Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 38

Эта взаимность отношений между жизнью и смертью, когда они обмениваются в рамках

социального цикла, а не выкраиваются по-рознь по схеме биологической линейности

или же фантазматического повторения, это разрешение запрета, разделяющего живых

и мерт-вых и столь резко бьющего по живым, - все это ставит под вопрос самую

гипотезу о бессознательном.

<Жениться на матери>, <убить отца> - что все это значит? - спрашивает Э.Ортиг в

<Африканском Эдипе>. <Глагол <жениться> в обоих контекстах имеет различный

смысл, различное социально-пси-хологическое содержание. Да и глагол <убить>, на

первый взгляд столь понятный, - уверены ли мы, что он не таит для нас

неожидан-ностей? Что же такое <мертвый отец> в стране, где предки столь близки к

живым?.. Вся система здесь иная и требует от нас заново рассмотреть смысл

каждого своего элемента.

В обществе, подчиненном закону предка, у индивида нет ника-кой возможности убить

отца, который всегда уже мертв и по-прежне-му жив в обычаях Древних... Взять на

себя смерть отца или индиви-

248

дуализировать свое нравственное сознание, сократив отцовский авто-ритет до

авторитета простого смертного, которого можно заменить другой личностью и

отделить от алтаря предков и от <обычая>, - это означало бы выход из группы,

подрыв самых основ родоплеменного общества.

Когда мы говорим об изживании эдипова комплекса, то имеем в виду некоторую

индивидуально переживаемую драму. А что с пей будет в родоплеменном обществе,

где религия <плодородия> и <пред-ков> открыто кладет в основу коллективного

предания то, что у нас юный Эдип обречен переживать в своих личных фантазмах?>

Действительно, <символическая функция> в первобытных об-ществах строится не на

законе Отца и индивидуально-психическом принципе реальности, а на принципе

изначально коллективном, на кол-лективном процессе обменов. Мы видели, как при

инициации, в ходе социального процесса разрешаются биологические фигуры родства,

уступая место символическим фигурам инициатических родителей, отсылающих к

социуму, то есть ко всем отцам и матерям клана, а в пределе и к его мертвым

отцам-предкам и к его матери-земле. Ин-станция Отца здесь не появляется,

разрешаясь в коллективе братьев-соперников (посвященных). <Агрессивность

смещается по горизон-тали, как соперничество между братьями, сверхкомпенсируемое

силь-нейшей солидарностью> (Ортиг), - почему же <смещается>? А разве <нормально>

она должна была направляться на Отца? Принци-пу Эдипа, который соответствует

негативному аспекту запрета на инцест (запрету на мать, налагаемому отцом),

противостоит в пози-тивном плане принцип обмена сестер между братьями - в центре

всего механизма здесь сестра, а не мать, и вся игра социальных обме-нов

происходит на уровне братьев и сестер. То есть это не десоциализированный

эдиповский треугольник, не замкнутая семейная структу-ра, санкционированная

запретом и господствующим Словом Отца, а принцип обмена между равными, на основе

вызова и взаимности, - автономный принцип социальной организации. <Понятие дара

возни-кает внутри одной возрастной группы, в обстановке равенства. Когда ребенок

в детской чем-то поступается ради другого ребенка, то это явление иного порядка,

чем расставание с матерью>.

Таким образом, все свидетельствует здесь о социальном прин-ципе обмена, в

противоположность психическому принципу запрета. Все свидетельствует о

символическом процессе, в противоположность процессу бессознательному. При

первобытном строе, где все распре-деляется и разрешается социально, нигде не

возникает биологическая триада семьи, психически сверхдетерминированная,

дублируемая в психике узлом фантазмов и вдобавок увенчанная четвертым, чисто

249

<символическим> элементом - фаллосом, <совершенно необходимым, чтобы вывести

отношение на уровень речи и сделать его законом вза-имопризнания между

субъектами>. Действительно, именно здесь для нас (по крайней мере, в

психоаналитической теории) записано имя Отца, означающее Закона, который

единственно дает доступ к обмену. Слово Отца - это фокус, защищающий от

смертельного слияния, от растворения в желании матери. Без фаллоса нет и

спасения. Никуда не деться от этого Закона, от блокирующей субъекта

символической инстанции, благодаря которой и осуществляется основа всего

бессоз-нательного - первичное вытеснение, и которая тем самым дает субъекту

доступ к его собственному желанию. Без этой инстанции, регулирующей обмены, без

этого фаллического опосредования субъект не способен к вытеснению, не имеет

доступа даже к символи-ческому и впадает в психоз.

Вот почему иногда утверждали, что первобытные общества - это общества

<психотические>: потому что на самом деле они и не ведают действия этого Закона

и вытекающей из него структуры вытеснения и бессознательного. Для нас-то это

просто жестокое средство списать их с диагнозом тихого помешательства (если

только не учитывать, как это начинают делать сами западные психоаналити-ки, что

психоз может скрывать в себе и более радикальный смысл, более радикальную

символичность, нежели мы могли разглядеть до сих пор под эгидой психоанализа).

Да, эти общества имеют доступ к символическому1. Нет, они не имеют к нему

доступа через незыблемый Закон, чьи контуры совпадают с очертаниями самого

общественного порядка, порядка Отца, Вождя, Означающего и Власти. Символическое

у них не является инстанцией, доступ к которой регулируется по-средством Фаллоса

- фигуры, метонимически олицетворяющей в себе вообще все фигуры Закона.

Символическое - это сам цикл обменов, дарения и отдаривания, порядок,

рождающийся из самой этой обратимости и неподвластный юрисдикции двух инстанций

- вытесненно-психической и трансцендентно-социальной2.

Когда происходит обмен отцов, даримых, получаемых и переда-ваемых из поколения в

поколение посвященных в форме уже мерт-вых и по-прежнему живых предков

(биологический же отец не под-

1 В этом они гораздо менее психотичны, чем наше, современное общество, за

которым любезно сохраняют эпитет <невротическое> и которое по нашему же

собственному определению постепенно становится <психотическим>, то есть

пол-ностью утрачивает доступ к символическому.

2 Ведь в <первобытных обществах> не существует и само <социальное>. Сегодня

термин <первобытные> больше не применяется к ним, но следовало бы оставить и не

менее этноцентрический термин <общество>.

250

лежит обмену, можно лишь самому запять его место, и его символи-ческая фигура,

его слово тоже неизменны и необменны, это слово без ответа); когда мать дается

человеку отцами (это земля предков, вок-руг которой вновь и вновь развертывается

игра инициации), принима-ется и передается другим (это относится и к языку

племени - тайно-му языку, к которому допускают посвященного) - тогда все, и

отец, и мать, и слово, перестают быть непроницаемо-фатальными инстанция-ми или

даже позициями в управляемой запретом структуре; так и смерть и рождение в

символическом сверхсобытии инициации пере-стают быть фатальными событиями,

теряют свой статус необходимос-ти и закона.

Говоря об обществе без вытеснения и бессознательного, не сле-дует искать в нем

какую-либо чудесную невинность, где свободно бродят потоки <желания> и без

запретов актуализуются <первичные процессы>, - этакий порядок развытеснения,

идеализм желания и либидо, витающий в воображении теоретиков

фрейдо-райхианского, фрейдо-марксистского и даже шизо-номадического толка. Это

фан-тазм желания и бессознательного, <освобожденного> посредством на-турализации

(и машинизации), - фантазм <свободы>, который сегод-ня сместился из сферы

рациональной мысли в сферу иррационально-инстинктивного,

<первично>-бессознательного, но так и не перестал быть буржуазной проблематикой

(а именно картезианско-кантианской проблематикой необходимости и свободы).

Оспорить теорию бессознательного - значит оспорить и тео-рию Желания, которое

представляет собой, в масштабе всей нашей цивилизации, негативный фантазм

определенного порядка рациональ-ности. В этом смысле Желание вполне вписывается

в наше царство запрета, его мечтаемая материальность вписывается в наше

вообража-емое. И при эдиповском психоанализе диалектики желания и запрета, и при

анти-эдиповском восхвалении инстинктивной производительно-сти желания оно

фантазматически сулит открыть какую-то дикую природность, объективную энергию

влечений, освободительную и подлежащую освобождению; в подвижном поле революций

такая сила желания оказывается прямой наследницей старой доброй рабочей силы.

Как известно, эффект силы - это всегда эффект вытеснения, эффект реальности

всегда относится к порядку воображаемого. Вслед за <Зеркалом Производства> впору

писать <Зеркало Желания>.

Пример: первобытный каннибализм. Его проблема якобы зак-лючается не в еде как

таковой, а в <оральном влечении> к пожира-нию, каковое подвергается у нас

фундаментальному запрету - чуть ли не самому фундаментальному из всех, - тогда

как первобытные люди наивно нарушают этот запрет и осуществляют свое <желание>

251

без всяких околичностей. Постулат: каждому человеку хочется по-жирать себе

подобных, и когда это поневоле пришлось содеять ко-манде регбистов-католиков

после авиакатастрофы в Андских Корди-льерах, то все восхитились таким

божественным проявлением глубо-ко вытесненной, как полагали, природы. Сам папа

римский благословил и оправдал его, пусть и не как пример для подражания; стало

быть, это все-таки не абсолютное преступление - а почему? только исходя из

природы, чье либидиналъное сакральное (бессозна-тельно-психоаналитическое)

победно конкурирует сегодня с сакраль-ным божественным, религиозным? Однако

каннибалы вовсе не при-тязают жить в природном состоянии или же согласно своим

желани-ям, каннибализм для них просто стремление жить в обществе. Наиболее

интересный случай - когда они едят своих собственных мертвецов. Они это делают

не по житейской необходимости и не по-тому, что больше ни во что их не ставят, -

наоборот, имеется в виду воздать им почести, дабы, оставшись в биологической

власти тления, они не оказались вне социального, порядка и не стали преследовать

группу. Такое пожирание есть социальный, символический акт, на-правленный на

поддержание сети связей с пожираемым мертвецом или врагом; как известно, в обоих

случаях это всегда по-своему дос-тойный человек, кого попало не пожирают, это

всегда знак почтения, сакрализации. Это мы презираем то, что едим, можем есть

только пре-зренное, то есть мертвечину, неодушевленное животное или растение,

обреченное на чисто биологическое усвоение; соответственно и ант-ропофагию мы

мыслим как нечто презренное - в силу своего пре-зрения к тому, что мы едим, к

самому акту еды и, в конечном счете, к своему телу. У первобытных людей в

пожирании нет активной и пас-сивной стороны, нет абстрактного разделения между

едящим и едомым. Здесь действует дуальная логика чести и взаимности, что-то

вроде вызова и дуэли, на которой в принципе может победить и по-едаемый (отсюда

сложные ритуалы умилостивления пищи), - это ни в коем случае не механическая

операция поглощения1. Это даже не поглощение <жизненных сил>, как обычно

утверждают этнологи вслед за туземцами, бесхитростно заменяя пищевой

функционализм функционализмом магическим (психоаналитики же - психическим

функционализмом влечений). Пожирание себе подобного - это не акт пропитания, но

и не преобразование маны в интересах поедающе-го - это социальный акт, в котором

выходит на поверхность обще-групповой процесс обмена веществ. Это ни исполнение

желания, ни

1 Ср. сцену каннибализма у Жана де Лери (<Индейцы в эпоху Возрожде-ния>).

252

усвоение чего-либо - напротив, это акт траты, уничтожения плоти и ее превращения

в символическое отношение, преобразования мертво-го тела в социальный обмен. То

же самое происходит и при евхарис-тии, но в форме абстрактного священнодействия

и в рамках общей эквивалентности хлеба и вина. Уничтожаемая при этом проклятая

доля уже значительно сублимирована и евангелизирована.

Так же и убийство имеет иной смысл, чем у нас. Ритуальное убиение царя не имеет

ничего общего с <психоаналитическим> убий-ством отца. Его целью является не

просто искупить смертью царские привилегии, по и опять-таки удержать в потоке

обменов, в подвижных взаимосвязях группы то, что могло бы накопиться и

зафиксироваться в личности царя (статус, богатство, жены, власть). Такой

нежелатель-ный исход предотвращается его смертью. Это и есть сущность и фун-кция

жертвоприношения: обращение в дым того, что грозит выпасть из символического

контроля группы и отяготить ее своим мертвым грузом. Следовательно, царя нужно

(время от времени) убивать, а вместе с ним и закон и <фаллос>, начинающий

заправлять обществен-ной жизнью. Таким образом, убийство царя берет свое начало

не в бессознательном и не в фигуре отца - напротив, это наше бессозна-тельное со

всеми его перипетиями вытекает из утраты жертвенных механизмов. Мы уже не можем

помыслить убийство иначе как в рам-ках закрытой экономики, как фантазматическое

убийство отца, то есть как итог вытеснения и закона, как исполнение желания и

сведение счетов. Игра идет вокруг фаллоса, и фаллическая перипетия захвата

власти включается в нее в процессе вытеснения, вместе со смертью отца. Такова

сильно упрощенная интерпретация смерти и убийства как вытесненной агрессии, как

насилия, эквивалентного насильствен-ному вытеснению. При первобытном же строе

убийство - это ни насилие, ни acting-out1 бессознательного, а потому убивающие

царя не получают в виде прибытка ни власти, ни чувства вины, как во фрей-довском

мифе. И сам царь тоже не претерпевает, а дарует свою смерть, отдает ее в обмен,

и она бывает отмечена праздником, тогда как фантазматическая смерть отца

переживается с чувствами вины и тревоги.

Таким образом, убийство и поедание имеют здесь не тот же самый смысл, что у нас:

они не являются следствием смертоубийственного влечения, орального садизма или

же структуры вытеснения, единственно сообщающей им наш нынешний смысл. Это

социальные акты, всецело соответствующие механизму символической обязанности.

Помимо про-

1 <Отыгрывание>, импульсивный акт (англ.; психоаналитич. термин). - Прим.

перев.

253

чего, они никогда не обладают односторонней направленностью, всегда характерной

для выражения агрессии, которая лежит в основе нашей культуры: бессознательное и

его фантазмы (а равно их психоаналити-ческая теория) предполагают дизъюнктивную

схему <убивать есть - я убиваю я ем - тебя убивают тебя едят> и вытеснение

амбивалентности, а ее восстановление тем или иным образом в ходе символического

про-цесса кладет конец и власти бессознательного.

убивать обладать пожирать - все наше индивидуальное бес-сознательное

организуется вокруг этих элементов и их фантазмов, под знаком вытеснения.

дарить отдавать обменивать - у первобытных людей все ра-зыгрывается в ходе

открытого коллективного обмена вокруг этих элементов, в ритуалах и мифах, на

которые они опираются.

В каждом из <глаголов> бессознательного предполагаются ха-рактерные для

психоанализа разрыв, разлом, раздел, разгул чувства вины, разыгрывание и

повторение запрета. Напротив того, в <глаго-лах> символического предполагаются

обратимость, бесконечные цик-лические взаимопереходы.

Но главное, радикальное отличие заключается в автономизации психической сферы:

инстанция психики и бесознательного появляется у пас лишь в результате

вытеснения того, что в первобытных обще-ствах коллективно разыгрывается. Таким

образом, ритуал по всем ста-тьям отличен от фантазма, миф - от бессознательного.

Любые анало-гии между ними, которыми увлеченно занимаются антропология и

пси-хоанализ, представляют собой глубочайшую мистификацию.

В психоанализе первобытные общества подвергаются искаже-нию того же порядка,

только с обратным знаком, что при анализе мар-ксистском.

I. По мнению антропомарксистов, в такого рода обществах точ-но так же

присутствует и играет детерминирующую роль инстанция экономики, просто в них она

носит скрытый, латентный характер, а у пас - явный; это отличие признается

второстепенным, аналитик на нем не задерживается и с легкостью приступает к

своему материали-стическому дискурсу.

II. По мнению антропопсихоаналитиков, в такого рода обще-ствах точно так же

присутствует и играет детерминирующую роль инстанция бессознательного, просто в

них она носит явный, экстериоризированный характер, а у пас -

латентно-вытесненный; это отли-чие не затрагивает главного, и аналитик не

моргнув глазом продолжа-ет свой дискурс в терминах бессознательного.

С обеих сторон равно недооценивается ничтожное на первый взгляд отличие:

применяя к первобытным и к нашим общественным

254

формациям одну и ту же структуру (экономику или бессознательное), мы вынуждены

переходить либо от явного к скрытому, либо наобо-рот. Одна лишь паша метафизика

способна пренебрегать этой дета-лью, в иллюзорном убеждении, что содержание,

мол, остается неизмен-ным. Но это совершенно неверно: когда экономика <прячется>

за другими структурами, то она просто перестает существовать - ниче-го не

объясняет и ничего из себя не представляет. И обратно, когда бессознательное

<объявляется>, становится явной и артикулирован-ной структурой, то это вовсе

никакое не бессознательное - психичес-кие структуры и процессы, основанные на

вытеснении, уже не имеют смысла при такой ритуальной, а не психической

организации, где зна-ки получают открытое разрешение. При переходе от латентного

к явному и от явного к латентному все меняется1. Необходимо поэто-му все

пересмотреть в зависимости от этого сдвига - вопреки мар-ксизму и психоанализу,

которые его недооценивают.

Тогда и окажется, что невозможность выделить, специфициро-вать экономическое -

это и есть символическое. И что возможность открыто манифестировать нечто якобы

бессознательное, но тем са-мым перестающее таковым быть, - это тоже

символическое.

ДВОЙНИК И РАЗДВОЕНИЕ

Фигура двойника, тесно связанная с фигурами смерти и магии, концентрирует в себе

всю проблематику психологической или психо-аналитической интерпретации.

Двойник из первобытных верований - тень, призрак, отраже-ние, образ, еще почти

видимый материальный дух - обычно считается грубым прообразом души и сознания,

занимающим свое место в про-цессе все большей сублимациии и духовного

<очеловечения> (по Тейяру де Шардену), апогеем которого становится единственный

Бог и универсальная мораль. На самом деле единственный Бог во всем соответствует

форме единообразной политической власти, и ни в чем - первобытным богам. Так же

и душа и сознание во всем со-ответствуют принципу унификации субъекта, и ни в

чем - первобыт-ному двойнику. Как раз напротив, исторически возникновение <души>

кладет конец широкомасштабному обмену с духами и двойни-ками, приводя к

появлению новой, дьявольской фигуры двойника, по-стоянно проступающей сквозь

разум западной цивилизации и опять-таки во всем соответствующей новоевропейской

фигуре отчуждения и ни в чем - первобытному двойнику. Взаимоналожение этих двух

1 См. на этот счет: René Girard, La violence et le sacré, p. 166-

169.

255

фигур в духе сознательной или бессознательной психологии являет-ся неправомерной

подменой.

Между первобытным человеком и его двойником нет отношения зеркального отражения

или абстракции, как между субъектом и его ду-ховным (душой) или же

морально-психологическим началом (сознани-ем). Нигде не возникает здесь

неделимый знаменатель - отношение идеальной эквивалентности, структурирующее для

нас субъекта даже в его раздвоенности. Двойник не является и фантастическим

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г