Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Вид материала

Документы

Содержание Печаль восходит к глаголу *pekti (se), *pekc (se) Се воскресение Христово

Подобный материал:

• В. Н. Васечко, Курс лекций. 2000г, 1584.89kb.
• 17-18 апреля состоится московская ежегодная практическая конференция по соционике, 92.97kb.
• Опубликовано: Ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного, 49.14kb.
• Состоялась I ежегодная конференция «Слияния и Поглощения в банковской сфере», 38.65kb.
• Православное Нравственное Богословие Архимандрит Платон (Игумнов), 2833.58kb.
• Третья ежегодная межрегиональная научно-практическая конференция «Инфокоммуникационные, 360.21kb.
• Доказательства Божественности Иисуса Христа в полемике со "свидетелями Иеговы" Бегичев, 271.73kb.
• Сравнительное богословие, 6526.58kb.
• Сравнительное богословие, 6204.09kb.
• Сравнительное богословие, 7178.89kb.

Лексическое выражение концептов печаль и уныние (в православно-аскетическом понимании) в русском языке XI–XVII вв. Алексеев А. В. (ГПИ)

В древнерусском языке использовалось большое число существительных, обозначавших страсти. При выявлении слов, которые употреблялись в церков­ной литературе в специальных контекстах, связанных с православно-аскетиче­ском пониманием страсти, следует преимущественно рассматривать памятники XI–XIV вв. Более поздние произведения (XV–XVII вв.), отражающие указан­ную тематику, создавались под влиянием древнерусских церковно-литератур­ных традиций; в них воспроизводятся устойчивые контексты, содержащие лексемы, вошедшие в письменность в более ранний период.

Учение о страстях (греховных состояниях) души развивалось в аскетической православной традиции в рамках христианской антропологии. Основные труды в этой области были созданы в среде православного монашества в Византийской империи IV–VII вв.

Страстное состояние души — это нарушение исходной гармонии человеческого существа, оно знаменует собой отпадение от Бога. При этом дух человеческий теряет свое истинное назначение и, вместо того чтобы устанавливать пределы и направлять путь душе, сам оказывается в плену у материально-вещественных потребностей. Возникает разлад, и стремление к удовлетворению временных, земных (естественных, когда они ограничены) потребностей становится беспредельным.

В аскетической литературе выделяется восемь видов основных страстей, взаимосвязанных и овладевающих человеком друг за другом: чревоугодие, сла­дострастие, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордыня. Указанные страсти делятся на душевные и телесные, а также на принадлежащие к ярост­ной или к желательной части души. Уныние и печаль по своей сущности и дей­ствию на душу относятся к пассивным страстям. По словам преп. Исаака Си­рина, они, в отличие от всех остальных страстей, которые действуют «наступа­тельно» и «смело», лишь налагают тяжесть на душу.

«Печаль возникает вследствие неудовлетворенности страстных желаний, или удовлетворения их неполного, не доставляющего удовольствия»¹. Под стра­стными желаниями здесь понимаются вышедшие из-под контроля воли желания, связанные с земной, преходящей жизнью. Таким образом, то, что в православной аскетике называется страстью печали, — это тягостное душевное переживание, обусловленное чрезмерным беспокойством о земных благах. Именно необходимостью выражать такое специфическое понятие объясняется широкое распространение в церковных памятниках существительного печаль в значении ‘беспокойство, забота’. Если говорить точнее, то, что рассматрива­ется с современных позиций как ‘беспокойство, забота’, в церковных контек­стах — излишнее беспокойство о земных, преходящих вещах, ведущее к воз­никновению греховного состояния души: страсти печали. Такое расширенное значение мы для краткости будем определять как ‘страсть, подавленное со­стояние, вызванное мирскими заботами’.

Однако само по себе тягостное душевное переживание вовсе не греховно. Православные аскеты учат, что в случае с чувством печали мы имеем дело с искажением изначально спасительной человеческой способности. В здоровой душе печаль вызвана созерцанием грехов ближних, а также осознанием порочности собственного существования и скудности всей земной, материальной жизни. Подобная печаль усиливает стремление к Господу, служит стимулом постоянного духовного самосовершенствования. Именно такое понятие может выражать в ряде древнерусских контекстов слово печаль, употребляясь в значении ‘горестное чувство’.

Но если в центре человеческого бытия становится не Бог, а сам человек — в его страстном состоянии, с эгоистическими земными устремлениями — перспектива спасения исчезает, и печаль «по Богу» превращается в страсть. Различение двух видов печали является достаточно последовательным для аскетической литературы. Вот что говорит преп. Максим Исповедник: «Любящий Бога никого не опечаливает и сам не приводится кем-нибудь в состояние печали из-за преходящего. Скорбит и опечаливается он одной спасительной печалью, какой скорбел и опечаливал коринфян блаженный Павел».

Следует отметить, что оттенок значения ‘забота’ присутствовал у корня pek- еще в праславянском языке. Печаль восходит к глаголу *pekti (se), *pekc (se) и образовано при помощи суффикса el-ь. Отметим, что другое слово с тем же корнем: печа — сохранилось в русских диалектах, где обладает значением ‘забота’; ср. чеш. pece, польск. piecza в том же значении¹. Глагол печися ( *pekti se) имел в древнерусском языке как значение ‘печалиться’ (1), так и значение ‘заботиться’(2)². Ср.: 1) Онъ же дряхлъ бывъ о словеси, отиде пекыи ся, бh бо имhя притяжания многа. Марк. X, 22. Мстиславово евангелие. 2) Вышьнии граждяне... до избытъка череплють [воду из реки], а нижьними не пекуть ся. Изборник 1076 г., 183. Таким образом, печаль называет состояние того, кто скорбит, печалится, беспокоится. Можно предположить, что общеславянский корень *pek- соотносился при образном употреблении с обобщенным представлением о пассивной отрицательной эмоции. Позднее в различных славянских языках те или иные формы стали дифференцированно обозначать две разновидности подобного эмоционального состояния: рус., укр. печаль, болг. печал и др. — ‘горестное чувство’; чеш. peče, польск. piecza, рус. диал. печа — ‘беспокойство, забота’.

Всего у слова печаль было в древнерусский период семь значений, но здесь мы рассматриваем лишь основные: ‘горестное чувство’ и ‘беспокойство, забота’. Ср. употребление в летописях: 1) И сгорh цьркы та вся <...> и видhвъ печаль бывшюю мужем Ростовьскым оутhшя глаголя: Богъ да, Богъ взя. Лаврентьевская летопись, 146, 6715 г. 2) А о мостh печаль имhющоу, како Днhстръ переити. Ипатьевская летопись, 1229 г., 257 об.

В церковно-нравоучительной литературе указанные два значения конкретизировались как ‘«правильное» горестное чувство’ (1) и ‘страсть: подавленное состояние, вызванное мирскими заботами’ (2). Именно при употреблении во втором значении слово печаль становится выражением православно-аскетического понятия страсть печали. Ср.: 1) Тоже въ печали бысть въ велицh о томь, и съ сльзами моляше ся Богоу. Успенский сборник, 65 в. 2) Яко се... окъмь крадъмь, ли тъштеславиемь, ли печялию ли яростью... похоуляюште себе и исповhдаюште ся Б(ог)оу. Изборник 1076 г., 209. Ово бо намъ славолюбие съдhваеть, ово же печаль сътваряеть намъ страстьникомъ. Иде же печаль и тъщеславие, ни едино же бл(а)го обрящеть ся тоу. Синайский Патерик, 78 об. –79.

Отметим, что при реализации в церковных памятниках значения ‘страсть: подавленное состояние, вызванное мирскими заботами’ существительное печаль нередко употребляется в одном контексте с определениями (чаще согласованными) типа мирьскыи. Ср.: По острижени же матере своея и по отвьржении всякоя мирьскыя печали большими троуды паче наченъ подвизати ся на рьвение божие. Успенский сборник, 33 в. Чьто бо острhе жизньныихъ печалий, нача бо бhаста инъгда адамъ и евьга и не стыдя ся нача простости ю и невhгласьсвъмь жизни не бhаше оу нею хытростии сея жизни печалии, не помышляста како си быста покрыла тhлесьноую наготоу, не срамляста ся нищетою. Успенский сборник, 177 б. Да ниже вещи привязанъ боудеть оумъ его на печали земьныихъ вещии. Там же, 296 г.

Следует отметить, что в церковной письменности существует несколько типовых конструкций, в которых происходит диффузное совмещение значений ‘горестное чувство’ и ‘беспокойство, забота’: Николи же не отъчаи ся, нъ въ время крhпя ся вьсю печаль свою възвьрзи къ Богоу. Успенский сборник, 45 г. Совет «возложить свою печаль на Бога» по сути обобщает в понятии «печаль» все разновидности душевной угнетенности: скорбь, уныние, беспокойство, заботу.

В XV–XVI вв. значение ‘беспокойство, забота’ уже значительно реже соотносится с прежним представлением о «греховных, суетных заботах». Однако традиция прежнего употребления слова печаль остается весьма сильной. Ср. ‘беспокойство, забота’: Не малоу печаль имяше, пекыся присно о... градhхъ. Ж. Стеф. Перм. Епиф., 60, XV в. КДРС (картотека словаря XI–XVII вв.). Есть беда велика и страшна и мучение бесконечное, еже не пекутся, не имеют печали о домачных своих сиротах... Посл. Иос. Волоцк., 276 об., XVI в. КДРС. Ср. ‘страсть: подавленное состояние, вызванное мирскими заботами’: …Отрекошася единомыслиемъ всhх житейских печалей и своя стяжания и имhния убогым и нужным раздавше… Сочинения Максима Грека, 470, пер. пол. XVI в.

Уныние в аскетике — это страсть, близкая к печали, она имеет сходные формы проявления. Уныние, по мнению святых отцов, страшно для тех, кто пребывает в уединении; оно возникает вследствие праздности и непрерванных волей суетных сомнений. Уныние выражается в виде глубокой, безнадежной тоски, оно ведет к апатии и, в конечном счете, к духовной смерти человека. Таким образом, страсть уныния является развитием страсти печали: уже не так важно, вследствие чего возникает душевная угнетенность (как в случае с предыдущей страстью, печалью). Существенно то, что такая угнетенность полностью завладевает человеком. В конечном счете причиной уныния оказывается неверие и душевная слабость. Понятие уныние чаще всего обозначается в церковной литературе древнерусского периода существительным уныние. Ср.: И прибывъшее съвhсти нашеи от оуныния съгноушение отмывъше, свhтьлыи вьсечьстьныи д(ь)нь. Успенский сборник, 89 г. Что сътворю о(ть)че, да яко оудолhваеть ми сласть оуныния. Синайский Патерик, 113 об.

Уныние развивается в том случае, когда душа лишь пассивно противостоит всем прочим страстям, не занимается самосовершенствованием. И это состояние пассивности оказывается чрезвычайно опасным. Как учит преп. Иоанн Кассиан, «душа, уязвленная стрелою этой разорительной страсти, действительно засыпает для всякого стремления к добродетели и наблюдения за своими духовными чувствами». Уныние возникает на том этапе, когда другие, более яркие и более тесно связанные с телесными вожделениями страсти уже подавлены. Оно как бы занимает то пустое место, которое осталось после изгнания других страстей и которое подвижник не заполняет непрестанным трудом.

Для более полного выражения указанного понятия используется устойчивая пара уныние и лhность, где второй компонент указывает именно на отсутствие духовной активности, работы над собой. Ср.: Много же печалова о немь старьць сhдяше бо яко въ мнозh оунынии и лhности изиде отъ мира сего. Синайский Патерик, 30 об. Во многоплетенныя сети мирскиа, в мятеж, и уныние и леность, даже и до блуда еже есть ров погибельный. Ерм.-Ер. Слово к верным, 204, XVI в. Понеже им от того мног мятеж и свар и тяжа, и суды с мирскими бывают, и во уныние и в леность вложити их, даже и до блуда. Васс. Патр., 566, XVI в.

В праславянский период корень, от которого образовано существительное уныние, указывал на лишение сил и соотносился сразу с двумя сферами: духовной и физической. Существительное уныние является производным древнерусским словом: оно образовано от зафиксированного в письменности глагола уныти и входит в словообразовательную цепочку ныти — уныти — уныние. Одним из первоначальных значений общеславянского корня *ny-: nav- было ‘терять силы — лишать сил’, причем *ny- (ступень редукции) скорее обозначал именно состояние субъекта, а не каузативное действие. В древнерусской письменности, в памятниках, не ориентированных непосредственно на православно-аскетическую традицию, в частности, в летописях, существительное уныние в большинстве случаев обозначает ‘горестное чувство’ (сема ‘душевная слабость’ превращается в фоновую). Однако в тематически специализированных, церковно-нравоучительных контекстах уныние выражает значение ‘страсть: подавленное состояние, вызванное неверием' (примеры см. выше). В памятниках XV–XVI вв. данное значение проявляется лишь при использовании традиционной устойчивой пары синонимов уныние и леность (см. выше).

Понятие уныния как страсти могло также выражаться существительными грущение, туга, печаль, скорбь. Указанные слова развивали значение ‘страсть: подавленное состояние, вызванное неверием' на основе значения ‘горестное чувство’ в определенных жанрово-стилистических условиях, в произведениях морально-религиозного содержания. Ср.: Молитва и псалтыря есть цhлhние печали и гроущению. Псалтырь, 1296 г. ^Но моя безакония превъзмогаща, нынh разоумhх и знахъ, заблоудивъ оубо бых, оунився тугою. Ч. Николы IV, 45, XI в. Сп. XIV в. КДРС. Братъ дьрьжимъ печалию въпросии старьца глаголя: чьто сътворю, яко мысли моя прибывають, ми глаголюща: яко без оума ся еси отъворьглъ, сп(а)сти бо ся не имаши. Синайский Патерик, 157. Пища же неоудобь обрhтаема, въ скрьби же вои. Гр. Наз., 262, XI в.

Итак, возможность выражения в древнерусской письменности концептов печаль и уныние (в православно-аскетическом понимании) существовала в специальных контекстах церковных памятников. Существительное печаль в XI–XVII вв. могло обозначать ‘беспокойство, заботу’, существительные уныние, грущение, печаль, туга, скорбь — ‘утрату душевных сил’. Когда эти слова употреблялись в церковно-нравоучительных памятниках, в контекстах, ориентированных на православно-аскетическое учение, они становились именами страстей и углубляли свои значения, указывая соответственно на ‘страсть: подавленное состояние, вызванное мирскими заботами’ и ‘страсть: подавленное состояние, вызванное неверием'.


СЕМАНТИКА ЦЕРКОВНОСЛАВЯНИЗМОВ И МИРОВОЗРЕНИЕ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ. Иванова Т. А. (ПСТБИ, МПГУ)

Мировоззрение — это «совокупность принципов, взглядов и убеждений, определяющих отношение к действительности»¹, это «такой целостный взгляд на бытие, который включает в себя, по меньшей мере, следующие главнейшие характеристики: понимание самого бытия, что в первую очередь предполагает признание или отрицание существования Бога, понимание смысла жизни человека, принятие определенных критериев добра и зла»¹.

Рассматривая мировоззрение человека как языковой личности², мы обращаем внимание на то, как отношение человека к действительности отражается на созданных им текстах, какие языковые средства он использует в этих текстах, в частности, какова семантика церковнославянизмов в речи носителей современного русского языка.

В русский литературный язык из церковнославянского вошло значительное количество слов и устойчивых сочетаний. Среди них есть как активно употребляющиеся, так и устаревшие единицы, они относятся как к нейтральному, так и к книжному стилю. Кроме этого церковнославянизмы неоднородны и в семантическом плане. В их составе выделяются две противопоставленные друг другу группы слов:

1. церковнославянизмы с сохранившейся исходной семантикой;
   
2. семантически трансформированные церковнославянизмы.
   

Естественно, что славянизмы, семантика которых в русском языке не изменилась (например, влага, изречь, младенец, претвориться), будут употребляться в одних и тех же значениях, как православными, так и неправославными людьми. Иначе складывается судьба у семантически трансформированных славянизмов (СТС): в зависимости от мировоззрения говорящего (пишущего), они могут употребляться или только со значениями, присущими им в кодифицированном русском языке, или и с общепринятыми значениями и со значениями, характерными для церковнославянского языка.

Так, у глагола прозябнуть (прозябать) в современном русском языке развилось значение 'вести жалкую или бессодержательную жизнь', например: «Эти женщины не жили никогда, а прозябали только, кормились и хозяйничали» (Помяловский, Молотов). Исходное, церковнославянское значение этого слова — 'произрастать, производить' — отмечено как книжное и устаревшее в МАСе³, а в словаре Ожегова–Шведовой этого значения вообще нет, так как авторы словаря не включали в него «старые или устаревшие слова и значения, выпавшие из языка, практически не нужные с точки зрения современного языкового общения, понимания ближайшей исторической действительности или текстов классической литературы…»⁴ Однако в книге К. В. Мочульского «Достоевский. Жизнь и творчество», написанной в 1942 г., мы читаем: «Зерно, умершее в «мертвом доме», прозябло и принесло плод — гениальные романы-трагедии. Каторжный опыт писателя — его духовное богатство»⁵. Для Мочульского, «который, как верил митрополит Евлогий (Георгиевский), находился на пути к монашеству и даже епископству»⁶, глагол прозябнуть и его церковнославянское значение не «выпавшие из языка», потому что ему, конечно, была известна притча о сеятеле, в которой есть такие слова: «…другое же паде на земли блазе и прозябы, сотвори плоды сторицею» (Лк 8:8).

За 70 лет советской власти связь церковнославянского и русского языка в языковом сознании народа разрушилась. Мировоззрение у большей части людей стало каким угодно (атеистическим, материалистическим), только не православным. Для таких людей человек без гордости — не человек, а воскресают у них в первую очередь события прошедшего, мысли, чувства, переживания: «(Катя) вдруг почувствовала себя вдвойне счастливой: ее любимый был не обычный человек, нет, он суровый, гордый и чистый»; «Перед комдивом вдруг воскресли дни наступления, беспрестанные марши, короткие схватки» (Казакевич, Звезда).

Однако есть и те, у которых православное мировоззрение сохранилось (или сформировалось). Для православных важнее всего то, что «Господь воскрес, и в свете этого воскресения стала осмысленной и непостижимо великой крестная Голгофская Жертва Сына Божия»¹. Гордость же — грех. «Из примера св. царя пророка видно, что гордость и самонадеянность вреднее прелюбодейства и убийства. Последние привели пророка к смирению и покаянию, первые довели его до падения», — писал преп. Амвросий Оптинский².

В наше время исходные значения у СТС встречаются чаще всего в церковной литературе, потому что она предназначена в первую очередь для людей с православным мировоззрением и написана на языке Церкви, в котором у слов могут встречаться значения, непонятные неверующим, но хорошо известные большинству православных. Например, все образованные люди знают, что крестоносец — это 'участник крестового похода': «Война крестоносцев с Витовтом за Жмудь живо занимала умы людей в королевстве, и все напряженно следили за ее ходом» (Сенкевич, Крестоносцы)³. Как тогда понимать такую фразу: «…народ наш был необычайно терпелив и кроток… Крестоносец народ»⁴. Все станет на свои места, если понимать, что слово крестоносец имеет значение 'тот, кто терпеливо переносит посланный от Бога крест', написал митрополит Вениамин (Федченков).

Большое количество церковнославянизмов с исходными значениями можно найти в проповедях священнослужителей. Рассмотрим несколько примеров.

Прилагательное благоверный в современном русском языке выступает как шутливо-иронический эпитет одного из супругов: «Добрая, хотя строгая супруга уже обложила своего благоверного сеном и одеждой» (Горький, Ярмарка в Голтве). В церковнославянском языке это слово имеет значение 'исповедующий истинную веру, православный' и является постоянным эпитетом князей, царей, епископов. Священник Сергий Ганьковский употребляет это прилагательное именно с церковнославянским значением: «У родительской субботы есть и еще одно название: «Димитриевская»… Установление поминовения в эту субботу принадлежит святому благоверному великому князю Димитрию Донскому…»⁵.

С исходными значениями встречаются СТС восхищать и расслабленный в проповедях священника Дмитрия Дудко. Сравните: «Царство Божие не навязывается, ворота в Царство Божие узки, употребляющие усилия восхищают его»^6, и: «Горький уже писал «На дне» и был поглощен этой пьесой. Она сразу восхитила театр» (Немирович-Данченко, Из прошлого).

«Какие блага у расслабленного? 38 лет беспомощен! Казалось бы, какой несчастный человек, а в самом деле он счастливый»⁷ и: «Он лежал до самого утра почти без сна, весь расслабленный и обессиленный, точно избитый» (Медынский, Честь).

Употребление СТС с церковнославянскими значениями можно найти и в стихотворениях отца Дмитрия, например:

Се воскресение Христово,

Се торжество есть из торжеств.

От Иоанна было слово,

И Слово воплотилось днесь.

(«Торжествовать! Хотя так много…»)¹

Здесь