Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 38

раздел на жизнь и смерть2. Когда говорят, что власть <стоит у руля> [], то это не просто метафора: она и есть черта [barre] между жизнью и

смертью, повеле-ние о разрыве их взаимообмена, контрольно-пропускной пункт на

пути между ними.

Так и в дальнейшем власть утверждается между субъектом и его отделенным от него

телом, между человеком и его отделенным от него трудом - в точке разрыва

возникает инстанция медиации и репрезентации. Но следует иметь в виду, что

архетипом такой опера-ции является отделение группы от своих мертвых или же, как

сегод-ня, отделение каждого из пас от его собственной смерти. В дальней-шем все

формы власти так или иначе овеяны этим духом, потому что в конечном счете власть

всегда держится на манипулировании, управ-лении смертью.

Все инстанции подавления и контроля утверждаются в простран-стве разрыва, в

момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно

фантастической, искусственной темпо-ральности (ведь жизнь каждого человека уже в

любой момент содер-жит в себе его смерть как свою цель, уже реализованную в

данный мо-мент). Абстрактное социальное время впервые устанавливается при этом

разрыве неразделимого единства жизни и смерти (гораздо раньше, чем абстрактный

общественный труд!). Все будущие формы отчужде-ния, отделения, абстрагирования,

присущие политической экономии и ра-зоблаченные Марксом, коренятся в этом

отделении смерти.

1 Все ереси были попытками оспорить <царство небесное> и установить царство

божье здесь и теперь. Отрицать разделение на жизнь и послежитие, отри-цать

загробный мир - значит отрицать также и разрыв с мертвыми, а следователь-но, и

необходимость прибегать к какой-то посредующей инстанции для сношений с ними.

Это означает конец всех церквей и их власти.

2 Бог - это то, чем поддерживается разделенность означающего и означа-емого,

добра и зла, мужчины и женщины, живых и мертвых, тела и духа, Иного и Того же и

т.д.; вообще, это то, чем поддерживается разделенность полюсов любой

различительной оппозиции - в том числе и низших и высших, белых и негров. Когда

разум получает политическую форму, то есть когда различительная оппози-ция

разрешается в виде власти и получаст перекос в пользу одного из своих элементов,

то Бог всегда оказывается именно на этой стороне.

240

Вычесть из жизни смерть - такова основополагающая опера-ция экономики: жизнь

становится остатком, который в дальнейшем может трактоваться в операциональных

терминах исчисления и цен-ности. Как у Шамиссо в <Истории Петера Шлемиля> -

стоит Пете-ру потерять свою тень (вычесть из жизни смерть), и он становится

богатым, могущественным капиталистом; договор с дьяволом - это как раз и есть

пакт политической экономии.

Восстановить в жизни смерть - такова основополагающая операция символического.

ОБМЕН СМЕРТИ ПРИ ПЕРВОБЫТНОМ СТРОЕ

У дикарей нет биологического понятия о смерти. Вернее, био-логические факты как

таковые - смерть, рождение или болезнь, все, что идет от природы и что мы

считаем особенно закономерным и объективным, - просто не имеют для них смысла.

Для них это абсо-лютный хаос, потому что не может символически обмениваться, а

все, что не может символически обмениваться, составляет смертельную угрозу для

группы1. Вокруг души и тела, подстерегая и живых и мертвых, бродят

непримиренные, неискупленные, враждебно-колдовс-кие силы, энергии умерших и

энергии космоса, которые группа не су-мела обуздать в ходе обмена.

Мы десоциализировали смерть, отнесли ее к сфере биоантропологических законов,

приписали ей иммунитет науки, автономию инди-видуальной судьбы. Первобытные же

люди не останавливаются на физической материальности смерти, парализующей пас в

силу нашего доверия к ее <объективности>. Они не <натурализовали> смерть, они

знают, что смерть (как и тело, как и любое природное событие) явля-ется

социальным отношением, что она определяется в социальном плане. В этом они

гораздо <материалистичнее> нас, поскольку для них настоящая материальность

смерти, как и настоящая материаль-ность товара по Марксу, заключается в ее

форме, которая всегда представляет собой форму некоторого социального отношения.

На-

1 У нас же, наоборот, вес то, что обменивается символически, образует

смертельную угрозу для господствующего строя.

242

против, у нас все виды идеализма сходятся в иллюзорном представле-нии о

биологической материальности смерти: этот дискурс <реальнос-ти> фактически

является дискурсом воображаемого, первобытные же люди преодолевают его благодаря

участию в деле символического.

Центральным моментом символической операции является ини-циация. Она нацелена не

на обуздание или <преодоление> смерти, а на ее социальное артикулирование. Так

описывает ее Р.Жолен в книге <Смерть у сара>: <коев> (молодых людей, проходящих

инициацию) <пожирают предки>, и они <символически> умирают, чтобы затем

воз-родиться. Главное, не понимать это в нашем ущербном смысле, но в том смысле,

что их смерть становится предметом взаимного/антаго-нистического обмена между

предками и живущими и образует не раз-рыв, а социальное отношение между

партнерами - обмен встречными дарами, не менее интенсивный, чем при обмене

ценными вещами или женщинами; в этой непрестанной игре ответных реакций смерть

уже не может утвердиться как некая цель или инстанция. Преподнося

покойнику-родичу мясную котлетку, брат дарит ему свою жену, чтобы его оживить.

Мертвый включается в жизнь группы через еду. Одна-ко обмен этот - взаимный.

Покойник тоже дарит свою жену - ро-довую землю - одному из своих живых родичей,

дабы ожить через уподобление ему и оживить его самого через уподобление себе.

Важ-нейшим моментом является умерщвление <коев> (посвящаемых) ве-ликими жрецами

<мо>: юношей пожирают предки, а затем земля рож-дает их вновь, подобно тому как

родила их мать. Будучи <убиты>, посвящаемые попадают в руки своих

инициатических, <культурных> родителей, получая от них наставление, лечение и

воспитание (инициатическое рождение).

Инициация очевидным образом заключается в том, что на месте голого факта

устанавливается обмен: происходит переход от природ-ной, случайной и необратимой

смерти к смерти даримой и получаемой, а значит и обратимой, <растворимой> в ходе

социального обмена. Одно-временно исчезает и оппозиция рождения и смерти: они

также могут обмениваться под знаком символической обратимости. Инициация - тот

поворотный момент социального сцепления, та темная камера, где рождение и смерть

перестают быть крайними членами жизни и реинволюционируют друг в друга - не для

какого-либо мистического слия-ния, а затем, чтобы, например, сделать из

посвящаемого подлинно соци-альное существо. Непосвященный ребенок родился лишь

биологически, у него еще есть только <реальные> отец и мать; чтобы стать

соци-альным существом, ему нужно пройти через символическое событие

инициатического рождения/смерти, обойти кругом всю жизнь и смерть и вступить в

символическую реальность обмена.

243

При инициатическом испытании не разыгрывается никакого второго рождения,

затмевающего собой смерть. Сам Жолен склоняет-ся именно к такой интерпретации:

согласно ему, при инициации обще-ство <заклинает> смерть или же <диалектически>

противопоставляет ей некий новоизобретенный элемент, который ее использует и

<пре-одолевает>: <К жизни и смерти как внешней данности люди прибави-ли

инициацию, посредством которой преодолевают смертельный хаос>. Формула

одновременно и красивая и двусмысленная, ибо ини-циация не <прибавляется> к

другим элементам и не принимает сторо-ну жизни против смерти, ради возрождения

(берегись всех тех, кто торжествует над смертью!). Инициация магически

обуздывает раз-рыв между рождением и смертью, а заодно и сопряженную с ним

судьбу, тяготеющую над разорванной жизнью. Ведь именно при таком разрыве она

принимает форму биологической необратимости, абсурд-но-физической судьбы, именно

при таком разрыве жизнь оказывается заранее потеряна, поскольку обречена на

угасание вместе с телом. Отсюда идеализация одного из двух членов оппозиции -

рождения (дублируемого в воскресении) за счет другого - смерти. Но это лишь один

из наших глубоких предрассудков насчет <смысла жиз-ни>. Ведь рождение как

событие индивидуальное и необратимое столь же травматично, как и смерть.

Психоанализ формулирует это иначе: рождение и есть особого рода смерть. Да и

христианство сво-им обрядом крещения - коллективным священнодействием,

соци-альным актом - всегда стремилось именно поставить предел этому смертельному

событию рождения. Возникновение жизни - это сво-его рода преступление, если

только его не перенять и не искупить коллективным симулякром смерти. Жизнь

является самоценным бла-гом только в плане исчислимых ценностей. В символическом

же пла-не жизнь, как и все остальное, является преступлением, если она

воз-никает односторонне, если ее не перенять и не уничтожить через дар и

возврат, если не <вернуть> ее смерти. Инициация как раз и отменя-ет это

преступление, разрешая отдельное событие рождения и смерти в едином социальном

акте обмена.

СИМВОЛИЧЕСКОЕ/РЕАЛЬНОЕ/ВООБРАЖАЕМОЕ

Символическое - это не понятие, не инстанция, не категория и не <структура>, но

акт обмена и социальное отношение, кладущее конец реальному, разрешающее в себе

реальное, а заодно и оппозицию реального и воображаемого.

Акт инициации противоположен нашему принципу реальности. Он показывает, что

реальность рождения возникает лишь в резуль-

244

тате разделения рождения и смерти. Что и сама реальность жизни тоже возникает

лишь в результате разобщения жизни и смерти. Та-ким образом, эффект реальности в

обоих случаях - это лишь структурный эффект разобщения двух элементов, а наш

пресловутый принцип реальности, со всеми своими нормативно-репрессивными

имп-ликациями, - это лишь распространение такого дизъюнктивного кода на все

уровни. Реальность природы, ее <объективность> и <ма-териальность> возникают

лишь в результате разделения человека и природы - тела и не-тела, как сказал бы

Октавио Пас. Да и сама ре-альность тела, его материальный статус, возникают в

результате выде-ления духовного начала, дискриминации души и тела и т.д.

Символическое как раз и ликвидирует этот код дизъюнкции и разделенность

элементов. Это утопия, ликвидирующая раздельные топики души и тела, человека и

природы, реального и не-реалъного, рождения и смерти. При символической операции

оба элемента оп-позиции теряют свой принцип реальности1. А этот принцип

реальнос-ти - просто воображаемое противоположного члена оппозиции. При делении

человека/природы природа (объективно-материаль-ная) - это просто воображаемое

концептуализированного таким об-разом человека. При половом делении

мужского/женского - произвольно-структурном различии, на котором зиждется

сексуальный принцип <реальности> (и подавления), - определяемая таким обра-зом

<женщина> есть просто воображаемое мужчины. Каждый член дизъюнкции исключает

другой, и тот становится его воображаемым.

1 Так, в плане символического нет различия между живыми и мертвыми. У мертвых -

просто иной статус, поэтому здесь требуются некоторые ритуальные меры

предосторожности. Однако зримое и незримое взаимно не исключают друг друга, это

два возможных состояния личности. Смерть - это особый аспект жиз-ни. Канак,

попавший в Сидней и поначалу ошеломленный таким скоплением людей, быстро

объясняет его себе тем, что в этих краях мертвые ходят среди живых, а тут уже

нет ничего странного. У канаков (М.Ленар, ) значит <кто жив>,

и в эту категорию может войти что угодно. Здесь опять-таки живое/ неживое -

просто различительная оппозиция, которую создаем только мы одни, основывая на

ней свою <науку> и насильственную операциональность. Наука, тех-ника,

производство предполагают отрыв живого от неживого при преобладании неживого, на

чем единственно и зиждутся наука и ее точность (ср. Ж.Моно, <Слу-чайность и

необходимость>). <Реальность> науки и техники - это опять-таки ре-альность

разделения живого и мертвого. В эту разобщенность вписывается и сама целевая

установка науки как влечения к смерти (желания знать): в этом плане объекты

бывают только мертвыми, то есть водворенными в инертно-безразличную

объективность, как были в нее водворены прежде всего смерть и мертвые.

В противоположность этому первобытные люди вовсе не предаются, как это любят

говорить, <анимизму>, то есть идеализму живого, магии иррациональных сил; они не

отдают предпочтения ни тому ни другому началу, по тон простой причине что не

проводят раздела между ними.

245

Так же и с жизнью и смертью в нашей современной системе: за <реальность> этой

жизни, за ее переживание как позитивной ценности мы расплачиваемся постоянным

фантазмом смерти. Для нас, опреде-ленных при этом как живые, смерть и является

нашим воображае-мым1. А архетипом всех дизъюнкций, на которых зиждутся

различ-ные структуры реального (это вовсе не абстракция: это разделяет

обучающего и обучаемого, утверждая знание как принцип реальности их отношений, -

и так далее во всех известных нам социальных от-ношениях), является

фундаментальная дизъюнкция жизни и смерти. Поэтому и в любой сфере <реальности>

каждый из разделенных эле-ментов, воображаемое которого образует другой элемент,

одержим этим вторым элементом как своей смертью.

Так и во всех случаях символическое ликвидирует взаимную завороженность

реального и воображаемого, фантазматическую само-замкнутость, которую описывает

психоанализ и в которой он сам же замыкается, поскольку в нем тоже с помощью

ряда масштабных дизъ-юнкций (первичные/вторичные процессы, БСЗ/СЗ и т.д.)

устанав-ливается принцип психической реальности БСЗ, неотделимый от его принципа

психоаналитической реальности (БСЗ - как принцип ре-альности психоанализа! ), -

то есть символическое неизбежно ликви-дирует также и психоанализ2.

НЕПРЕЛОЖНОСТЬ ОБМЕНА

Реальное событие смерти принадлежит воображаемому. Где во-ображаемое создает

символический хаос, там инициация восстанавлива-

1 То же правило действует и в политической сфере. Так, народы третьего мира

(арабы, негры, индейцы) играют роль воображаемого западной цивилизации (и как

объекты/пособники расизма, и как основа для революционных упований). И наоборот,

наш индустриально-технологический Запад образует их воображае-мое, то, о чем они

мечтают в своей отторгнутости. На этом и зиждется реальность мирового

господства.

2 Разумеется, в психоанализе (лакановском) реальное уже не задается ни как

субстанция, ни как позитивная референция; это навсегда утраченный объект,

кото-рый невозможно найти и о котором, в пределе, нечего и сказать. Такое

реальное, понятое как отсутствие, включенное в сетку <символического порядка>,

сохраняет зато всю прелесть игры в прятки с означающим, обрисовывающим его

контуры. Превращаясь из репрезентации в след, инстанция реального исчезает - но

все-таки не до конца. В этом вся разница между бессознательной топикой и

утопией. Утопия ликвидирует реальное, даже реальное как отсутствие или нехватку.

У Лакана, во всяком случае, нет идеалистической путаницы Леви-Стросса. Согласно

последнему (в <Структурной антропологии>), <функция символической вселенной -

разрешать в идеальном плане то, что в плане реальном переживается как

противоречие>. Символическое предстает здесь (а отсюда недалеко и до само-

246

ет символический порядок. То же самое осуществляет и запрет инцеста в области

родственных связей: на реальное, природное, <асоциальное> событие биологического

родства группа отвечает системой брачных союзов и обмена женщинами. Главное,

чтобы все (в одном случае жен-щины, в другом рождение и смерть) было доступно

для обмена, то есть попадало в юрисдикцию группы. В этом смысле запрет инцеста

нахо-дится в солидарном и дополнительном отношении к инициации. В од-ном случае

посвящаемые юноши циркулируют между живыми-взрос-лыми и мертвецами-предками - их

дарят и возвращают, и тем самым они получают символическое признание. В другом

случае циркулируют женщины: они также достигают настоящего социального статуса

лишь после того, как их отдадут и возьмут замуж, а не будут больше держать у

отца или братьев для их собственных нужд. <Кто ничего не дает, хотя бы свою дочь

или сестру, - тот мертв>3.

Запрет инцеста лежит в основе брачных союзов между живы-ми. Инициация лежит в

основе союза между живыми и мертвыми. Таков фундаментальный факт, который

отделяет нас от первобытных людей: у них обмен не прекращается вместе с жизнью.

Символичес-кий обмен не знает остановки, ни между живыми, ни с мертвыми (а равно

и с камнями или зверями). Это непреложный закон: обязатель-ность и взаимность

обмена абсолютно непреодолимы. От этого нико-му не уйти под страхом смерти - с

кем бы и с чем бы он ни имел дело. Собственно, смерть именно и есть изъятие из

цикла символичес-ких обменов (Марсель Мосс, <Социология и антропология>, статья

<Физическое воздействие на индивида коллективно внушенной мыс-ли о смерти>)4.

Однако можно сказать, что это и не отделяет нас от первобыт-ных людей и что у

нас все точно так же. Закон символического

го опошленного его понимания) как своего рода идеальная функция компенсации,

медиации между отдельными друг от друга реальным и идеальным. Фактически

символическое просто принижается до воображаемого.

3 И наоборот, женщина, которую нельзя отдать, тоже умирает или же оказывается

перед необходимостью продавать себя. В этом корни проституции как остатка в

процессе обмена/дара и как первой формы экономического обмена. Хотя

первоначально, в архаическом контексте, плата блуднице и является <жерт-венной

платой>, все же с нее открывается возможность иного типа обмена.

4 Ср. также М.Ленара: <Нет никакого представления о смерти как

уничтожении. Канаки не смешивают смерть с небытием. Пожалуй, у них и можно найти

понятие, близкое к понятию небытия, - . Им обозначается ситуация человека

околдованного или проклятого, оставленного своими прсдка-ми-bao, человека

пропащего, асоциального. Он и сам ощущает себя несуществую-щим и по-настоящему

страдает от своего распада. Для него небытие - это самое большее социальная

отверженность и никак не связано с представлениями кана-ков о смерти>.

247

обмена ни на йоту не изменился за время господства политической экономии: мы

продолжаем вести обмен с мертвыми, даже и отрицая и изгоняя их прочь, - просто

за разрыв символических обменов с ними мы постоянно платим своей собственной

смертью и смертельной тревогой. По сути дела, так же обстоит и с неодушевленной

природой и с животными. Только абсурдная теория свободы может утверждать, будто

мы с ними в расчете, - в действительности наш долг остается всеобщим и

неизбывным, мы непрерывно продолжаем <расплачивать-ся> за всю ту <свободу>,

которую себе забрали. Грандиозное прение всех этих разоблаченных нами взаимных

обязательств - таково, соб-ственно, и есть бессознательное. Для его понимания

нет никакой нуж-ды в либидо, желании, энергетике и судьбе влечений. БСЗ

социально в том смысле, что состоит из всего социально или символически

недообмененного. Так и со смертью: она обменивается тем или иным спо-собом - в

лучшем случае именно обменивается в ходе социального ритуала, как у первобытных

людей, а в худшем случае искупается индивидуальной работой скорби.

Бессознательное всецело заключает-ся в отклонении смерти от символического

процесса (обмен, ритуал) к экономическому (искупление, работа, долг,

индивидуальность). От-сюда и существенная разница в наслаждении: мы торгуемся с

мерт-выми под знаком меланхолии, первобытные же люди живут с мерт-выми в форме

ритуала и праздника.

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ПЕРВОБЫТНЫЙ СТРОЙ

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г