Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Вид материала

Содержание

Церковное пение
Святитель Игнатий Кавказский

Подобный материал:

1 ... 28 29 30 31 32 33 34 35 ... 38

ЦЕРКОВНОЕ ПЕНИЕ

Преподобный Варсонофий Оптинский и музыкальная культура. Иеромонах Лазарь (Гнатив)

(МДА)

Люди, одаренные по природе талантом, не понимают для чего им дан дар, и некому объяснить им это…

Святитель Игнатий Кавказский^¹

Великая благодать дается старцам — это дар рассуждения. Это есть наивеличайший дар, даваемый Богом человеку. У них, кроме физических очей, имеются очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая

Преподобный Варсонофий Оптинский^²

История Церкви Христовой, история монашества преисполнена многочисленными примерами подлинного православного подвижничества, являющего миру и доныне нетленную красоту евангельской истины. Тем не менее, новейшее время знает, пожалуй, немного примеров такого соприкосновения святости с миром, аскетической дисциплины духа с душевными стихиями, какое было явлено «внешним» (1 Тим 3:7) оптинскими старцами.

До революции 1917 г. в Российской империи насчитывалось более 1000 монастырей, около 100 тысяч храмов. Тем не менее, трудно с уверенностью сказать, было ли в России когда-либо за всю ее историю место, помимо Оптиной пустыни, где в такой степени общество людей приблизилось к идеалу христианских отношений, несмотря на испытания, скорби, ошибки, и где святое братство имело бы такое обширное освящающее влияние на свой народ.

Главной определяющей чертой подвижничества оптинских святых явилось их старческое служение^³. Оно и было той водой живой, ради которой к Оптиной, как к многоцелебному источнику, прибегали на протяжении столетия люди самых разных сословий: крестьяне и представители высших слоев общества, неграмотные мастеровые и высокообразованные писатели, философы, художники, государственные деятели, люди выдающегося ума и таланта. Никто из приходивших с искренним сердцем не оставался неуслышанным. Старцы находили подход к душе каждого посетителя, по мере необходимости говоря с ним на понятном ему языке подчас сложных, заимствованных из философии и наук, понятий. Все это делалось для «выпрямления» подавленной грехами души, которая узнавала в речениях старца голос Отчий и по слову Творца своего, возвещенного через его служителя-старца, обретала вновь здравие — нередко вместе со здравием и телесным. Таким образом, происходило удивительное и возможное только в Православии явление: по мере возрастания послушания старцу и любви к нему увеличивалась внутренняя свобода души, ощущавшей истинное слово Спасителя: «Аще убо Сын вы свободит, воистину свободни будете» (Ин 8:36).

Оптина пустынь была неразрывно связана с русской культурой XIX–начала XX вв. Ища разрешения душевных и житейских недоумений и распознав образ нетварного света в ликах оптинских святых, именно в эту тихую, ничем не примечательную ранее обитель приезжали многие представители русской культуры: Киреевские, Н. В. Гоголь, В. А. Жуковский, Ф. И. Тютчев, И. С. Тургенев, П. А. Вяземский, Ф. М. Достоевский, В. С. Соловьев, С. М. Соловьев, К. Н. Леонтьев (в монашестве Климент), С. А. Нилус, Е. А. Нилус, С. А. Есенин, В. В. Розанов, И. М. Концевич, Е. Ю. Концевич (в монашестве Нектария). Посещали обитель П. И. Чайковский и его брат М. И. Чайковский, Н. Г. Рубинштейн, Гончаровы (почти все родственники А. С. Пушкина по жене), граф Л. Н. Толстой, граф А. П. Толстой, великий князь Константин Константинович Романов (президент Императорской Академии Наук, религиозный философ, драматург, поэт), его дети — великие князья: Олег (поэт), Игорь, Иоанн, Константин (замученные большевиками в Алапаевске), великая княгиня Татиана (в монашестве Тамара), прмц. великая княгиня Елизавета и многие другие. Большинство из вышеназванных лиц не просто посещали монастырь, а были духовными чадами Оптинских старцев.

Ныне мы можем со всей определенностью говорить о том, что влияние Оптины не ограничено временем, как не ограничено временем евангельское благовестие, и наше знакомство с духовным наследием оптинских старцев — это вхождение в благодатный мир живого церковного Предания, возможность вновь и вновь соприкоснуться с опытом совершенной веры и истинного Богообщения, науки и вместе искусства из искусств, художества из художеств — внутреннего преображения личности, ведущего к обожению человеческой природы и евангельскому совершенству.

В ряду имен великих оптинских старцев имя преподобного Варсонофия (Плиханкова) занимает особое место. Оставив мир уже в немолодом возрасте по благословению старца Амвросия, бывший штабной офицер, полковник, проводивший в миру нравственную жизнь, пришел в Оптинский скит на Рождество Христово 1891 г. и стал послушником и духовным чадом старца Анатолия. Образованный, литературно одаренный, весь устремленный к Богу, он сразу начал подвижническую жизнь. Не будучи в келейниках у своего учителя, он, тем не менее, три года каждый вечер ходил к отцу Анатолию для долгих духовных бесед и обучения умной молитве, а после кончины своего старца почти целое десятилетие провел в затворе, занимаясь изучением святоотеческой литературы. Его духовное становление и восхождение — путь избранных, ибо довольно скоро он стал духовником братии, скитоначальником, и, наконец, духоносным старцем, одним из духовных светочей России в наиболее тяжелый предреволюционный период 1903–1913 гг. Дар пророчества, явленный схиархимандритом Варсонофием, соединился у него с даром глубочайшего разумения Священного Писания и Предания Православной Церкви. Слава о нем шла по всей России и, как в спасительную гавань стремились люди в благословенный Оптинский скит к преподобному Варсонофию «за исцелением не только телес, но и истерзанных, истомленных грехом душ, стремились за ответом на вопрос: как жить, чтобы спастись? Он видел человеческую душу; и по молитвам ему открывалось в человеке самое сокровенное, а это давало возможность воздвигать падших, направлять с ложного пути на истинный, исцелять болезни душевные и телесные, изгонять бесов»^¹. Сам изнемогающий от многочисленных мучительных недугов, он принимал всех без отказа, врачевал, наставлял, направляя на тесный и скорбный, но единственно спасительный путь. Но все это было потом, в период духовной зрелости и христоподражательного служения ближним даром старческого окормления. А до этого… Кадетский корпус, военная служба, блестящая карьера… Знакомство с лучшими произведениями художественной литературы^¹ и классического музыкального наследия, поэтические опыты, свидетельствующие о незаурядных художественных дарованиях^².

По воспоминаниям самого старца, в миру он «был большим любителем музыки и сам играл на фисгармонии»^³, считая при этом, что «рояль не может так передать глубину чувства»^⁴. Чтобы усовершенствоваться в игре, брал уроки у композитора В. Н. Пасхалова, ученика Н. Г. Рубинштейна^⁵. В своих музыкальных увлечениях отдавал предпочтение, по его словам, «серьезной музыке» — творчеству Бетховена, Шуберта^⁶, любил оперу ^⁷.

Что же касается собственно «музыкальной тематики» в духовном наследии преподобного Варсонофия, то ее условно можно разделить на несколько тематических разделов. Условно потому, что:

во-первых, сама форма повествования (а это чаще всего духовная беседа-размышление, охватывающее целый ряд вопросов духовной жизни) не предполагает строгого концептуального изложения материала, деление его на разграниченные по определенной тематике части;

во-вторых, стиль и характер поучений преподобного Варсонофия верен общей традиции учительства и просвещения оптинских старцев, следовавших завету Спасителя: «Будьте мудры как змии, и просты, как голуби» (Мф 10:16). Отсюда — безыскусность и непринужденность изложения, когда одна тема беседы вытекает из предыдущей, незаметно переплетаясь с другими и органически дополняя одна другую. Такой характер назиданий — это скорее веяние духа, нежели рационально продуманное изложение материала. В них — дух святоотеческого учения, ясные и самые необходимые поучения, и в то же время почти художественные словесные иллюстрации — примеры из собственной жизни, из прочитанного не только в духовных, но и в мирских книгах.

Анализ-оценка творчества некоторых композиторов

Рассуждения непосредственно на эту тему у преподобного Варсонофия встречаются довольно редко. Они лаконичны по содержанию и носят несколько отвлеченный характер. Так на вопрос «Отчего это сквозит такая грусть и неудовлетворенность в произведениях наших писателей и в сочинениях известных композиторов: Бетховена, Мендельсона?», старец отвечает: «Оттого, что живут они не той жизнью, которую предписывают Евангельские заповеди»^⁸. По мнению преподобного, в произведениях великих писателей и художников сквозит «тоска о потерянном блаженстве», «но нигде эта скорбь, родственная, впрочем, утешениям, не выражается так сильно, как в наших церковных песнопениях и молитвах»^⁹.

Использование примеров из области музыкальной культуры для духовно–нравственных наставлений, при осмыслении тех или иных явлений духовной жизни.

Здесь мы встречаемся с удивительной способностью и благодатным даром преподобного Варсонофия возводить ум и душу слушающих или читающих «горе», от земного к небесному, от душевного к духовному, от тварного к нетварному, от временного к вечному. Рассуждая, например, о композиторе В. А. Моцарте, он говорит: «Всем известен великий композитор Моцарт. Имя его стяжало бессмертие. Однажды один немец, тоже музыкант, пожелал увидеть Моцарта… и вдруг узнает печальную новость — Моцарт умер. Музыкант был в большом горе, но его успокаивали:

– Умер отец, зато жив сын…

– Ну хорошо, посмотрю на сына.

Ему сказали, где его можно увидеть: он служил в банке. Музыкант пришел к нему и нашел его сидящим за прилавком…

– Вы также любите музыку, как ваш отец? Наверное, уже написали какое-нибудь бессмертное произведение?

– Никакого, уверяю вас. Вот единственная музыка, которую я люблю, — и Моцарт-сын погремел червонцами, — всякую же другую музыку я терпеть не могу.

Разочарованный немец рассказал собравшимся товарищам о своем посещении Моцарта. Все задумались, а один из слушателей произнес: «Да, не в отца»… Печальная история!

Мы, пожалуй, склонны осудить Моцарта-сына, но посмотрите лучше на себя. Все мы дети Отца Небесного и должны были бы походить на Него. Что ж выходит на деле? И про нас можно сказать: «Не в Отца!»… Вот святые были в Отца. Они и называются преподобными, то есть в высшей степени уподобившимися Богу. А нам, грешным, хоть бы подобными-то быть, чтобы не лишиться Вечной Жизни»^¹.

Размышляя о тайнах Богообщения, условиях его осуществления, преподобный Варсонофий замечает: «Чтобы найти Его (Бога. — и. Л.), вступить в Богообщение, более глубокие натуры стремятся к уединению, бегут от людского шума и суеты. Ведь чтобы хорошо оценить произведение искусства, например, какую-нибудь музыкальную вещь, нужно углубиться в нее, сосредоточиться. Известно стихотворение молодого поэта и любителя музыки, обещавшего быть светилом по таланту, но рано умершего. В нем поэт высказывает мысль, что стук, аплодисменты, восклицания и прочее вовсе не есть признак хорошей оценки, а, наоборот, все это показывает недостаточное проникновение в художественную вещь, что человек, испытывающий высокое наслаждение, пребывает в молчании»^².

Задаваясь вопросом, почему грубеет сердце наше, почему овладевает человеком окамененное нечувствие, чтение Священного Писания и молитва становится обыденным занятием, лишенным подлинных духовных ощущений, старец вспоминает следующий случай: «Я знал одного юношу, который страстно любил музыку. Когда начинался концерт, он садился в отдалении, закрывал лицо руками и весь погружался в слушание любимой музыки, не желал видеть, ни слышать ничего постороннего. Но к Священному Писанию и молитве мы привыкаем, и они уже не действуют на нас…»^³.

Как видим, в этих поучениях Оптинского старца мы не обнаруживаем ни проповеднической патетики, ни морализаторства — все, напротив, простодушно, ласково, даже обыденно будто. Здесь мудрость не обнажена, но прикровенна и сообщается она только любящему познанию, которое неотъемлемо от веры.

Изречения старца, определяющие его отношение к искусству, художественному творчеству, музыкальной культуре.

Прежде всего, хотелось бы обратить внимание на одно очень важное, на наш взгляд, замечание преподобного, свидетельствующее о трезвости и реалистичности старческих наставлений, чуждых крайностей и неоправданного ригоризма. По его мнению, помимо сугубо духовного делания, «есть и земные радости, облагораживающие душу. Нет греха, например, наслаждаться красотами мира сего»^¹. В то же время, размышляя о том, почему некоторые подвижники отвращали от грешного мира свои взоры, преподобный Варсонофий поясняет: «Кто познал высшее блаженство, тот нечувствителен к земным утешениям. Но для сего познания надо иметь высокую душу»^².

Еще один существенный момент, имеющий место в оценке музыкального искусства преподобным Варсонофием Оптинским — это следование общей святоотеческой традиции, согласно которой, «душа человека, единая по природе, имеет две направленности, две обращенности: во-первых, силу души, устремленную к вечности и духовному миру, — называемую духом…; во-вторых, силы души, обращенные к земле, называемые, собственно душой»^³. К свойствам духа относится религиозное чувство, внутренний логос, способность к духовной любви и чувство истины. К свойствам души — логизирующий рассудок, способность к творчеству и образному мышлению, область эмоций, сила воли, область подсознательных врожденных инстинктов. Таким образом, область культуры, научного и художественного творчества — это область души. И что для нас здесь особенно важно: «Только через благодать, пребывающую в Церкви, силы духа пробуждаются и освобождаются от порабощения душе»^⁴.

Именно такое перерождение и пробуждение духовных сил испытал некогда и сам преподобный Варсонофий. В его воспоминаниях мы находим любопытный случай, приоткрывающий нам тайну этого перерождения, свидетельствующую об особом действии Промысла Божия и дивном попечении святых в житии оптинского старца. «Это было давно, когда я был еще Павлом Ивановичем. Однажды поехал я в театр. Шли в первый раз «Гугеноты». Сидел я с моим начальством. Поют на сцене любовные песни, а мне приходит на ум: «А что, если я сейчас умру, куда пойдет душа моя? Уж, конечно, не в рай. Но если не в рай, то куда же?» Страшно мне стало, уж и на сцену смотреть не хочется. А внутренний голос говорит: «Уйди отсюда!» Но как же уйти? Начальство сидит, неудобно. А внутренний голос все повторяет: «Уйди, уйди…» Я встал, тихо дошел до двери и вышел…

Очень мне захотелось узнать через несколько лет, кто помог мне уйти от «Гугенотов». Оказалось, что в первый раз «Гугеноты» шли 4 октября, когда празднуется память святителя Варсонофия. Понял я тогда, что этот святой убедил меня уйти из театра»^⁵.

В другом месте читаем: «Когда я был в миру, любил оперу. Хорошая, серьезная музыка доставляла мне удовольствие, и я всегда имел абонемент — кресло в партере. Впоследствии, когда я узнал другие, духовные, утешения, опера перестала меня интересовать. Когда в сердце закроется клапан для мирских наслаждений, тогда открывается другой клапан — для восприятия духовных. Но как стяжать это? Прежде всего миром и любовью к ближним…»^⁶.

В этом изречении преподобного хотелось бы обратить внимание на некоторые существенные моменты:

а) в свое время (будучи в миру) «хорошая серьезная музыка доставляла удовольствие» будущему старцу;

б) серьезную музыку он считает утешением, но не духовным, а душевным;

в) мирские наслаждения и духовные ощущения несовместимы, существует определенный порядок их восприятия: от душевного к духовному;

г) способность к духовному восприятию не является обыкновенной, естественной заданностью для «ветхого человека», ее необходимо стяжать путем мира и любви к ближнему.

Подобный ход мысли встречается в поучениях старца неоднократно. Например, в одной из бесед он описывает следующий случай:

«Иду как-то с концерта. Встречается мне знакомый и спрашивает:

– Откуда вы идете, и отчего вы такой радостный и торжественный?

– В концерте был. Что за чудная музыка! В какой восторг приводит она душу!

– Нет, есть иные высшие восторги, выше всяких восторгов от музыки. Сходили бы вот к такому-то, он вас введет в иную область, в область восторгов от молитвы.

И он не солгал… Вот и вы сейчас пойдете ко всенощной, помолитесь там, постарайтесь помолиться хорошенько, постарайтесь войти и углубиться в себя. Ведь в каждом из вас есть мир неизреченной красоты, в котором таится много чистых восторгов, неизглаголанных радостей. Войдите в себя — и они откроются вам»^¹.

Итак, область высших восторгов, неизглаголанных радостей — за пределами музыки и прочих мирских утешений. Это область молитвы и Богообщения. В то же время, по свидетельству преподобного, «в своем стремлении ко Граду Господню душа иной раз находит утешение в музыке»^². Это и не удивительно. Духовный опыт преподобного Варсонофия — живой тому пример. «Когда я жил еще в миру, — рассказывает старец, — то был однажды в одном аристократическом доме. Гостей было много. Разговоры шли скучнейшие: передавали новости, говорили о театре и т. п. …Один из гостей обратился к дочери хозяина с просьбой сыграть что-нибудь. Та согласилась, подошла к дивному концертному роялю и стала петь и играть: «По небу полуночи Ангел летел, и тихую песню он пел. И месяц, и звезды, и тучи толпой внимали той песне святой. Он пел о блаженстве безгрешных духов под кущами райских садов, о Боге великом он пел, и хвала его непритворна была», — пела девушка, и окружающая обстановка так соответствовала этой песне. Все это происходило на большой стеклянной террасе, была ночь, из окон был виден старый дворянский сад, освещенный серебряным светом луны… Я взглянул на лица слушателей и прочел на них сосредоточенное внимание и даже умиление, а один из гостей, закрыв лицо руками, плакал, как ребенок, — а я никогда не видел его плачущим. Но отчего же так тронуло всех это пение? Думаю, что произошло это оттого, что пение оторвало людей от земных житейских интересов и устремило мысль к Богу — источнику всех благ. Стихи эти написал Лермонтов, человек грешный, да и исполняла их не святая, но слова этого прекрасного стихотворения произвели сильное впечатление. Не тем ли более слова церковных песнопений (не только Евангелия), тропарей, канонов могут наполнить душу, не совсем еще погрязшую в житейском море, блаженством»^³.

Подвести вышесказанному можно словами свт. Феофана Затворника, обширную выписку из творений которого мы находим в келейных записках преп. Варсонофия. «Изящные произведения искусства услаждают не только красотой внешней формы, но особенно красотой внутреннего содержания, красотой умосозерцательной, идеальной. Откуда такие явления в душе? Это гости другой области, из области духа. Дух Бога ведущий естественно постигает красоту Божию и ею единою ищет насладиться… Красоту Божию созерцать, вкушать и ею наслаждаться есть потребность духа, есть его жизнь и жизнь райская. Получив ведение о ней через сочетание с духом, и душа увлекается вслед ей и, постигая ее своим душевным образом, то в радости бросается на то, что в ее круге представляется ей отражением ее (дилетанты), то сама придумывает и произносит вещи, в которых часть отразит ее, как она представилась (художники и артисты)…

Замечу, что из произведений искусства я отношу к сему классу только те, содержанием которых служит красота незримых божественных вещей, а не те, которые хотя и красивы, но представляют тот же обычно душевно-телесный быт или те же полезные вещи, которые составляют всегдашнюю обстановку того быта. Не красивости только ищет душа, духом водимая, но выражения в прекрасных формах невидимого прекрасного мира, куда манит ее своим воздействием дух»^¹.

В целом же, преп. Варсонофий полагает: «Некоторые говорят, что науки и искусство, особенно музыка, перерождают человека, доставляя ему высокое эстетическое наслаждение, но это неправда. Под влиянием искусства, музыки, пения человек действительно испытывает наслаждение, но оно бессильно переродить его»^². Отметим, однако, что в этих словах великого Оптинского старца, стяжавшего путем многолетней борьбы со страстями «ум Господень» (Рим 11:34), сокрыт отнюдь не пафос культуроборчества или полного отрицания музыкального искусства как такового. Преп. Варсонофий как никто другой знал и понимал, что далеко не все могут всецело посвятить себя Богу. Для таковых лучшие произведения искусства способны стать той спасительной нитью, которая поможет обрести некоторые ориентиры «в стремлении души к граду Господню». В этих словах — свидетельство Истины, напоминание людям творческой среды слов Христа Спасителя: «Без Мене не можете творити ничесоже» (Ин 15:5). В подтверждение вышесказанного преп. Варсонофий неоднократно упоминает о жизненной трагедии композитора Пасхалова.

Во время уроков по игре на фисгармонии, несмотря на то, что занятия шли успешно, будущий старец печалился, что Пасхалов совсем отошел от Церкви, и неоднократно вел с ним беседы следующего содержания:

«– Вот вы говорите, что искусство перерождает душу, а на деле выходит иначе. Вы пьете, знаете, что это худо, а бросить не можете — нет сил. Развелись с женой, не сохранили к ней верности, а Священное Писание говорит, что ни блудники, ни пьяницы Царствия Божия не наследуют.

Пасхалов задумался. По-видимому, беседа произвела на него сильное впечатление. Прошло три дня, и Пасхалов явился ко мне а тетрадью в руках.

– Разрешите мне сыграть мое последнее произведение, — сказал он, указывая на тетрадь.

– Пожалуйста, — отвечаю, — но отчего же последнее?

– Так я чувствую. Перелистывал я недавно книжку Полонского и остановился на стихотворении «Плохой мертвец», вот и решил в последний раз переложить его на музыку.

Никогда еще, ни раньше, ни позже, не слыхал я таких звуков, полных мощи и воодушевления.

– Больше заниматься музыкой не буду… Не хочу раздваиваться, чувствую, что вы правы, — произнес Пасхалов, несколько успокаиваясь, — помните рассказ про великого художника Ван Дейка? Когда он ушел в монастырь, то не захотел уже раздваиваться между любовью к Богу и художеством, а потому, несмотря на советы игумена, предложившего ему писать иконы, он бросил кисть и краски в протекающую около монастыря реку Тахо. Оставлю все и приду к вам за наставлениями.

– О нет, — воскликнул я, — я не могу вас учить, сходите лучше к профессору Казанской духовной академии отцу Антонию (который стал впоследствии петроградским митрополитом), он вас наставит. А главное, бросьте пить вино!

Пасхалов обещал. Прошло несколько дней. Вдруг приходит ко мне один знакомый, хорошо знавший Пасхалова.

– Я к вам с новостью, — начал он. — Пасхалов умер.

Затем он рассказал печальные подробности кончины знаменитого композитора.

Пасхалов исполнил свое слово, был у отца Антония, который, между прочим, советовал ему не бросать музыку, но заняться переложением церковных песнопений. Также взял с него обещание не пить. Дня три-четыре Пасхалов не пил, но на пятый день ушел из дома и вернулся поздно ночью. Горничная, которая отворила дверь, с ужасом увидела, что Пасхалова ведет какое-то «страшилище» с огромными сверкающими глазами… Пасхалов был совершенно пьян. На другое утро его нашли кончившим свою жизнь самоубийством. А одному из родственников композитора явился враг и с адским хохотом кричал: «А! Он спасаться захотел! Нет, я его задушу!» И действительно задушил.

Вся Казань сошлась на похороны знаменитого композитора… Я тоже был на похоронах и, идя за гробом, думал горестную думу: на что ему теперь это торжество, когда душа его погибла. Конечно, неизвестно, какова воля Божия, но да сохранит нас всех Господь от такой кончины»^¹.

Нельзя не услышать в этих заключительных словах великого оптинского старца, исполненных любви и сострадания, скорбь и боль Церкви о погибшей душе композитора.

В заключение хотелось бы привести слова преп. Варсонофия Оптинского, которые, пожалуй, как нельзя лучше могут подвести итог сказанному выше: «Для спасения жизни нужно петь Господу не голосом, а самой жизнью своей. В Священном Писании жизнь во Христе называется пением. «Крепость моя и пение мое Господь, и бысть ми во спасение»^² (Пс 117:14). «Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь» (Пс 145:2).

Blog

Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Содержание