Полемика вокруг романов «Господа Головлевы» и«Анна Каренина»

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Мысль семейная в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина», 187.14kb.
• Функционирование библейских эпиграфов в художественной структуре романов л. Н. Толстого, 2304.53kb.
• Вромане Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» есть глава, названная «Выморочный», 28.92kb.
• Список литературы для будущих десятиклассников, 10.6kb.
• М. Е. Салтыков Щедрин. «История одного города», «Господа Головлевы», сказки, 10.12kb.
• -, 261.99kb.
• Анна Каренина, 9523.6kb.
• Литература конца 19 века Л. Н. Толстой «Анна Каренина», 9.36kb.
• «Мысль семейная» в усадьбе Головлевых по роману, 28.8kb.
• Словесный и телесный дискурсы в романах г. Флобера «мадам бовари» ил. Н. Толстого «анна, 329.09kb.

Полемика вокруг романов «Господа Головлевы» и «Анна Каренина».

Фокус схождения идейных позиций Л.Н.Толстого и М.Е.Салтыкова-Щедрина

Изучение творческих и личных связей писателей классиков в русле литературного процесса ХIХ века привлекает внимание как специалистов-литературоведов, так широкий круг читателей.

Писатели-современники Л.Н.Толстой и М.Е.Салтыков-Щедрин занимали различную позицию по отношению к литературе: один - художник-моралист, стремящийся к переосмыслению действительности, направлению ее движения в русло народной жизни, другой – сатирик, пытающийся эту же действительность преобразить немедленно, получить непосредственный результат в современных условиях.

В «Неделе» П.А.Гайдебурова, размышляя о сборнике «ХХV лет. 1859-1884» в 1884г, автор статьи строит выводы на сопоставлении "совокупной литературной деятельности обоих писателей" и называет их антиподами.

«Толстой весь - в вечности, в принципиальных философских вопросах, то в Библии, то в живой книге народной, массовой, стихийной жизни, то на богомолье, то читает Конфуция. Даже там, где он наблюдает игру детей и случайностей, он ищет основы и начало<...>.

Совсем не то Щедрин. Это не философ, а хозяин. Он хозяйничает, с раннего утра и до поздней ночи, бегая по хозяйству, которое идет не так как ему хочется, тысяча забот, тысяча хлопот, иногда самых мелких и ничтожных, осаждают его, раздражают, злят, нередко выводят из себя<...>. Таков Щедрин, взятый "по совокупности". Но в сборнике он является философом..."¹.

В 70-е годы в центре внимания Толстого и Салтыкова-Щедрина находится социальный кризис, связанный с переходом России на новый буржуазный путь развития, повлекший за собой упадок старинных дворянских родов, обезображенность семейных отношений, атмосферу нервозности и неуверенности в завтрашнем дне.

Характеристику эпохи пореформенного периода Толстой вместил в словах Левина: "...у нас<..> всё<…> переворотилось и только укладывается"²; Салтыков-Щедрин об этом сказал: "Жизнь положительно сошла со своей наезженной колеи, <...> она не успела ещё наездить себе колеи новой"³. Это время характеризуется, на наш взгляд, и совпадением социального и внутреннего кризиса у обоих писателей, началом отсчета которого у Толстого стало событие, называемое биографами "арзамасским ужасом", у Салтыкова-Щедрина, как мы считаем, смерть матери.

В 70-е годы ХIХ века писатели-антагонисты Л.Н.Толстой и М.Е.Салтыков-Щедрин очень близко подходят друг к другу: оба, находясь в состоянии духовного кризиса, обращаются к семейной теме, становятся на путь поиска истины, отразив в произведениях результаты этого поиска.

Отход Салтыкова – Щедрина в творчестве от сатирического направления, а Толстого - от морализма и поворот одного - к психологизму, а другого - к суровому обличительству объективной реальности стал в этот период характеристическим показателем писательской деятельности обоих.

Их творчество явилось эстетическим откликом на новую историческую действительность, напряженность которой сказалась на строе произведений «Анна Каренина» и «Господа Головлевы», реализовалась в структуре, в сюжете композиции, в повествовании, диалоге, в их художественном пафосе.

Сразу, как только начали печататься "Господа Головлевы" в "Отечественных записках" в 1870 году, а "Анна Каренина» в "Русском вестнике" в 1874, они стали получать различные оценки у современников. "Свидетельство современников, - говорил Белинский, - как всегда пристрастное, не может служить доказательством истины и последним ответом на вопрос; но оно всегда должно приниматься в соображение при суждении о писателях, ибо в нём всегда есть своя часть истины, часто невозможная для потомства"⁴.

Еще дальше проводил это разграничение В.В.Розанов – он решительно отказывал произведениям Салтыкова-Щедрина в художественности, а, следовательно, не мог поставить писателя в один ряд с таким мастером слова, как Толстой. Розанов в своем исследовании «Три момента в развитии русской критики» писал: «Не будучи способен понять что-либо разнородное с собою, Добролюбов подчинил своему влиянию все третьестепенные дарования, которые впали в смысл его критики, и он в свою очередь, совпал своею критикой с их смыслом (Марко Вовчок, Некрасов<…>, Щедрин<…>, и многие другие).

Напротив, все действительно великие дарования последнего цикла нашей литературы (Достоевский, Тургенев, Островский, Гончаров, Лев Толстой), видя, как критика говорит что-то, хотя и по поводу их, однако как бы к ним совсем не относящимся, отделились от нее, перестали принимать ее указания в какое-либо соображение»⁵.

Парадоксальным образом разводит к разным полосам Толстого и Салтыкова-Щедрина П.Б.Струве. Размышляя об интеллигенции и революции, он замечает: «Очень мало индивидуально похожий на Герцена Салтыков так же, как он, вовсе не интеллигент, но тоже носит на себе, и весьма покорно, мундир интеллигента. Достоевский и Толстой каждый по-разному срывают с себя и далеко отбрасывают этот мундир»⁶.

Личные отношения писателей тоже свидетельствовали скорее о различии, чем о сходстве их жизненных позиций и художественного метода.

Мнения современников, имевших возможность первыми прочитать романы «Анна Каренина» и «Господа Головлевы», отразивших внутреннее противоречие писателей, сегодня представляют несомненный интерес.

И.С.Тургенев и И.А.Гончаров обратили внимание на головлевскую тему, как только она проявилась в «Благонамеренных речах». Выход в свет первых глав будущего романа Салтыкова-Щедрина воспринимался ими не просто с интересом, а скорее с восхищением. Оба мастера романного жанра сразу же выделили в произведении главных героев: Тургенев - образ матери Арины Петровны, Гончаров – Иудушки. Тургенев после прочтения главы «Семейный суд»(1875-г.) пишет Салтыкову-Щедрину поощрительный отзыв о новом произведении: «Фигуры нарисованы сильно и верно: я уже не говорю о фигуре матери, которая типична. Но особенно хороша фигура спившегося и потерянного «балбеса». Она так хороша, что невольно рождается мысль, отчего Салтыков вместо очерков не напишет крупного романа с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением»⁷. Тургенев интуитивно предчувствовал рождение нового романа в русской литературе и, в какой-то степени, даже предопределил его появление.

Отход Салтыкова-Щедрина от сатирического направления в романе, Гончаров считал ценным явлением, он усматривал в этом повороте творческий успех автора. Относя Иудушку к категории «извечных типов», он писал сатирику: «Вы правы, говоря, что у него должен быть свой Седан, именно Седан – в смысле только конца <...>. Потому он не удавится никогда, как вы сами этого хотите, <...> но внутренне восстать нет, нет, и нет! Катастрофа может его кончить, но сам он на себя руки не поднимет…».⁸

Гончаров, предугадывая результат, поощрял автора писать о «дворянском гнезде», предполагая увидеть в реализации Салтыкова-Щедрина талантливое художественное произведение.

А.М.Скабичевский, оценивая очерки Салтыкова-Щедрина о господах Головлёвых, отмечал их историческую значимость: "Это бытовая повесть и, если хотите, историческая, потому что рисует нам нравы отжившего прошлого, которое сделалось прошлым не далее, как вчера, но всё-таки успело уже вступить в пределы истории"⁹.

Газета "Молва", разделяя позицию Скабичевского, писала: "...это картина старопомещичьего вырождения, целая эпопея чисто трагического характера, несмотря на то, что она преисполнена самой обыденной прозы и даже пошлости "¹⁰. Статья печаталась без указания автора, но в этой публикации Салтыков-Щедрин был представлен как литератор, несущий собой «тревожный симптом "трагического вырождения дворянства в целом».

В.Жемчужников восхвалял Салтыкова-Щедрина за Иудушку: "... я в восторге от Вашего Иудушки <...> Вышла личность необыкновенно типичная<...>. В ней есть замечательное художественное соединение почти смехотворного комизма с глубоким трагизмом. И эти два, по-видимому, противоположные, элемента в нём нераздельны. Хотелось бы продолжать смеяться, да нет, нельзя; даже сделается жутко: - он страшен. Относиться к нему с постоянным негодованием и злобой тоже нельзя, потому что он бесспорно комичен, особливо, когда творит, по его мнению, самое важное в нравственном отношении дело: когда рассуждает о Боге или молится ему с воздеванием рук".¹¹ Жемчужников отметил главный художественный принцип существования образа Иудушки - соединение комического и трагического начала.

Даже после выхода в свет в полном объёме романа «Господа Головлевы» в прессе не переставали появляться различного рода публикации.

В журнале "Дело"(1883,№6) М.Протопопов в "Критических заметках» писал: "Салтыков заканчивает свою эпопею как моралист - торжеством высшей нравственной правды. Он реабилитирует Иудушку в наших глазах, он заставляет его оплакивать жгучими слезами позднего раскаяния свою бесчеловечно прожитую жизнь"¹². Протопопов одним из первых усмотрел авторское сочувствие Иудушке.

Роман «Господа Головлевы» был положительно воспринят современниками.

Толстой впервые прочитал роман Господа Головлевы» только в начале 90-х годов, который вроде бы «ему понравился»¹³.

Новое произведение Толстого «Анна Каренина» воспринималось в обществе неоднозначно.

Салтыков-Щедрин выразил свое негативное отношение к роману, прочитав его первые главы в "Русском вестнике", резко и запальчиво отозвался о нём в письме к П.В. Анненкову от 9 марта 1875 г.: "Вероятно, вы читали роман Толстого о наилучшем устройстве быта детородных частей. Меня это волнует ужасно. Ужасно видеть перед собой фигуру безмолвного кобеля Вронского. Мне кажется это подло и безнравственно. И ко всему этому прицепляется консервативная партия, которая торжествует. Можно ли себе представить, что из коровьего романа Толстого делается какое-то политическое знамя?"¹⁴

Сатирик, язвительно назвав роман Толстого «коровьим», осудил его за попытку придать произведению статус общественно-политической значимости. Особенное негодование вызвал у Салтыкова-Щедрина фельетон реакционного беллетриста В.Г.Авсеенко, ведущего литературное обозрение в газете "Русский мир", восхищавшегося романом "Анна Каренина", в котором Толстой "умеет над пониженным уровнем современной действительности отыскать разряженный верхний слой, живущий чисто человеческими интересами.... Вступая в действительность, в которой он (Толстой) живёт, освобождаешься от пошлости и грязи, перестаёшь дышать спёртым воздухом трактиров, больниц и острогов, где задыхается по большей части новейшая русская беллетристика"¹⁵.

Авсеенко видел в лице Толстого не писателя - гуманиста, а сочинителя легенд о красивой жизни, что, естественно, не могло понравиться демократическим общественным кругам, в том числе и Салтыкову-Щедрину.

Реакцией Салтыкова-Щедрина на появляющийся роман Толстого становится пародийная повесть "Влюблённый бык", которая должна была войти в «Книгу о праздношатающихся». Позже писатель оставил эту идею. Однако в его черновых записях сохранились рукописи незаконченного произведения, которое по замыслу сатирика умаляло бы значимость романа «Анна Каренина»¹⁶.

Резким был отзыв о романе в "Критическом фельетоне" журнала "Дело"(1875 №5), принадлежащий, по всей вероятности, перу Шелгунова. Полемизируя со Скабичевским, взявшим роман Толстого под защиту в "Биржевых ведомостях", критик "Дела" считал "нравственный упадок" Толстого закономерным итогом эволюции от "Войны и мира" к "Анне Карениной". Автор критиковал Толстого за "одностороннее противопоставление" низших народных элементов высшим¹⁷. Порочность главной идеи романа критик видел в утверждении приоритета семейного (и полового) начала, а "не в умственном, моральном и гражданском развитии". С этой точки зрения журнал выражал неудовлетворённость и образом Левина: "Самодовольно-ограниченный эгоизм, чуждающийся умственного труда и жизненного движения и ищущий главной цели жизни в удовольствиях половой жизни на "лоне природы" - вот основа этого лица, изображаемого гр.Толстым с очевидною симпатией к его прелестным качествам"¹⁸. Роман "Анна Каренина" квалифицировался журналом "Дело" как совершенно вздорное произведение, на которое потрачена "бездна художественного дарования"¹⁹.

В ответ на такую публикацию, появившуюся в журнале "Дело", М.Катков - редактор "Русского вестника" - написал объёмную статью "По поводу нового романа гр. Л.Н.Толстого"(1875, №7-8). Основная мысль заключалась в следующем: читатели не оценили роман потому, что "долго не было такого изящного произведения", что содержание слишком "вседневно", что "талант автора привязан к подробностям", что "много времени потрачено на мелочную отделку таких характеров и явлений жизни, которые сами по себе не представляют достаточного интереса", что, якобы, эта "жизнь ниже современной действительности и удалена от ее задач и интересов" ²⁰. Катков поставил вопрос категорично: "А понятен ли роман читателю?".

И, пытаясь раскрыть основную мысль произведения, пишет: "В самой основе романа лежит идея, которую<...> нельзя назвать мелкою или безынтересною, это не новый<...>, но остающийся открытым вопрос о любви между мужчиной и женщиной, не имеющей возможности вступить в брак, так как одна из сторон находится в браке. Тема не новая <...>драма, но партитура распределена между главными сюжетными группами». На упрёк "неизвестного рецензента" "по поводу недовольства, что мало написано о Николае Левине и его жене, самом интересном в романе", Катков пояснял это следующим образом: "...нравы в обществе упали, многое изменилось, и читатели, привыкшие к мелким и низким темам, не понимают сути произведения Толстого, в котором речь идет «о более значительном"²¹.

Катков, придерживающийся недемократических взглядов, настойчиво и последовательно защищал роман «Анна Каренина».

В то же время "непонятый" роман продолжал привлекать к себе общественное внимание.

"Отечественные записки" №1-2 за 1877 в разделе "Новые книги" начали своё обозрение язвительно: "Г-ф Толстой изморил своих читателей, печатая "Анну Каренину" в продолжение 3-х лет с большими перерывами. Интерес, возбуждаемый первыми главами, давно остыл.…"²². После такого предварительного вступления, в статье стали звучать резкие упрёки в адрес писателя, где ему вводилось в вину "чрезмерная лёгкость и развлекательность", звучащая на страницах романа. Автор публикации иронизировал: "Но что нам за дело до Левина, подававшего надежды и обратившегося в самого обыкновенного пустого человека, примиряющего непримиримое <...>. Гора не в первый и не в последний раз родит мышь. Только не графу Толстому этими фокусами заниматься"²³.

Как известно, редактором "Отечественных записок" был Салтыков-Щедрин, и неприятие журналом романа "Анна Каренина", несомненно, носило дискредитирующий характер.

После статьи Салтыкова-Щедрина в «Отечественных записках», критик Скабичевский, уже выступавший на стороне нового романа Толстого в "Биржевых ведомостях", поместил внушительную по объёму статью "Каренина и Левин", печатающуюся в четырёх книгах журнала "Вестник Европы" №3-6 за 1878 год. Скабичевский начал так: "Мы приступаем к попытке уяснить значение и достоинство нового произведения графа Л.Толстого...". После чего автор стал скрупулезно исследовать роман, отыскав в нем схожесть с романом Гончарова «Обломов», он провел параллель между Облонским и Обломовым; порицал Левина, "сохраняющего слабую внешнюю связь с романом ", осуждал Анну за то, что "в ней не заметно никаких признаков борьбы с самой собой" и т.п. Обещая "объяснить достоинство" романа, Скабичевский стремился сделать это основательно и подробно, но в конце стал придерживаться радикальной позиции и тоже критиковать роман. Не поняв оригинальности композиции нового романа Толстого, критик высказал свое соображение: "...автор обещал дать один роман, а дал два - первый об Анне, и развивающийся роман о Левине"²⁴.

Попытка современника разгадать роман Толстого оказалась не совсем удачной.

Не все читатели постигли "язык" романа. Толстому приходилось пояснять художественное своеобразие романа даже С.А.Рачинскому²⁵.

Рачинский не нашел в «Анне Карениной» "архитектуры", на что Толстой ему сообщал в письме, что он не там ищет "замок свода". Рачинский и после этого объяснения Толстого не снял своего замечания писателю: "Упрёк мой относится именно к архитектуре внешней, которой я дорожу по свойственному мне в делах искусства староверству. Я не считаю единство фабулы простою ficelle [верёвочкой], но могучим средством для воплощения единства мысли"²⁶. Рачинский, называя себя приверженцем старой веры, не понял нового романа Толстого. Писатель дважды передавал письменное пояснение Рачинскому по поводу композиции романа, но изменить его мнение не сумел.

Однако существовало и другое мнение о романе.

Как известно, первым читателем и рецензентом "Анны Карениной" был Н.Н.Страхов. В одном из посланий Толстому он признавался: "Каждый раз, что бы Вы ни написали, меня поражает удивительная свежесть и оригинальность, как будто из одного периода литературы я вдруг перескочил в другой <...>. Все взято у Вас с очень высокой точки зрения, это чувствуется в каждом слове, в каждой подробности..."²⁷. Страхов, философ по природе и близкий по духу Толстому человек, сумел понять и оценить своеобразие и художественные достоинства романа. По просьбе Толстого Страхов регулярно знакомил его с толками петербургской публики о романе. Чаще всего публика отмечала "холодность писания», «холодный тон рассказа", но однажды Страхов привел в письме, написанном 21 марта 1875 г, "очень умное суждение" о романе, высказанное в адрес Толстого: "Объективность так велика у Вас, что становится страшно за нравственный суд Ваш: в этом отношении "Война и мир" понятнее, проще...»²⁸. Это сообщение свидетельствовало о том, что читающая публика все же видела в новом романе Толстого «нравственный суд» над погрязшим в грехах обществом.

А.А. Толстая, внимательно следившая за рождением романа, писала Льву Николаевичу: "...умоляю вас, дайте нам поскорее продолжение и конец. Вы не можете себе представить, как все заинтересованы этим романом... Здесь прошел слух, что Анна убьётся на рельсах железной дороги. Этому я не хочу верить. Вы не способны на такую пошлость». Толстая в романе, к появлению которого имела некую причастность, не хотела видеть трагического конца²⁹.

Роман "Анна Каренина оказался трудным для понимания читателей. Восприятие романа обществом было неоднозначным, существовало много разнотолков, носивших иногда ярко выраженный политический характер. Даже «всевидящий» Салтыков-Щедрин, тоже не сразу понял, о ком писал Толстой, какие нравственные приоритеты он защищал.

В отличие от него читатель и критик "Анны Карениной" К.Н. Леонтьев скажет о своём современнике и его романе так: "<...> роман этот - в своём роде такое совершенство, которому и по необычайной правдивости, и по глубине его поэзии, ничего равного нет ни в одной европейской литературе ХIХ века"³⁰.

Разнообразие читательских мнений и оценок по поводу романа "Анна Каренина" явилось следствием того, что роман носил художественно новаторский характер, нелегкий для восприятия рядового читателя.

Однако, после выхода в свет романов «Анна Каренина» и «Господа Головлевы» начался новый этап взаимоотношений Толстого и Салтыкова-Щедрина, в котором и усматривался процесс их сближения.

В октябре 1881 года к Г.З.Елисееву, одному из редакторов "Отечественных записок", в Ниццу, где он лечился, пришло письмо Салтыкова-Щедрина. Сатирик писал: "Я получил от Льва Толстого диковинное письмо. Пишет, что он до сих пор пренебрегал чтением русской литературы, и вдруг, дескать, открыл целую новую литературу превосходную и искреннюю в "Отечественных записках"! И это так его поразило, что, и он отныне намерен писать и печатать в "Отечественных записках"³¹. "Диковинное письмо" не сохранилось. Только несколько строк пересказа дошло до нас. Несомненно, это был искренний порыв Толстого, но за ним не последовало ни ответа, ни приглашения Салтыкова-Щедрина, ни какого-либо произведения Толстого для публикации в названном журнале.

Б.В.Смирнов в статье "Диковинное письмо" Льва Толстого" отмечал, что ещё и до "диковинного письма" Толстой неоднократно обращался к "Отечественным запискам" - в середине 70-х, чтобы использовать журнал как "трибуну для популяризации своих педагогических воззрений" и обещал Некрасову поместить в его журнале "Анну Каренину". Однако с опубликованием статьи "О народном образовании" в №9 за 1874год прекратилось сотрудничество Толстого с "Отечественными записками", однако за журналом писатель пристально следил с 1877 года.

Известно, что на протяжении тридцати лет писатели обменялись несколькими письмами. До нас дошло пять писем. Одно письмо Толстого - из посланных им четырех - утеряно. О его содержании лишь по косвенным источникам можно составить представление.

Первое письмо Салтыков-Щедрин послал Толстому в 1878 году³², после смерти Некрасова с просьбой поддержать «Отечественные записки» своим участием: «…и мне лично, и всей редакции нашей, - писал редактор, - было бы особенно дорого и приятно, если бы вы приняли участие в нашем журнале своими трудами»³³.

В сложный кризисный период сатирик обращается за помощью к Толстому, невзирая на те разногласия и противоречия, которые существовали между ними раньше, а только видя в нем талантливого писателя.

В работе «Из прошлого русской журналистики» Е.И.Евгеньев–Максимов и И.Д.Максимов отмечали: «…когда он прочел роман целиком, то почувствовал, что трактовать «Анну Каренину» как любовно-благонамеренную повесть не более было бы несправедливо», а потому он отказался от «Влюбленного быка»³⁴.

Салтыков-Щедрин понял свои заблуждения относительно романа Толстого, но мировоззрение писателя и учение его отвергал.

Толстой, в свою очередь, не оставлял без пристального внимания журнал, возглавляемый Салтыковым–Щедриным. Причину такого внимания выясняем в творчестве Толстого 90-х, когда взгляды писателя приобрели устойчивый характер после внутреннего кризиса. Как известно, в процессе перестройки всего мировоззрения, Толстой огромное значение придавал пересмотру своих эстетических убеждений.

Если рассмотреть предисловие Толстого к сочинениям Мопассана, трактат "Что такое искусство", другие статьи, написанные в 90 годы, но восходящие к его размышлениям о литературе и искусстве в восьмидесятые годы, можно увидеть, что стержневым положением толстовской теории искусства являются три условия, которым должны отвечать истинно художественные произведения³⁵.

Условия эти таковы: «правильное, т.е. нравственное отношение автора к предмету, ясность изложения или красота формы, что одно и то же, что искренность, т.е. непритворное чувство любви или ненависти к тому, что изображает художник». В основу своей эстетической теории Толстой кладёт этическое начало. По его мнению, искусство должно пропагандировать добро, "нравственное отношение к жизни", "передавать чувство радости, жертвы личным благом для блага народа" и тем самым приближать людей к нравственному идеалу³⁶. "...Цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое и оттого производит иллюзию отражения жизни, есть не единство лиц и положений, - пишет Толстой, - а единство самобытного нравственного отношения автора к предмету»³⁷. Именно поэтому он делает упор на третьем условии - искренности. "...Не будь искренности, не будь сердечной связи между художником и его предметом, и произведение не есть произведение искусства"³⁸.

"Искренность" у Толстого начинает приобретать особый смысловой оттенок и пониматься как такое отношение к предмету изображения, такая точка зрения, которая предопределяет его характеристику с позиций религиозного идеала. А так как высший нравственный идеал - религиозный, то искреннее произведение - истинно художественное.

Толстой считал "превосходной и искренней" литературу, печатавшуюся в "Отечественных записках". Становится ясно, что если бы журнал не соответствовал идейно-философским стремлениям Толстого, не отвечал бы его эстетическим требованиям, он бы не заслужил такой оценки.

Толстому были близки произведения Щедрина "Убежище Монрепо", "За рубежом". Покусаев даже усматривал некую "известную перекличку" между "Смертью Ивана Ильича" и рассказом Щедрина "Больное место" как мотивов "итогов жизни"³⁹.

Характерно, что позднее, в 1885 году, Толстой стремился привлечь сатирика к участию в "Посреднике": "...Мы издаём всё, что не противоречит христианскому учению; но вы, называя это, может быть, иначе, всегда действовали в этом самом духе и потому-то вы мне и дороги и дорога бы была ваша деятельность»⁴⁰.

Толстому было близко и дорого творчество Щедрина. Именно в плоскости христианского учения, понимаемого Толстым как этический идеал добра и правды.

Ещё больше точек соприкосновения имело «толстовство» как идейное течение с «народничеством», со сформировавшейся к концу 70-х годов народнической беллетристикой "Отечественных записок". Но сотрудничество Салтыкова-Щедрина в «Посреднике» не состоялось – конечно, не случайно.

Революционное народничество искало в откровениях Толстого подтверждение своих социальных и нравственных теорий, стремясь заручиться авторитетом писателя, подкрепить шаткость своих идейных позиций, надеясь найти в лице автора "Исповеди" своего союзника⁴¹.

Толстому были родственны, но не тождественны, просветительские черты народничества, как одной из форм утопического социализма. Поиски нравственного возрождения человека и затем социального обновления человечества, отразившие противоречия Толстого и писателей-народников, стоявших на позициях мелкотоварного производителя, - вот тот фокус, в котором сходятся пути Толстого и беллетристов "Отечественных записок".

Такое положение дела дает представление об еще одном объединяющем факторе позиции Толстого и журнала Салтыкова-Щедрина «Отечественные записки» - это некая условная связь между Батищевским помещиком А.Н.Энгельгардтом и Левиным, так называемыми "двоюродными братьями". Толстовский герой Константин Левин считал началом решения вопроса "об общем благе" свои земледельческие опыты. "Вместо бедности - общее богатство, довольство, вместо вражды - согласие и связь интересов. Одним словом, революция бескровная, но величайшая революция, сначала в маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего мира"(8, 363).

Энгельгардт тоже смотрел на своё хозяйство, как на прообраз будущего гармонического социального устройства и потому не уставал призывать интеллигенцию к земледельческому труду, зарабатыванию хлеба трудами своих рук.

Неизвестно, как относился Толстой к явно иллюзорным надеждам Энгельгардта на "интеллигентные деревни", опровергаемые в самом журнале, в щедринском "Убежище Монрепо" и терпигоревском "Оскудении", но убеждение, что каждый должен жить трудами рук своих, было выстраданным убеждением Толстого.

В "Письмах из деревни" Энгельгардта, печатавшихся в "Отечественных записках", Толстого привлекал "контраст нашей жизни и настоящей жизни мужиков". Этот контраст был характерен для народнической беллетристики, который решался в близкой Толстому морально-этической плоскости.

В своём неприятии капиталистической действительности, разлагающей нравственность, народники обращались к неиспорченной морали мужика, противопоставляя эти "здоровые" начала "больной" морали буржуазии.

Ещё одна тема, освещавшаяся в "Отечественных записках", была близка Толстому: тема покаяния. «Покаяние в историческом грехе перед народом, идея долгу народу, - вспоминал позднее Н.К.Михайловский об эпохе 70-х годов, - отражалось в литературе, всего ярче в "Отечественных записках"⁴².

"Отечественные записки" были идейно притягательны для Толстого устойчивой верой в нравственный потенциал народа, тем комплексом идей, которые всегда причислялись Толстым к категории высоконравственных, вытекающих из любви к ближнему.

Но, как известно, Салтыков-Щедрин был резким противником толстовского учения, не допускал в публикациях своих сотрудников очевидных симпатий к непротивленчеству, поэтизации народного смирения. А когда после закрытия "Отечественных записок" Успенский и Златовратский всё более и более сближались с позицией Толстого, сатирик встретил их отступничество возмущённой отповедью. Однако утверждать, что Щедрин вообще не воспринимал Толстого как писателя после его внутреннего перелома, было бы ошибочно. Факты говорят, что Салтыков-Щедрин внутренне тяготел к сближению с Толстым.

В декабре 1882 года Салтыков-Щедрин отвечает Толстому на письмо, которое не сохранилось, благодарит Толстого "сердечно за сочувственные слова", высказанные писателем по поводу необоснованных репрессий властей, направленных против "Отечественных записок", ареста Михайловского и Шелгунова, сотрудников журнала, и в то же время сожалеет, что это сочувствие "не выразилось более деятельным образом"(19,кн.2,162). Тяжелобольной Салтыков-Щедрин не оставлял надежду на появление в журнале новых художественных произведений Толстого.

Через год Салтыков-Щедрин снова отвечает на письмо Толстого и снова выражает огорчение по поводу того, что Толстой и на этот раз не передал в "Отечественные записки" свою новую повесть ("Смерть Ивана Ильича").

Михайловский, неоднократно посещавший в этот год Ясную Поляну, отметил, что не может найти причины отказа Толстого журналу: "Так и остаются невыясненными <...> мотивы его уклонения от исполнения собственного обещания"⁴³.

Салтыков-Щедрин, страдающий от личного недуга, погруженный в дела журнала, узнав о запрещении трактата Толстого "В чём моя вера?", желая поддержать писателя, пишет письмо 14 февраля 1884 года: «С сердечной скорбью узнал я об аресте Вашей книги, которая была вам дорога, как плод ваших искренних убеждений, <…> в самое ближайшее время я намеревался прочесть эту книгу» (19, 2 кн., 284).

Как видим, оба писателя выражали неподдельный и постоянный интерес друг к другу, но Салтыков-Щедрин не мог принять "христианское учение" Толстого, он считал эту игру в "верования" "баловством". "Мне кажется, - писал он Скабичевскому, - тот может назвать себя вполне хорошим человеком (хотя и не назовет, потому что ему это в голову не придет), кто живет честно и трудится, как может. Все прочие, в том числе и раскольники, и взыскующие вечного града вроде Сютаева, гр.Толстого и проч., суть досужие люди, баловни и кобени (от глагола кобениться)"(19, 2кн, 284). Салтыков-Щедрин осуждал Толстого, как ему казалось, за неискренность суждений, о чём он писал в другом письме к Скабичевскому: "... в учении Толстого всего обиднее ссылка на народ; народ вовсе не думает о самоусовершенствовании<...> - а просто верует. Верует он в три вещи: в свой труд, в творчество природы и в то, что жизнь не есть озорство ...если жизнь испытывает его, он "прибегает", просит заступничества и делает это в той форме, какая перешла к нему от предков, т.е. идет в церковь, взывает к Успенью-матушке, Николе-батюшке и т.д."(20,139).

Салтыков-Щедрин, лучше других знавший жизнь в провинции, выступил в защиту народа, так же, как Михайловский, считавший, "что учение Л.Н. мешает разрушению условий современной жизни⁴⁴.

В "Отечественных записках" Салтыков-Щедрин ещё не раз будет предоставлять трибуну для выступления своим единомышленникам против толстовского учения, в частности, христианское учение Толстого находило критику в творчестве Н.Е.Каронина-Петропавловского, сотрудника журнала⁴⁵. Близкие к толстовству религиозно-этические доктрины подвергались разоблачению в созданном Златовратским образе Пугаева ("Устои"). Отношение "Отечественных записок" к непротивленчеству, к идее всепрощающей любви выражено в анонимной рецензии (принадлежащей, по всей вероятности, М.А.Протопопову) на роман М.И.Красова "Ближе к природе". Рецензент ясно представляет себе утопичность толстовства и без обиняков заявляет, что надеяться воскресить общество проповедью всепрощающей любви то же самое, что "лечить гангрену медовыми пряниками"⁴⁶.

Толстой, несомненно, читал опровержения своих выношенных убеждений, но не придавал им большого значения, так как журнал "Отечественные записки" был близок и дорог ему, как и его редактор, горячей враждой к пережиткам крепостничества и язвам капиталистической цивилизации, поисками нравственного и социального возрождения общества, идеалом трудовой жизни - всем тем, что Толстой относил к категории искреннего и высоконравственного искусства, подсказывающего, как надо "жить свято".

При всем многообразии мнений, высказанных по поводу новых романов Толстого и Салтыкова-Щедрина, современники увидели в них лишь отражение «злобы дня»; личные контакты писателей, их переписка этого времени, напротив, свидетельствуют о духовном сближении, быть может, чисто интуитивном, но находящем точки соприкосновения именно в области христианской нравственности, свободной от сиюминутной общественно-политической зависимости; Толстой и Салтыков-Щедрин не принимают формы, в которую облекаются идейно-нравственные искания друг друга, однако само направление этих исканий им близко и понятно, что яснее всего ощущается ими после выхода романов «Анна Каренина» и «Господа Головлевы».