Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 38

, чтобы снова

затевать эту игру масок. Этим <базисным> и <надстроечным> детерминациям положила

конец сама система. Се-годня она делает вид, будто рассматривает экономику как

базис, пото-му что Маркс гениально подсказал ей такую запасную стратегию, по

фактически капитал никогда реально не функционировал согласно этому

воображаемому разграничению - не так он наивен. Его могу-щество происходит

именно от одновременного развития на всех уровнях сразу, от отказа задаваться

всерьез вопросом, что чем детер-минировано, отказа от хитроумного разграничения

инстанций и от всякой <идеологии>, - от того, что он никогда по сути не

отождеств-лялся с производством, как это делал Маркс, а вслед за ним и все

прочие революционеры, которые одни только и верили и верят в про-изводство,

связывая с ним свои фантазмы и безрассудные надежды. Сам же капитал

довольствуется тем, что распространяет свой закон одним всеохватывающим

движением, неумолимо заполоняя все про-странство жизни и не заботясь о

приоритетах. Он навязал людям труд - но он навязал им также и культуру,

потребности, речь и фун-кциональные языки, информацию и коммуникацию, право,

свободу, сексуальность, инстинкт самосохранения и инстинкт смерти, - он во всем

выдрессировал их согласно враждебным и безразличным друг другу мифам. Это и есть

его единственный закон - безразличие. Иерархизировать инстанции - слишком

опасная игра, грозящая обер-нуться против пего. Нет, он умеет нивелировать,

нейтрализовывать,

96

разграфлять общей разметкой, делать неразличимым - и именно так он и действует

согласно своему закону. А еще он умеет скрывать этот фундаментальный процесс под

маской <детерминирующей> все остальное политической экономии.

Для нынешнего капитала, этой гигантской полиморфной маши-ны, символическое (дар

и отдаривание, взаимность и обратимость, тра-та и жертвоприношение) не значит

больше ничего, природа (базовая референция источника и субстанции, диалектика

субъекта/объекта и т.д.) тоже ничего больше не значит, да и политическая

экономия пе-реживает сама себя в состоянии глубокой комы, зато все эти призра-ки

по-прежнему бродят в операциональном поле ценности. Быть мо-жет, здесь в

грандиозном масштабе отзывается закон, отмеченный у Маркса: всякое событие

сначала проживает историческую жизнь, а затем воскресает в форме пародии. Разве

что для пас обе эти фазы сливаются воедино, так как старая добрая

материалистическая исто-рия сама стала процессом симуляции, не дает больше

возможности даже для театрально-гротескной пародии; сегодня террор вещей,

ли-шенных своей субстанции, осуществляется напрямую, сегодня симулякры

непосредственно предвосхищают собой пашу жизнь во всех ее определениях. Теперь

это уже не спектакль и не воображаемое - это тактика яростной нейтрализации,

которая оставляет мало места для клоунады типа Наполеона III, исторического

фарса, который, в духе Маркса, легко преодолевается реальной историей. Симулякры

- другое дело, они сами ликвидируют пас вместе с историей. А может быть, это

связано с вообще характерными для Маркса иллюзиями насчет возможностей революции

в системе. Он прекрасно видел уже намечавшуюся в его эпоху способность капитала

подрывать свои собственные основы и переходить на <повышенную скорость

переда-чи>. Он хорошо видел, что капитал стремится сократить или далее вовсе

ликвидировать роль рабочей силы в своем процессе, заменив ее гигантской силой

омертвленного труда. Но, считая силу живого труда объективным, исторически

необходимым основанием капитала, он де-лал отсюда вывод, что капитал тем самым

роет себе могилу. Иллю-зия: капитал похоронил рабочую силу, только более

изощренным спо-собом: он сделал ее вторым членом регулярной оппозиции с

капита-лом. Из ее энергии разрыва, которая должна была взорвать производственные

отношения, он сделал однородный производствен-ным отношениям элемент оппозиции,

симулируемой под знаком мерт-вого труда. Отныне одна-единственная господствующая

инстанция, инстанция мертвого труда, раздваивается на капитал и живой труд: их

антагонизм разрешен посредством бинарного механизма, функциони-рующего согласно

коду. Но как же, спросят, прибавочная стоимость,

97

производство? А капиталу на них наплевать. Не будем приписывать ему марксистские

интуиции (хотя Маркс сделал все, чтобы просве-тить капитал насчет будущего,

которое его ожидает: если он будет упрямо играть на поле производства, то быстро

придет к гибели, эко-номика - это смертельная ловушка для капитала), но он как

будто правильно понял Маркса в этом пункте и потому <избрал> ликвида-цию

производства, переход к стратегии иного типа. Я говорю <как будто>, потому что

отнюдь не обязательно, чтобы капитал вообще когда-либо рассматривал себя в

подобном продуктивистском смысле (в сущности, так рассматривал его один лишь

Маркс - и проециро-вал свой фантазм в виде исторической истины), вероятнее

предполо-жить, что он всегда лишь играл в производство, готовый затем оста-вить

эту игру, когда она вовлечет его в смертельные противоречия. Разве капитал

когда-нибудь принимал производство всерьез? Он не так глуп: даже в самую свою

серьезную производственную пору ка-питал, должно быть, уже был сплошной

симуляцией.

Поэтому реально посягают на его господство лишь такие по-ступки, которые

происходят в этом поле радикальной недетерминиро-ванности и ломают эту

экономическую стратегию разубеждения.

*

Система никогда не может быть уничтожена прямой, диалекти-ческой революцией ее

экономического или политического базиса. Все то, что создает противоречия,

силовые отношения, вообще энергию, - все это лишь выворачивает систему наизнанку

и дает ей новый тол-чок для искривленно-кругового движения, подобного ленте

Мёбиуса. Ее никогда нельзя победить по ее же логике - логике энергии, расче-та,

разума и революции, истории и власти, по логике какой бы то ни было целевой или

антицелевой установки; на этом уровне никакому насилию не за что зацепиться, и

оно оборачивается против себя. Сис-тему никогда нельзя победить в плане

реального; роковой ошибкой всех наших революционных стратегов как раз и является

намерение покончить с системой в плане реального - а это всего лишь их

вооб-ражаемое, и она сама же внушает его нападающим на себя, она живет и

переживает себя именно потому, что все время толкает их сражать-ся на территории

реального, то есть на ее же собственной террито-рии. Сюда все бросают свою

энергию, ярость своего воображаемого, и по неумолимой логике все это неизменно

идет на пользу самой сис-теме. Ей ни к чему реальное насилие или контрнасилие,

она живет насилием символическим. Не в том упрощенном смысле, в котором эта

формула получила широкое распространение, - не в смысле <на-

98

силия через знаки>, которым система якобы дублирует или же <мас-кирует" свое

материальное насилие. Нет: символическое насилие вы-водится из особой логики

символического (которая не имеет ничего общего со знаком и энергией) - из таких

явлений, как обращение, непрестанная обратимость отдаривания и, наоборот, захват

власти пу-тем одностороннего одаривания1.

Поэтому необходимо перенести все в сферу символического, где действует закон

вызова, обращения, увеличения ставок. Такого, что и на смерть можно ответить

только другой, равной или боль-шей, смертью. Здесь нет реального насилия или же

реальных сил, есть только вызов и символическая логика. Коль скоро господство

возникает оттого, что система обладает исключительным правом на дарение без

отдаривания - дарение труда, на который невозможно ответить разрушением или

жертвоприношением, разве что в ходе по-требления, которое само вписывается новым

витком спирали в систе-му одаривания, откуда нет выхода, новым витком спирали

господства; или же дары средств массовой информации, на передачи которых

не-возможно ничего возразить в силу их монополии на код; или повсе-местные и

ежеминутные дары социальной системы, всех этих инстан-

1 Дар, понимаемый в смысле дара-обмена, объявили характерной чертой первобытных

<экономик>, а заодно и альтернативным принципом по отношению к закону ценности и

к политической экономии. Это худшая из возможных мис-тификаций. Дар - это наш

миф, наш идеалистический миф, соотносящийся с на-шим материалистическим мифом;

под ними обоими мы и погребаем первобытных людей. Первобытный символический

процесс не знает бескорыстного дара, ему известны лишь дар-вызов и обращение

обменов. Когда эта обратимость наруша-ется (именно в силу возможности

одностороннего одаривания, каковая предпо-лагает возможность накопления и

одностороннего перемещения ценностей), то собственно символическое отношение

гибнет и возникает власть; в дальнейшем она лишь развертывается в экономическом

механизме договора. Сама идея на-копить под свою ответственность [sur sa

tête,

букв. <на свою голову>. - Прим. перев.] (это и есть <капитал> [от лат. caput,

<голова>]) некоторый запас ценнос-тей, который стал бы расти и множиться, - это

наша операциональная фикция, наша метафизика, приманка капиталистического

накопления; но точно такой же фикцией является и представление о том, что от

всего этого можно полностью отречься (в дарении). Первобытным людям известно,

что так не бывает, что за-фиксировать ценность на одном из членов структуры,

вообще изъять некий сег-мент из обмена, выделить в обмене лишь одну сторону -

все это немыслимо; ничего не бывает без возмещения, не в договорном смысле

слова, а в том, что процесс обмена неостановимо обратим. Они как раз и строят

все свои отноше-ния на этом непрестанном возвратном движении обмена, на

амбивалентности и смерти. А наш общественный строй основан на возможности

разделить и автономизировать два полюса обмена: отсюда вытекает либо

эквивалентный обмен (договор), либо неэквивалентный обмен без возмещения (дар).

Но, как можно видеть, и там и тут господствующим фактором является разрыв

единого процес-са и принцип автономизации ценности.

99

ций защиты, страхования, жалования и заботы, от которых уже нико-му не уйти, -

тогда единственным выходом оказывается обратить против системы сам же принцип ее

власти: невозможность ответа и возражения. Бросить системе такой вызов, на

который она не сможет ответить ничем кроме своей гибели и крушения. Ведь

ни-кому, даже системе, не уклониться от символической обязанности, и такая

ловушка - единственный шанс ее катастрофы. Поставить сис-тему в положение

скорпиона, окруженного огнем смертельного вызо-ва. Ибо тот дар, на который она

должна ответить, чтобы не потерять лицо, - этот дар, конечно, может быть только

даром смерти. Пускай система сама убьет себя, отвечая на многократный вызов

смерти и самоубийства.

Так бывает при захвате заложников. В символическом плане, то есть в плане

жертвоприношения, где исключаются всякие мораль-ные соображения о невиновности

жертв, заложник является замести-телем, alter ego <террориста>; его смерть

заменяет собой смерть тер-рориста, да они могут и слиться в одном жертвенном

акте. Ставкой является смерть без всякой возможной сделки, и поэтому она влечет

за собой обязанность набавлять цену. Разумеется, система перегово-ров и сделок

всемерно пытается развернуться и здесь, и сами терро-ристы нередко втягиваются в

этот сценарий расчетливо-эквивалент-ного обмена (получая за жизнь заложников

некоторый выкуп, или свободу, или просто славу громкой операции). Под таким

углом зре-ния захват заложников не представляет собой ровно ничего

ориги-нального, им просто создается неожиданное, сиюминутное силовое от-ношение,

разрешимое путем традиционного насилия или же перегово-ров. Это чисто

тактическое действие. Но в игре есть и иная ставка, как хорошо проявилось в

случае с террористами в Гааге, когда на протяжении небывалых десятидневных

переговоров никто вообще не знал, о чем договариваться, не мог условиться о

терминах или о вариантах эквивалентного обмена. А если их все-таки и удавалось

сформулировать, то <требования террористов> оказывались равно-значны полному

отказу от сделок. Вокруг этого и идет игра: вокруг невозможности никаких сделок,

которая означает выход на символи-ческий уровень, совершенно игнорирующий

подобные расчеты и обме-ны (тогда как система только и живет сделками, пусть

даже в равно-весии насилия). На такое вторжение символического (а это самое

опасное, что может с пей приключиться; по сути, только такой и быва-ет

<революция>) система не может, не умеет ответить ничем, кроме физической,

реальной гибели террористов, - но в этом ее поражение, потому что такая гибель

как раз и была их ставкой, потому что тем самым система сама же напоролась на

свое насилие, не сумев по-на-

100

стоящему ответить на брошенный ей вызов. Ведь в рамках систе-мы легко становится

предметом учета и подсчета любая смерть - даже массовая бойня на войне, - но

только не смерть-вызов, не сим-волическая смерть, так как ей уже нет исчислимого

эквивалента, с нее начинается непримиримая гонка нарастающих ставок, которую

может остановить одна лишь ответная смерть. Откликом на смерть может стать

только смерть. И в данном случае так и происходит: система поставлена перед

необходимостью совершить самоубийство в от-вет, что она явным образом и делает в

форме растерянности и слабо-сти. Колоссальный аппарат власти словно разжижается

в этой ситуа-ции - ситуации ничтожно мелкой в терминах силовых отношений, но вся

нелепость (то есть непомерность) которой обращается против него. Ни полиция, ни

армия, никакие институты власти с ее потенциа-лом насилия ничего не могут

сделать против ничтожно малой, но зато символической гибели одного или

нескольких людей. Просто их ги-бель увлекает власть в такую сферу, где ей больше

нечем ответить (сходным образом произошло и внезапное структурное разжижение

власти в 1968 году - не оттого, что власть была слабее, а просто в силу

символического сдвига, который осуществляли своей практикой студенты). Чтобы

принять вызов, система может только умереть в ответ, развалиться. В этот миг ее

смерть становится символическим ответом - но от него она и гибнет.

Вызов обладает смертоносной эффективностью. Об этом зна-ют, или знали, все

общества кроме нашего. Наше общество сейчас от-крывает это для себя вновь. Пути

альтернативной политики - это пути символической эффективности.

Так аскет, умерщвляющий свою плоть, бросает вызов Богу - сумеет ли тот воздать

ему равное возмездие? Бог делает все что мо-жет, чтобы воздать ему <сторицей>, в

форме престижа, духовной вла-сти, даже мирового господства. Но тайная мечта

аскета - дойти до такой степени умерщвления плоти, чтобы сам Бог не смог принять

такой вызов и оплатить такой долг. Тогда он одержит победу над самим Богом и сам

станет Богом. Поэтому аскет всегда близок к ереси и святотатству и за это

осуждаем церковью, которая тем и за-нята, что предохраняет Бога от такого

символического поединка, от такого гибельного вызова, когда от Бога требуется

умереть, принести себя в жертву, чтобы принять вызов аскета. Задачей церкви

всегда было и будет избегать такого рода катастрофических столкновений

(катастрофических прежде всего для нее самой), заменяя их реаль-ным обменом

покаяний и вознаграждений, системой эквивалентностей между Богом и людьми, в

которой сама она будет выполнять роль импресарио.

101

Так же и в наших отношениях с системой власти. Все институ-ции, все социальные,

экономические, политические, психологические опосредования призваны никому не

давать случая для такого симво-лического, смертельного вызова, для такого

необратимого дара, кото-рый, подобно абсолютному умерщвлению плоти аскетом,

позволяет взять верх над любой властью, сколь бы могущественной ни была ее

инстанция. Надо, чтобы такой возможности прямого символического столкновения

никогда не возникало. Надо, чтобы все было предме-том сделки. И в этом источник

нашей глубокой тоски.

Поэтому в захвате заложников и других подобных актах воз-рождается нечто

завораживающее: для системы это одновременно и чудовищное зеркало ее

собственного репрессивного насилия, и обра-зец недоступного ей насилия

символического, того единственного на-силия, которое она не может осуществить, -

ее собственной смерти.

ТРУД И СМЕРТЬ

В других обществах ставку делали на многое - на рождение и родство, на душу и

тело, на истину и ложь, на реальность и видимость. Политическая экономия свела

все к одному производству, зато эта ставка оказалась очень велика, связана с

непомерным насилием и не-померными упованиями. Сегодня с этим покончено: система

не оста-вила за производством никакой реальной значимости. Зато на свет выходит

другая, более радикальная истина, и само торжество системы как раз и позволяет

разглядеть эту новую фундаментальную ставку. Оказывается даже возможным

ретроспективный анализ всей полити-ческой экономии как не имеющей никакого

отношения к производ-ству. Это своего рода ставка жизни и смерти. Символическая

ставка.

Все ставки являются символическими. Только символическими они и бывают. Эта

сторона дела всюду проступает сквозь структур-ный закон ценности, неизбежно

заложенный в коде.

Категория рабочей силы зиждется на смерти. Чтобы стать ра-бочей силой, человек

должен умереть. Эту свою смерть он потом по-степенно продает в обмен на

заработную плату. Но экономическое насилие, осуществляемое над ним капиталом

через неэквивалентный обмен зарплаты и рабочей силы, ничто по сравнению с

насилием сим-волическим, которое осуществляется над ним уже при самом его

оп-ределении как производительной силы. Фальсификация, неэквивален-тность этого

обмена - ничто по сравнению со знаковой эквивалент-ностью зарплаты и смерти.

Уже самой возможностью количественной эквивалентности во-обще предполагается

смерть. Эквивалентностью зарплаты и рабочей силы предполагается смерть рабочего,

эквивалентностью всех това-ров друг другу предполагается символическое

истребление вещей. Во всех этих случаях именно смерть делает возможным расчет

экви-

103

валентов и их регулирование как безразличных объектов. Это не

насильственно-физическая гибель, это безразличная взаимоподста-новка жизни и

смерти, нейтрализация как жизни, так и смерти в послежитии, то есть в

отсроченной смерти.

Труд есть медленная смерть. Обычно это понимают в смысле физического истощения.

Но следует понимать это иначе: труд не противостоит как та или иная смерть -

<осуществлению жизни> (та-ков идеалистический взгляд на дело), он противостоит

как медленная смерть - смерти насильственной. Такова символическая реаль-ность.

Труд как отсроченная смерть противостоит немедленной смер-ти в жертвоприношении.

Вопреки всяким благодушным или <рево-люционным> воззрениям типа <труд (или же

культура) есть противо-положность жизни>, следует стоять на том, что

единственная альтернатива труду - не свободное время или же не-труд, а

жертво-приношение.

Все это проясняет генеалогия раба. Первоначально военноп-ленного просто-напросто

умерщвляли (тем самым делая ему честь). Потом его начинают <щадить> и сохранять

(conserver - поэтому он servus [раб]) в качестве добычи и престижного имущества;

он стано-вится рабом и занимает место среди предметов домашней роскоши. Лишь

много позже его приставляют к подневольной работе. Однако он еще не

<трудящийся>, так как труд появляется лишь на стадии крепостного или же

раба-отпущенника, который наконец-то освобож-ден от нависающей угрозы смертной

казни; зачем освобожден? а вот именно для труда.

Итак, труд всегда вдохновляется отсроченной смертью. Он и есть отсроченная

смерть. Все решает ритм смерти - медленной или насильственной, безотлагательной

или отсроченной: именно этим ра-дикально разграничиваются два типа организации -

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г