Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 38

экономическая и жертвенная. Наша жизнь бесповоротно помещена в рамки первой,

укорененной в беспрестанном <отлагании> [différence] смерти.

Этот сценарий никогда не менялся. Трудящийся всегда остает-ся человеком,

которого не стали казнить, которому отказали в этой чести. И труд предстает

прежде всего как знак унижения, когда чело-века считают достойным одной лишь

жизни. Капитал эксплуатирует трудящихся до смерти? Парадоксальным образом,

худшее, что он с ними делает, - это отказ в смерти. Отлагая их смерть, он

превращает их в рабов и обрекает на бесконечное унижение - жить в труде.

В подобных символических отношениях сама субстанция труда и эксплуатации

безразлична; господин всегда обретает свою власть прежде всего благодаря

отсрочке смерти. Таким образом, власть, воп-реки бытующим представлениям, - это

вовсе не власть предавать

104

смерти, а как раз наоборот - власть оставлять жизнь рабу, который не имеет права

ее отдать. Господин присваивает чужую смерть, а сам сохраняет право рисковать

своей жизнью. Рабу в этом отказано, он обречен на жизнь без возврата, то есть

без всякой возможности ис-купления.

Изымая раба из смерти, господин изымает его и из оборота символического

имущества; это и есть насилие, которому он его под-вергает, обрекая его служить

рабочей силой. Это и есть тайна власти (так и Гегель в своей диалектике

господина и раба выводит власть господина из нависающей над рабом отсроченной

угрозы смерти). Труд, производство и эксплуатация являются лишь одним из

возмож-ных воплощений этой структуры власти, то есть структуры смерти.

Это меняет все перспективы революционного упразднения вла-сти. Раз власть - это

отсроченная смерть, то ее не устранить, пока не будет устранена эта отсрочка

смерти. И поскольку власть (этим она всегда и везде определяется) состоит в

факте дарения без возврата, то понятно, что власть господина, односторонне

жалующего рабу жизнь, будет упразднена лишь в том случае, если эту жизнь можно

будет ему отдать, - при смерти неотложной. Иной альтернативы нет: сохраняя свою

жизнь, невозможно упразднить власть, так как дарение остается необращенным.

Радикальный отпор власти и един-ственная возможность ее упразднения - только в

том, чтобы отда-вать свою жизнь, отвечая на отсроченную смерть смертью

немедлен-ной. Отправной точкой любой революционной стратегии может быть только

жест, которым раб вновь ставит на кон свою смерть, тогда как ее умыкание и

отлагание позволяли господину обеспечивать свою власть. Это отказ не быть

казненным, отказ жить под гнетом отсро-ченного смертного приговора, отказ быть в

неоплатном долгу за свою жизнь, - фактически быть обязанным долго расплачиваться

за нее медленной смертью от труда, которая ничего уже не изменит в униженности

раба и в фатальности власти. Насильственная смерть все меняет, медленная же

смерть не меняет ничего, ведь для символи-ческого обмена необходим определенный

ритм, он должен как бы скандироваться: любую вещь следует вернуть тем же жестом

и в том же ритме, иначе не получается взаимности и, собственно, нет и возвра-та

как такового. Стратегия властной системы в том и состоит, чтобы сдвигать время

обмена, подменяя непрерывностью и смертельной ли-нейностью труда искривленность

и незамедлительную обратимость смерти. Поэтому рабу (рабочему) бесполезно

отдавать свою жизнь господину и капиталу понемногу, крохотными порциями, по мере

уби-вающего его труда - подобное гомеопатическое жертвоприношение именно что не

является жертвоприношением, оно не затрагивает глав-

105

ного, то есть отлагания смерти, а лишь придает этому структурно не-изменному

процессу форму постепенного истечения.

Конечно, можно предположить, что эксплуатируемый трудом отдает жизнь

эксплуататору, то есть в самом процессе своей эксплу-атации отвоевывает себе

возможность символического ответа. В ходе труда образуется как бы контр-власть,

так как эксплуатируемый ставит на кон свою собственную медленную смерть. Это

соответ-ствовало бы гипотезе Лиотара о либидинальной экономике, об интен-сивном

наслаждении эксплуатируемого в самой своей униженности и эксплуатируемости. Да,

Лиотар прав - у эксплуатируемого всегда имеет место либидинальная интенсивность,

инвестиция желания и от-дача своей смерти1, но только происходит все это не в

характерно символическом ритме немедленного ответа, то есть полного разреше-ния.

Наслаждение не-властью (даже при условии что это не фантазм, позволяющий

восстановить у пролетария торжество желания) никог-да не упразднит власти.

Сам способ ответа медленной смертью в труде оставляет гос-подину возможность

вновь и вновь возвращать рабу жизнь в труде, через труд. Счет никогда не бывает

оплачен до конца, он все время сводится в пользу власти, той диалектики власти,

которая обыгрыва-ет разнесенность двух полюсов смерти и обмена. Раб остается

плен-ником господской диалектики, его смерть или же постепенно источае-мая жизнь

служат бесконечному воспроизводству господства.

К тому же система занята нейтрализацией этого символическо-го отпора, откупаясь

от него заработной платой. В то время как эксплуатируемый стремится отдать свою

жизнь эксплуататору в сво-ем труде, эксплуататор обуздывает эту самоотдачу

зарплатой. Здесь опять-таки необходимо просветить все рентгеновскими лучами

сим-волического. Вопреки всем видимостям нашего опыта (капитал поку-пает у

трудящегося его рабочую силу и забирает себе прибавочный труд), капитал как раз

дает трудящемуся труд (а трудящийся отдает капиталисту капитал). По-немецки

Arbeitgeber, то есть предпринима-тель, значит <трудодатель> ; а рабочий -

Arbeitnehmer, <трудополучатель>. В трудовых отношениях дает именно капиталист,

он обладает инициативой дарения, и это, как и в любых других социальных

отно-шениях, обеспечивает ему преимущество и власть, далеко выходящую за пределы

экономики. Отказ от труда в своей радикальной форме есть отказ от этого

символического господства, от этого униже-

1 Думается, это верно скорее для фазы дикой эксплуатации и физического унижения,

капиталистического <растления> эксплуатируемых под властью ры-ночного закона

стоимости. Много ли осталось от этого в нынешней фазе струк-турного закона

ценности?

106

ния пожалованием. Даяние и получение труда функционируют непос-редственно как

код отношений социального господства, код дискри-минации. Этот отравленный

подарок обозначается заработной пла-той - обобщающим знаком всего кода. Ею

санкционируется одно-стороннее дарение труда, то есть, иными словами, ею

символически искупается то господство, которое капитал осуществляет по-средством

дарения труда. Одновременно это дает капиталу воз-можность заключить всю

операцию в рамки договора, стабилизиро-вать коллизию в сфере экономики. Сверх

того, зарплата превращает работника в <получателя благ>, дублируя его статус

<получателя ра-боты> и усиливая его символическую недостаточность. Поэтому

от-казываться от работы, оспаривать заработную плату - значит ста-вить под

угрозу процесс экономического дара, выкупа и возмещения, обнажая скрывающийся

под ним фундаментальный символический процесс.

Сегодня зарплату уже не нужно вырывать силой. Ее вам, как и все остальное, дают

- не в обмен на труд, а с тем, чтобы вы ее трати-ли, то есть для труда иного

рода. И в ходе этого потребления, в ходе пользования вещами получатель зарплаты

воспроизводит в точности то же самое символическое отношение медленной смерти,

какое он претерпевает в ходе труда. Пользователь вещи живет такой же ее

отсроченной смертью (он не приносит ее в жертву, а <изнашивает>, функционально

<расходует> ее), что и смерть трудящегося, умираю-щего в капитале. И подобно

тому как зарплата позволяет откупиться за одностороннее дарение труда, так же и

цена, уплаченная за вещь, все-го лишь дает возможность пользователю откупиться

за ее отсроченную смерть. Доказательством тому символический обычай, по которому

все доставшееся даром (подаренное, выигранное в лотерее или в карты) должно не

использоваться, а растрачиваться, растранжириваться.

Любое господство должно быть чем-то искуплено. Раньше ис-куплением служила

жертвенная смерть (ритуальное умерщвление царя или вождя) или же ритуальное

обращение (праздник и некото-рые другие социальные ритуалы, представлявшие собой

иную форму жертвоприношения). На этой стадии власть еще разыгрывается пря-мо и

открыто. Эта социальная игра обратимости прекращается с диа-лектикой господина и

раба, где обратимость власти уступает место диалектике воспроизводства власти.

Однако здесь по-прежнему тре-буется симулировать искупление власти. Так и

устроен капитал, где формальный выкуп власти осуществляется через громадный

меха-низм труда, заработной платы и потребления. Экономика является сферой

искупления по преимуществу, где за господство капитала уда-ется откупиться, так

и не ставя его по-настоящему на кон, - наобо-

107

рот, процесс выкупа переключается на его же собственное бесконеч-ное

самовоспроизводство. В этом, возможно, и заключается необходи-мость экономики и

ее исторического возникновения: обществу, став-шему гораздо крупнее и подвижнее

первобытных групп, насущно тре-буется система искупления, которая была бы

одновременно измеримой, контролируемой, бесконечно распространимой (в отличие от

ритуалов), а главное, не ставила бы под угрозу процесс отправле-ния и

наследования власти; оригинальным и беспрецедентным реше-нием данной проблемы

как раз и оказываются производство и по-требление. Симулируя искупление в этой

новейшей форме, подмена символического экономическим позволяет окончательно

обеспечить господство политической власти над обществом.

Экономике удалось чудесным образом скрыть истинную струк-туру власти, поменяв

местами составные части ее определения. В то время как власть состоит в том,

чтобы односторонне одаривать (и, в частности, жизнью - см. выше), нам внушили

как очевидность нечто прямо противоположное: будто власть состоит в том, чтобы

односто-ронне брать и присваивать себе. Под прикрытием этого гениального фокуса

может и впредь осуществляться действительное символичес-кое господство, так как

все усилия угнетенных попадают в ловушку: они пытаются отобрать у власти взятое

ею у них или даже <взять власть> как таковую, - не видя, что тем самым лишь

содействуют своему угнетению.

На самом же деле и труд, и зарплата, и власть, и революция дол-жны быть

переосмыслены наоборот:

- труд не является эксплуатацией, а даруется капиталом;

- зарплату не завоевывают, а тоже получают в дар; служит она не для покупки

рабочей силы, а для искупления власти капитала1;

- медленная смерть от труда есть не пассивное страдание, а от-чаянный вызов

одностороннему дару труда со стороны капитала;

- единственный эффективный отпор капиталу в том, чтобы от-дать ему даримое, а

это символически возможно только через смерть.

Но раз система, как мы видели, сама отстраняет экономику, ли-шает ее доверия и

даже самой субстанции, то в этом смысле не ставит ли она под вопрос и свое

собственное символическое господство? Нет, ведь система во всем насаждает свою

стратегию власти, то есть стратегию безответного дара, совпадающего с

отсроченной смертью. То же самое социальное отношение устанавливается в

средствах мас-

1 Это особенно ясно в случае <негативного налога>, когда зарплата одно-сторонне

жалуется, вменяется человеку без обмена на какой-либо труд. Его на-нимают вне

всякой эквивалентности, понятно, что таким тpaнcэкoнoмичecким договором

утверждается чистое господство, порабощение через дары и премии

108

совой информации и в сфере потребления: мы уже видели (в <Рекви-еме по

Масс-медиа>), что на одностороннее распространение передач нечем ответить, от

них нечем отдариться. Так и в проекте CERFI1 массовая смертность в автомобильных

авариях уже истолковывалась как <цена, которую коллектив платит своим

институтам... государ-ственные дары вносят в коллективное сознание фактор

<задолжен-ности>. И тогда напрасная гибель становится просто попыткой по-крыть

этот дефицит. Кровь, льющаяся на дорогах, - это отчаянная форма компенсации

государственных даров, связанных с их проклад-кой. То есть авария находит свое

место в пространстве символичес-кой задолженности перед государством. Вполне

вероятно, что чем больше будет расти эта задолженность, тем сильнее станет

обозна-чаться тенденция аварийности. Все <рациональные> стратегии для ее

обуздания (профилактика, ограничение скорости, организация меди-цинской помощи,

наказания) фактически не дают ровно ничего. Си-мулируя возможность ввести аварию

в рамки рациональной системы, они по этой самой причине неспособны ухватить

корень проблемы - оплату символической задолженности, создающей, узаконивающей и

усиливающей зависимость коллектива от государства. Подобные <ра-циональные>

стратегии, напротив, обостряют проблему. Для борьбы с последствиями аварий они

предлагают создание новых механизмов, новых государственных институтов, то есть

дополнительных <даров>, которые лишь еще более отягчают символическую

задолженность>. Так и повсюду в борьбе сталкиваются общество и политичес-кая

инстанция (ср. у Пьера Кластра: общество против государства), возвышающаяся над

ним в силу власти, которую она обретает, завали-вая его дарами, заставляя его

переживать само себя, отнимая у пего смерть, - копя и расточая ее затем

понемногу в своих собственных целях. В глубине души никто не приемлет этих

благодеяний, старает-ся как может отдариться2, однако власть дарит все больше и

больше, порабощая все хуже и хуже, и, чтобы покончить с этим, общество или же

отдельные индивиды могут доходить до самоуничтожения. Это единственно

неотразимое оружие, и от одной лишь коллективной уг-розы его применения власть

может рухнуть. Перед лицом простого символического <шантажа> (баррикады 1968

года, захват заложни-

1 Centre d'études, de recherches et de formation institutionnelles -

Учеб-но-исследовательский центр по изучению институций (социологический институт

в Фонтене-су-Буа). - Прим. перев.

2 Это и есть символический обмен. Наперекор любым идеологиям дара -

гуманистической, анархистской или же христианской, - следует подчер-кнуть: дар

есть источник и самая сущность власти. Власть упраздняется лишь отдариванием -

это и есть обратимость символического обмена.

109

ков) власть распадается: раз она живет моей медленной смертью, то я ей отвечу

моей насильственной смертью. Потому-то мы и мечтаем о насильственной смерти, что

живем смертью медленной. И даже одна эта мечта невыносима для власти.

II. ПОРЯДОК СИМУЛЯКРОВ

ТРИ ПОРЯДКА СИМУЛЯКРОВ

Со времен эпохи Возрождения, параллельно изменениям закона ценности,

последовательно сменились три порядка симулякров:

- Подделка составляет господствующий тип <классической> эпохи, от Возрождения до

промышленной революции;

- Производство составляет господствующий тип промышлен-ной эпохи;

- Симуляция составляет господствующий тип нынешней фазы, регулируемой кодом.

Симулякр первого порядка действует на основе естественного закона ценности,

симулякр второго порядка - на основе рыночного закона стоимости, симулякр

третьего порядка - на основе структур-ного закона ценности.

ЛЕПНОЙ АНГЕЛ

Подделка - а заодно и мода - рождается вместе с Возрожде-нием, когда феодальный

строй деструктурируется строем буржуаз-ным и возникает открытое состязание в

знаках отличия. В кастовом или чиновном обществе не бывает моды, так как человек

всецело зак-реплен за своим местом и межклассовые переходы отсутствуют. Зна-ки

защищены запретом, обеспечивающим им полную ясность: каждый знак недвусмысленно

отсылает к определенному социальному стату-су. В церемониале невозможна подделка

- разве что как кощун-ственная черная магия, соответственно и смешение знаков

наказуемо как серьезное нарушение порядка вещей. Если порой - особенно се-годня

- мы еще и начинаем мечтать о мире надежных знаков, о силь-ном <символическом

порядке>, то не будем строить иллюзий: такой порядок уже существовал, и это был

порядок свирепо-иерархический, ведь прозрачность знаков идет рука об руку с их

жестокостью. В же-стоких кастовых обществах - феодальных или архаических -

чис-ло знаков невелико, их распространение ограниченно, каждый из них в полной

мере весом как запрет, как межкастовое, межклановое или межличностное взаимное

обязательство; такие знаки не бывают про-извольными. Произвольность знака

появляется тогда, когда, вместо того чтобы связывать двух лиц узами неразрывной

взаимности, он начинает в качестве означающего отсылать к расколдованному миру

означаемого, общему знаменателю реального мира, которому никто ничем не обязан.

С концом обязательного знака наступает царство знака эман-сипированного, которым

могут теперь одинаково пользоваться все классы. На смену знаковой эндогамии,

свойственной статусным обще-

115

ствам, приходит состязательная демократия. Тем самым через посред-ство

межклассовых ценностей/знаков престижа с необходимостью возникает и подделка.

Это переход от ограниченного числа знаков, <свободное> производство которых

находится под запретом, к массо-вому распространению знаков согласно спросу. Но

такой умножае-мый знак уже не имеет ничего общего со знаком обязательным,

огра-ниченно распространяемым: он подделывается под него - не путем извращения

<оригинала>, а путем расширительного употребления ма-териала, чья ясность была

всецело обусловлена его принудительной ограниченностью. Новоевропейский знак,

выражающий уже не диск-риминацию, а лишь состязательность, разгруженный от

всякой принудительности, общедоступный, - все еще, однако, симулирует свою

не-обходимость, выдавая себя за связанный с миром. Он грезит о знаках прошлого и

желал бы вновь обрести их реальную референтность, а вместе с ней и их

обязательность; по обрести ему удается лишь при-чинность - ту референциальную

причинность, реальность и <есте-ственность>, которыми ему и придется жить

отныне. Но это отноше-ние десигнации есть лишь симулякр символической

обязательности; им производятся одни лишь нейтральные ценности, которые

обмени-ваются в объективном мире. Знак переживает ту же судьбу, что и труд.

<Вольный> труженик волен лишь производить эквивалентнос-ти - <вольный и

эмансипированный> знак волен лишь производить эквивалентные означающие.

Поэтому новоевропейский знак обретает свою значимость в симулякре <природы>.

Проблематика <естественности>, метафизика реальности и видимости - это

характерно для всей буржуазии с эпо-хи Возрождения, это зеркало буржуазного,

классического знака. Нос-тальгия по природной референтности знака остается

живучей еще и сегодня, несмотря на ряд ломавших эту конструкцию переворотов -

таких как промышленный переворот, когда знаки начинают опираться уже не на

природу, а только на закон обмена и поступают в распоря-жение рыночного закона

стоимости. Мы еще вернемся к таким симулякрам второго порядка.

Итак, в эпоху Возрождения вместе с естественностью родилась и подделка. Подделка

идет на всех уровнях, от ложного жилета (только спереди) до лепных интерьеров и

грандиозных театральных машин барокко. В самом деле, классическая эпоха была

прежде всего эпохой театра. Начиная с Возрождения театральность охватывает все

формы социальной жизни и архитектуры. Именно здесь, в дерзаниях лепной

скульптуры и барочного искусства, метафизика подделки рас-познается как новое

устремление людей Возрождения к светской демиургии, к преображению любой природы

в одну единственную

116

субстанцию, по своему театральному характеру подобную социальной жизни,

унифицируемой под знаком буржуазных ценностей, независи-мо от различий по крови,

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г