Функционирование библейских эпиграфов в художественной структуре романов л. Н. Толстого («анна каренина», «воскресение») и ф. М. Достоевского («братья карамазовы»)

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

ГЛАВА II

ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ЕВАНГЕЛЬСКИХ ЭПИГРАФОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ

СИСТЕМЕ РОМАНА Л. Н. ТОЛСТОГО "ВОСКРЕСЕНИЕ"

Начиная с "Анны Карениной", одним из способов выражения авторской точки зрения в произведениях Толстого стали эпиграфы из Библии. В эпиграфы к народным рассказам 80-х годов, построенные на цитатах из Евангелия: "Чем люди живы", "Упустишь огонь - не потушишь", "Два старика", "Свечка", "Три старца", "Кающийся грешник", "Крестник" - Л. Н. Толстой вложил свои мысли о любви людей друг к другу и, следовательно, к Богу, о всепрощении, о непротивлении злу насилием, о самоусовершенствовании. В рассказах настойчиво выражается мысль о том, что добро не только справедливее, но и выгоднее зла, что жадность и вражда отвратительны, а помощь другому в беде прекрасна и необходима, что любовные отношения между людьми должны быть нормой человеческой нравственности.

В этих рассказах Толстой воплотил патриархально-крестьянскую мечту о справедливом строе, а пути его достижения он видел в личном самоусовершенствовании каждого отдельного человека. Если люди будут выполнять заповеди Христа, то обретут царство Божие не на небесах, а на земле, в своей душе. Поэтому Толстой показал, как простые крестьяне могут жить и живут по-христиански, по-божески, не обижая друг друга, помогая несчастному, отказываясь от денег, от вражды, от войн, все добывая своим тяжелым трудом.

Эти религиозно-нравственные взгляды Толстой воплотил в народных рассказах, написанных в жанре притч, которые своей краткостью, простотой сюжета, экономией изобразительных средств, формой рассказа напоминают евангельские притчи.

В 80-е годы Толстой написал незавершенный отрывок "Труждающиеся и обремененные", где изложил свои религиозно-нравственные взгляды в евангельском эпиграфе "Возьмите иго мое на себе и научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Матвея 11 ч. 29 ст."⁸⁷

И в романе "Воскресение" евангельские эпиграфы служат средством выражения авторской точки зрения. В них он предлагает, как некий моральный императив, тезис о всепрощении людей: "Матф. Гл. ХVШ. Ст. 21. Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? 22. Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до семижды семидесяти раз"; говорит о неправомочности любого другого суда, кроме Божьего, так как все люди грешны: "Матф. Гл. VП. Ст. 3. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?"; "Иоанн. Гл. VШ. Ст. 7. ... кто из вас без греха, первый брось на нее камень"; и предлагает программу исправления грехов и достижения идеала Христа путем личного самоусовершенствования: "Лука. Гл. VI. Ст. 40. Ученик не бывает выше своего учителя; но и усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его" (Т. 13. С. 7).

Таким образом, в эпиграфах выражена нравственно-философская проблематика романа (борьба добра и зла, определение смысла жизни для каждого человека, вопрос о греховности людей, отношение к грешникам и пути достижения гармоничной, справедливой жизни на земле), в них ставятся социальные вопросы (проблема законности человеческого суда и виновности судей и подсудимых), эпиграфы являются способом организации композиции романа (финал "Воскресения", построенный на цитатах из Евангелия, перекликается с эпиграфами и подводит итог нравственно-философским размышлениям Нехлюдова, которые начинаются с первых страниц романа). Нам представляется, что построение романа "Воскресение" подчиняется попытке Толстого выразить свои мысли о путях дальнейшего развития России (социальный аспект), определить для себя и своего героя смысл жизни (философский план) и раскрыть свои нравственные принципы, основанные на христианских заповедях, в характерах и судьбах героев романа (моральная, этическая проблематика). Этим же целям служат в произведении и евангельские эпиграфы, связанные с синтетическим жанром романа - нравственно-философским и социально-психологическим.

В романе Л. Н. Толстого "Воскресение" происходит три суда: официальный (вначале окружной, а затем сенатский) над Катюшей Масловой; осуждение Нехлюдовым окружающей его действительности; суд собственной совести, которому подвергается герой Толстого. Первые два суда, раскрывая социальную проблематику романа, являются подтверждением евангельских изречений, изложенных в эпиграфе к "Воскресению", о неправомочности людского суда, так как все люди грешны, и судьи, может быть, более виноваты, чем их подсудимые. Третий же суд отражает нравственно-философский план романа и перекликается с мыслью евангельского эпиграфа и финала о нравственном самоусовершенствовании каждого отдельного человека как о единственно возможном пути исправления человеческих пороков. Обратимся вначале к третьему суду (т. е. суду над самим собой), так как социальная картина жизни дана глазами "прозревшего" Нехлюдова.

Духовное прозрение Дмитрия Нехлюдова наступает после встречи на судебном заседании с Катюшей Масловой, которую он ради собственного удовольствия соблазнил в доме тетушек двенадцать лет назад, а потом бросил. Эта встреча пробудила в Нехлюдове дотоле дремавшее чувство виновности в совершенном грехе, и он признал всю бессердечность, жестокость, подлость своего поступка по отношению к Катюше: "Он чувствовал себя в положении того щенка, который дурно вел себя в комнатах и которого хозяин, взяв за шиворот, тычет носом в ту гадость, которую он сделал. Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше от последствий своего дела и забыть о них; но неумолимый хозяин не отпускает его. Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но все еще не понимал значения того, что он сделал, не признавал самого хозяина. Ему все не хотелось верить в то, что то, что было перед ним, было его дело. Но неумолимая невидимая рука держала его, и он предчувствовал уже, что он не отвертится" (Т. 13. С. 90-91). Таким приземленным, сниженным сравнением с щенком Толстой изображает слепоту и нравственную беспомощность Нехлюдова до его "прозрения", когда он не хотел признавать власти хозяина, т. е. Бога, над своей жизнью и не выполнял заповеди христианства. Но теперь он понимает, что должен ответить за последствия своего поступка перед Богом, а так как Бог, по Толстому, находится и в душе самого человека (вспомним его философский трактат "Царство Божие внутри вас"), то Нехлюдова стали мучить угрызения совести: "А между тем в глубине своей души он уже чувствовал всю жестокость, подлость, низость, не только этого своего поступка, но всей своей праздной, развратной, жестокой и самодовольной жизни, и та страшная завеса, которая каким-то чудом все это время, все эти двенадцать лет скрывала от него и это преступление, и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже заглядывал за нее" (Т. 13. С. 91).

После судебного заседания Нехлюдов подвергает себя самому строгому суду собственной совести, так как он осознал огромную пропасть между требованиями нравственности и той жизнью, которую он вел, и принял решение жить только по правде, говорить только правду и совершать только добродетельные поступки, а в прошлых грехах покаяться, замолить их прощением и искупить добрыми делами. С этой молитвой он обратился к Богу: "Господи, помоги мне, научи меня, прииди и вселися в меня и очисти меня от всякия скверны!

Он молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между тем то, о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал все могущество добра. Все, все самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать" (Т. 13. С. 119). Следовательно, духовное перерождение Нехлюдова начинается в результате осознания им греховности своих поступков. Искренняя молитва героя, обращенная к Богу, находящемуся в его душе, делает его лучше, чище, добрее, дает возможность начать новую жизнь, движимую идеалами добра, всепрощения и бескорыстной любви к людям, которая поможет ему понять и обрести смысл и цель его существования.

Ведь Нехлюдов чувствовал счастье и жил всей полнотой жизни именно тогда, когда его чувство к Катюше было чистым и свободным от эгоистических, животных интересов. "Тогда он был честный, самоотверженный юноша, готовый отдать себя на всякое доброе дело... Тогда мир божий представлялся ему тайной, которую он радостно и восторженно старался разгадывать... Тогда женщина представлялась таинственным и прелестным... существом..." (Т. 13. С. 57). Но за три года военной службы Нехлюдов изменился, потому что он стал жить, как все. Животное начало его натуры победило духовное "я", и он стал получать одобрение тех людей, раньше осуждавших его за поступки, которые он совершал, руководствуясь внутренним голосом своей совести. "Сначала Нехлюдов боролся, но бороться было слишком трудно, потому что все то, что он, веря себе, считал хорошим, считалось дурным другими и, наоборот, все, что, веря себе, он считал дурным, считалось хорошим всеми окружающими его. И кончилось тем, что Нехлюдов сдался, перестал верить себе и поверил другим" (Т. 13. С. 59).

Та жизнь, которую стал вести Дмитрий Иванович и которую вело все светское общество, признавалась всеми как правильная и единственно возможная, на самом же деле она была глубоко безнравственной и порочной, развращающей человека и превращающей его в животное, которое ищет блага только себе и готово пожертвовать для этого благом всего мира. "В этот период его сумасшествия эгоизма, вызванного в нем петербургской и военной жизнью, этот животный человек властвовал в нем и совершенно задавил духовного человека. Но, увидав Катюшу (во второй приезд к тетушкам спустя три года после первого их посещения - Д. Ш.) и вновь почувствовав то, что он испытывал к ней тогда, духовный человек поднял голову и стал заявлять свои права" (Т. 13. С. 63). Следовательно, чистая, светлая любовь к Катюше, осознаваемая Нехлюдовым как бескорыстная любовь ко всему миру, пробуждает в нем духовного человека, который ищет себе блага только такого, которое было бы благом для всех других людей, т. е. поступки которого не могут причинить никому зла. Этот духовный человек, по мысли Толстого, является порождением Бога, так как выполняет его завет: "... как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки"⁸⁸. Таким образом, по Толстому, человек может достичь идеала гармоничной, справедливой жизни, если будет прислушиваться к голосу собственной совести, соблюдать заповеди Бога. Эту мысль Толстой реализует в художественном произведении, изображая "диалектику души" Нехлюдова.

Но борьба духовного и животного начал в душе Нехлюдова завершилась победой последнего, в результате чего он и совершил свой аморальный поступок. И сразу мир перестал казаться ему тайной, женщина утратила свою прелесть и таинственность, а он сам стал думать не о чувствах и будущем Катюши, а только о себе, о том, осудят ли его и насколько, если узнают о том, как он с ней поступил. В нем снова проснулся жестокий эгоист, отвратительный и страшный в своем бесчеловечном и подлом отношении к другим людям.

Узнав на судебном заседании Катюшу, Нехлюдов вначале думает только о том, "как бы сейчас не узналось все и она или ее защитник не рассказали всего и не осрамили бы его перед всеми" (Т. 13. С. 77). Но в результате ночной "чистки души" (Т. 13. С. 118) в Нехлюдове вновь пробуждается духовный человек, первоначальный страх быть узнанным сменяется резким осуждением себя и своего прошлого. "Отход Нехлюдова от господствующих взглядов и норм представляет собой возрождение его человеческих качеств"⁸⁹, - считает М. Б. Храпченко. Герой приходит к осознанию своей вины и необходимости отвечать за последствия своих поступков.

Встретившись с Масловой в тюрьме, Нехлюдов раскаивается в содеянном, просит у нее за это прощение и хочет искупить свою вину перед ней, свой грех перед Богом, женившись на ней. "Предложение Катюше выйти за него замуж продиктовано не столько чувством любви, сколько сознанием своего долга по отношению к ней"⁹⁰, - пишет М. Б. Храпченко.

Но Маслова вначале не понимает истинных причин его поведения и считает, что слова Нехлюдова о Боге показные, ненатуральные, фальшивые ("Какого еще Бога там нашли? Бога? Какого Бога? Вот вы бы тогда помнили Бога"), и думает, что Нехлюдовым опять движет эгоизм: "Ты мной хочешь спастись... Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись!" (Т. 13. С. 188), - и отказывает Нехлюдову. Но и после отказа Катюши Нехлюдов не может свернуть с того пути духовного возрождения, на который он встал, хотя и несколько раз сомневается, правильной ли дорогой он идет, сможет ли достичь своей цели: "Ведь уже пробовал совершенствоваться и быть лучше, и ничего не вышло, - говорил в душе его голос искусителя, - так что же пробовать еще раз? Не ты один, а все такие - такова жизнь" (Т. 13. С. 118).

Осознание аморальности своей прежней жизни, пробуждение чувства справедливости позволяет Нехлюдову видеть все в истинном свете, и обнаженная правда действительности усиливает его критицизм, его несогласие и с существующими "мнениями", и с самим устройством общества. В беседе с прокурором он высказывает мнение, что "... всякий суд не только бесполезный, но и безнравственный" (Т. 13. С. 145). Именно глазами "прозревшего" Нехлюдова, который довел Маслову до проституции, мы видим истинную картину окружного и сенатского суда, на котором, можно сказать, преступник (т. е. Нехлюдов) судит свою жертву.

При помощи присущих его стилю иронических и сатирических приемов Толстой разоблачает пустоту и фальшь ничтожной, а главное - беззаконной, несправедливой деятельности чиновников как окружного, так и сенатского суда, допустивших осуждение невинного человека. Об этом писали в своих работах Е. П. Андреева, С. П. Бычков, К. Н. Ломунов, М. Б. Храпченко и другие, но мы считаем, что Толстой изображает судей с точки зрения их большей виновности, чем подсудимые, и делаем вывод о подтверждении евангельского эпиграфа всем содержанием романа. При описании жизни чиновников мы акцентируем внимание на их преступной жизни и деятельности и доказываем их большую виновность, чем те, кого они судят. Картинки из жизни судей помогают, по нашему мнению, Толстому художественно доказать мысли, априори выраженные им в евангельских эпиграфах: о неправомочности человеческого суда вследствие греховности людей. Потому и произошло осуждение невинной Масловой, что грешные люди, ведущие, как и Нехлюдов, "праздную, развратную, жестокую и самодовольную жизнь" (Т. 13. С. 91), взяли на себя право судить других людей, может быть, менее греховных, чем они сами. Этим они нарушают заповеди христианства, изложенные в эпиграфе к роману "Воскресение" (смотри Евангелие от Матфея, гл. 7, ст. 3 и Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 7).

Председатель и члены суда только "делают вид", что они преданы принципам справедливости правосудия. В действительности же они заняты собственными проблемами: кто любовными похождениями, кто семейными делами, кто здоровьем, кто карьерой. Толстой не считает нужным даже дать им всем имена, называя их по должности или презрительно-ироническим словом "член". "Женолюбивый" "председательствующий был высокий, полный человек с большими седеющими бакенбардами. Он был женат, но вел очень распущенную жизнь, так же как и его жена. И потому ему хотелось начать и кончить раньше заседание нынешнего дня, с тем чтобы до шести успеть посетить эту рыженькую Клару Васильевну, с которой у него прошлым летом на даче завязался роман" (Т. 13. С. 28). И этот развращенный человек судит Маслову, которая попала под суд из-за разврата таких, как он.

Снимая покров величия с членов суда, Толстой показывает комическое несоответствие между их мелкими личными интересами и тем важным делом, которым они призваны заниматься. Этим Толстой разоблачает мнимую преданность судей своему делу и их относительную невиновность.

К. Н. Ломунов превосходно характеризует равнодушное отношение судей к своей работе: "Привлекая внимание читателей к, казалось бы, незначительным человеческим слабостям деятелей суда, Толстой делает это не для того, чтобы "оживить" их скучные образы. За столь интимными и чисто бытовыми подробностями, как пошлый роман председательствующего с рыженькой гувернанткой Кларой Васильевной, или ссора "сердитого" члена суда с женой, или забота "доброго" члена суда о своем желудке - за всем этим скрывается полнейшее равнодушие судебных деятелей к судьбам людей, которых они судят"⁹¹.

Единственным из участников суда над Катюшей Масловой, кто был заинтересован в определенном исходе дела, явился товарищ прокурора Бреве. Но по каким мотивам? "Прокурор этот только что четвертый раз обвинял. Он был очень честолюбив и твердо решил сделать карьеру, и потому считал необходимым добиваться обвинения по всем делам, по которым он будет обвинять" (Т. 13. С. 34).

Обвинитель Бреве предстает в романе как самый "злой винтик" судебной машины. Толстой сообщает краткие, но исчерпывающие данные о среде, в которой вырос и сформировался Бреве, иронически характеризует особенности его ума: "Товарищ прокурора был от природы очень глуп, но сверх того имел несчастье окончить курс в гимназии с золотой медалью и в университете получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому был в высшей степени самоуверен, доволен собой (чему еще способствовал его успех у дам) и вследствие этого был глуп чрезвычайно" (Т. 13. С. 83). Обвинительная речь по делу об отравлении купца блестяще подтверждает эту характеристику.

Облик Бреве приобретает полную законченность в нашем представлении, когда мы узнаем одну характерную подробность. Бреве не успел познакомиться с делом об отравлении (по которому была привлечена к суду Катюша Маслова), потому что не спал всю ночь, проведя ее в том самом "заведении", откуда была взята в тюрьму Маслова. Таким образом, обвинитель грешен, может быть, даже больше, чем Маслова и другие подсудимые, но он берет на себя моральное право судить ее, нарушая евангельскую заповедь, изложенную в эпиграфе к "Воскресению".

Защитник же в своей речи говорил "робко, запинаясь", "мямлил" о том, как, очевидно, Маслова была вовлечена в разврат мужчиной, "оставшимся безнаказанным" (Т. 13. С. 87). И эта робкая, неблестящая речь оказалась объективно выстрелом в цель, ибо "оставшийся безнаказанным" мужчина сидел здесь же, в числе присяжных заседателей.

Таким образом, грешные люди, взяв на себя право судить других людей и проявляя полное равнодушие к их судьбам, обвинили Маслову в преступлении, которое она не совершала. Это произошло потому, что председательствующему более "... приятно было слушать внушительные интонации своего голоса" (Т. 13. С. 89), чем заботиться о существе и содержании дела. Тавтологическая болтовня председателя не проясняет, а скрывает подлинную суть явлений. Пуская по привычному руслу поток своих фраз, председатель суда, говоривший так долго свое резюме, позабыл предупредить присяжных, что, признавая Маслову виновной в гибели купца, они могут сказать: "Да, виновна, но без намерения лишить жизни" (Т. 13. С. 96). Без этой оговорки решение присяжных означало, "... что Маслова не воровала, не грабила, а вместе с тем отравила человека без всякой видимой цели" (Т. 13. С. 97). И участь ее была решена.

Такое несправедливое решение по делу Масловой присяжные приняли еще и потому, что их не интересовала судьба простого человека. Придя в совещательную комнату, они занялись рассказыванием городских сплетен и историй, а потом "... все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласились с тем решением, при котором все скорей кончается" (Т. 13. С. 96).

Ревнивые служители Фемиды настолько заняты решением своих проблем, что их не волнует драма простого человека. Судей не трогают развертывающиеся перед ними трагические картины жизни людей, они безразличны и равнодушны к страданиям осуждаемых, их мало занимают и постоянно провозглашаемые ими идеи справедливости: "... все те слова о справедливости, добре, законе, вере, Боге и т. п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость" (Т. 13. С. 337). "Некоторые из судей, даже не будучи людьми жестокими, тем не менее лишены какого бы то ни было живого, человеческого участия к гонимым и отверженным. Все они - веселые и мрачные, добрые и обозленные - хранители закона, в одинаковой мере творят суд неправедный, выступают жрецами зла, принимая в то же время позу непорочных защитников справедливости"⁹², - справедливо отмечает М. Б. Храпченко. Поэтому и произошло осуждение невинной Масловой, что, усердно демонстрируя свою приверженность благородным принципам права и нравственности, далеко не безгрешные служители Фемиды полностью поглощены своими мелочными интересами.

"Доброго" члена суда постоянно преследует мысль о собственных недомоганиях; судьба "отверженных" людей и все, что происходит в суде, не имеет для него никакого существенного значения. Он, верный своей привычке на всем загадывать, "... взглянул на номер бумаги, которая лежала перед ним, и сложил цифры, - не удалось на три. Он загадал, что если делится, то он согласится, но, несмотря на то, что не делилось, он по доброте своей согласился" (Т. 13. С. 97) с мнением председателя, что суд должен отменить это несправедливое решение присяжных.

"Сердитый" член суда обеспокоен выступлениями печати. "И так газеты говорят, что присяжные оправдывают преступников; что же заговорят, когда суд оправдает" (Т. 13. С. 97), - и поэтому "ни в каком случае" не согласен с мнением председателя.

Председатель же, видя, что присяжные вынесли несправедливое решение невинному человеку, тем не менее не применил восемьсот восемнадцатую статью и не отменил решения присяжных, так как торопился успеть на свидание с "рыженькой Кларой Васильевной". Когда старшина прочитал решение присяжных, "все судейские: секретарь, адвокаты, даже прокурор, выразили удивление" (Т. 13. С. 97). Однако прокурор оказался даже обрадован таким решением, "... приписывая этот успех своему красноречию..." (Т. 13. С. 98). Поразительно, что все, признавая ошибочность вынесенного присяжными решения, не ударили палец о палец, чтобы не допустить осуждения невинного человека. Все это разоблачает как порочность каждого члена этой бюрократической машины, так и порочность всей системы, которая приводит к страданиям тех людей, которые попадут в поле ее действия.

Blog

Функционирование библейских эпиграфов в художественной структуре романов л. Н. Толстого («анна каренина», «воскресение») и ф. М. Достоевского («братья карамазовы»)