Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 38

пускать деньги в оборот и тем фактически превра-щает их в воспроизводителей

капитала, но он еще и более глубоким образом, посредством зарплаты/статуса

делает их получателями мате-риальных благ, в том же смысле в каком сам он,

капитал, является полу-чателем труда. Каждый пользователь обращается с

потребительскими вещами, сведенными к их функциональному статусу производства

услуг, подобно тому как и капитал обращается с рабочей силой. Тем самым каждый

оказывается инвестирован мыслительным порядком капитала.

С другой стороны, как только заработная плата отделяется от рабочей силы, ничто

(кроме разве что профсоюзов) не мешает более выдвигать максималистские,

неограниченно высокие требования оп-латы. Ведь если у некоторого количества

рабочей силы еще бывает <справедливая цена>, то консенсус и глобальная

сопричастность цены уже не имеют. Традиционно требование повысить зарплату было

лишь формой переговоров об условиях жизни производителя. Мак-сималистскими же

требованиями наемный работник выворачивает наизнанку свой статус

воспроизводителя, на который его обрекает зарплата. Это как бы вызов. Работник

хочет сразу всего. Таким спо-собом он не только углубляет экономический кризис

всей системы, но и оборачивает против нее сам утверждаемый ею принцип тотальной

политической требовательности.

Максимальная зарплата за минимальный труд - таков лозунг. Требования идут по

нарастающей, политическим результатом чего вполне мог бы стать взрыв всей

системы сверху, согласно ее же логи-

73

ке труда как обязательного присутствия. Ведь теперь уже наемные работники

выступают не как производители, а как не-производители, роль которых назначена

им капиталом, - и в общий процесс они вмешиваются уже не диалектически, а

катастрофически.

Чем меньше приходится работать, тем активнее нужно требовать повышения зарплаты,

поскольку эта меньшая занятость является зна-ком еще более очевидной абсурдности

обязательного присутствия на работе. Вот во что превращается <класс>, доведенный

капиталом до своей собственной сущности: лишенный даже эксплуатации,

востребованности своей рабочей силы, он закономерно требует от капитала са-мой

высокой цепы за этот отказ от производства, за утрату своей идентичности, за

свое разложение. При эксплуатации он мог требовать только минимума. Оказавшись

деклассированным, он волен требовать всего1. А главное, капитал на этой почве в

общем-то тянется за ним. Все профсоюзы только и пытаются вернуть несознательным

работникам сознание эквивалентности зарплаты/труда, которую сам же капитал

упразднил. Все профсоюзы только и пытаются ввести бескрайний шан-таж зарплатных

требований в сообразное хоть с чем-то переговорное русло. Не будь профсоюзов,

рабочие стали бы требовать сразу 50-, 100-, 150-процентной прибавки - и,

возможно, добились бы ее! Примеры та-кого рода имеются в Соединенных Штатах и в

Японии2.

ДЕНЬГИ

Установленная Соссюром гомология между трудом и означае-мым, с одной стороны, и

зарплатой и означающим, с другой, - это как

1 Среди других форм, параллельных максималистским требованиям зарп-латы, - идея

равной оплаты для всех, борьба против квалификации; во всем этом сказывается

конец разделения труда (труда как общественного отношения) и конец

основополагающего для системы закона эквивалентности на рабочем ме-сте,

эквивалентности между зарплатой и рабочей силой. Во всех этих случаях, таким

образом, косвенной мишенью является сама форма политической экономии.

2 То же самое происходит и со слаборазвитыми странами. Цены на сырье не знают

удержу, как только они выходят за рамки, экономики и становятся зна-ком, залогом

согласия с мировым политическим порядком, с планетарным обще-ством мирного

сосуществования, где слаборазвитые страны насильственно социа-лизируются под

властью великих держав. И тогда рост цен оказывается вызо-вом - не только

богатству западных стран, но и всей политической системе мирного

сосуществования, системе господства одного мирового класса, неважно

капиталистического или коммунистического.

До энергетической войны арабы еще выдвигали традиционные требования рабочих -

платить за нефть по справедливой цене. Теперь же их требования становятся

максимальными, неограниченными, и смысл их уже иной.

74

бы исходная матрица, от Которой можно двигаться в разные стороны по всему

пространству политической экономии. Сегодня она под-тверждается в обратной форме

- отрывом означающих от означае-мых, отрывом зарплаты от труда. В игре

означающих и зарплаты идет параллельное восходящее движение. Соссюр был прав:

политичес-кая экономия - это особый язык, и перемена, затрагивающая знаки языка,

которые теряют свою референциальность, затрагивает также и категории

политической экономии. Тот же самый процесс подтверж-дается и в двух других

направлениях:

1. Отрыв производства от всякой общественной референции или целенаправленности;

при этом оно вступает в фазу экономичес-кого роста. Именно в таком смысле

следует понимать экономичес-кий рост - не как ускорение, а как нечто иное,

фактически знаменую-щее собой конец производства. Производство может быть

определе-но через значимый разрыв между собственно производством и относительно

случайным и автономным потреблением. Но с тех пор как потребление (после кризиса

1929 года, и особенно с конца Второй мировой войны) стало в буквальном смысле

управляемым, то есть начало играть роль одновременно мифа и контролируемой

перемен-ной, мы вступили в новую фазу, где производство и потребление больше

ничем не детерминированы сами по себе и не стремятся ни к каким отдельным целям;

и то и другое включено в более крупный цикл, спираль, переплетение под названием

<экономический рост>. Он оставляет далеко позади традиционные социальные задачи

производ-ства и потребления. Этот процесс - сам по себе и сам для себя. Он не

ориентируется больше ни на потребности, ни на прибыль. Он пред-ставляет собой не

ускорение производительности, а структурную ин-фляцию знаков производства,

взаимоподмену и убегание вперед лю-бых знаков, включая, разумеется, денежные

знаки. Характерные явле-ния этой стадии - ракетные программы, <Конкорд>,

программы обороны по всем азимутам, раздувание промышленного парка,

обору-дование общественных или же индивидуальных инфраструктур, про-граммы

переобучения и вторичного использования ресурсов и т.д. Задачей становится

производить что угодно, по принципу реинвести-рования любой ценой (вне

зависимости от нормы прибавочной сто-имости). Вершиной этого планирования

общественного воспроизвод-ства является, видимо, борьба с загрязнением среды,

когда вся систе-ма <производства> запускается в повторный оборот для устранения

своих же собственных отходов; грандиозная формула с нулевым итогом - впрочем, не

совсем нулевым, поскольку вместе с <диалекти-кой> загрязнения/борьбы с

загрязнением проступает и упование на бесконечный экономический рост.

75

II. Отрыв денежного знака от всякого общественного произ-водства: деньги

вступают в процесс неограниченной спекуляции и инфляции. Для денег инфляция -

это то же самое, что повышение зарплат для продажи рабочей силы (и экономический

рост для произ-водства). Во всех этих случаях процесс одинаково уходит в отрыв,

в разносный ход и одинаково грозит кризисом. Отрыв зарплаты от <справедливой>

стоимости рабочей силы и отрыв денег от реального производства - и там и тут

утрата референциальности. Абстрактное общественно необходимое рабочее время - в

одном случае, золотой эталон - в другом теряют свою функцию индексов и критериев

эк-вивалентности. Инфляция зарплат и инфляция денег (а равно и эко-номический

рост) принадлежат, таким образом, к одному и тому же типу и идут рука об руку1.

Очищенные от целевых установок и аффектов производства, деньги становятся

спекулятивными. С переходом от золотого этало-на, который уже не был больше

репрезентативным эквивалентом ре-ального производства, но все же хранил на себе

его след благодаря относительному равновесию (низкая инфляция, конвертируемость

ва-лют в золото и т.д.), к <плавающим> капиталам и всеобщей зыбкости они из

референциального знака делаются структурной формой. Тако-ва характерная логика

<плавающего> означающего - не в смысле Леви-Стросса, где оно еще как бы не нашло

себе означаемого, а в смысле избавленности от всякого означаемого (от всякого

эквива-лента в реальности), тормозившего процесс его умножения и ничем не

ограниченной игры. При этом деньги получают способность само-воспроизводиться

просто через игру трансфертов и банковских про-водок, через непрестанное

раздвоение и дублирование своей абстрак-тной субстанции.

2 - так называют евродоллары, очевидно, как раз для того, чтобы

обозначить эту свистопляску денежных знаков. Но точнее было бы сказать, что

нынешние деньги стали 3 - в том смысле, в каком этот термин обозначает (у

Маклюэна и Рисмена) интенсивную, но безаффектную соотнесенность элементов, игру,

пита-

1 А энергетический кризис предоставляет и той и другой сразу убедитель-ные алиби

и отговорки. Отныне инфляцию, этот внутренний структурный кризис системы, можно

будет списывать на счет стран-производителей энергии и сырья, которые <вздувают

цены>; а отход от производительной системы, выражающий-ся в числе прочего

максимализмом требований оплаты труда, можно будет уравновешивать утрозой

дефицита, то есть шантажировать потребительной стоимостью самой экономической

системы как таковой.

2 Горячие деньги (англ.). - Прим. перев.

3 Прохладные (англ.). - Прим. перев.

76

ющуюся исключительно правилами игры, доходящей до конца взаи-моподстановкой

элементов. Напротив того, характеризует референциальную стадию знака, с

его единичностью и с глубиной его реального означаемого, с его сильнейшим

аффектом и слабой способ-ностью к подстановке. Сегодня нас всюду обступают

cool-знаки. Нынешняя система труда - это cool-система, деньги - cool-деньги,

вообще все структурное устройство ныне - cool; а <классические> производство и

труд, процессы в высшей степени hot, уступили место безграничному экономическому

росту, связанному с дезинвестицией всех содержаний труда и трудовой деятельности

как таковой, - то есть cool-процессам.

Coolness - это чистая игра дискурсивных смыслов, подстано-вок на письме, это

непринужденная дистантность игры, которая по сути ведется с одними лишь цифрами,

знаками и словами, это всемогу-щество операциональной симуляции. Пока остается

какая-то доля аффекта и референции, мы еще на стадии hot. Пока остается какое-то

<сообщение>, мы еще на стадии hot. Когда же сообщением становится само средство

коммуникации, мы вступаем в эру cool. Именно это и происходит с деньгами.

Достигнув определенной фазы отрыва, они перестают быть средством коммуникации,

товарооборота, они и есть сам оборот, то есть форма, которую принимает сама

система в своем абстрактном коловращении.

Деньги - это первый <товар>, получающий статус знака и не-подвластный

потребительной стоимости. В них система меновой стоимости оказывается

продублирована видимым знаком, и таким об-разом они делают видимым сам рынок (а

значит, и дефицит) в его прозрачности. Но сегодня деньги делают новый шаг -

становятся неподвластны даже и меновой стоимости. Освободившись от само-го

рынка, они превращаются в автономный симулякр, не отягощенный никакими

сообщениями и никаким меновым значением, ставший сам по себе сообщением и

обменивающийся сам в себе. При этом они больше не являются товаром, поскольку у

них больше нет ни потре-бительной, ни меновой стоимости. Они больше не являются

всеобщим эквивалентом, то есть все еще опосредующей абстракцией рынка. Они

просто обращаются быстрее всего остального и не соизмеримы с ос-тальным.

Конечно, можно сказать, что таковы они были всегда, что с самого зарождения

рыночной экономики они обращаются быстрее и вовлекают все другие сектора в это

ускорение. И на протяжении всей истории капитала между разными его уровнями

(финансовым, промышленным, аграрным, а также сферой потребления и т.д.) имеют-ся

несоответствия в скорости оборота. Эти несоответствия сохраня-ются еще и

сегодня: отсюда, например, сопротивление национальных

77

валют (связанных с местным рынком, производством, экономическим равновесием)

международной спекулятивной валюте. Однако атакует именно эта последняя, потому

что именно она обращается быстрее всех, в свободном дрейфе с плавающим курсом:

достаточно простой игры этого плавающего курса, чтобы обрушить любую

национальную экономику. Итак, все секторы в зависимости от различной скорости

оборота зависят от этих колебаний наверху, которые представляют собой отнюдь не

внешний и причудливый процесс (<зачем нужна бир-жа?>), но чистейшее выражение

системы, чей сценарий обнаруживает-ся всюду: неконвертируемость валют в

золото/неконвертируемость знаков в их референты, всеобщая плавающая

конвертируемость ва-лют между собой/бесконечная подвижность, структурная игра

зна-ков; сюда же относится и зыбкость всех категорий политической эко-номии, как

только они утрачивают свой золотой референт - рабочую силу и общественное

производство: труд и не-труд, труд и капитал вопреки всякой логике становятся

взаимно конвертируемыми; сюда же относится и зыбкость всех категорий сознания,

как только утрачи-вается психический эквивалент золотого эталона - субъект. Не

стало больше референтной инстанции, под властью которой произво-дители могли

обменивать свои ценности согласно контролируемым эквивалентностям; это конец

золотого эталона. Не стало больше ре-ферентной инстанции, под эгидой которой

могли диалектически взаимообмениваться субъект и объекты, меняясь своими

определениями вокруг некоторой стабильной идентичности по надежным правилам; это

конец субъекта сознания. Возникает соблазн сказать: это царство

бессознательного. Все логично: если субъект сознания есть психичес-кий

эквивалент золотого эталона, то именно бессознательное явля-ется психическим

эквивалентом спекулятивных денег и плаваю-щих капиталов. Действительно, сегодня

индивиды, опустошенные как субъекты и оторванные от своих объектных отношений,

находят-ся по отношению друг к другу в состоянии дрейфа, непрерывных

трансференциальных флуктуации: вся общественная жизнь прекрас-но описывается в

терминах бессознательного по Делёзу либо моне-тарной механики (потоки,

подключения, отключения, трансфер/контр-трансфер), или же в рисменовских

терминах 1 - собственно, и выражает

собой, разве что в англо-саксонских и не совсем шизофренических терминах, эту

зыбкость личностных идентичностей. Почему у бессознательного (пусть даже

сиротского и шизофренического) должно быть привилегированное положение?

Бессознательное - это просто психическая структура,

1 Управляемость извне (англ. ). - Прим. перев.

78

современная нынешней, радикальнейшей фазе господствующего обме-на, структурной

революции ценности.

ЗАБАСТОВКА

Исторически забастовка получала свое оправдание в системе производства, как

организованное насилие с целью отнять у осуще-ствляющего встречное насилие

капитала если не власть, то хотя бы часть прибавочной стоимости. Ныне такой

забастовки больше не су-ществует:

1. Потому что капитал способен завести в тупик любую забас-товку - так как мы

больше не живем в системе производства (макси-мализации прибавочной стоимости).

Пусть пропадает прибыль, лишь бы сохранялось воспроизводство формы социальных

отношений!

2. Потому что забастовки ничего не меняют по сути: капитал сегодня сам

занимается перераспределением прибылей, для него это вопрос жизни и смерти. В

лучшем случае забастовка отнимает у ка-питала то, что он и так бы в конце концов

уступил по своей собствен-ной логике.

Итак, коль скоро производственные отношения, а вместе с ними и классовая борьба

оказываются поглощены искусно организованны-ми социально-политическими

отношениями, то очевидным образом нарушить этот цикл может лишь нечто такое, что

неподвластно орга-низации и определению класса как

- исторической представительной инстанции;

- исторической производственной инстанции.

Только те, кто ускользает от коловращения производства и представительства,

могут расстроить его механизмы и из самой глуби-ны своей несознательности

произвести переворот всей <классовой борьбы>, который может оказаться и концом

классовой борьбы как геометрического места <политики>. Именно поэтому в

забастовках последнего времени получает особый смысл участие иммигрантов1.

1 Однако эти выступления не отделены непроходимым барьером от выс-туплений любой

другой группы, лишенной социального представительства. Женщины, молодежь,

лицеисты, гомосексуалисты и даже сами <пролы> при усло-вии, что они действуют

<стихийно>, то есть при допущении, что профсоюзы по сути не представляют их,

представляя лишь самих себя, - а в подобном смысле мы все являемся

<иммигрантами>. И наоборот, сами иммигранты могут перестать быть таковыми. Итак,

<иммигрантов как таковых> не существует, и они не обра-зуют нового исторического

субъекта, неопролетариата, приходящего на смену старому.

79

Так как миллионы трудящихся оказываются в силу механизма дискриминации лишены

всякой инстанции, представляющей их интере-сы, то именно они, выходя на сцепу

классовой борьбы в западных странах, доводят кризис до решительного уровня,

уровня представи-тельства. Все общество, включая профсоюзы, рассматривает

иммиг-рантов как внеклассовых элементов (да еще и при экономико-расо-вом

сообщничестве профсоюзных <масс>: для организованного <класса> пролетариев,

привязанного к своему экономико-политичес-кому силовому отношению с классом

капиталистической буржуазии, иммигрант <объективно> является классовым врагом),

и в силу этой своей социальной исключенности они играют роль анализатора,

разла-гающего отношения между трудящимися и профсоюзами и вообще между <классом>

и любой представительной инстанцией этого <клас-са>. Занимая отклоняющееся

положение по отношению к системе политического представительства, они заражают

своей девиантностью весь пролетариат в целом, который тоже понемногу приучается

обхо-диться без системы представительства и без всякой инстанции, претен-дующей

говорить от его имени.

Такая ситуация не продлится долго: профсоюзы и хозяева уже почуяли опасность и

стараются реинтегрировать иммигрантов как <полноправных фигурантов> на сцене

<классовой борьбы>.

Анатомическое вскрытие профсоюзов

Своего рода генеральной репетицией этого кризиса стала заба-стовка в марте -

апреле 1973 года на заводах Рено. Внешне хаотич-ная, несогласованная,

манипулируемая и в конечном счете неудачная (если не считать грандиозной

терминологической победы - замены табуированного отныне термина OS

[<специализированный рабо-чий>] термином АР, <производственный агент>!), она в

действитель-ности ярко явила собой агонию профсоюзов, оказавшихся в тисках между

<массами> и хозяевами. Поначалу это была <стихийная> заба-стовка, начатая

OS-иммигрантами. Но сегодня у Всеобщей конфеде-рации труда есть наготове оружие

против такого рода происше-ствий - распространение забастовки на другие заводы

или на другие категории персонала, использование ее как повод для ставших уже

ритуальными массовых весенних выступлений. Однако на сей раз даже этот механизм

контроля, который хорошо проявил себя начиная с 1968 года и которым профсоюзы

рассчитывали пользоваться на протяжении жизни целого поколения, фактически

ускользнул у них из рук. Даже отнюдь не стихийные массы (на Сегенском, Фленском,

Сандувильском заводах) то прекращали, то возобновляли (что не ме-

80

нее важно) работу, не обращая внимания на <советы>

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г