Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 38

обмена; к ней, помимо прочего, отсылают два важнейших поня-тия, которыми

пользуется Бодрийяр, - <симулякр> (подражательные игры) и <головокружение>

(экстатические игры); одна из глав этой книги так и озаглав-лена: .

43

(наст. изд., с. 74).

31

кие в других книгах Бодрийяра слова и выражения с <игровой> се-мантикой

(<разыгрывать>, <отыгрывать>, <играть роль>, <правила игры>, <ставить на карту>,

порой даже <функционировать> - по-французски jouer, <играть>) - это не просто

навязчивый <языковой тик>, а выражение одной из глубинных интуиции, которой

следует автор в своих идейных построениях. В высшей своей форме игра воплощает в

себе всю конфликтность отношений между человеком и властью: Истеблишмент

навязывает индивиду симулятивно-безответственную игру в Деда Мороза, в которого

можно верить <пона-рошку> , а индивид пытается навязать своим богам

агрессивно-разру-шительную игру, принуждающую их к жертвенной гибели:

[...] наслаждение всякий раз возникает от гибели бога и его имени и вообще от

того, что там, где было нечто - имя, означающее, инстанция, божество, - не

остается ничего [...]. Нужна наивность человека западной цивилизации, чтобы

думать, будто <дикари> уни-женно поклоняются своим богам, как мы своему.

Напротив, они все-гда умели актуализировать в своих обрядах амбивалентное

отноше-ние к богам, возможно даже, что они молились им только с целью предать их

смерти (наст. изд., с. 344-345)44.

Еще в начале 70-х годов Бодрийяр проанализировал как обра-зец агонистического

обмена художественный аукцион - состяза-тельную азартную игру, в которой

катастрофически отменяются обычные категории <потребительной стоимости> (игрокам

безраз-лично собственно эстетическое достоинство продаваемого произведе-ния

искусства) и <меновой стоимости> (аукционная цена взвинчива-ется вне всякого

отношения к <нормальному> рыночному обмену ху-дожественных ценностей), зато

имеет место своего рода аристократическая забава наших дней - соревнование в

разруши-тельно-щедрых <тратах>, аналог первобытного потлача. Существенно, что

важнейшим атрибутом этого ритуального действа Бодрийяр на-зывает словно

восходящее к правилам классической трагедии един-ство места и времени:

Личностный характер обмена предполагает единственность его места - в торгах

нельзя участвовать по переписке - а главное, конкретную уникальность процесса:

важнейшим составным эле-ментом аукциона является время, порядок следования,

ритм, темп. В

41 Ср.: <Мы не верим в Бога, не <верим> в случай - разве что в банализированном

дискурсе религии или психологии. Мы бросаем им вызов, а они - нам, мы играем с

ними, а потому и не нужно, не следует в них <верить>>. - Jean Baudrillard, De la

séduction, p. 181.

32

смене повышающихся ставок каждый момент зависит от предыду-щего и от

взаимоотношения партнеров. Отсюда специфическое раз-вертывание процесса,

отличное от абстрактного времени экономи-ческого обмена45.

А в другом месте он высказывается еще радикальнее, говоря, что удовольствие от

игры связано с <отменой времени и простран-ства>46 . Действительно,

катастрофическая трата, заложенная в основе символического обмена, изымает его

из длящегося профанного вре-мени и помещает в мгновенно-взрывное,

катастрофическое время жертвенной смерти, роль которой в жизни человека и

общества Бодрийяр трактует вслед за Жоржем Батаем (критикуя и <радикализи-руя>

также и его концепцию)47. В этом смысле он и противопостав-ляет два вида смерти

- <быструю> и <медленную> (то есть <отсро-ченную>, когда живой человек при жизни

превращается в симулякр-<пережиток>). Скорая, насильственная смерть, смерть <не

по правилам>, установленным социальной системой, заменяется смер-тью жертвенной,

разрушающей темпоральность системы и всю эту си-стему заодно:

Перед лицом простого символического <шантажа> (барри-кады 1968 года, захват

заложников) власть распадается: раз она живет моей медленной смертью, то я ей

отвечу моей насильственной смертью. Потому-то мы и мечтаем о насильственной

смерти, что жи-вем смертью медленной. И даже одна эта мечта невыносима для

власти (наст. изд., с. 106-107).

Смертельно-катастрофическую атемпоральность Бодрийяр об-наруживает не только в

экстремальных явлениях вроде революции или террора, но и в поэзии.

<Радикализируя> на сей раз анаграммати-ческую гипотезу Фердинанда де Соссюра, он

утверждает: суть ана-грамматического письма не в том, чтобы (как, возможно,

полагал сам Соссюр) под прикрытием видимого текста стихов тайно выразить

дополнительное сакральное означаемое, имя божества, а в том, чтобы, напротив,

без остатка разрушить это имя по строгим правилам поэти-ческой игры звуковых

соответствий и перестановок:

45 Jean Baudrillard, Pour une critique de l'économie politique du signe,

Gallimard, 1979 [1972], p. 133-134.

46 Jean Baudrillard, De la séduction, p. 204.

47 Батай, помимо прочего, рассматривал жертвенный <внутренний опыт> как

противоядие от времени: <[...] весь ужас времени, который давит, рвет в клочья,

изводит, в том, что оно воплощает собою саму непостижимость, которая и

проглядывает во всякой веренице мгновении, как проглядывает и в нашем

су-ществовании, если мы не бежим от нес, паря в мнимостях знания> (Жорж Батай,

Внутренний опыт, СПб., Аксиома, Мифрил, 1997, с. 25.5-256).

33

Символический акт состоит вовсе не в восстановлении име-ни бога, прихотливо

проведенного сквозь текст поэмы [...]. Симво-лический акт заключается вовсе не в

этом <возвращении>, ретотализации после отчуждения, воскресении идентичности [то

есть не в диалектическом цикле отрицания отрицания. - С.З.]; напротив, он всегда

заключается в исчезновении имени, означающего, в экстерминации термина, в его

безвозвратном рассеивании - оно-то и делает возможной интенсивную циркуляцию

внутри стихотворе-ния (как и внутри первобытной группы по случаю празднества и

жертвоприношения), оно-то и возвращает язык в состояние наслаж-дения [...]

(наст. изд., с. 331).

Поэтический акт, понятый таким образом, противоположен <прохладным> играм

современной кибернетизированной культуры; вместе с именем бога в нем

рассеивается и сам код, так что <восста-новленным> оказывается не имя, а та

свобода символической цирку-ляции, которой оно некогда воспрепятствовало. В

<Символическом обмене...> Бодрийяр в первый и последний раз столь отчетливо

сформулировал программу систематического (а отнюдь не хаоти-ческого)

<истребления имени Бога>, то есть подрыва властной ин-станции на уровне не

повседневного быта, а поэтического творчества, <восстановления символического

обмена в самом сердце слов> (наст. изд., с. 338). Программа эта была созвучна

радикальным уст-ремлениям группы <Тель кель>, искавшей поэтический эквивалент

ре-волюционного действия. Однако и здесь Бодрийяр, в целом сочув-ственно

оценивая работы одного из ведущих теоретиков <Тель кель> Юлии Кристевой,

осторожно отмечает в них опасность принять по-этическую негативность <за еще

одну диалектику> (наст. изд., с. 358). Сам он интерпретирует <сжигание> языка в

поэзии или в ост-рословии иначе, в соответствии с недиалектическим характером

со-временной социальной инстанции. Власть на уровне дискурса живет тавтологией

(<императив тавтологии, это фундаментальное правило господства> - наст. изд., с.

88)48, и он противопоставляет ей неуст-ранимую амбивалентность, <обратимость>

смыслов, а также еще одно особенное понятие, выражаемое трудпопереводимым словом

<разрешение> (résolution). Два его смысла, буквальный и абстракт-ный,

тесно

связаны, так что <разрешение> кризиса или проблемы сто-ит в одном ряду с

<растворением> какой-либо субстанции. Еще инте-

48 Еще одна идея, восходящая к <Мифологиям> Барта, где тавтология на-звана в

числе фундаментальных фигур <мифологической> риторики власти. У Бодрийяра

гигантской тавтологией предстают симулятивные институты совре-менного общества -

производство ради производства, труд ради труда, чело-век - биологический

человек, и т.д.

34

реснее, что двойственна и его оценочная окраска: с одной стороны, бесследное

исчезновение, <разрешение> реальности происходит под действием современного

порядка симулякров (<вместе с детермини-рованностью знака исчезает и вся его

аура, даже самое его значение; при кодовой записи и считывании все это как бы

разрешается> - наст. изд., с. 125; в моде <полностью разрешается> имитируемый ею

мир исторических форм культуры - наст. изд., с. 167), а с другой стороны, то же

явление служит эффективным оружием в борьбе с системой, в стратегии

символического обмена и жертвенного разру-шения:

Символическое - это не понятие, не инстанция, не категория и не <структура>, но

акт обмена и социальное отношение, кладу-щее конец реальному, разрешающее в себе

реальное, а заодно и оп-позицию реального и воображаемого (наст. изд., с. 241).

Поэтический текст - это образец наконец-то реализованного бесследного,

безостаточного растворения частицы означающего (имени бога), а через нее и самой

инстанции языка и, в конечном счете, разрешения Закона (наст. изд., с. 345).

[...]поэзия (или первобытный языковой ритуал) стремится не к производству

означаемых, а к исчерпывающему истреблению, циклическому разрешению знакового

материала [...] (наст. изд., с. 337).

Эффект <разрешения> - не в диалектической трансформации, а в легком, как бы

волшебном исчезновении: <там, где было нечто [...] не остается ничего>. Такая

поэтическая аннигиляция вызывает ликующее чувство легкости и свободы: <Конец

разделенности, конец кастрации, конец вытеснения, конец бессознательного. Полное

разре-шение, полное наслаждение> (наст. изд., с. 372); это даже не

экстати-ческое, а эйфорическое переживание смерти, которое расходится с

батаевским пониманием жертвы. Символический обмен, как и потлач, неотделим от

изничтожения предметов обмена; при этом они теряют свою ценностную весомость

(неважно, <потребительную> или <мено-вую>) и улетучиваются в виде легких,

бестелесных негативностей, призраков, <пережитков>, которые, собственно, и

обмениваются в ра-достном и вольном процессе циркуляции49. Это тоже симулякры -

только симулякры как бы <прирученные>; подобными мнимостями можно

перебрасываться, незаметно <разрешая> их тщательной поэти-ческой манипуляцией.

49 Ср.: <Ничто не обменивается в терминах позитивной эквивалентнос-ти -

по-настоящему обмениваются только отсутствие и негативность> - Jean Baudrillard,

Le crime parfait, p. 103.

35

Все это выглядит довольно шатко и противоречиво, несмотря на несомненный

радикализм и глубину бодрийяровской эстетики уничтожения, продолжающей традицию

негативной эстетики Батая и Бланшо. <Разрешение> двусмысленно является фактором

как гос-подствующей системы, так и ее субверсии; символический обмен, с

се-тований на нехватку которого в современном обществе начинается книга

Бодрийяра, присутствует в нем в рамках такого властно-пре-стижного института,

как рынок произведений искусства; то есть власть может опираться не только на

остановку и отсрочивание смысла, но и на его <безумную>, экспоненциальную

циркуляцию. За-даваемая при этом темпоральность - циклическое время - тоже

оказывается двойственной. С одной стороны, символический обмен раз-рушает <цикл

ценности> (наст. изд., с. 339); с другой стороны, благода-ря ему реализуется

<обратимость времени - в цикле> (наст. изд., с. 42), и сам он представляет собой

не что иное, как <цикл обменов, дарения и отдаривания> (наст. изд., с. 247);

или, в другой формулировке, <это праздник - праздник восстановления цикла, в то

время как дефицит порождает линейную экономику длительности; праздник

восстановле-ния циклической революции жизни и смерти> (наст. изд., с. 276).

Известно, что циклическое время может иметь различный смысл. В мифологическом

<вечном возвращении> (и в знаменитой ницшевской интерпретации этого концепта)

оно выражает собой за-кономерность хода вещей, соединяющей цикличность природы,

выра-жаемую в календарных праздниках, с циклической завершенностью человеческой

жизни. В позитивистском толковании оно обусловлено слепой статистической

вероятностью: вещи повторяются наподобие комбинаций игральных костей, просто в

силу того, что их число огра-ничено. Наконец, в современной цивилизации оно

запрограммировано в структуре информационных систем, работающих по схеме

<воп-рос - ответ>. Праздничная цикличность, опровергающая линейность буржуазного

накопительства и взыскуемая Бодрийяром, относится к первому из этих типов;

однако в современном обществе ведущей мо-делью цикличности является цикл моды:

<В современную эпоху, по-видимому, одновременно утверждается и линейное время

техническо-го прогресса, производства и истории, и циклическое время моды>

(наст. изд., с. 171). Предельной формой такой цикличности является бред

навязчивых идей, который, по мысли Фрейда, выражает цикли-ческое время влечения

к смерти... Противопоставление этих разных видов циклической темпоральности так

и осталось непроясненным, неразработанным в <Символическом обмене...>.

Темпоральный характер имеет и еще одна бросающаяся в глаза слабость

конструируемой Бодрийяром <символической альтерната-

36

вы> - настойчивая и, в общем, наивная апелляция к <первобытным обществам>. Автор

книги постоянно подчеркивает вредную исклю-чительность западной цивилизации -

причудливой аномалии, где <все не как у людей>: <Ни одна другая культура не

знает подобной разли-чительной оппозиции жизни и смерти [...]> (наст. изд., с.

262); <нео-братимость биологической смерти [...] специфична для нашей культу-ры.

Все другие культуры утверждают [...]> (наст. изд., с. 282); <в любом другом

обществе это нечто немыслимое> (наст. изд., с. 316); <это ничем не умеренное

применение языка для нас настолько <ес-тественно>, что мы его больше и не

сознаем, а между тем оно отличает нас от всех других культур> (наст. изд., с.

333), и т.д. Но, противопо-ставляя этой выморочной цивилизации <первобытные

общества> (да еще и делая это в жесткой полемике с антропологом Леви-Строссом,

который, в отличие от него, годами изучал реальные первобытные об-щества <на

месте>), он словно не замечает очевидной связи своих по-строений с традиционной

для западной же цивилизации утопией <доб-рого дикаря>, с мифом об идеальном,

изначальном, доисторическом, до-временном состоянии. А между тем еще до выхода

<Символического обмена...> ему на это жестко указал, опираясь на предыдущую его

книжку <Зеркало производства>, Жан-Франсуа Лиотар в своей <Либидинальной

экономике> (1974):

Бодрийяр слышать не желает о природе и природности [...]. Но как же он не видит,

что вся проблематика дара и символи-ческого обмена [...] всецело принадлежит

западному империализ-му и расизму, что вместе с этим понятием он унаследовал у

этноло-гов и идею доброго дикаря, только чуть-чуть либидинализированного?50

И, напомнив процитированные выше слова Бодрийяра о том, что в первобытных

обществах <нет производства, нет диалектики, нет бессознательного>, Лиотар

саркастически добавлял: <[...] тогда мы скажем, что нет и первобытных

обществ>51.

В дальнейшем это вынужден был молчаливо признать и сам Бодрийяр. В его книгах

80-90-х годов ссылки на <первобытные об-щества> постепенно исчезают, да и вообще

надежды на не-диалектическое преодоление современной цивилизации явно

развеиваются. В <Символическом обмене...> прообразы такой альтернативы еще

чуди-лись ему то в прямом революционном действии (<обмен между тыся-чами людей,

говорящих друг с другом в мятежном городе> [паст.

50 Jean-François Lyotard, Economie libidinale, Minuit, 1974, p. 130. 51

Ibidem.

37

изд., с. 339], - это, разумеется, ностальгический намек на Париж 1968 года), то

в политическом терроризме, то в авангардной поэзии, то даже в бесхитростном

самоутверждении чернокожих подростков, пи-шущих свои граффити на улицах

Нью-Йорка, - полтора десятилетия спустя он вынужден обескураженно признать, что

<в сущности, революция действительно произошла во всем, но совсем не так, как

ожидали>52. Система симулякров сумела перемолоть, переработать попытки своей

субверсии, сумела включить их в свой цикл потенциализации, и именно это

<сильное> время симулякров, недостаточно продуманное в <Символическом

обмене...>, оказалось роковым для символической альтернативы.

* * *

Выше уже отмечалось, что в <Фатальных стратегиях> (1983) понятию диалектического

становления Бодрийяр противопоставил понятие <экстаза> в том же смысле, хотя и в

менее терминологически ответственном контексте, оно появляется уже и в

<Символическом обмене...>, в связи с гиперреалистическим искусством: <вместо

объекта репрезентации - экстаз его отрицания и ритуального унич-тожения:

гиперреальность> (наст. изд., с. 147). Очевидна двусмыс-ленность данного

понятия, соответствующая двусмысленности <раз-решения>: <экстаз> выглядит как бы

успешной симуляцией символи-ческого акта, <ритуального уничтожения> объекта53.

Здесь уместно вспомнить еще один его смысловой аспект. Как известно, в

филосо-фии Мартина Хайдеггера <экстазами> называются формы темпораль-ности54 , и

Бодрийяр, конечно, знал и учитывал данное значение терми-на, так как в

<Символическом обмене...> он сам (наст. изд., с. 266) цитирует ту же работу

Хайдеггера и именно в связи с формами тем-поральности (историчностью). Однако в

его понимании <экстаза> именно что нет никакого временного смысла - речь идет о

располза-нии, самовыпячивании объекта (<выступании сущего из себя>, пользуясь

словами Хайдеггера), который переходит всякие границы,

52 Jean Baudrillard, La transparence du Mal, Galilée, 1990, p. 12.

53 Ср. еще одну формулировку: <Экстаз характеризует переход бессодер-жательной и

бесстрастной формы в чистое состояние, в чистую свою форму>. - Jean Baudrillard,

Amérique, p. 70.

54 <Мы именуем [...] феномены настающего, бывшести, актуальности эк-стазами

временности. Она не есть сперва некое сущее, только выступающее из себя, но ее

существо есть временение в единстве экстазов>. - Мартин Хайдег-гер, Бытие и

время, М., Ad marginem, 1997, с. 329.

38

не претерпевая принципиального сущностного превращения; это <пе-реход от роста к

разрастанию, от целеустремленности к гипертелии, от органического равновесия к

раковым метастазам>53.

Бодрийяр еще в <Системе вещей> отмечал сходный эффект на уровне обиходных

предметов:

Вещи как бы болеют раком: безудержное размножение в них внеструктурных

элементов, сообщающее вещи ее самоуверен-ность, - это ведь своего рода

опухоль56.

Метафора раковой опухоли, слепо и бессмысленно разрастаю-щейся субстанции

настойчиво повторяется в работах Бодрийяра 80-90-х годов, характеризуя все

новейшее состояние западной циви-лизации, которая от реализации некоторого

общего проекта (то есть от временной устремленности в будущее) перешла к

бесконечному и атемпоралъному, отвлеченному от времени человеческого опыта

дублированию своих <клеток>. Такова <фрактальная стадия ценнос-ти>57 , которую

Бодрийяр в 1990 году был вынужден добавить к трем первым стадиям, намеченным в

<Символическом обмене...>:

После природной стадии, рыночной стадии и структурной стадии наступила

фрактальная стадия ценности [...]. На этой фрактальной стадии больше нет

эквивалентности, ни природной, ни вообще никакой, есть только своего рода

эпидемия ценности, по-всеместные метастазы ценности, ее алеаторное

распространение и рассеяние58.

На прежних стадиях развития западного общества имелись не-которые специфические

субстанции, служившие всеообщим эквива-лентом остальных; такой субстанцией были,

Blog

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр род в 1929 г