Василий Галин Запретная политэкономия Революция по-русски

Вид материала

Документы

Содержание Опасная теория А. де Кюстин Движущие силы истории Творческое осмысление истории Политэкономия Маркса Метод исследования И. Павлов Предельные соотношения социальной справедливости и экономической эффективности Зависимость Sj и Ее от времени Теория в действии. По пути запада — за свободу и демократию А. де Кюстин, 1839 г. Правые партии Левые партии Витте и Столыпин Первая попытка Количество бастующих петроградских рабочих (чел.) Первое испытание — демократия во время мировой войны Приказ № 1 и комиссия поливанова Комитеты и комиссары ... Полное содержание

Подобный материал:

• Василий Галин Запретная политэкономия красное и белое, 10149.29kb.
• Контрольная работа №1 по дисциплине «Политэкономия», 358.97kb.
• Н. В. Рябинина читаем а. П. Чехова по-русски…, 2062.63kb.
• Протопресвитер Василий Зеньковский пять месяцев у власти (15 мая -19 октября 1918 г.), 3241.38kb.
• -, 388.72kb.
• Конспект лекций по дисциплине "политэкономия" для студентов 050107 заочной формы обучения, 908.57kb.
• Темы курсовых работ по-русски и по-английски (с указанием номера курса); фио научного, 17.99kb.
• Английская революция XVII в. Основные этапы и законодательство. Протекторат Кромвеля., 146.25kb.
• Лекция 14. Кейнсианство и его эволюция «Кейнсианская революция», 259.32kb.
• Культура Древней Руси. Литовско-московское соперничество и решение, 33.56kb.

тенденции

Василий Галин

Запретная политэкономия

Революция по-русски


Москва

АЛГОРИТМ

2006


ББК66

Г15

Галин В.В.

Г 15 Запретная политэкономия. Революция по-русски. (Серия: Тенденции) - М.: Алгоритм, 2006 . - 608 с.

ISBN 5-9265-0247-0


На Западе с начала XX века, а в России с 1990-х политэкономия попала в немилость, по сути став запрещенной наукой. Автор книги возвращается к этой уже почти забытой науке, делая это в наглядной форме на примере российской истории XX века. Своей целью В. Галин ставит изучение объективных законов развития общества, пытаясь заглянуть в будущее.


ББК66

ISBN 5-9265-0247-0

© Галин В.В., 2006

© ООО «Алгоритм-Книга», 2006


Когда я бродил по ухоженным улицам баварских городов, среди стриженых газонов и старинных особняков провинциальной Англии, я все время возвращался к мысли, почему в нашей стране, столь много трудившейся, столь много пролившей крови за свою и чужую свободу и независимость, внесшей свой достойный вклад в мировую цивилизацию, люди не живут, а постоянно борются за выживание. Ведь мы ничем не хуже их. Эта мысль не давала мне покоя и отравляла впечатление от благоустроенных картин Запада. Я стал искать ответ, наверное, с первых моих поездок за границу...

Неужели самоотверженный труд предыдущих поколений, их жертвы и страдания были напрасны? А верен ли выбранный Россией в 90-х годах путь развития, не приведет ли он в очередной тупик, перечеркивающий все усилия и жертвы нынешнего поколения? Не окажется ли русская цивилизация загнанной в число вымерших наравне с древнеримской, древнегреческой, древнеегипетской?.. Или, может быть, свершится предсказание В. Шубарта: «Будущее — всемирная борьба между Западом и Востоком (Россией), примирение между ними и зарождение всемирной западно-восточной культуры новой эпохи»¹. Есть ли у русских возможность и имеют ли они шанс стать равноправными членами мирового сообщества или обречены?..

Эта книга о долге, долге настоящего перед прошлым, в котором наши предки умирали и трудились за лучшую жизнь для своих детей и внуков, т.е. для нас. Эта книга об ответственности перед будущим, тем будущим, которое наше поколение намерено завещать своим потомкам. Эта книга о нашем месте в этом мире: «Мы должны дать себе отчет в нашем бытии; следовательно, мы хотим также стать подлинными кормчими этого бытия и не допустить, чтобы наше существование было равносильно бессмысленной случайности»².

Настоящий переходный период, который переживает Россия, представляет для такого рода оценок наиболее удобное время, и его необходимо не упустить. «В период брожения и распада смысл недавнего прошлого неожиданно проясняется, потому, что еще нет равнодушия будущего, но уже рухнула аргументация вчерашнего дня и ложь резко отличается от правды, — отмечала Н. Мандельштам, — Надо подводить итоги, когда эпоха, созревавшая в недрах прошлого и не имеющая будущего, полностью исчерпана, а новая еще не началась. Этот момент всегда упускается, и люди идут в будущее, не осознав прошлого»³.


ОПАСНАЯ ТЕОРИЯ,

или почему была предана забвению наука о движущих силах

развития общества


Одна из причин легковесности нынешних умов — в изобилии книг, заполнивших мир; книг не столько скверно написанных, сколько скверно прочитанных. Мы оказали бы услугу грядущим поколениям, если бы научили их читать; ведь с тех пор, как все выучились писать, сей талант становится все большей редкостью...

А. де Кюстин⁴


ИСТОРИЗМ


Историзм утверждает, что будущее и прошлое неразрывно связаны. Уже Полибий (ок. 201-120 до Р.Х.), древнегреческий историк, видел в истории единый и закономерный процесс и поэтому считал, что изучение истории дает уроки на будущее⁵. Основы историзма заложены в учениях Гераклита, Платона, Аристотеля. XVII век знаменует возврат к историзму, получившему развитие в работах Дж. Вико, Вольтера, Гегеля, К. Маркса...*

Причины столь пристального интереса к историзму, по мнению В. Шубарта, кроются в том, что: «всякий настоящий историк живет убеждением, что незнакомое будущее можно свести к знакомому прошлому. Из этого положения исходил уже Маккиавелли, пытавшийся — первым в Европе — обосновать необходимость и полезность политической науки. За общественным интересом европейца кроется, конечно же, не любовь к прошлому; главным стимулом здесь является забота о будущем»⁶. Мнение немецкого философа перекликалось с мыслями английского историка конца XIX века Дж. Сили: «Настанет время, когда вы должны задать себе вопрос: для чего изучалось все это? Для какой практической цели собраны и запечатлены в памяти все эти факты? Ес-

* Указатель имен — в конце второй книги серии «Запретная политэкономия» («Красное и белое») или на сайте www.Galin.ru

6

ли они не ведут к великим истинам, имеющим одновременно и общенаучное, и важное практическое значение, то история — не больше, как забава, и едва ли она может встать в ряду с другими науками»⁷. Дж. Сили приходил к выводу, что изучение истории должно представлять общую тенденцию развития всех событий, «чтобы дать нам возможность мыслить о будущем и предугадывать предназначенную... судьбу»⁸. В. Кожинов обосновывал целесообразность труда историка тем, что «любое предвидение будущего страны возможно только при опоре на достаточно полное и глубокое знание и понимание ее предшествующей истории»⁹. В. Ключевский возводил историзм в ранг важнейшей из наук: «Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и к чему должны стремиться»¹⁰. Л. Гумилев облекал эту зависимость в образно-поэтическую форму:


Утраченные дни сильнее поколений.

Детей не упасут от пращуров отцы,

Истоки ваших чувств, восторгов и стремлений

Хранят в глухих горбах седые старики.


О той же зависимости говорил и Лебон: «Как человек не может выбрать себе возраста, так и народы не могут выбирать свои учреждения. Они подчиняются тем, к которым их обязывает их прошлое, их верования, экономические законы, среда, в которой они живут. Что народ в данную минуту может путем насильственной революции разрушить учреждения, переставшие ему нравиться, — это не раз наблюдалось в истории. Но чего история никогда еще не показывала — чтобы новые учреждения, искусственно навязанные силой, держались сколько-нибудь прочно и положительно. Спустя короткое время все прошлое вновь входит в силу, так как мы всецело созданы этим прошлым, и оно является нашим верховным властителем»¹¹.

1990-е годы вместе с решительной переоценкой всех прежних нравственных и моральных устоев общества привели и к полному отрицанию русской истории XX века. Например, были осмеяны гимн и флаг СССР — символы не столько государства, сколько народа, победившего во Второй мировой войне, первым вышедшего в космос, построившего одно из самых могущественных государств в истории человечества... Да, была кровь и страдания, но были подвиги и победы. Взглянем на пример Запада, его отношение к своей истории: ведь это под современный гимн Германии — «Немецкую песню» Гайдна — маршировала по Европе и России фашистская армия. Под звуки Марсельезы рубили головы на площадях Парижа, французский триколор развевался над взорванным Кремлем в 1812 г.* Под звуки американского гимна, под «Stars

*Французы сами почти сто лет «не могли понять», что такое Французская революция — величайшее преступление или величайшее достижение. Марсельеза вновь стала гимном лишь в 1879 г.

7

and Stripes», срезали скальпы индейцам и ломали кости рабам. Это под английский «Union Jack» и «God save the King» беспощадно колонизировалось население целых континентов...

В конце XX — начале XXI веков средства массовой информации, телевидение, газеты, радио обрушили почти тотальное наступление на русскую историю. Политики, историки, литераторы и даже авторы учебников, начисто отвергая, издевались над историей своих предков. В это время Л. Абалкин писал: «Надменно отрицать сделанное предшественниками, глумиться над их идеалами столь же несправедливо, сколь и безнравственно»¹². Но только ли о безнравственности в данном случае идет речь? Не повторяется ли история вновь? Деникин в 1917 г. писал Керенскому: «Ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых — не бойтесь! — стерто имя самодержца, как прочно стерто и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед. Но вы — вы втоптали наши знамена в грязь...»¹³ Не втаптывается ли в очередной раз в грязь русская история? Зачем?

Ответ дал тот же В. Ключевский в начале XX века: «Народ без истории, как ребенок без родителей: и с тем и с другим можно сделать все что угодно». П.Чаадаев в 1831 г. замечал: «протекшее определяет будущее: таков закон жизни. Отказаться от своего прошлого — значит лишить себя будущего»¹⁴. Ведь именно история делает из толпы нацию. Француз Э. Ренан в 1882 г. указывал: «Нация являет собой великое солидарное сообщество, созданное ощущением жертвы, которую она принесла и готова приносить в дальнейшем. Нация задана своим прошлым и придает себе окончательный вид в настоящем...»¹⁵ А. Пушкин в 1831 г. говорил, что именно история народа формирует гражданина:


Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

(На них основано от века,

По воле Бога самого,

Самостоянье человека,

Залог величия его.)


С. Кара-Мурза в этой связи отмечает: «Школа — главный государственный институт, который «создает» гражданина и воспроизводит общество. Это — консервативный «генетический аппарат» культуры»¹⁶. Ницше утверждал, что «всякое высшее воспитание должно быть историческим»...¹⁷ Дж. Сили был еще более категоричен: «Благосостояние страны и все интересы ее граждан зависят от изучения истории»¹⁸.

8

История каждого народа — это его Библия; именно она формирует из разрозненной толпы нацию, из обывателя гражданина.

Этот постулат в самом конце своей жизни Пушкин утверждал словами: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя... поклянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал...»'⁹ Совокупность историй народов, населяющих Землю, создает человеческую цивилизацию.

Отрицание народом своей истории означает не только его отказ от долга перед прошлым, но и от обязательств перед будущим. В итоге, утверждал П. Столыпин, «такие народы гибнут, они превращаются в назем, удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы...»²⁰

Конечно, можно искать и несомненно найти в воинственном пренебрежении историей злой умысел. Еще П. Столыпин указывал: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России...»²¹ Можно, как Ю. Мамлеев, обвинить во всем советскую систему: «Насмешки по отношению к своей стране аналогичны надругательству над могилами родителей. А ведь такие насмешки, издевательства сознательно и тщательно культивируются многими журналистами... Этому есть причины. Деспотизм советской системы доводил мыслящего человека до полного исступления. Ненависть ослепляла, ее перенесли на саму страну...»²² Но все ли так просто? Не носят ли отличия России от других стран более глубокий характер?

П. Чаадаев в 1831 г. по этому поводу писал: «Народы живут только сильными впечатлениями, сохранившимися в их умах от прошедших времен, и общением с другими народами. Этим путем каждая отдельная личность ощущает свою связь со всем человечеством. В чем заключается жизнь человека, говорит Цицерон, если память о протекших временах не связывает настоящего с прошлым? Мы же, явившись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего... Мы растем, но не зреем; идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели» «Мы живем в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте, без прошедшего и будущего»²³.

По словам А. Пушкина: «У нас иной потомок более дорожит звездой двоюродного брата, чем историей своего дома, т.е. историей отечества»²⁴. Аналогичные образные наблюдения оставил В. Розанов: «Когда я попросил в цветочном магазине убирать цветами могилку, то у меня спросили: "На лютеранском кладбище?" — "Нет, на православном". — "Ну так извините, мы убирать цветами ни в коем случае не мо-

9

жем. Через полчаса все выроют с корнем..." И это так. Кроме сорных трав, на могилах ничего не растет. Если вы хотите садить цветы, то, кроме высокой решетки, должны устроить над могилой навес, а бока затянуть металлической сеткой. Получается нечто вроде клетки, чрезвычайно безобразной. Но по всему кладбищу стоят такие клетки, делая его похожим с опустелым зверинцем...»²⁵

Отмечая эти особенности, В. Шубарт указывал: «Русский даже не хочет учиться у истории. Он сомневается в том, что это возможно... Поскольку русский живет мгновением, он так же мало заботится о прошлом, как и о будущем»²⁶. К подобным выводам пришел и М. Палеолог: «Русские живут исключительно впечатлениями момента. То, что вчера чувствовали и думали, для них более не существует. Их настоящее настроение порой уничтожает в них самое воспоминание об их прежних взглядах... В России чаша весов не колеблется — она сразу получает решительное движение. Все разом рушится, все образы, помыслы, страсти, идеи, верования, все здание. Для большинства русских верхом счастья является постоянная смена декораций»²⁷.

Шубарт находил причины отличия европейца в том, что у него «культура памяти злоупотребляет человеческим мозгом. Она перегружает его ученым хламом и мусором столетий и тащит их, пыхтя, чрез все времена. Поэтому она становится неспособна к творческой мысли: она знает слишком много, поэтому познает слишком мало. Она занимается мумификацией всех человеческих знаний...»²⁸ В. Шубарт противопоставляет «культуре памяти» «культуру забвения», свойственную русским, которая «непоколебимо доверяет жизни и ее силам». Но тут же он указывал, что современному европейскому «человеку присуще срединное состояние души. Это делает его холодным, деловитым, постоянным рассудительным. Русской душе чужда срединность. У русского нет амортизирующей средней части, соединяющего звена между двумя крайностями»²⁹. Русской душе «недостает уравновешивающей середины»³⁰.

По мнению историка А. Ахиезера, именно «инверсия» — шараханье из одной крайности в другую — является характерной чертой русской истории³¹. Каждый раз история пишется «с чистого листа», стирая предшествующую, разрушая общество, уничтожая накопленные ресурсы развития, и все начинается с начала. В. Кожинов замечал по этому поводу: «Россия — в отличие от тех же стран Запада — страна «крайностей», и это вызывает и проклятия, и восторги... Но объективный и трезвый взгляд на русскую историю призван понять эту ее неотъемлемую особенность, а не хулить и, равным образам, не восхвалять ее»³². Но еще в большей мере этот «объективный и трезвый взгляд» должен быть обращен на причины и последствия этой «неотъемлемой особенности», чтобы избежать повторения разрушительных ошибок прошлого.

10

ДВИЖУЩИЕ СИЛЫ ИСТОРИИ


История в чистом виде есть только перечень видимых фактов, знание которых мало что дает для ее понимания. П. Столыпин отмечал это явление утверждением, что «...видимая правда часто противоречит истине»³³. Д. Менделеев приводил образный пример: «Ведь правда, неоспоримая правда для всякого непосредственного наблюдателя, что Солнце вертится вокруг Земли, между тем истина, добытая пытливым умом человека, противоречит этой правде»³⁴. К. Маркс придавал этой аксиоме научную строгость: «Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишней...»³⁵ Но как найти «сущность вещей»?

Можно выделить несколько подходов к решению этой задачи.

Традиционный — сводится к той или иной интерпретации исторических фактов. Примером, в данном случае, могут являться рассуждения Б. Такман, которая приходит к выводу, что, «продираясь через различные интерпретации, историк бредет, пытаясь найти истину относительно дней минувших и выяснить, — «как это, собственно, происходило». Он обнаруживает, что истины субъективны и различны, они состоят из маленьких кусочков свидетельств различных очевидцев»³⁶. Последователи этого метода, понимая его субъективистский характер, в целях повышения достоверности дополняют традиционный подход утверждением: «Не делить, не дробить нужно историю, а следить... за связью явлений... Ничто не может быть без значительного ущерба вырвано из общей исторической связи»³⁷.

Альтернативный — А. Широкорад дает ему следующее обоснование: «Кто-то написал: «История не терпит сослагательного наклонения». Если следовать этой фразе и не рассматривать альтернативные варианты хода исторических событий, то историк из ученого превращается просто в регистратора событий. Грамотная оценка событий возможна лишь при условии тщательного анализа альтернативных вариантов... ими не стоит увлекаться и... строить цепь последующих событий. Тут резко убывает вероятность, и историк становится писателем-фантастом»³⁸. О том же писал и Ницше: «Повсюду широкий оптимизм в науке. Вопрос «что произошло бы, если б не наступило то или другое?» почти единогласно отклоняется, а между тем это как раз кардинальный вопрос, который превращает все в предмет иронии»³⁹.О. Касимов предлагает свою версию теории «альтернатив», опираясь на «неумолимую логику развития» событий, и «требует от историка анализа вариантов — отражений реальности»⁴⁰.

Творческое осмысление истории — этот подход получил наибольшее, массовое распространение. Он, как правило, делает упор на особенностях исторических личностей, народов, партий, классов, отдавая им на откуп историю. Данный метод ограничивается весьма узкими

11

рамками исследуемого объекта, что не позволяет в полной мере осветить всю картину происходивших событий. Кроме этого, творческий подход порой дает волю фантазии и зачастую больше обращен к эмоциям человека, чем к логике происходивших событий. В лучшем случае попытки творческого осмысления служат популяризации истории, в худшем — приводят к созданию заказных «мыльных опер» на исторические темы...

Идеологический — исследователи данного направления придерживаются правила: историю пишут победители, а их задача сводится к подгонке под эту «историю» соответствующих исторических фактов. Ницше обосновывал этот принцип так: «Всякая история до сих пор писалась с точки зрения успеха, и притом при предположении разумности этого успеха»⁴¹. М. Лермонтов утверждал его в стихах:


Поверь: великое земное

Различно с мыслями людей.

Сверши с успехом дело злое —

Велик; не удалось — злодей...


Если в Средние века движущие силы истории однозначно определяла победившая религия, то в XX веке их стала столь же однозначно определять победившая идеология*. История здесь становится одним из элементов пропаганды утверждающих «политику свершившихся фактов».

Чаще всего указанные методы используются не в отдельности, а в той или иной совокупности, что позволяет порой почти вплотную приблизиться к «исторической истине». Но исследователь по-прежнему остается бесконечно далек от ее понимания, поскольку все эти методы являются лишь отражением внешних форм проявления исторических фактов и не дают ответа на ключевой вопрос о «сущности вещей».

На необходимость нового подхода к изучению истории указывал еще в 1831 г. П. Чаадаев в своих «Философских письмах», которые взорвали образованное общество того времени: «Ни к чему не ведут попытки связать между собой времена... (и) непрестанная работа над фактическим материалом... если внимательно всмотреться в дело, то окажется, что все сырье истории уже исчерпано... если и предстоит еще дать лучшие объяснения прошедшим эпохам, то эта задача будет решена не критикой, которая способна копаться лишь на свалке истории, а приемами

*Некоторые авторы подходят к вопросу с поистине религиозным рвением и порой создается впечатление, что вся их умственная работа заключается лишь в смене старых идолов на новых...

12

чисто рациональными...» «В наши дни рациональное воззрение на историю привело бы, без сомнения, к более положительным результатам. Разум века требует совсем новой философии истории, такой философии истории, которая так же мало напоминала бы старую, как современные астрономические учения мало схожи с рядами гномонических наблюдений Гиппарха и прочих астрономов древности. Надо только осознать, что никогда не будет достаточно фактов для того, чтобы все доказать, а для того, чтобы многое предчувствовать, их было достаточно со времен Моисея и Геродота. Самые факты, сколько бы их не собирать, еще никогда не создадут достоверности, которую нам может дать лишь способ их понимания. Точно так же, как, например, опыт веков, раскрывший Кеплеру законы движения планет, был недостаточен для того, чтобы обнаружить для него общий закон природы; это открытие выпало на долю необычайного воззрения особого рода, на долю благочестивого размышления. Именно так нам... и следует пытаться понять историю»⁴².

Рациональное понимание истории подразумевает под собой исследование сил, воздействующих на общество и обеспечивающих его развитие. Ведь «сущности вещей» — это не что иное, как внешнее проявление влияния этих сил. И здесь, по аналогии с определением Менделеева для химии, можно сформулировать основной постулат для исторического исследования: «Без понимания взаимодействия сил, приводящих ее в движение, история является лишь описательным источником знания»*. При этом, «взаимодействие сил» носит не случайный характер, а подчиняется действию вполне объективных законов развития общества**.

За изучение сил и законов, крутящих колеса истории, отвечает специальная наука — «политэкономия», — понятие которой было предложено французом А. Монкретьеном еще в 1615 г. в книге «Трактат политической экономии»***. А. Смит, У. Петти, Т. Мальтус, Ж. Сэй, Д. Рикардо и др. сделали из теории политэкономии самостоятельную науку, исследующую внутренние закономерности общественного развития. Выдающийся немецкий ученый Г. Гегель назвал политическую экономию наукой, которая «делает честь мысли, потому что она, имея перед собой

* Перефразируя Менделеева: «Без понятия о массах, действующих друг на друга, химия была бы лишь описательным (источником) знания».

** Эти тезисы вовсе не отрицают фактологии, наоборот фактология является основой любого исторического исследования. Но ее задача ограничена сбором, систематизацией и первичной обработкой исторических фактов. В истории она выполняет те же функции, что и статистика в экономике.

*** Дословно: «правила ведения общественного хозяйства», «законы о государственном хозяйствоведении».

13

массу случайностей, отыскивает их законы. Интересно видеть, как все взаимозависимости оказывают здесь обратное действие, как особенные средства группируются, влияют на другие сферы и испытывают от них содействие себе или помеху. Эта взаимная связь, в существование которой сначала не верится... замечательна главным образом тем — и сходна в этом с планетарной системой, — что она всегда являет глазу лишь неправильные движения; и все же можно познать ее законы»⁴³.


Политэкономия Маркса


С Маркса в политэкономии начался новый этап развития. Основной постулат, повторенный К. Марксом бесчисленное количество раз в различных трактовках, звучит так: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»⁴⁴. Энгельс развивал мысль: «Экономическое производство и неизбежно вытекающее из него строение общества любой исторической эпохи образуют основу ее политической и умственной истории...»⁴⁵ «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития человеческой истории, Маркс открыл тот до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями простой факт, что... производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные представления данных людей и из которых они, поэтому, должны быть объяснены, — а не наоборот, как это делалось до сих пор»⁴⁶. Политэкономия марксизма жестко утвердила примат материальных сил, движущих развитием общества.

Однако развитие общества происходит не только под действием материальной силы. На другую силу указывал еще Моисей за пару тысяч лет до возникновения политэкономии. Наиболее полное и глубокое ее понимание оставил П. Чаадаев: «Вся наша активность есть лишь проявление силы, заставляющей нас встать в порядок общий, в порядок зависимости. Соглашаемся ли мы с этой силой или противимся ей, — все равно, мы вечно под ее властью. Поэтому нам остается только стараться дать себе верный отчет в ее действии на нас... эта сила, без нашего ведома действующая на нас, никогда не ошибается, она-то и ведет вселенную к ее предназначению»⁴⁷. «Не зная истинного двигателя, бессознательным орудием которого он служит, человек создает свой собственный закон, и этот закон... он называет нравственный закон...»⁴⁸ «Нравственный закон пребывает вне нас и независимо от нашего знания его... каким бы отсталым ни было разумное существо, как бы ни были ограничены его способности, оно всегда имеет некоторое понятие о начале, побуждающем его действовать. Чтобы размышлять, чтобы судить

14

о вещах, необходимо иметь понятие о добре и зле. Отнимите у человека это понятие, и он не будет ни размышлять ни судить, он не будет существом разумным»⁴⁹.

Носителем нравственного закона — духовной силы — с момента своего возникновения стала церковь. Она на протяжении веков исправно несла свое бремя, создавая соответствующие времени моральные предпосылки развития. Но с начала XIX века философы почти единодушно стали отмечать падение роли церкви. Д. Кортес в 1852 г. в письме к римскому кардиналу Фермари предсказывает апокалипсические потрясения, так как: «Гордыня человека нашего времени внушила ему две вещи, в которые он уверовал: в то, что он без изъянов, и в то, что не нуждается в Боге, что он силен и прекрасен»⁵⁰. В конце XIX столетия Ф. Ницше констатировал «Бог умер» и предупреждал: «Нигилизм стоит за дверями, этот самый жуткий из всех гостей»⁵¹. Европейские философы предвидели в нарастающей бездуховности общества наступление эпохи глобальных социальных и политических катастроф и катаклизмов.

За полвека до Ф. Ницше П. Чаадаев тонко уловил эти тенденции и пришел к выводу о том, что человечество для своего выживания неизбежно должно выдвинуть в скором времени новое учение, которое свяжет воедино физические и нравственные силы общества. П. Чаадаев даже указал, откуда возникнет это новое учение — из понимания исторических законов развития: «Для всякого, кому истина не безразлична, явные ее признаки налицо... Это вся совокупность исторических фактов, должным образом проработанных. Сейчас их надо свести в стройное единое целое, облечь в доступную форму и так их выразить, чтобы они подействовали на души людей...»⁵² И это учение, объединившее основы материальных и духовных сил, возникло немногим более десяти лет спустя.

Его основателями стали Маркс и Энгельс, которые, опираясь на базу политэкономических законов, дали свое толкование истории. Ф. Энгельс отмечал, что «политическая экономия в самом широком смысле есть наука о законах, управляющих производством и обменом материальных жизненных благ в человеческом обществе», что она «не может быть поэтому одной и той же для всех стран и всех исторических эпох... политическая экономия, по своему существу, — историческая наука. Она имеет дело с историческим, т.е. постоянно изменяющимся материалом...»⁵³ И. Шумпетер в середине XX века находил важнейшее достижение К. Маркса именно в экономической интерпретации истории⁵⁴. С ним по сути согласны Е. Гайдар и В. May, которые полагают: «наиболее интересными и актуальными компонентами марксовой теории являются..., философия истории, как метод исторического анализа, и теория экономической истории»⁵⁵.

15

Марксистская идеология*, объединив в себе науку и религию, приобрела черты своеобразной «светской религии», призванной дать ответы как на материальные, так и на моральные запросы общества**. И. Шумпетер обращал внимание, что научный характер придает марксизму убедительность, а элементы религии, рассуждения на тему добра и зла, моральном долге делают его особенно притягательным⁵⁶. Д. Норт отмечал: «Несмотря на то, что по истории технологии и связи технолога с экономическим процессом написано много прекрасной литературы, этот вопрос по существу остался за рамками какого-либо формального корпуса теории. Исключение составляют труды Карла Маркса, который попытался соединить технологические изменения с институциональными изменениями»⁵⁷.

С другой стороны, идеологизм марксизма сразу же подвергся вполне обоснованной критике. Так, Л. Фойер отмечал, что для идеологии, в отличие от науки, нет объективной истины, поскольку идеология связана с интересами⁵⁸. А. Фурсов, обобщая мнение подавляющего большинства критиков марксизма, указывает, что сила и слабость марксизма заключалась в том, что он «провозгласил себя научной идеологией»⁵⁹. Именно здесь, констатируют Е. Гайдар и В. May, «возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма...»⁶⁰ Эту критику можно было бы признать справедливой, если бы Маркс ставил пред собой только научные цели...

Возврат от Маркса к чистой науке произошел в конце XIX в. в виде учения о рациональном поведении человека в рыночной экономике. Ее приверженцами стали первые представители маржинализма***. Как и следовало ожидать, новая трактовка старой науки, поддержанная выдающимися учеными, привела к рождению новой науки. В 1902 г. английский экономист А. Маршалл положил начало неоклассической политэкономии и впервые начал читать курс «Экономикс». Определяя его, А. Маршалл писал: «Экономическая наука занимается изучением того, как люди существуют, развиваются и о чем они думают в своей повседневной жизни. Но предметом ее исследований являются главным образом те побудительные мотивы, которые наиболее сильно и наиболее

* Понятие идеологии—«науки о мыслях людей» — было введено в конце XVIII века французскими философами. Детюд де Траси в 1801 г. выпустил учебник «Элементы идеологии».

** В. Ленин указывал на «три составных части марксизма»: философию, политэкономию и «научный коммунизм».

*** Маржинализм — один из основных принципов неоклассической политэкономии, основанный на использовании предельных величин в анализе экономических явлений. Основные представители: К. Менгер, О. Бём-Баверк, Ф. Визер, У. Джевонс, Л. Вальрас.

16

устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни»⁶¹. Политэкономия Маркса потерпела сокрушительное поражение с гибелью СССР. «Молитвенником» «новых русских экономистов» вместо «Капитала» К. Маркса безоговорочно стал «Экономикс»*.


Экономикс


Экономикс, по определению Б. Селигмена, «представляет собой один из способов рассмотрения всего комплекса социального поведения. В этом смысле он является частью общей теории социальных систем и имеет своей задачей как изучение чисто экономических процессов, так и вытекающих из этих процессов форм поведения»⁶². Для более четкого понимания этого определения приведем другие трактовки понятия экономикс. Самуэльсон, подразумевая экономикс, писал: «Экономика есть наука о том, какие из редких производительных ресурсов люди и общество с течением времени, с помощью денег или без их участия, избирают для производства различных товаров и распределения их в целях потребления в настоящем и будущем между различными людьми и группами общества»⁶³. Но, пожалуй, ближе всего к классическому стало определение К. Макконнелла и С. Брю: «Экономикс — это исследование поведения людей в процессе производства, распределения и потребления материальных благ и услуг». Они уточняют: «Экономикс исследует проблемы эффективного использования ограниченных ресурсов или управления ими с целью достижения максимального удовлетворения материальных потребностей человека»⁶⁴. Именно в этом определении наиболее ярко выступает отличие жесткого естественного материализма Экономикса в противовес идеологическому материализму политэкономии.

Таким образом, в настоящее время в мире, казалось бы, существуют две основные теории исследования сил, двигающих общественным развитием: политэкономия и «экономике»**. Обе ставят своей первоочеред-

* Помимо Экономикса другим «осколком» политэкономии стал институционализм, сложившийся в работах американских экономистов конца XIX — начала XX веков: Т. Веблена, Д. Коммонса, У. Митчела. Терминами «институт» стали называться явления как экономического, так и неэкономического порядка — государство, законодательство, общественные организации и структуры, обычаи, семья и т.д. Институционалисты подчеркивали общественные мотивы в поведении людей, выступали за госрегулирование и «социальный контроль». Институционализм получил популярность после Второй мировой войны. В настоящее время преподается в большинстве высших экономических учебных заведений.

** Вводятся и новые понятия, например, — «хронотроники» как «междисциплинарной науки, изучающей эволюцию общества во времени и пространстве как

17

ной целью исследование «побудительных мотивов, воздействующих на поведение человека». В чем же их различие?

К. Макконнелл и С. Брю вскользь указывают, что экономикс — это отдельный предмет, который не есть суррогат политэкономии, а лишь ее часть. Однако для многих экономикс, как в России, так и на Западе, подменил собой понятие политэкономии — и далеко не случайно. Еще Ф. Ницше писал: «Они научились подменивать имена, и таким образом люди стали ошибаться относительно простых вещей. Вот все искусство самых мудрых». Перенесение понятия политэкономии на экономике приводит к тому, что человеческое общество предстает неким стадом хищников, члены которого готовы перегрызть друг другу глотку за максимальное удовлетворение своих материальных потребностей...

Об опасности такого одностороннего толкования сил развития предупреждал еще С. Витте: «Теперешняя революция и смута показали это с реальной, еще большей очевидностью. Никакое государство не может жить без высших духовных идеалов. Идеалы эти могут держать массы лишь тогда, когда они просты, высоки, если они способны охватить души людей, одним словом, если они божественны. Без живой церкви религия обращается в философию, а не входит в жизнь и ее не регулирует. Без религии же масса обращается в зверей, но зверей худшего типа, ибо звери эти обладают большими умами, нежели четвероногие...»⁶⁵ А. де Кюстин почти за 70 лет до Витте отмечал: «Чем тщательнее изучаешь характер различных наций, тем тверже убеждаешься в том, что участь их зависит от исповедуемых ими религий; религия — залог долговечности общества, ибо, лишь веруя в сверхъестественное, люди могут проститься с так называемым естественным состоянием — состоянием, рождающим только насилие и несправедливость...»⁶⁶ В. Шубарт накануне Второй мировой войны указывал: «Когда человеческое общество не скреплено связью с Богом, оно постепенно разлагается до естественно-первобытного состояния, какое виделось Гоббсу, — и начинается война всех против всех, бессмысленная бойня ради низменных целей. Человечество или живет надчеловеческими ценностями, или — прекращает существование. В конце пути, на который ступили позитивисты, стоит не человек разумный, а бестия, и вместо желанного господства человека над природой устанавливается господство хищного зверя над человеком»⁶⁷.

систему взаимовлияния человека и природы с целью нахождения оптимальных путей развития в условиях ограниченных ресурсов на основе выявления объективных закономерностей в природе и обществе». (Валянский С, Калюжный Д... С. 418.) Понятие хронотроники, судя по определению, в принципе подменяет политэкономию. Некоторые возвращаются к понятию «хрематистика» как устаревшему синониму «политэкономии».

18

Для пояснения мысли приведем несколько примеров: Согласно Экономиксу, мотивом работы врача или адвоката является получение личной материальной выгоды. Но в этом случае врач зарабатывает на страданиях больного, а адвокат на оправдании преступления. Выполнение врачебного или адвокатского долга (оказание помощи больному или восстановление справедливости) требует, чтобы кроме материального интереса ими двигали еще и какие-то нравственные принципы. Политэкономия, как раз и рассматривает это сочетание материальных и моральных сил, движущих общественным развитием. Или другой, более общий, но более существенный пример: отделение экономики от социальных и духовных потребностей очень удобно; в частности, можно, с одной стороны, с праведным, полным благородства порывом бороться за светлые идеалы, за права человека, а с другой, экономической стороны — со спокойной совестью грабить его, при этом порой прикрывая одним другое.

Именно на обман этого расхождения в конце XIX века указывал В. Соловьев: «Нельзя склоняться перед христианской истиной и в то же время смиряться с антихристианской действительностью как с чем-то вечно неизменным и неизбежным». В. Шубарт выделял здесь особенность русской натуры, ведь Запад к тому времени уже давно преодолел подобные моральные преграды и подобный максимализм оставался только на Руси: «Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью»⁶⁸.

Между тем потребность в развитии толкает человеческую цивилизацию, и прежде всего Запад, к поиску компромисса. Именно его пытаются отобразить авторы «Экономикса» своим вопросом-утверждением: «Капитализм и демократия действительно образуют самое невероятное сочетание. Может быть, поэтому они нуждаются друг в друге, чтобы внести некое рационально зерно в понятие равенства и некую человечность в понятие эффективности»⁶⁹.

Но какова связь между нравственностью и материальной выгодой? Где точка равновесия между «человечностью» и «эффективностью»? Где грань между социал-дарвинизмом и моралью? На эти вопросы экономике ответа не дает. Статус-кво может быть восстановлен, если считать, что экономике рассматривает только часть вопросов, определяющих силы развития общества, и в этом является одним из важнейших и ключевых разделов политэкономии.

Между тем сама политэкономия в марксистской трактовке в XX веке объективными и субъективными предпосылками фактически была сведена почти исключительно к борьбе классов, что привело ее к отставанию от развития общества. На эти недостатки указывал еще Ф. Бродель: «секрет притягательности его (Маркса) идей лежит в том, что он был первым, кто сконструировал социальные модели, ориентирующиеся

19

на долгосрочное развитие. Но эти модели были слишком простыми и неизменными. Им придали силу закона и начали использовать как готовые автоматические объяснения процессов, протекающих в любом месте и в любом обществе... Именно это ограничило эффективность использования наиболее сильных средств анализа социальных процессов в течение последнего века»⁷⁰.

Но значение политэкономии как науки, определяющей движущие силы человечества, не потеряло своей актуальности. Наоборот, развитие общества и переход его на следующий, постиндустриальный уровень, возрастающие одновременно ресурсные ограничения обостряют вопросы, стоящие перед человечеством, до крайности, а для отдельных государств и народов — вплоть до дилеммы «быть или не быть».

В настоящее время, по аналогии с Экономиксом, можно сказать, что политэкономия исследует проблемы использования ограниченных ресурсов в целях достижения максимального удовлетворения материальных и духовных потребностей человека.