Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 38

кастрации. Она отличается крайним многообрази-ем и крайней монотонностью. Какой

бы ни применялся реквизит: са-пожки, высокие сапоги до бедер, шорты под длинным

пальто, перчатки выше локтя или чулки с резинками на бедрах, надвинутая на глаза

прядь волос или узкие трусики стриптизерши, а равно и всевозмож-ные браслеты,

ожерелья, перстни, пояса, цепи и побрякушки, - сцена-рий везде один и тот же:

некая метка получает силу знака и тем са-мым перверсивно-эротическую функцию,

некая демаркационная ли-ния изображает, пародирует кастрацию как символическую

структуру неполноты - в форме черты, разделяющей два полновес-ных элемента

(которые при этом играют роль означающего и означа-

1 Одежда, имитирующая наготу (англ.). - Прим. перев.

194

емого в классической экономике знака). В роли каждого из этих эле-ментов, между

которыми проходит разделительная черта, выступает та или иная зона тела - зона

отнюдь не эрогенная, а эротичная, эротизированная, некая телесная частица,

возведенная в ранг фалличес-кого означающего для сексуальности, сведенной к

чистому понятию, означаемому.

В этой фундаментальной схеме, аналогичной схеме лингвисти-ческого знака,

кастрация делается означаемой (переходит в состоя-ние знака) и оттого

неузнаваемой. Нагота и не-нагота играют в рам-ках одной структурной оппозиции и

тем самым способствуют обозна-чению фетиша. Возьмем пример с резинкой чулка на

бедре: эротическая мощь образа - не от близости этой линии к реальному половому

органу и не от содержащегося в ней позитивного посула (в подобной

наивно-функционалистской перспективе точно такую же роль должно было бы играть и

просто голое бедро), а оттого, что пуг-ливое восприятие пола (паническое

опознавание кастрации) здесь задерживается на инсценировке кастрации - на

безобидной метке чулка, за которой оказывается не пустота, амбивалентность и

бездна, а полнота сексуальности, то есть голое бедро и, метонимически, все тело,

превращенное благодаря этой цезуре в эмблему фаллоса, в объект-фетиш, удобный

для созерцания и манипулирования и очищенный от всякой угрозы1. Желание, как и

при фетишизме, может теперь испол-няться, обуздав кастрацию и влечение к смерти.

Так и повсюду эротизация заключается в выпячивании какой-то части разделенного

чертой тела, в фаллической фантазматизации всего, что находится за чертой в

положении означающего, и в одно-временной редукции сексуальности до роли

означаемого (представ-ляемой ценности). Это успокоительная структурная операция

закля-тия, позволяющая субъекту овладеть собой как фаллосом; фрагмент тела или

все тело в целом как нечто позитивизированное, фетишизи-рованное может стать

предметом самоотождествления или вторично-го присвоения субъекта, способствуя

исполнению желания, которому так никогда и не узнать о своей гибели.

Эта операция осуществляется вплоть до мельчайших деталей. Браслет на руке или на

ноге, пояс, колье, перстень задают ступню, та-лию, шею, палец как нечто

выпяченное. В пределе даже и нет необхо-димости в видимой метке или знаке:

эротичность всего тела в целом,

1 Фетишизации всегда подвергается не половой член как таковой, не пол как

объект, а фаллос как всеобщий эквивалент - так же как в политической экономии

фетишизируется всегда не товар-продукт как таковой, а именно форма меновой

стоимости и ее всеобщий эквивалент.

195

в его наготе, действует без всяких знаков и все-таки на основе фантазматического

разделения, то есть разыгрываемой и обыгрываемой кастрации. Даже когда тело не

структурировано никаким знаком (роль которого может играть что угодно -

украшение, грим или рана), даже когда оно ничем не раздроблено - разделительная

черта все равно сохраняется в спадающих одеждах, обозначая возникнове-ние

тела-фаллоса, даже если это тело женщины и даже в особенности если это тело

женщины; в этом состоит все искусство стриптиза, к ко-торому мы еще вернемся.

Вся так называемая фрейдовская <символика> нуждается поэто-му в переосмыслении.

Нога, палец, нос или какая-либо другая часть тела может функционировать как

метафора пениса - но не в силу своей выступающей формы (по схеме аналогии между

этими различными оз-начающими и реальным пенисом); своей фаллической

валентностью они обладают лишь в результате выпячивающего их фантазматического

разрыва - это кастрированные пенисы, оттого и пенисы, что кастри-рованные. Это

полновесные, фаллифицированные, обозначенные самой обособляющей их чертой

элементы; за этой чертой все является фалло-сом, все разрешается в эквивалент

фаллоса, даже если это женский по-ловой орган или какое-нибудь телесное или

вещественное зияние, тради-ционно относимое к разряду женских <символов>. Тело

делится не на мужские и женские <символы> - на более глубинном уровне оно

об-разует то место, где разыгрывается и отрицается кастрация; примером является

отмеченный Фрейдом в <Фетишизме> китайский обычай уро-довать женщине ступню, а

затем чтить эту изуродованную ступню как фетиш. Такому маркированию/калечению1,

за которым следует фалли-ческое поклонение (эротическое возвышение), поддается и

все тело, в

1 Есть сходство между знаковым церемониалом, которым окружено эроти-ческое тело,

и церемониалом мук, которым окружена садомазохистская перверсия. <Фетишистские>

метки (колье, браслеты, цепи) все время имитируют и обознача-ют намеком метки

садомазохистские (калечение, раны, шрамы). Обе эти перверсии избирательно

кристаллизуются вокруг одного и того же аппарата меток.

Некоторые метки (только они и обладают силой внушения) позволяют сделать тело

более нагим, чем если оно действительно обнажено. Оно оказы-вается при этом

нагим той перверсивной наготой, которая возникает благодаря церемониалу. В

качестве таких меток могут выступать одежда, аксессуары, а также и жесты,

музыка, техника. Любая перверсия держится на таких <штуках> и <штукарстве>. При

садомазохизме эмблематичность тела достигается через страдание, так же как при

фетишизме - с помощью украшений и грима.

Вес перверсии сходятся: в описываемой нами эротической системе тело возвышается

за счет самолюбования, самообольщения, а при садомазохизме - путем страдания

(аутоэротизм боли). Однако между ними есть глубинное сход-ство: страдая или

любуясь собой, другой человек оказывается радикально объективирован. Любая

перверсия играет со смертью.

196

самых разнообразных формах. Именно в этом его тайна, а вовсе не в анаморфозе

гениталий.

Например, фалличны накрашенные губы (грим и макияж - одно из важнейших орудий

структурного осмысления тела). Накра-шенные уста больше не говорят: функцией

этих благостных, полуотк-рытых-полузакрытых губ уже не является ни речь, ни еда,

ни рвота, ни поцелуй. На месте этих всякий раз амбивалентных функций обме-на,

поглощения-извержения, благодаря их отрицанию утверждается перверсивная

эротико-культурная функция: губы завораживают как искусственный знак, культурная

работа, игра и правила игры; накра-шенные губы не говорят, не едят, их не

целуют, они объективированы как драгоценность; вопреки бытующим представлениям,

мощную эро-тическую значимость дает им вовсе не подчеркнутость рта как

эро-генного отверстия в теле, а, напротив, их сомкнутость - помада слу-жит

своеобразным фаллическим признаком, который помечает губы и задает их как

фаллическую меновую стоимость; эти выпяченные, сексуально набухшие губы образуют

как бы женскую эрекцию, мужс-кой образ, которым улавливается мужское желание1.

Будучи опосредовано этой работой структур, желание теряет свою абсолютность

(которой оно обладает, когда основывается на неполноте и зиянии одного партнера

рядом с другим) и становится предметом сделки, обмена фаллическими знаками и

ценностями, вы-равниваемыми по общей фаллической эквивалентности: каждый из

партнеров действует согласно договору, разменивая свое наслажде-ние в процессе

фаллического накопления, - образцовая ситуация политической экономии желания.

Сказанное относится и к взгляду. Надвинутая на глаза прядь волос (и вообще любое

искусственное оформление глаз) есть отри-цание взгляда, постоянно выражающего

собой как кастрацию, так и любовный дар. Глаза, преображенные макияжем, -

экстатическое ус-транение этой угрозы чужого взгляда, в котором субъект может

уви-деть свою неполноту, но может и головокружительно затеряться, если взор

обратится на него самого. Эти неестественные глаза Медузы2

1 Нередко и половой акт оказывается возможен лишь ценой этой первер-сии: тело

партнера фантазматически представляется как манекен, фаллос/мане-кен,

фаллический фетиш, который нежат, ласкают, обнимают как свой собствен-ный пенис.

2 Фрейд, критикуя тезис о фаллической матери, устрашающей в силу сво-ей

фалличности, писал, что цепенящий эффект головы Медузы объясняется дру-гим:

каждая из множества змей, заменявших ей шевелюру, является для субъек-та

отрицанием кастрации, которую он хотел бы отменить и которая вновь и вновь

напоминает ему о себе в этом обращении (А.Грин). Так, по-видимому,

197

не глядят ни на кого, не обращены ни на что. Втянутые в работу знака, они со

знаковой избыточностью возвышаются в своей чарующей силе, и их соблазнительность

происходит от этого перверсивного онанизма.

Можно пойти и дальше: все, что относится к таким привилеги-рованным местам

символического обмена, как губы и взгляд, относит-ся и к любой части или детали

тела, вовлеченной в этот процесс эро-тической сигнификации. Однако главным

объектом, всецело вбираю-щим в себя эту эротическую мизансцену и завершающим

собой всю политическую экономию тела, является тело женщины. Обнажаемое в

бесчисленных вариантах эротического поведения, тело женщины с очевидностью

представляет собой явление фаллоса, объекта-фетиша, это грандиозная работа

фаллической симуляции и вместе с тем вновь и вновь повторяемое зрелище

кастрации. От встречающихся на каж-дом шагу фотографий до тщательного ритуала

стриптиза - всюду обаяние гладкого, сплошного, раскинутого женского тела играет

роль фаллической афиши, цепеняще-неотступного фаллического требова-ния (здесь

сказывается глубинное, на уровне воображаемого, сход-ство между подъемом эротики

и производственным ростом).

Привилегированное положение женского тела производит свой эффект не только на

мужчин, но и на женщин. Действительно, для тех и других в игре участвует одна и

та же перверсивная структура: на-целенная на отрицание кастрации, она делает

предпочтительным пред-метом своей игры женское тело, знаменующее собой

неминуемость кастрации3. При этом логическое развитие системы (опять-таки

гомо-логичное развитию политической экономии) ведет к усилению эроти-ческих

функций женского тела, которое лишено пениса и потому луч-ше поддается всеобщей

фаллической эквивалентности. Мужское тело обеспечивает гораздо меньшую

эротическую отдачу, не предоставляя возможности ни для цепенящего напоминания о

кастрации, ни для демонстрации ее непрерывного преодоления. Его никак не удается

сделать гладким, замкнутым, безупречным объектом: будучи <по-на-стоящему>

маркировано (меткой, высоко оцениваемой в рамках об-

происходит и с макияжем и со стриптизом: каждый из фрагментов тела,

подчерк-нутых меткой и получающих фаллическое значение, тоже отрицает кастрацию

- однако та немедленно возникает вновь в самом разделении этих частичных

объек-тов, так что они, подобно объекту-фетишу, всякий раз предстают как

<указатель и покров кастрированного фаллоса> (Лакан).

3 Если край чулка эротичнее, чем надвинутая на глаза прядь волос или же край

перчатки на руке, то дело тут не в близости к гениталиям - просто ка-страция

здесь разыгрывается и отрицается вплотную, до последнего предела, вплоть до

совершенной неминуемости. Точно так же, по Фрейду, объектом-фети-шем становится

последний увиденный предмет туалета, более всех приближаю-щий к открытию

отсутствия пениса у женщины.

198

щей системы), оно зато хуже поддается демаркации, кропотливой ра-боте

фаллической деривации. Впрочем, не исключено, что однажды и оно будет

актуализировано как вариант фаллоса. Пока же ни в рек-ламе, ни в других областях

не применяется эректильная нагота - зато делается возможным подконтрольный

перенос эректильности на широкий веер объектов и женского тела. Но в принципе

эрекция как таковая тоже совместима с системой1.

Было бы интересно выяснить, каким образом в этом <привиле-гированном>

эротическом положении женщины участвует ее социаль-но-историческая

порабощенность. Дело тут не в каких-то механизмах сексуального <отчуждения>,

дублирующего <отчуждение> социаль-ное; интересно, не действует ли по отношению к

любой политичес-кой дискриминации тот же процесс неузнавания, как и по

отноше-нию к различию полов при фетишизме, - что выливается в фети-шизацию

угнетенного класса или социальной группы, их сексуальную сверхвалоризацию с

целью отвести угрозу фундаментальной критики, которую они таят в себе для всего

порядка власти. Если поразмыс-лить, то ведь весь материал означающих

эротического порядка взят из атрибутов рабства (цепи, ошейники, хлысты и т.п.) и

дикости (чернокожесть, загар, нагота, татуировки), из всевозможных знаков

угне-тенных классов или рас. Так же и женщина и ее тело включены в эротический

порядок, который в своем политическом выражении об-рекает ее на ничтожество2.

1 Немыслимыми и неприемлемыми остаются только отмена фаллической ценности и

вторжение радикальной игры отличий.

2 При этом тот факт, что один из членов сексуального бинома (Мужс-кое) оказался

маркированным элементом, который стал всеобщим эквивалентом всей системы, -

такая структура, при всей своей кажущейся неизбежности, сама по себе не имеет

никакого биологического основания: как и любая другая об-щезначимая структура,

она имеет целью именно порвать с природой (Леви-Стросе). Можно представить себе

культуру, где распределение будет обратным: мужской стриптиз при матриархальной

общественной организации! Надо только, чтобы женское стало маркированным членом

оппозиции и начало функциониро-вать как всеобщий эквивалент. Но следует

понимать, что при таком чередовании членов оппозиции (к которому во многом и

сводится <освобождение> женщи-ны) остается неизменной сама структура, неприятие

кастрации и абстракция фал-лоса. А раз система включает в себя такую возможность

структурного чередо-вания - значит, настоящая проблема не в этом, а в такой

радикальной альтерна-тиве, которая поставила бы под вопрос самую абстракцию этой

политической экономии пола, основанную на одном из членов оппозиции как всеобщем

экви-валенте, на неузнавании кастрации и символической экономики.

ВТОРИЧНАЯ НАГОТА

Любое тело или часть тела может функционировать таким же образом, если они будут

подчинены такой же эротической дисциплине; необходимое и достаточное условие для

этого - быть максимально гладким, без изъянов, без отверстий, без <зазора>, так

чтобы все эро-генное несходство поглощалось структурной чертой, придающей телу

одновременно десигнацию и дизайн, - чертой видимой в случае одежды, украшений

или грима, невидимой при полной наготе, но непре-менно присутствующей, так как

при этом нагота облекает тело напо-добие второй кожи.

В этом смысле характерны широко распространенные в рек-ламном дискурсе выражения

<быть почти обнаженной>, <быть обна-женной не обнажаясь, быть словно

обнаженной>, колготки, в которых <вы еще более обнажены, чем в естественной

наготе>; все это позво-ляет примирить натуралистический идеал

<непосредственного> пере-живания собственного тела с коммерческим императивом

прибавоч-ной стоимости. Но интереснее всего другое: настоящая нагота

харак-теризуется здесь как нагота вторичная - как нагота, создаваемая колготками

X или Y, прозрачным покровом, <своей прозрачностью делающим вас собой>. Кстати,

очень часто такая нагота оказывается отражена зеркалом; во всяком случае, именно

с самоудвоением жен-щина связывает <тело, о котором она мечтает, - свое

собственное>. И в данном случае рекламная мифология совершенно права: нагота

только и бывает что удвоенная знаками, облекающая сама себя своей знаковой

истиной и подобно зеркалу воссоздающая фундаменталь-ный закон тела в сфере

эротики - чтобы обрести фаллическую сла-

200

ву, оно должно стать просвечивающе-гладкой, лишенной волос суб-станцией

блистательно-бесполого тела.

Образцом этого была позолоченная женщина в фильме <Голд-фингер> (о Джеймсе

Бонде): закрывая все отверстия, такой ради-кальный макияж делает тело

безупречным фаллосом (то, что он из золота, лишний раз подчеркивает гомологию с

политической экономи-ей) и, разумеется, равнозначен смерти. Обнаженная и

позолоченная плей-гёрл умирает, воплотив эротический фантазм в предельной,

аб-сурдной форме. Но так же обстоит дело и вообще с человеческой кожей в

функциональной эстетике и массовой культуре тела. Всевоз-можные колготки,

эластичные пояса, чулки, перчатки, платья и прочие предметы, <прилегающие к

телу>, не говоря уже о загаре, реализуют один и тот же лейтмотив <второй кожи>,

тело все время <пластифи-цируется> , одевается в прозрачную пленку.

Сама по себе кожа представляет собой не <наготу>, а эроген-ную зону -

чувственное средство контакта и обмена, поглощения и выделения веществ. Такая

пористая, испещренная мелкими отверсти-ями кожа, которая не ограничивает тела и

которую одна лишь мета-физика утверждает как его демаркационную линию, -

отрицается ради второй кожи, в которой нет ни пор, ни выделений1, которая не

бывает ни горячей ни холодной (она <свежая>, <теплая> - оптималь-ной

климатизации), которая обходится без зернисто-шероховатой структуры (<нежная>,

<бархатистая>), без внутренней толщи (<про-зрачность легкого загара>), а

главное, без отверстий (<гладкая>). Она функциоиализирована, как оболочка из

целлофана. Все ее качества (свежесть, эластичность, прозрачность, гладкость)

суть признаки замк-нутости - нулевого уровня, который возникает в результате

отри-цания амбивалентных крайностей. То же относится и к ее <молодос-ти>:

парадигма <молодое/старое> нейтрализуется бессмертной юнос-тью симуляции.

Такое целлофанирование наготы можно сопоставить с обсессивной функцией

предохранительного покрытия вещей (воском, цел-лофаном и т.д.) и с работой по их

чистке, сметанию пыли, постоянно стремящейся восстановить их в состоянии

чистоты, безупречной абст-

1 За исключением такого благородного выделения, как слезы, - да и то со

сколькими оговорками! Ср. великолепный текст о средстве для удлинения ресниц

<Лонсиль>: <...когда вы настолько потрясены сильным чувством, что один лишь

взгляд может выразить его глубину, - в такой миг вам особенно важно, чтобы вас

не подвела косметика на глазах. В этот миг Лонсиль особенно незаменим... в этот

миг он особенно тщательно заботится о вашем взгляде, сбе-регая и подчеркивая

его. Вам достаточно лишь накрасить себе глаза и... больше о них не думать>.

201

рактности; здесь тоже стараются воспрепятствовать выделениям (па-тине, ржавчине,

пыли), не дать вещам распадаться и поддержать их в своеобразном абстрактном

бессмертии.

<Обозначаемая> нагота ничего не скрывает за сетью знаков, из которых она

соткана, - и главное, за нею не скрывается тело: ни тело эрогенное, ни тело

раздираемое; она формально преодолевает все это, образуя симулякр

умиротворенного тела, наподобие Брижитт Бардо, которая <прекрасна, потому что

безупречно заполняет собой платье>, - чисто функциональное уравнение без

неизвестных. Отка-зываясь от образа бескожего тела, где трепещут мышцы,

современное тело скорее связано с тематикой надувных предметов: иллюстрацией

могут служить юмористические рисунки в журнале <Люи>, где стрип-тизерша в финале

своего раздевания делает последний жест - вы-дергивает у себя из пупка пробку и

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г