Н. И. Фалеев Цели военного наказании Диссертация

Вид материала

Диссертация

Содержание § 14. Выводы.

Подобный материал:

• Становление теории авиации: эпистемологический анализ, 368.29kb.
• Диссертация на соискание учёной степени кандидата юридических наук, 1614.07kb.
• Портрет Дориана Грея»), А. Камю («Посторонний»), Р. Брэдбери («Наказание без преступления»)., 350.82kb.
• Свобода и несвобода в бытии, 2069.65kb.
• «военного коммунизма», 55.38kb.
• Институционализация террологии в россии как философско-эпистемологическая проблема, 773.75kb.
• Механизм уголовно-правового регулирования режима военного положения, 651.42kb.
• Парадигмы образования в социокультурном пространстве современного российского общества, 783.53kb.
• Государственное управление системой высшего военного образования в современной россии, 417.84kb.
• Роль Президента Российской Федерации в формировании системы государственного оборонного, 399.31kb.

§ 14. Выводы.

Длинный ряд попыток в науке уголовного права разрешить вопрос о целях наказания привел к созданию множества самых разнообразных теорий, имеющих в виду осветить вопрос с той или другой точки зрения.

Рассматривая каждую из этих попыток, легко видеть, что все они верны постольку, поскольку затрагивают одну сторону вопроса, но и постольку неверны, поскольку забывают об остальных. Наиболее удачно разрешает вопрос о целях карательной деятельности государства группа так называемых соединительных теорий.

В самом деле, теории, отрицающие в наказании какие бы то ни было цели, поставляемые ради будущего, признают цель в самом наказании и тем низводят карательную функцию государства на уровень механического, рефлективного акта, который имеет и должен иметь место всякий раз, как преступное деяние совершилось. Наказание - оборотная сторона преступления, один из его элементов. И чем ни оправдывалось бы наказание - идеей ли о Божеском возмездии, требованиями ли логической или нравственной необходимости, наказание останется бесформенным актом. Но в применении к воинскому наказанию говорить о возмездии не представляется возможным: воинское преступление, как уже указывалось выше, зачастую не только не противоречит Божественным или нравственным правилам, но непосредственно на них основывается и ради них совершается. За что же в таком случае государство стало бы наказывать лиц, не желающих идти в военную службу, браться за оружие во имя христианской идеи? Как могло бы государство наложить свою тяжелую, всесильную руку на человека, который, дабы уйти от службы помогать матери, братьям, сестрам, семье - умышленно изувечил бы себя?

Стоя на точке зрения теории Божеского или нравственного возмездия, наказание в этих случаях представлялось бы ничем не оправдываемой жестокостью, проявлением безнравственности, попранием Божеских законов и чувств гуманности и справедливости. Шталь требовал за убийство, как за уничтожение образа Божия, применения смертной казни. Но что же такое тогда война и усмирение неповинующихся посредством применения силы?

Столь же мало состоятельной оказывается и теория Канта, и учение о диалектическом возмездии. Идея талиона - "per idem punitur et idem" - или равноценности вреда и наказания не может иметь никакого применения в области военно-уголовного права, так как она повлекла бы за собой ряд нежелательных явлений для воинского правопорядка¹.

Кроме уже указанных оснований, препятствующих остановиться на теории диалектического возмездия, укажем, что идея о всеобщей воле дала возможность говорить о праве преступника на наказание; но едва ли кто в наше время решится утверждать серьезно о существовании этого права и тем более в области воинского наказания².

Таким образом, наибольшей жизнепригодностью отличаются теории "относительные", рассматривающие наказание с точки зрения его полезности, но повторяем, что признавать одну какую-либо из целей в качестве общей задачи карательной деятельности - нельзя.

Теория психического принуждения, основывающая цель наказания на одной лишь угрозе карательного закона, многое оставляет необъясненным. Понятно, что, устанавливая то или другое карательное определение, государство рассчитывает, что диспозитивная часть закона, указывающая вредное для общежития деяние, налагает на граждан определенного рода обязанность воздерживаться от этого деяния; но, чтобы дать прочность своему повелительному запрещению, необходима санкция. Эта последняя, разумеется, содержит и должна содержать угрозу; угроза обращается ко всем и указывает то зло, которое явится последствием правонарушения; отсюда следует, что угроза наказанием должна играть предупредительную роль. Но раз предупреждение не подействовало, чувственные побуждения одержали победу над страхом перед угрозой, преступление совершилось, неужели же от наказания нельзя уже требовать достижения каких-либо целей и успокоиться мыслью о бессилии угрозы? При таких условиях смысл карательной деятельности свелся бы, в сущности, к нулю.

Столько же, если не больше содержит в себе недостатков и теория устрашения, имеющая в виду подействовать на массу. Казалось бы, что воинские нарушения являются по своей природе именно такими, которые особенно настойчиво требуют примерности и устрашительного наказания не только по угрозе карательного закона, но и по самому исполнению. В самом деле, армия соединяет в себе множество людей самых разнообразных слоев общества, с различными оттенками воспитания, нравственного развития и условиями дослужебной жизни³. И вся эта разнородная масса, чтобы быть выполнительницей требований единой воли, должна быть сплочена в одно целое. Но вот совершается правонарушение, воинский порядок поколеблен, воинская дисциплина готова рухнуть. Правонарушение совершилось на глазах массы. Нужно устрашить ее, предупредить, дать пример. Для устрашения необходимы меры, уничтожающие любовь к нарушениям: смертная казнь, телесное наказание. Но на одних этих карах не держится ни одна система наказаний; существуют незначительные по интенсивности наказания, которые находят себе обширное применение, но признавать за ними значение устрашительных мер не приходится. Очевидно, одного устрашения еще недостаточно, но устрашение само по себе слишком заразительно: законодатель, желая предотвратить возможность совершения того или другого преступления и устанавливая строгую меру воинского наказания, мало-помалу приходил к убеждению, что принятая мера недостаточна, что для искоренения преступности данного рода требуется нечто большее, нечто выдающееся, пугающее воображение, и, увлекаясь, увеличивал силу уголовной репрессии, забывая, что устрашение - не единственная задача уголовной деятельности, что устрашать можно было не только третьих лиц, но и самого виновного и что, наконец, устрашать не всегда выгодно и целесообразно. И поневоле приходилось либо отказываться от нечеловеческих карательных мер, либо практиковать в самом широком объеме право помилования, отнимающее у наказания всю его устрашительность и карательный смысл.

Однако и в наше время нередко можно встретить утверждение, что целью карательной деятельности в армии должно быть исключительно устрашение исполнением наказания. Армия, особенно в условиях военного времени, не может поставить себе задачей исправлять или удалять виновных: первое - немыслимо в боевой обстановке, второе - нарушает экономию сил; а поэтому и карательные меры должны иметь в виду достигнуть цели предупреждения преступлений путем исполнения наказаний на глазах и при участии товарищей осужденного. С этой точкой зрения поневоле приходится считаться: ее господство в общественном мнении более чем осязательно.

Со своей стороны мы позволяем утверждать следующее. Принимая цель устрашения, является необходимым уничтожить все дисциплинарные взыскания и низшие исправительные наказания, лишенные свойств, необходимых для устрашения третьих лиц, а на останках их воздвигнуть новую систему наказаний, заимствовав ее из воинских артикулов конца XVII столетия, где идея устрашения царит в полном блеске. Но даже при торжестве этой идеи в законодательстве, практически она имела незначительное осуществление и в свое время. Ниже, при изложении истории развития идеи целесообразности воинского наказания, мы остановимся на этом вопросе подробнее, теперь же укажем, что в распоряжении карательной власти имеются другие средства, исполнение которых хотя и не устрашает, но применением которых достигаются известные утилитарные результаты. Поэтому и устрашение может иметь свое место, но не как общая цель наказания, а как одна из задач, поставленных как можно осмотрительнее. И пока не будет доказано, что в современных армиях, при сравнительно мягкой, карательной системе воинский правопорядок менее прочен, чем при существовании квалифицированных казней в начальную эпоху образования постоянных войск, до тех пор и цели устрашения мы будем отводить сравнительно ничтожное место и не выдвигать ее в качестве общей цели наказания.

Точно также нельзя вполне согласиться с односторонними теориями частного предупреждения и исправления. Первая из них придает слишком большое значение состоянию неправомерной воли, вторая ради своей исключительности отрицает все другие цели, свойственные воинскому наказанию. Наказание имеет в виду неправомерную волю преступника, но не исключительно, а постольку, поскольку она проявила себя в деянии. Но государству нельзя относиться безразлично к настроению воли и у других людей. Теория исправления, симпатичная по своей идее, не может иметь всеобъемлющего значения: армия, задаваясь исключительно этой целью, рискует слишком много, но ей также невыгодно и игнорировать эту цель, тем более что нарушители воинского правопорядка могут впоследствии в критические моменты государственной жизни, вернуться в ряды войск, неся с собой зародыши растлевающего влияния на массу и сохраняя в себе импульсы, не заглушенные исправлением. Отсюда следует, что мысль об исправлении военных преступников постольку необходима, поскольку возможна.

Итак, если ни одна из указанных целей не может служить в качестве общей цели военно-карательной деятельности, то естественно возникает вопрос: какую же общую цель преследует государство, наказывая нарушителей воинского правопорядка? Чтобы выяснить этот весьма существенный для нас вопрос, необходимо остановиться на рассмотрении его несколько подробнее.

Выше мы указывали, что обоснование военно-карательного права государства покоится на необходимости охраны воинского правопорядка. Следовательно, наказание является средством охраны его. В этом отношении военно-карательное право стоит не особняком; вместе с ним содействуют воинской правоохране другие средства, находящиеся в распоряжении государства: воинское образование и воспитание, военная этика, развитие воинской чести и чести корпоративной, военная полиция, администрация и т. п. Все эти средства, при своей важности для дела правоохраны, не входят в область военно-уголовного права, которое имеет дело исключительно с высшим из средств правоохраны - принуждением, наказанием - и явлениями, которые вызывают необходимость его применения.

Отсюда следует, что, несмотря на характер совершенного правонарушения и степень вредности его для государства и армии, несмотря на размер угрожаемого виновнику наказания и ценность его для правоохраны, каждое наказание - от смертной казни до незначительного замечания - имеют целью охрану воинского правопорядка. Для криминалиста безразлично в этом отношении, какое благо, чей интерес и по каким основаниям охраняются; для определения задачи военно-карательной деятельности достаточно указать, что нарушение таких благ наказуемо, а если наказуемо, то и запрещено, а запрещение под страхом наказания уже показывает, что наказание является средством охраны правопорядка от посягательств на него в форме указанных деяний. Вопрос же о том, какие деяния вредны для правопорядка и насколько они вредны, всецело лежит на законодателе, и если бы наказание угрожало совершителям совершенно безвредных или даже полезных для армии деяний, то и в таком случае, целью наказания оставалась бы охрана установленного правопорядка. Итак, следовательно, наказание охраняет правопорядок; в этом заключается самая общая цель карательной деятельности.

Но охрана правопорядка есть конечная и опосредованная цель наказания; ближайшие и непосредственные цели наказаний мыслятся и рассматриваются совершенно отдельно и независимо от общей цели. Эта последняя всегда неизменна, ее постоянство стоит вне всяких сомнений¹. Наоборот, непосредственные цели изменяются постоянно в зависимости от целого ряда условий: культурных, политических, а также и от индивидуальных свойств личности преступника, выразившихся в преступлении².

Вопрос о целях наказания в зависимости от смены культурных и политических условий существования армии мы разберем ниже в историческом очерке, рассмотрение же целей наказания в зависимости от индивидуальных свойств преступника составит предмет ближайшего изложения.

Итак, общая, конечная, опосредованная и неизменная цель воинского наказания - охрана воинского правопорядка. Отсюда вытекает, что отдельные конкретные наказания служат средством для достижения тех или других целей в интересах охраны правопорядка. Каковы эти цели, как и насколько они изменяются - вопросы внимательного рассмотрения. Чтобы разобраться в них необходимо постоянно иметь в виду различие между угрозой военно-уголовного закона и исполнением этой угрозы, а также между возможными нарушителями воинского правопорядка и лицами, нарушившими военно-уголовный закон

Военно-уголовный закон слагается из двух элементов - диспозиции и санкции. Первая из них определяет положительными чертами известное действие, санкция угрожает за совершение такового наказанием. Отсюда - запрещенность обусловливается наличием угрозы наказания. Итак, ближайшая цель угрозы - указание недозволенных деяний.

Законодатель в течение долгого исторического процесса пытливо приглядывался к жизни армии: где кончались требования службы и начинались обязанности гражданина, различить было трудно. И вот начинается еле заметная дифференциация уголовного права; постановления воинского характера выделяются в отдельную группу, для них создаются особые кодексы, военно-карательная деятельность обособляется. Круг деяний, вредных только для армии и только для воинского правопорядка, мало-помалу расширяется в зависимости от способа комплектования, организации, обучения армии и других условий; история военно-уголовного права показывает, что в более ранние эпохи существования армий всякое преступление солдата нарушало воинский правопорядок; поздние эпохи характеризуются не только выделением чисто воинских преступлений, но и созданием таких специальных нарушений, которые являются результатом усовершенствований армии. Поэтому, если сфера деяний, долженствующих быть запрещенными в армии, тесно соприкасается с деяниями преступными вообще, то на долю законодателя, при установлении круга воинских преступлений, приходится быть особенно прозорливым и действовать осторожно. Кроме того, если общее уголовное право предусматривает деяния, по преимуществу, противные требованиям нравственности, и только незначительное число действий, противных почему-либо установившемуся государственному режиму, то военно-уголовное право, наоборот, знает в большинстве только такие деяния, которые запрещаются ради условий существования армии. Отсюда следует, что требования воинского правопорядка, воинской нормы, создаются искусственным путем; они вытекают из задач, поставленных армии, из требований необходимости, пользы и целесообразности. Гражданин по преимуществу знает, чего нельзя делать и что запрещает уголовный закон; аналогия между нормами и божескими заповедями по своей мысли очень удачна, но она неприменима в условиях военного быта. Военнослужащего, только что принятого на службу, нужно научить требованиям специальной службы, указать на особенный характер воинских норм, иногда крайне противоречащих нормам общего права. Если правило, что незнанием закона отговариваться нельзя, приложимо к гражданину вполне, то к военнослужащему оно применимо с целым рядом оговорок: от вступившего на службу невозможно тотчас же


требовать и знания воинских законов¹; и, следовательно, чтобы охранить воинский правопорядок от нарушений, военно-уголовный закон должен в своей диспозиции указать военнослужащему вредные для правопорядка деяния; Мало того, условия военного быта заставляют так воспитать военнослужащего, чтобы воинские нормы и в особенности дисциплина стали его второй природой, дабы он был более способен к выполнению возлагаемых на него чисто воинских задач.

Все это приводит к заключению, что указать на запрещенность деяния есть ближайшая цель военно-уголовного закона. Но, чтобы придать этому указанию известное значение и силу, мало одного указания: необходима угроза наказанием. Таким образом, диспозитивная часть военно-уголовного закона устанавливает норму, санкция утверждаете ее.

Но и этого еще недостаточно. Санкция, сама по себе взятая, указывает на степень вредности данного преступного деяния. Чтобы измерить опасность того или другого нарушения, достаточно взглянуть на наказание, которое и будет служить масштабом для оценки вредности деяния для правопорядка.

Таким образом, угрожая за определенное деяние известным наказанием, государство имеет целью охрану воинского правопорядка путем предупреждения. Это последнее направляется ко всем лицам, находящимся в государстве. Сила угрозы - исключительно предупредительная. Как говорит Hrehorovicz, уголовный закон отмечает противоправность деяния и тем налагает на всех обязанность воздерживаться от содеяния такового; вместе с этим, устанавливая определенную меру наказания, он указывает на степень вредности или опасности деяния. B отношении возможного нарушителя угроза действует путем психического принуждения, в отношении других лиц она дает известную уверенность в обеспечении правопорядка¹.

Какие побуждения у военнослужащего вызывает эта угроза? С этой точки зрения уголовное право может интересовать только страх грядущего наказания и сознание его неизбежности: первое способно заставить возможного нарушителя удержаться от преступления именно потому, что угроза закона содержит слишком серьезное лишение; это противопобуждение - живой факт; совершение преступления вовсе не противоречит ему, а только доказывает, что в данном случае имелись другие привходящие обстоятельства, одержавшие победу над страхом наказания. Вопрос о том, содержит ли угроза в себе порицание (Missbilligung²) известного действия, должен быть разрешен отрицательно, если видеть основу этого порицания в требованиях нравственности; порицание военно-уголовного закона не может идти дальше указания несоответствия данного действия с долгом военнослужащего, как такового, с его этическими основами призвания. Но, если даже это порицание и может оказывать задерживающее действие, то значительно более слабое, нежели страх наказания.

Вместе с этим немаловажным значением используется и сознание неизбежности наказания. Знание запрещенности деяния и размера наказания при сознании возможности избежать грядущего лишения может свести угрозу закона на степень платонической угрозы, не способной к реальному осуществлению в более или менее отдаленном будущем. На помощь этому является страх, родившийся на почве убеждения в существовании процессуальной деятельности, могущей указать как виновника, так и необходимость применения к нему санкции военно-уголовного закона. Поэтому сознание неминуемого наказания должно быть поставлено рядом со страхом самого лишения. Итак, военно-уголовный закон обращается ко всем лицам государства и под угрозой наказания запрещает известные действия; задачей этого акта карательной власти является общее предупреждение.

Но если цель общего предупреждения не достигнута, угроза уголовного закона оказывается бессильной, военнослужащий совершает преступление, какова же дальнейшая цель военно-карательной деятельности? Охрана воинского правопорядка путем применения к виновному наказания, или, как говорит Лист, защита этого правопорядка посредством репрессий преступления в лице его автора³. Понятно, что и в этой стадии карательная деятельность не может быть рефлективной и должна стремиться к достижению известных целей.

Чтобы выяснить эти цели, необходимо заметить, что совершившееся преступление, как причина, имеет свои следствия. Следствия эти выходят далеко за пределы психического состояния виновного, а потому и следует различать следствия объективные и субъективные.

Воинский правопорядок, безусловно, страдает от всякого правонарушения, как бы незначительно оно ни было; это правонарушение показывает, что военнослужащий, преступивший норму военно-уголовного закона, стал опасным для армии, как конкретный нарушитель, но вместе с тем он поколебал и этот правопорядок, и уважение к нему со стороны других военнослужащих. Государство, осуществляя свою карательную угрозу, не может не считаться со всеми этими данными, оно должно быть заинтересовано ими постольку, поскольку оно заинтересовано в неприкосновенности воинского правопорядка.

Объективным последствием воинского преступления является сознание у военнослужащих нарушения правопорядка. Это, в свою очередь, может привести к колебанию и нарушению у них правомерного состояния воли; неуважение к закону может вызвать и развить подражательность. В качестве воздерживающего элемента, государство, с одной стороны, продолжает настаивать на запрещенности деяния, указывая на угрозу карательного закона, оно осуществляет цель общего предупреждения; с другой - путем исполнения наказания над преступником оно констатирует неизбежность самого наказания; таким образом, в отношении третьих лиц наказание стремится к цели общего предупреждения.

Но исполнение воинского наказания исчерпывать целью общего предупреждения нельзя: этот факт свидетельствует собой нечто большее: государство, осуществляя свою карательную угрозу и указывая на необходимость подчинения закону, тем самым защищает воинский правопорядок. Например, исполняя наказание над военнослужащим, оскорбившим своего начальника, государство вступается только за интересы воинского правопорядка и вместе с тем авторитетно утверждает, что потерпевшего нет, а есть только нарушитель правопорядка, отвечающий за свое нарушение; таким образом, воинский правопорядок получает новое осязательное подтверждение и постановления уголовного кодекса приобретают действительное значение. Такова "борьба правопорядка" с объективными последствиями преступления.

"Сама цель охраны правового порядка наказанием", говорит профессор Таганцев¹, - "в ее практическом осуществлении, представляется сложной и видоизменяющейся, а потому и несостоятельными оказались попытки объяснить все виды наказуемости какой-либо одной исключительной целью²". И как бы ни был прочен воинский правопорядок, как бы сильны ни были меры воздействия, но если государство при осуществлении карательной деятельности не интересуется субъективными последствиями преступления, акт наказания приобретает односторонний характер. Считаться с неправомерным состоянием воли у преступника, воли, обнаружившей себя в преступном действии, приходится по необходимости. Воздействовать на преступника самим наказанием, установить такую карательную меру, которая может служить этой цели воздействия, представляется состоятельным. Поэтому при выборе воинских карательных мер нельзя забывать и волю преступника.

Обращаясь к рассмотрению тех целей, которые достигаются самим фактом исполнения наказания и в отношении субъективных последствий преступления, нам необходимо остановиться на классификации преступников - нарушителей воинского правопорядка. Классификация эта, с одной стороны, поможет выяснить очень многое в вопросе о содержании военно-карательной деятельности, с другой - она укажет, поскольку и в каком отношении изменяются цели отдельных карательных средств в применении к военнослужащему.

Классифицировать военных преступников по тем группам, которые уже выставлены представителями литературы уголовного права¹ не представляется возможным, так как субъективные условия совершения воинских преступлений носят своеобразные черты. Поэтому мы попытаемся дать несколько иную классификацию, для чего нам необходимо обратиться к самим условиям или факторам преступности этого рода.

1. Среди нарушителей воинского правопорядка особенное внимание обращают на себя те лица, которые совершают преступления - обычно нарушение чиноподчиненности или чинопочитания - в состоянии опьянения. Это зачастую вполне исправные солдаты, внимательные ко всем мелочам своих специальных обязанностей, которые под влиянием выпитого, теряют все способности к самоопределению. Начинаясь с дисциплинарного проступка или пьянства, дальнейшее поведение виновного, под влиянием тех или иных внешних обстоятельств, обостряется, пьяный буйствует, совершает насилие, оскорбляет начальников, сопротивляется приказаниям. С точки зрения общего уголовного права, такое состояние виновного исключает у него сознание значения и свойства совершаемого и руководство своими действиями и требует осуществления терапевтической или предупредительной деятельности; с точки же зрения современного военно-уголовного права, совершение воинского преступления в состоянии опьянения влечет к виновному применение наказания². Разумеется, в условиях организации и задач армии имеются основания для этого, и пьяный нарушитель подчиненности может вызвать и развить подражательность; оставить его безнаказанным опасно для правопорядка; поэтому к нарушителю должно быть применено наказание.

С другой стороны, современные военно-уголовные кодексы знают длинный ряд преступных деяний, совершаемых "по трусости". Это понятие само по себе уже указывает, что виновный нарушает правопорядок под влиянием таких причин, которые не допускают и мысли о способности к самоопределению, совершенно исключают таковую. Но современное военно-уголовное право не интересуется этими причинами, и виновный наказывается³.

2. Наконец, есть и такие нарушители воинского правопорядка, которые совершают свои действия под влиянием религиозных или нравственных мотивов: отказываются от службы, не берут в руки оружия⁴ и т.п. Эти нарушители, по терминологии общего права, могут быть названы "профессиональными" и "неисправимыми" преступниками; они отличаются необыкновенным фанатизмом, и борьба с ними посредством наказания никогда не может привести к более или менее удовлетворительным результатам¹, в то же время оставление их безнаказанными легко повлечет за собой невыгодные последствия для воинского правопорядка, способные совершенно разрушить таковой в будущем.

3. В третью группу должны быть включены такие лица, которые совершают преступные деяния под влиянием случайных побуждений: порыв может явиться или внезапно, в момент сильного психического подъема, вследствие раздражения, легкомыслия, увлечения, страсти, ожидания опасности² и т. п., или деятель нарушает правопорядок хладнокровно, рассчитано, с уверенностью в успехе. Эта группа наиболее обширная; в нее войдет большинство военных преступников, которые совершают правонарушение или неожиданно для самих себя, или, имея полную способность противостоять противоправным побуждениям, но, не желая противиться им в данный момент или в данной обстановке.

4. Наконец, последнюю группу преступников составляют такие военнослужащие, которые вообще не имеют мотивов противиться преступным побуждениям; воля последних стоит в постоянном противоречии с правопорядком; они скрывают в себе, так сказать, потенциальную преступность, обнаруживающую себя в действии в ближайший представляющийся к тому момент. Среди этой последней группы можно различать лиц, способных к восприятию и усвоению извне достаточных мотивов для изменения направления своей воли, или неспособных к этому, непримиримых, отсюда различение исправимых и неисправимых преступников.

Таким образом, военные преступники должны быть разделены на четыре группы: деятельность первой из них определяется органическими влияниями - прирожденными или приобретенными, вторая группа действует по убеждению, третья группа - преступники случайные и четвертая - преступники со склонностями к преступлению; последняя группа может заключать исправимых и неисправимых преступников.

Установив в общих чертах классификацию преступников, является возможность отметить и ближайшие цели военно-карательной деятельности.

Что касается первой группы преступников, совершающих преступления под влиянием алкоголя, то едва ли можно присваивать в этом отношении карательной деятельности выдающееся значение. Преимущественное, но не исключительное значение должно быть сообщено лечению преступников; с точки же зрения наказания совершенно достаточно, если оно будет способно сделать их безвредными для воинского правопорядка, т.е. если будет преследовать цель удаления. Другое дело, какими конкретными средствами эта цель будет достигнута; но для цели охраны правопорядка удаление этих преступников является необходимостью. Наоборот, для тех лиц, которые совершают преступление, благодаря прирожденным органическим влияниям, наказание должно являться средством устрашения, чтобы последнее могло быть достаточным мотивом воздержания.

К преступникам, действующим вследствие убеждения, наказание должно применяться на тех же условиях, как и к преступникам, совершающим нарушения благодаря приобретенным органическим влияниям, т. е. преследовать цель соделания их безвредными для правопорядка.

Относительно лиц третьей и четвертой категории наказанием должны преследоваться цели устрашения, исправления и удаления.

Устрашение исполнением наказания в отношении самого преступника имеет следующее содержание: отбывая наказание и сталкиваясь реальным образом с лишениями при наказании, деятель, во избежание нового такого же или большего лишения, воздерживается от преступлений или усиливает тем другие мотивы для воздержания. В отношении преступников случайных наказание должно быть таким именно лишением, которое возбудило бы у деятеля достаточно сильный мотив, и все содержание последнего, поэтому должно исчерпываться страхом невыгодных последствий.

По отношению к лицам, склонным к преступности, наказание должно преследовать цели исправления, хотя это и не исключает возможности стремиться к устрашению. По идее, исправление, если только оно возможно, может служить наилучшим орудием в борьбе с преступлением. Но увлекаться этой идеей нельзя. Исправление, которое может быть достигнуто воинским наказанием, с одной стороны, не есть нравственное перерождение преступника: достаточно воздействовать на виновного в смысле приучения его к требованиям военной службы, воплотить в него нормы военного права, обуздать его противоправные инстинкты и приспособить его к выполнению специальных обязанностей, налагаемых военной службой. С другой стороны, так как исправление виновного требует и времени и средств, то, естественно, в условиях военного времени эта цель получает меньшее значение: в виду практических удобств наказание будет удовлетворять задаче правоохраны, если будет преследовать цель устрашения, но не исключительно и не в отношении третьих лиц, а среди других целей и в отношении виновного.

Однако при известных условиях цель наказания в отношении случайных преступников изменяется. В самом деле, раз военнослужащий, пользующийся известными правомочиями в сфере иерархических или служебных отношений и обязанный сообразовать отправление этих функций с задачами существования армии, злоупотребляет вверенной ему властью, правами, преимуществами, то у государства естественно возникает недоверие к дальнейшему осуществлению виновным дарованных ему прав. На почве этого недоверия рождается другая цель - удаление нарушителя от занимаемой им должности, или точнее отнятие у него возможности повторения таких злоупотреблений путем лишения правомочий.

Эту же цель преследует государство и в тех случаях, когда имеются в наличии рецидивы воинского преступления. Здесь государство поступает с преступниками, как с неисправимыми. Повторение свидетельствует, что наказания, применявшиеся ранее к виновному, не привели ни к чему, оказались бессильными бороться с преступными побуждениями лица; военнослужащий, совершающий сознательно и неоднократно посягательства против воинского правопорядка, ясно доказывает свою непригодность к службе, к подчинению нормам военного права. Применять к нему прежние меры воздействия, значит нарушать экономию карательных средств; остается одно - удалить рецидивиста из армии и тем самым косвенно достигнуть другой цели - устранить "могущественную силу примера, играющую значительную роль во всей индивидуальной и общественной жизни человека и с поразительной силой проявляющуюся в области преступного¹".

Итак, подводя итоги всему вышесказанному, мы видим, что, осуществляя свою военно-карательную деятельность, государство действует не рефлексивно, а ради достижения известных утилитарных целей. Самая общая цель воинского наказания - охрана воинского правопорядка, которая и должна быть достигаема различными средствами - конкретными наказаниями, действующими путем общего предупреждения, устранения, исправления или удаления².