах и приведет к поражению в этих странах установленного порядка и к со-

* По иронии судьбы в начале войны Ленин был арестован австро-венгерскими властями по подозрению в шпионаже в пользу России.

116

циальной революции»⁵¹⁹. Действительно, программная установка В. Ленина гласила: «Германия сама воюет не за освобождение, а за угнетение наций. Не дело социалистов помогать более молодому и сильному разбойнику (Германии) грабить более старых и обожравшихся разбойников. Социалисты должны воспользоваться борьбой между разбойниками, чтобы свергнуть всех их»⁵²⁰.

О том, кто победил в этой схватке между большевиками и кайзеровской Германией, свидетельствовал главнокомандующий немецкой армией генерал Людендорф: «Я часто мечтал об этой революции, которая должна была облегчить тяготы нашей войны. Вечная химера! Но сегодня мечта вдруг исполнилась непредвиденно. Огромная тяжесть свалилась у меня с плеч. Но я не мог предположить, что она станет могилой для нашего могущества...» «Мысль о революции... и большевизм нашли в Германии подготовленное состояние умов... Ложное учение скоро начало привлекать к себе широкие массы. Германский народ в глубине страны и на фронте получил смертельный удар»⁵²¹.

Не случайно на вопрос, не является ли Ленин немецким провокатором, французский посол получил ответ: Ленин человек неподкупный. Это фанатик, но необыкновенно честный, внушающий к себе всеобщее уважение. «В этом случае, — пришел к выводу Палеолог, — он еще более опасен»⁵²². Американский представитель Робинс в итоге констатировал: «Большевики не были германскими агентами; если немцы думали, будто купили большевиков, то их здорово надули»⁵²³.