Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 38

насилие. Смертельная спекуляция, единственным методом которой является

радикализация всех гипотез. Даже <код> и <символическое> - все еще

термины-симуляторы; хорошо бы су-меть постепенно вывести их за пределы речи.

1 Смерть всегда есть одновременно и то, что ждет нас в конце [au terme] системы,

и символический конец [extermination], подстерегающий самое систему. Чтобы

обозначить финальность смерти, внутренне принадлежащую системе, по-всюду

вписанную в ее операциональную логику, и радикальную контр-финальность,

вписанную вне системы как таковой, но всюду преследующую се, у нас нет двух

разных терминов - в обоих случаях с необходимостью выступает одно и то же слово

<смерть>. Подобную амбивалентность можно различить уже во фрейдовской идее

влечения к смерти. Это не какая-то неоднозначность. Этим просто выражается то,

как близки друг к другу осуществленное совершенство системы и ее мгновенный

распад.

2 Смерть ни в косм случае не должна пониматься как реальное событие,

происходящее с некоторым субъектом и телом, но как некоторая форма - в

из-вестных случаях форма социальных отношений, - в которой утрачивается

де-терминированность субъекта и ценности. Как раз требование обратимости и

кла-дет конец различению детерминированности и недетерминированности. Оно

кла-дет конец связыванию энергий в регулярных опозициях и в этом отношении

смыкается с теориями потоков и интенсивностей - либидинальных или

шизо-френических. Но сегодня система сама оформляется как развязывание энергий,

как стратегия ценностного дрейфа. Система может подключаться или отклю-чаться,

рано или поздно все энергии вливаются в нее - ведь это она и вырабо-тала сами

понятия энергии и интенсивности. Капитал - это энергетическая и интенсивная

система. Отсюда невозможность (Лиотар) отличить либидинальную экономику от

экономики самой системы (экономики ценности); отсюда невоз-можность (Делёз)

отличить капиталистическую расщепленность от революцион-ной. Ведь система -

всему хозяйка: подобно Господу Богу, она вольна связы-вать и развязывать

энергии; невозможным, а вместе с тем и неизбежным для нее является лишь одно -

обратимость. Процесс становления ценности необратим. Оттого для системы

смертельна одна лишь обратимость, а не развязывание или дрейф. Это и есть смысл

символического <обмена>.

I. КОНЕЦ ПРОИЗВОДСТВА

СТРУКТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕННОСТИ

Соссюр выделял два аспекта в обмене языковыми элементами, уподобляя их деньгам:

с одной стороны, денежная единица должна обмениваться на какие-то реальные,

обладающие известной ценностью материальные блага, с другой стороны, она должна

соотноситься со всеми другими единицами данной денежной системы. Именно с этим

вторым аспектом он чем дальше, тем больше связывал понятие значи-мости: это

внутрисистемная и образуемая различительными оппози-циями соотнесенность всех

элементов между собой, в отличие от дру-гого возможного определения значимости

как отношения между каждым элементом и тем, что он обозначает, между каждым

означаю-щим и его означаемым, как между каждой денежной единицей и тем, что

можно получить в обмен на нее. Первый аспект соответствует структурному

измерению языка, второй - его функциональному оп-ределению. Эти два измерения

различны, по соотнесены; можно ска-зать, что они работают вместе и обладают

взаимной связностью, кото-рая характерна для <классической> конфигурации

лингвистического знака, подчиненной рыночному закону стоимости, когда целевой

уста-новкой структурных операций языка непременно является десигнация. На этой

<классической> стадии сигнификации все происходит совершенно аналогично тому,

как действует проанализированный Марксом механизм стоимости в материальном

производстве: потре-бительная стоимость играет роль горизонта и целевой

установки в системе меновой стоимости - первая характеризует конкретную

опе-рацию, осуществляемую с товаром в ходе потребления (момент, ана-логичный

десигнации для знака), вторая же отсылает к способности всех товаров

обмениваться друг на друга по закону эквивалентности (момент, аналогичный

структурной организации знака), и обе они диа-лектически соотносятся на

протяжении всего Марксова анализа, оп-

52

ределяя рациональное устройство производства, регулируемого поли-тической

экономией.

Но вот произошла революция, положившая конец этой <класси-ческой> экономике

стоимости, революция самой стоимости как таковой, заменяющая ее старую рыночную

форму повой, более радикальной.

Эта революция состоит в том, что два аспекта стоимости, казав-шиеся навек

связанными между собой естественным законом, оказыва-ются разобщены,

референциальная стоимость уничтожается, усту-пая место чисто структурной игре

ценности. Структурное измере-ние обретает автономию с исключением

референциального измерения, строится на его смерти. Нет больше никаких

референций производства, значения, аффекта, субстанции, истории, нет больше

никакой эквивалент-ности <реальным> содержаниям, еще отягощавшим знак каким-то

полез-ным грузом, какой-то серьезностью, - то есть нет больше его формы как

представительного эквивалента. Победила другая стадия ценности, стадия полной

относительности, всеобщей подстановки, комбинаторики и симуляции. Симуляции в

том смысле, что теперь все знаки обменивают-ся друг на друга, но не обмениваются

больше ни на что реальное (при-чем друг на друга они так хорошо, так безупречно

обмениваются имен-но постольку, поскольку не обмениваются больше ни на что

реальное). Эмансипация знака: избавившись от <архаической> обязанности нечто

обозначать, он наконец освобождается для структурной, то есть комби-наторной

игры по правилу полной неразличимости и недетерминированности, сменяющему собой

прежнее правило детерминированной эквива-лентности. То же происходит и на уровне

производительной силы и процесса производства: уничтожение всякой целевой

установки произ-водства позволяет ему функционировать как код, а денежному знаку

- пуститься, например, в ничем не ограниченные спекуляции, без всякой привязки к

производственным реальностям и даже к золотому эталону. Плавающий курс валют и

знаков, зыбкость <потребностей> и целевых установок производства, зыбкость

самого труда - подстановочный ха-рактер всех этих элементов, сопровождающийся

безудержной спекуля-цией и инфляцией (у нас теперь поистине царство полной

свободы - всеобщей ни-к-чему-не-привязанности, никому-не-обязанности,

ни-во-что-не-верия; раньше еще была какая-то магия, какая-то магическая

обя-занность, приковывавшая знак к реальности, капитал же освободил зна-ки от

этой <наивной веры>, бросив их в чистый оборот), - ничего по-добного Соссюр или

Маркс даже не предчувствовали; они еще жили в золотом веке диалектики знака и

реальности, который одновременно был <классическим> периодом капитала и

стоимости. Ныне их диалек-тика распалась, а реальность погибла под действием

фантастической автономизации ценности. Детерминированность умерла - теперь наша

53

царица недетерминированность. Произошла экс-терминация (в букваль-ном смысле

слова) производственной и знаковой реальности1.

Такая структурная революция закона ценности была уже ука-зана в термине

<политическая экономия знака>, и все же этот термин остается компромиссным, так

как

I. Идет ли здесь еще речь о политической экономии? Да, в том смысле что перед

нами по-прежнему ценность и закон ценности, но с ней произошла столь глубокая,

столь решительная перемена, все ее содержа-тельные элементы стали настолько

другими, если не просто уничтожи-лись, что данный термин теперь лишь намекает на

суть дела; тем более это касается слова <политическая>, учитывая, что суть дела

в постоян-ном разрушении общественных отношений, регулируемых ценностью. Нет,

речь идет уже давно о чем-то совсем другом, чем экономика.

П. Понятие знака тоже сохраняет значение лишь как намек. Ведь структурный закон

ценности захватывает сигнификацию в той же мере, как и все остальное, его формой

является не знак вообще, но особая организация, именуемая кодом, - а код

регулирует не любые знаки. Ни рыночный закон стоимости не означает какой-либо

детер-минирующей роли материального производства в какой-либо момент, ни,

обратно, структурный закон ценности не означает какого-либо пре-обладания знака.

Подобная иллюзия возникает оттого, что первый из этих законов разработан Марксом

на материале товара, а второй - Соссюром на материале лингвистического знака;

так вот, ее следует разрушить. Рыночный закон стоимости - это закон

эквивалентностей, и закон этот действует во всех сферах: он в равной мере

относит-ся и к такой конфигурации знака, где эквивалентность означающего и

означаемого делает возможным регулярный обмен референциальными содержаниями (еще

одна аналогичная черта - линейный харак-

1 Если бы речь шла только лишь о преобладании меновой стоимости над

потребительной (или же о преобладании структурного аспекта языка над

функ-циональным), то это отмечали уже и Маркс и Соссюр. Маркс близко подходит к

тому, чтобы рассматривать потребительную стоимость просто как средство

осу-ществления или же алиби меновой стоимости. И весь его анализ основан на

принципе эквивалентности, составляющем сердцевину системы меновой стоимос-ти. Но

хотя в сердце системы и есть эквивалентность, здесь нет еще

недетер-минированности всей системы в целом (сохраняется детерминированность и

ди-алектическая целенаправленность способа производства). Сегодняшняя же

сис-тема основана на недетерминированности, движима сю. И обратно, ее навязчиво

преследует мысль о смерти всякой детерминированности.

54

тер означающего, исторически соответствующий линейно-кумулятив-ному времени

производства).

Таким образом, этот классический закон стоимости действует одновременно во всех

инстанциях (языке, производстве и т.д.), хотя они по-прежнему различаются по

своим референциальным сферам.

И обратно, структурный закон ценности означает недетермини-рованность всех этих

сфер как по отношению друг к другу, так и по отношению к свойственному каждой из

них содержанию (а следова-тельно, и переход от детерминированной сферы знаков к

недетерми-нированности кода). Сказать, что сфера материального производства и

сфера знаков взаимно обмениваются содержаниями, - это еще слишком мало: они в

буквальном смысле исчезают как таковые и утрачивают свою соотнесенность, а равно

и свою детерминирован-ность, уступая место гораздо более обобщенной по своему

устройству форме ценности, где и обозначение и производство уничтожаются.

<Политическая экономия знака> еще была результатом распрост-ранения и проверки

рыночного закона стоимости на материале знаков. Напротив того, структурным

устройством ценности вообще отменяется как режим производства и политической

экономии, так и режим репре-зентации и знаков. С воцарением кода все это

переключается в режим симуляции. Собственно говоря, ни <классическая> экономика

знака, ни политическая экономия не исчезают вовсе: они продолжают как бы

за-гробное существование, став призрачным принципом убеждения.

Конец труда. Конец производства. Конец политической эконо-мии.

Конец диалектики означающего/означаемого, делавшей воз-можным накопление знания

и смысла, линейную синтагму кумулятив-ного дискурса. Но одновременно конец и

диалектики меновой/по-требительной стоимости, которая единственно делала

возможным об-щественное производство и накопление. Конец линейного измерения

дискурса. Конец линейного измерения товара. Конец классической эры знака. Конец

эры производства.

Всему этому кладет конец не Революция. Это делает сам капи-тал. Именно он

отменяет детерминированность общества способом производства. Именно он замещает

рыночную форму структурной формой ценности. А уже ею регулируется вся нынешняя

стратегия системы.

*

Эта социально-историческая мутация прослеживается во всем. Так, эра симуляции

повсюду открывается возможностью взаимной

55

подстановки элементов, которые раньше были противоречивыми или диалектически

противоположными. Всюду идет одно и то же <по-рождение симулякров>: взаимные

подстановки красивого и безоб-разного в моде, левых и правых в политике, правды

и лжи во всех сообщениях масс-медиа, полезного и бесполезного в бытовых вещах,

природы и культуры на всех уровнях значения. В пашей системе об-разов и знаков

исчезают все основные гуманистические критерии ценности, определявшие собой

вековую культуру моральных, эстети-ческих, практических суждений. Все становится

неразрешимым - ха-рактерный эффект господства кода, всецело основанного на

принципе нейтрализации и неотличимости1. Это, так сказать, мировой бардак

капитала - не для проституции, а для субституции и коммутации, для подмены и

подстановки.

Сегодня этот процесс, давно уже действующий в культуре, ис-кусстве, политике,

даже в сексуальности (то есть в так называемых <надстроечных> областях),

затронул и самое экономику, все поле так называемого <базиса>. В ней воцарилась

та же самая недетерминированность. А вместе с детерминированностью самой

экономики, разуме-ется, исчезает и всякая возможность мыслить ее как

детерминирую-щую инстанцию.

Поскольку именно вокруг экономики уже два столетия (во всяком случае, начиная с

Маркса) завязывался узел исторического детерминизма, то именно здесь особенно

важно прежде всего выяс-нить результаты вторжения кода.

1 Теоретическое производство, как и материальное, тоже теряет свои де-терминации

и начинает крутиться вхолостую, срываясь в штопор бесконечных самоотражений в

стремлении к недостижимой реальности. Так мы и живем се-годня: всеобщая

неразрешимость, эра плавающих теорий, вроде плавающих ва-лют. Все нынешние

теории, откуда бы они ни исходили (включая психоаналити-ческие) и сколь бы

яростно ни пытались добраться до некоей имманентности или же внереферентной

подвижности (Делез, Лиотар и т.д.), - все они страдают зыбкостью и осмыслены

лишь постольку, поскольку перекликаются одна с дру-гой. Напрасно требовать от

них соотнесения с какой бы то ни было <реальнос-тью>. Система отняла у

теоретической работы, как и у любой другой, всякую референциальную опору.

Потребительной стоимости более не существует также и в теории, зеркало

теоретического производства тоже треснуло. И это в порядке вещей. Я хочу

сказать, что сама эта неразрешимость теории является эффектом кода. В самом

деле, больше не остается иллюзий: такая зыбкость теорий не име-ет ничего общего

с шизофреническим <дрейфом>, когда течения свободно про-ходят по телу без

органов (чьему же телу? капитала?). Она просто означает, что отныне все теории

могут обмениваться одна на другую по переменному кур-су, не инвестируясь более

никуда, кроме зеркала их собственного письма.

КОНЕЦ ПРОИЗВОДСТВА

Перед нами - конец производства. На Западе эта форма исто-рически совпала с

формулировкой рыночного закона стоимости, то есть с царством политической

экономии. До тех пор ничто, собствен-но говоря, не производилось - все

выводилось по божественной бла-годати или по природной щедрости из некоторой

инстанции, которая выдает или же отказывается выдавать свои богатства. Ценность

ис-ходит из царства божественных или природных качеств (при ретро-спективном

взгляде они сливаются для нас воедино). Еще физиокра-ты именно так рассматривали

цикл, включающий в себя землю и труд, - сам по себе труд не обладает собственной

ценностью. Возни-кает вопрос: а есть ли при этом настоящий закон ценности - ведь

ценностью здесь наделяют, а значит ее выражение и не может полу-чить

рационального вида? Если тут и есть закон, то это, в отличие от рыночного,

природный закон ценности.

Вся эта конструкция распределения богатств или же природно-го наделения ими

испытывает резкую перемену, когда ценность ста-новится производимой, когда ее

опорой оказывается труд, а ее зако-ном - всеобщая эквивалентность любых видов

труда. С этого мо-мента ценность (стоимость) приписывается определенным

рациональным операциям человеческого (общественного) труда. Она оказывается

измеримой, а вместе с нею - и прибавочная стоимость.

Начинается критика политической экономии, опирающаяся на критику общественного

производства и режима производства. Одно лишь понятие производства позволяет

выделить - путем анализа тако-го <своеобразного товара, как рабочая сила, -

некоторую прибавку (прибавочную стоимость), от которой и зависит вся

рациональная дина-мика капитала, а за ней и столь же рациональная динамика

революции.

57

Сегодня для нас все опять переменилось. Понятиями произ-водства, рыночной формы,

рабочей силы, эквивалентности и прибавоч-ной стоимости описывалась

количественная, материальная и поддаю-щаяся измерению конфигурация, которая для

нас отошла в прошлое. Понятием производительных сил еще описывалась некоторая

рефе-ренция - противоречащая производственным отношениям, но все-таки референция

- общественного богатства. Общественная форма под названием <капитал> и ее

внутренняя критика под названием <марксизм> еще поддерживались некоторым

производственным со-держанием. А необходимость революции зиждилась на отмене

рыноч-ного закона стоимости.

Но вот мы перешли от рыночного к структурному закону цен-ности, и это совпало с

исчезновением той общественной формы, что называлась производством. Если так, то

живем ли мы еще при строе капитализма? Возможно, мы живем уже при

гиперкапиталистическом строе или каком-то еще, совсем ином. Связана ли форма

капитала как таковая с законом ценности вообще или же с некоторой определен-ной

формой ценности? (А вдруг мы уже живем при социализме? Вдруг эта метаморфоза

капитала под знаком структурного закона ценности и есть то, к чему он должен

прийти при социализме? Ай!) Раз жизнь и смерть капитала разыгрываются в рамках

рыночного закона стоимости, раз революция разыгрывается в рамках режима

производства, то в таком случае мы живем уже и не при капитале и не при

революции. Если революция состоит в освобождении обществен-ного производства

человеческого рода, то никакая революция нам уже не светит - ведь

производства-то больше нет. Зато если капи-тал - это режим господства, то мы

по-прежнему живем при капита-ле, так как наш структурный закон ценности

представляет собой чис-тейшую форму социального господства, неуловимую, как

прибавочная стоимость, без опоры на какой-либо господствующий класс или сило-вое

отношение, без насилия, растворенную всецело и бескровно в ок-ружающих нас

знаках, всюду обретающую свою операциональность через код, которым и

выговаривается наконец чистейший дискурс ка-питала, избавившийся от всяких

промышленных, торговых или фи-нансовых диалектов, от любых классовых диалектов,

на которых он говорил в своей <производственной> фазе. Это символическое

наси-лие, всюду вписанное в знаки, даже и в знаки революции.

Структурной революцией ценности уничтожаются самые осно-вы <Революции>. Общая

утрата референций прежде всего наносит смертельный удар референциям

революционным, которым никакая социально-производственная субстанция, никакая

истина рабочей силы больше не дает уверенности в грядущем перевороте. Ибо

58

труд - больше уже не сила, он стал знаком среди знаков. Он произ-водится и

потребляется, как и все остальное. По общему закону экви-валентности он

обменивается на не-труд, на досуг, он допускает взаи-моподстановку со всеми

остальными секторами повседневной жизни. Не став ни более, ни менее

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г