Словесный и телесный дискурсы в романах г. Флобера «мадам бовари» ил. Н. Толстого «анна каренина» >10. 01. 08 Теория литературы. Текстология

Вид материала

Автореферат

Содержание Общая характеристика работы Материалом исследования Цель работы Теоретическая значимость Практическая значимость Методологическую базу Положения, выносимые на защиту Основное содержание работы Первая глава «Семиотика вербального и телесного языка» В параграфе 2 «Слово как теоретическая проблема» В параграфе 3 «Слово и тело в свете гендерного разделения общества» Словесное оформление телесности Г. Флобера в контексте ситуации адюльтера («Мадам Бовари»)» В параграфе 2 «Работа со словом и описание телесного языка в поэтике Флобера» В парагрфе 3 «Словесный и телесный аспект метамотива адюльтера в романе Г. Флобера «Мадам Бовари» Глава III В параграфе 2 «Гендерные предпочтения Л. Н. Толстого в свете телесного дискурса» В параграфе 3 «Слово и тело в романе «Анна Каренина» В параграфе 4 «Пространственная организация метамотива адюльтера в романе «Анна Каренина» Л. Н. Толстого» В Заключении

Подобный материал:

• Мысль семейная в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина», 187.14kb.
• Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой ( романы 60 -70 -Х годов) Учебное пособие, 1400.22kb.
• Тезисы доклада «Особенности психологического рисунка в романах Стендаля «Красное, 32.59kb.
• Программа-минимум кандидатского экзамена по специальности 10. 01. 08 «Теория литературы., 81.94kb.
• Функционирование библейских эпиграфов в художественной структуре романов л. Н. Толстого, 2304.53kb.
• Гюстав Флобер «Госпожа Бовари», 939.79kb.
• Ответ о. Иоанна Кронштадтского на обращение гр. Л. Н. Толстого к духовенству, 110.08kb.
• -, 261.99kb.
• Роман-апокриф как жанровая форма: методология и поэтика 10. 01. 08 Теория литературы., 458.95kb.
• Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910-1930-х гг., 417.51kb.

На правах рукописи


Завершинская Елена Александровна


СЛОВЕСНЫЙ И ТЕЛЕСНЫЙ ДИСКУРСЫ

В РОМАНАХ Г. ФЛОБЕРА «МАДАМ БОВАРИ»

И Л.Н. ТОЛСТОГО «АННА КАРЕНИНА»


10.01.08 – Теория литературы. Текстология


Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук


Тверь 2011

Работа выполнена в Федеральном государственном бюджетном

образовательном учреждении

высшего профессионального образования

«Новосибирский государственный педагогический университет»


Научный руководитель доктор филологических наук,

профессор

Юрий Васильевич Шатин

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор

Нина Васильевна Семенова


кандидат филологических наук,

доцент

Ирина Сергеевна Беляева


Ведущая организация Томский государственный университет


Защита диссертации состоится 17 ноября 2011 г. в 13 часов на заседании диссертационного совета Д 212.262.06 в Тверском государственном университете по адресу: 170002, г. Тверь, пр. Чайковского, 70, ауд. 48.


С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Тверского государственного университета по адресу: 170000, г. Тверь,

ул. Володарского, 44а.


Автореферат разослан « » октября 2011 г.


Ученый секретарь С.Ю.Николаева

диссертационного совета

доктор филологических наук,

профессор


^ Общая характеристика работы

В реферируемом диссертационном исследовании представлено изучение словесного и телесного дискурсов в романах Г. Флобера «Мадам Бовари» и Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Проблема телесности заняла важное место в семиотических исследованиях постструктуралистов. Одним из первых на связь телесности и дискурсивности указал Мерло-Понти, а М. Фуко обнаружил принципиальную невозможность выражения телесности в связном дискурсе. Для нас важно, что подобная асимметрия ведет к разрыву дискурса, поскольку именно невозможность уложить телесность в рамки системного и связного дискурса ведет к мифологизации телесности, понимаемой как сакральность, с одной стороны, и профанность – с другой. Такая мифологизация способствовала образованию связи между телесностью и дискурсом власти. Работа над телом «другого»» рассчитывается с целью манипуляции его элементами, жестами, поступками. Наряду с дискурсом власти телесность образует устойчивую связь с другим дискурсом – сексуальности. Именно через дискурсы власти и сексуальности осуществляется семиотическая связь тела с проблемой текстообразования и текстоположения. Показательно, что идея прерывности текстового пространства, приписывается Р. Бартом Г. Флоберу: «Флобер – вот писатель, нашедший способ прорывать дискурс, не лишая его осмысленности»¹.

Таким образом, научная новизна работы определяется комплексом основных задач, очерчивающих проблемную сферу диссертации. В работе представлен новый угол видения проблемы: связь произведений Л. Н. Толстого с романом Г. Флобера «Мадам Бовари» выявляется не с позиции сравнительно-исторического подхода, а как инвариант проблемы, новый взгляд на которую формируется в постструктуралистскую эпоху. В работе выделяется метамотив адюльтера, объединяющий несколько произведений в одну тематическую группу; впервые рассматривается влияние оппозиции слово – тело на интерпретацию ситуации адюльтера. Предпринята попытка дискурсного анализа романов «Мадам Бовари» Г. Флобера и «Анна Каренина» Л. Н. Толстого в гендерном аспекте этого дискурса.

Актуальность исследования связана с выдвижением проблем дискурсного анализа в центр филологических изысканий – как с возможностями расширения дискурсного поля за счет привлечения средств телесного языка (body-language), так и за счет того, что само Тело становится предметом словесного дискурса. При всей глубине и высокой степени разработанности соотношения тела и слова в современной литературной теории один из ее аспектов остается практически даже не затронутым. Мы имеем в виду гендерный аспект. Рассматривая дискурсы власти и сексуальности, французские постструктуралисты чаще всего игнорировали простую и очевидную вещь: адресат и адресант дискурса в классической парадигме культуры всегда принадлежат противоположным гендерам. При переходе к конкретным анализам литературных образцов особую роль приобретают два обстоятельства: во-первых, кто является создателем дискурса – мужчина или женщина, и, во-вторых, как изображаются отношения мужчины и женщины. Особую роль здесь играет специфический мотив, связанный с нарушением семейного порядка и нарушением брачных обязательств одним из супругов. Вот почему наибольший интерес для нас будут представлять произведения, связанные с мотивом адюльтера.

^ Материалом исследования в диссертации являются романы Г. Флобера «Мадам Бовари» и Л. Н. Толстого «Анна Каренина»; в качестве объекта диссертационного исследования избраны средства воплощения в них ситуации адюльтера с учетом телесного и вербального дискурсов; предметом исследования стали важнейшие аспекты поэтики романов Г. Флобера и Л. Н. Толстого: анализ оппозиции слова и тела, гендерный аспект ситуации адюльтера.

^ Цель работы – выявить специфику словесного и телесного дискурсов через ситуацию адюльтера, представленную в романах Г. Флобера «Мадам Бовари» и «Анна Каренина» Л. Н. Толстого.

Для достижения цели работы необходимо решение следующих задач:

– рассмотреть отношения слова и тела как семиотическую проблему;

– показать, как ситуация адюльтера выражается через определенный алфавит мотивов, понимаемых как набор функциональных единиц, обуславливающих действие внутри текста;

– выявить соотношение вербального и телесного языков в поэтике Г. Флобера;

– исследовать механизм борьбы и взаимодействие слова и тела в творчестве Л. Н. Толстого;

– проанализировать телесный и гендерный аспект мотива адюльтера и сопоставить его функционирование в структуре повествования романов «Мадам Бовари» Г. Флобера и «Анна Каренина» Л. Н. Толстого.

^ Теоретическая значимость работы обусловлена системным подходом к анализу отраженной в литературном произведении ситуации адюльтера, который позволяет рассматривать словесный и телесный дискурс в системе знаковых отличий. При этом слово и тело рассматриваются как теоретические категории, выходящие за рамки чисто филологических операций и имеющие философский и культурологический смысл.

^ Практическая значимость исследования представлена результатами, которые позволяют уточнить позицию Л. Н. Толстого в так называемом «женском вопросе» и вскрыть противоречия, заключенные в структуре художественных текстов. Полученные данные могут быть использованы в спецсеминарах по произведениям Г. Флобера и Л. Н. Толстого, а также в разработке спецкурса по семиотике вербального и телесного языка.

^ Методологическую базу диссертации составляют труды зарубежных и отечественных исследователей: М. Фуко, Ж. Старобинского; П. А. Флоренского, Б. М. Эйхенбаума, Е. Г. Эткинда, И. В. Силантьева, С. Н. Зенкина и других. Ведущими методами анализа являются компаративный и структурно-семиотический, позволяющий сравнить принцип художественной структуры романов Г. Флобера и Л. Н. Толстого.

^ Положения, выносимые на защиту:

1. Существующая в культуре оппозиция слово – тело теснейшим образом связана с дискурсом власти и сексуальности и, в свою очередь, с гендерным разделением общества. В гендерной теории слово является доминантным и определяется принадлежностью маскулинного; тело, подчиняющаяся часть оппозиции, принадлежит феминному, что обуславливает неизбывную виновность женщины.

2. В мировоззрении Г. Флобера и Л. Н. Толстого слово и тело оказываются в непримиримой оппозиции. Творчество рассматриваемых авторов отражает данную борьбу, при этом подчеркивается, что и для писателей, и в современном им мире доминантным является именно слово.

3. Ситуация адюльтера, изображаемая Г. Флобером и Л. Н. Толстым, разворачивается в метамотив, реализующийся в ряде текстов. В романе русского писателя метамотив адюльтера осложняется появлением мотива вины, которая полностью перекладывается на женщину. Обозначение неизбывной женской виновности становится репликой Л. Н. Толстого в споре его современников по «женскому вопросу».

4. Особая точка зрения на гендер формирует авторскую позицию, распространяемую за пределы романа «Анна Каренина». В этом плане повесть «Крейцерова соната» выстраивается как «мужской» текст и рассматривает ситуацию адюльтера как результат гендерной оппозиции, существующей в обществе.

5. Вклад Флобера и Толстого в развитие телесного и словесного мира произведения оказывается возможным лишь при учете основных положений дискурсного анализа. Наблюдения над текстом произведений писателей позволяет утверждать, что, не ставя задач собственно семиотического исследования, и французский и русский романисты подготовили почву для понимания слова и тела как определенных культурных знаков. Без создания этих текстов проблемы общей и прикладной семиотики выглядели бы не столь значимыми и глубокими.

Представленное диссертационное исследование имеет следующую структуру: введение, три главы, заключение и список литературы. В первой главе представлен обзор теоретической проблематики, связанной с семиотикой вербального и телесного языка; во второй главе предпринято изучение влияния слова и тела на жизнь и творчество Г. Флобера, дано описание метамотива адюльтера. В третьей главе анализируются повесть «Крейцерова соната» и роман «Анна Каренина» в свете словесного и телесного дискурсов.


^ Основное содержание работы

Во введении обосновываются актуальность, научная новизна исследования, формулируются его цель и задачи, раскрываются методологические основы работы, ее теоретическая и практическая значимость, постулируются положения, выносимые на защиту.

^ Первая глава «Семиотика вербального и телесного языка» состоит из трех разделов, в которых рассматриваются роль тела и слова в литературе и в жизни как отдельного человека, так и всего общества. В параграфе 1 «Тело как семиотическая проблема» описано понятие «тело» с точки зрения семиотики. М. Фуко попытался связать понятие сексуальности и исторически складывающуюся практику наказания. Для него сексуальность – не природный фактор, а следствие воздействия на общественное сознание системы постепенно формировавшихся дискурсивных и социальных практик, в свою очередь явившихся результатом развития системы надзора и контроля над индивидом. Как отмечает М. Фуко, примерно до конца XVIII века в Европе в качестве наказания использовалось физическое воздействие на тело¹. С конца XVIII века складывается новая система наказания, которая перестает быть искусством причинения невыносимых страданий и стремится минимизировать физическую боль наказуемого.

В постмодернистских исследованиях наряду с термином «тело» начинает использоваться понятие телесности, характеризующееся такими чертами, как сексуальность, аффект, смерть и т.п. Например, А. А. Грицанов обращает внимание на то, что тело утрачивает телесность, как только становится объектом изучения, так как в этом случае не может быть воспринимаемо и переживаемо телесно². Для Ж.-Л. Нанси тело – это, прежде всего, то, что находится вне пределов смысла и поэтому мыслью неуловимо. Следовательно, тело определяется как нечто бессмысленное, то, для чего логика мысли не просто враждебна, но и разрушительна, так как превращает его в набор частей³. В представлении Ж.-Л. Нанси, тело оказывается выброшенным из языка.

Постепенно понятие тела активно осваивается в культуре, обогащаясь новыми смыслами и дополнительными значениями. Так, с одной стороны, тело – это воплощение естественности и красоты, с другой – источник греха в человеке. Подобные представления встречаем, например, у Л. Н. Толстого и Д. С. Мережковского. Первый считает, что плоть – это начало бесовское, для второго же все, что создано Богом, не может быть грехом.

^ В параграфе 2 «Слово как теоретическая проблема» предпринято описание двойственной природы слова: Слово как творящий элемент и слово, скрывающее ложь цивилизации.

Размышления о природе слова неизменно приводили к представлениям о его двойственности. Изначально оно несло в себе истину и божественную сущность, являлось неким творящим началом.

В процессе земного существования данное человеку Слово потеряло Божественную сущность и стало одним из средств манипуляции человеком. Слово становится средством, помогающим человеку прикрыть ложь или скрыть пустоту в собственной душе. «Ложь разнообразна, – пишет Е. Г. Эткинд, – в зависимости от рода занятий, уровня образованности, характера взаимоотношения между поколениями»¹.

Слово, использованное для лжи, непременно порождает ложь. Однажды послужив лжи, слово начинает менять концепцию мира и творить новый, ложный мир, в котором меняются все устои и понятия. Именно такой «перевернутый» мир становится объектом изображения многих произведений XIX века. Так, например, в произведениях А. П. Чехова люди, ведущие поглотившее их социальное существование, отличаются красноречием. И наоборот: герои, не утратившие духовное начало, испытывают большие затруднения при переводе своих мыслей в слова. Здесь, так же как и у Л. Н. Толстого, слово призвано скрыть ложь и пустоту.

В художественных произведениях XIX и особенно XX веков слово присутствует и на другом уровне: герои многих романов строят свою жизнь как прочитанный роман, их сознание пропитано литературными сюжетами и образами. Таковы, например, Эмма Бовари («Мадам Бовари» Г. Флобера), Маша («Семейное счастье» Л. Н.Толстого) и Анна Каренина, строящие жизненные и поведенческие сценарии с учетом существовавших литературных образцов. Так, например, образец жизненного уклада, в соответствии с которым формирует свою жизнь Эмма Бовари, заимствован ею из романтической литературы: «Там было все про любовь, там были одни только любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках, кучера, которых убивают на каждой станции…»². Анна Каренина в вагоне поезда читает английский роман: «Герой романа уже начинал достигать своего английского счастья, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение…»³. Героини Г. Флобера и Л. Н. Толстого терпят неудачу именно в местах разрыва реального потока жизни и романных образцов.

^ В параграфе 3 «Слово и тело в свете гендерного разделения общества» слово и тело рассматриваются в качестве членов оппозиции.

Как мы смогли заметить, слово выступает на стороне закона, морали, в то время как тело всегда аморально. При этом тело не знает вины, в то время как слово обвиняет, тело всегда подчиняется, слово выступает на стороне власти. Данное значение оппозиции слово – тело ярче всего проявляет себя в связи с понятием «гендер»: женское становится синонимом тела и животного начала, в то время как мужское в гендерной теории воплощает разумное начало, проявляющее себя, прежде всего, в слове. Именно слово управляет телом, маскулинное – феминным.

Ситуация супружеской измены соединяет дискурс власти, когда тело женщины оказывается принадлежащим не ей самой, а ее мужу, и сексуальности, когда женщина выступает как соблазнительница и, следовательно, виновница адюльтера.

В связи с тесной взаимосвязью оппозиции слово – тело и гендерной оппозиции нам правомерно рассмотреть ситуацию адюльтера в романах Г. Флобера «Мадам Бовари» Л. Н. Толстого «Анна Каренина» с позиции слова и тела в свете гендерной интерпретации текста.

Вторая глава «^ Словесное оформление телесности Г. Флобера в контексте ситуации адюльтера («Мадам Бовари»)» состоит из трех разделов. В параграфе 1 «Метамотив как структурный элемент сюжета» предлагается понятие метамотива для описания романов Г. Флобера «Мадам Бовари» и «Анна Каренина» Л. Н. Толстого.

На сегодняшний день наиболее полное исследование мотива проведено И. В. Силантьевым. В монографии «Поэтика мотива»¹ автор выделяет некоторые существенные признаки мотива. Общим для всех определений становится признак неразложимости мотива.

В этой связи интересна позиция А. Л. Бема, который выявил сцепление «привходящих» мотивов, определяющих фабулу произведения. Предложенный подход является основанием для сравнительного анализа мотива адюльтера в романах «Мадам Бовари» Г. Флобера и «Анна Каренина» Л. Н. Толстого.

Опираясь на принцип сравнительного анализа, предложенный А. Л. Бемом, можно проследить сходство анализируемых в данном диссертационном исследовании произведений Г. Флобера и Л. Н. Толстого. Схема произведений может быть представлена следующим образом:

1. «Мадам Бовари»: …семья, внешне благополучная томление
   

героини появление у жены любовника (ов) самоубийство героини…;

2. «Анна Каренина»: …семья, внешне благополучная томление
   

героини появление у жены любовника осознание совершенного греха самоубийство героини…;

3. «Крейцерова соната»: семья, внешне благополучная томление героини появление у жены гипотетического любовника убийство героини размышление о грехе;
   

4. «Дьявол»: семья, внешне благополучная томление героя появление любовницы осознание греха самоубийство героя (убийство героини).

Мы видим, что произведения содержат общую схему, которая имеет в своей основе ситуацию супружеской измены, соединенную с «привходящими мотивами». Построение такой схемы становится возможным благодаря неустойчивому характеру семантики мотива, создающего некий семантический блок, который представляет собой в первом и втором вариантах схемы метамотив, в третьем и четвертом – метасюжет.

Первый и второй варианты схемы шире отдельно взятого мотива и гораздо уже сюжетной схемы всего произведения; кроме того, данная схема повторяется практически без изменений в нескольких произведениях. Такую повторяющуюся схему предлагаем назвать метамотивом. В третьем и четвертом вариантах схема совпадет с границами сюжета, т.е. является метасюжетом.

Метамотив, по нашему мнению, – это комплекс мотивов, представляющий собой устойчивую совокупность основного и привходящих мотивов, являющийся частью сюжета и повторяющийся в ряде произведений.

Поскольку метамотив – явление пограничное между мотивом и сюжетом, то он обладает признаками того и другого и, что наиболее важно, имеет свои отличительные особенности. В отличие от мотива, например, метамотив не является элементарной единицей сюжета, он не имеет мотифемы, т.к. реализуется всегда только на уровне конкретного текста. Более того, в некоторых произведениях (обычно малого объема) метамотив может сам становиться сюжетом. Метамотив, как элемент структуры текста, может разворачиваться непрерывно (как в романе Г. Флобера «Мадам Бовари»), а может быть прерывистым (как в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина»). При этом метамотив, как и сюжет, обладает пространственной характеристикой. Так, например, метамотив адюльтера традиционно связывается с парижским топосом, либо сопоставляясь с ним, либо противопоставляясь ему.

^ В параграфе 2 «Работа со словом и описание телесного языка в поэтике Флобера» анализируются словесный и телесный дискурсы в поэтике Г. Флобера. Ситуация адюльтера становится центральной в романе Г. Флобера «Мадам Бовари». Новое звучание материала было обусловлено разработкой писателем дискурса, основанного не на изложении, а на показе.

Исходя из задач нового искусства, Флобер приходит к созданию дискурса, который, на наш взгляд, можно назвать статичным. Писатель использует большое количество описаний, наполненных подробностями, деталями. Так, например, рассказ о свадьбе Шарля и Эммы обрастает подробным описанием приглашенных гостей, а само событие, важное в жизни героев, теряется в этом описании. Ж. Женетт так определяет эту особенность стиля Г. Флобера: «Такой избыток материального присутствия в картинах, вообще говоря, чисто субъективных, где правдоподобие требовало бы, напротив, смутных, расплывчатых, неуловимых намеков, составляет одну из наиболее ярких черт флоберовского письма»¹. Каждый из подобных эпизодов становится некой фиксированной «картинкой», в результате чего большая часть романа трансформируется в череду сменяющихся друг за другом «картинок». Кроме того, возникает ощущение описательности из-за большого количества вещей на страницах романа. Вещам уделяется значительное внимание, начиная с шапки Шарля Бовари, описанию которой отводится целая страница, до тройного гроба госпожи Бовари.

Г. Флоберу важно было хаос вещей (тел), наполняющих его роман, насильно упорядочить посредством создаваемого дискурса (слов). Отсюда стремление к совершенной форме романа. А. Пузиков свидетельствует: «Отделке произведения он придает исключительное значение»¹. По нашему мнению, это означает, что первостепенное значение для самого Г. Флобера имело все-таки слово.

Таким образом, можно предположить, что слово является доминантой романа, именно слову делегируются властные полномочия. Эмма и Шарль, руководствующиеся желаниями тела, оказываются исключенными из этого мира, основанного на власти мертвых слов и мертвых вещей. В романном мире Г. Флобера слово теряет свое основное качество – быть означающим. Наиболее яркий персонаж в этом плане – аптекарь Омэ. Но и остальные персонажи разговаривают штампами: при этом готовые клишированные формы показывают, что герои не способны самостоятельно постигать и выражать сущностные моменты бытия.

Рассматривая оппозицию слово – тело в творчестве Г. Флобера, необходимо, на наш взгляд, отметить мнение современных теоретиков-психоаналитиков Э. Сиксу и Л. Иригарай, которые в своих работах обращаются к проблеме «женского письма». Эти ученые считают, что «женственный стиль» не зависит от пола писателя, так как любой из нас бисексуален. Именно в письме «другому» легче всего проявить себя. Не случайно, по-видимому, в одном из писем к Жорж Санд Флобер восклицает: «Почему я влюблен в Суверена? Быть может, потому что во мне оба пола»². Подобная позиция позволяет по-новому взглянуть на объективный стиль Г. Флобера, который, по нашему мнению, есть не что иное, как высшая форма субъективности, когда автор не просто со стороны и бесстрастно описывает своих героев, но, по заявлению самого писателя, становится ими.

Приведенные свидетельства подтверждают не только существование феминного в авторе романа «Мадам Бовари» («…я стал женственнее и умиленнее»³), но и маскулинного в заглавной героине, что является одним из свидетельств автопсихологического начала в Эмме Бовари.

Еще один аспект рассматриваемой проблемы сводится к тому, что, по мнению Э. Сиксу, при помощи прописывания в тексте наслаждения и телесности, можно вырваться из маскулинного порядка. Именно поэтому Г. Флобер показывает в романе мир, в котором единственной носительницей и наслаждения и телесности становится женщина, желающая выбраться из бесполого мира. Однако эта попытка заканчивается смертью.

^ В парагрфе 3 «Словесный и телесный аспект метамотива адюльтера в романе Г. Флобера «Мадам Бовари» представлен анализ метамотива с позиций телесного дскурса.

С. Н. Зенкин, анализируя роман Г. Флобера «Мадам Бовари», приходит к выводу, что огромное значение в романе имеет слово, выражающее ложность изображенного мира. Исследователь небезосновательно замечает, что по мере развития сюжета ложь начинает играть в романе все большую роль, что формально выражается в увеличении диалога и прямой речи героев в повествовательном пространстве¹. Персонаж, который вводится в романное пространство через слово – Шарль Бовари. Шарль не владеет словом, ему не удается произнести собственное имя, т.е. не удается совершить простейший акт личностного самоутверждения. Нелепо произнесенная фамилия позволяет не только судить о характере самого героя, но и считать его необходимой частью всего общества. Это доказывается тем, что фамилия Бовари находится в ряду других фамилий с «бычьей» семантикой.

Профессия Шарля Бовари (врач) также связана с телом. Это приводит к тому, что герой общается с другими не по принципу слово – слово, а по принципу тело – тело. Мир Шарль познает через чувственные ощущения. «Он словно вступал в новый мир, впервые притрагивался к запретным удовольствиям. Берясь при входе за ручку двери, он испытывал нечто вроде чувственного наслаждения»².

Наиболее ярким представителем общества является аптекарь Омэ. Как и в случае с Шарлем Бовари, способ представления имени героя характеризует самого героя. Имя аптекаря читатель узнает из вывески: «Во всю ширину здания – вывеска, и на ней золотыми буквами: АПТЕКА ОМЭ. В глубине, за огромными, вделанными в прилавок весами, над застекленной дверью выведено длинное слово: ЛАБОРАТОРИЯ, а на середине двери золотыми буквами по черному полю еще раз написано ОМЭ»³.

Обращает на себя внимание тот факт, что на этом небольшом пространстве имя героя встречается дважды. В тексте это первый знак пристрастия аптекаря к слову написанному. Впоследствии мы встречаем подтверждение этой мысли: господин Омэ печатает брошюру «Сидр, его производство и его действие в свете некоторых новых фактов», любит высказываться пространными тирадами, цитатами из своих собственных газетных статей даже в самых обыденных ситуациях. Кроме того, аптекарь постоянно вмешивается в чужую жизнь, всем дает советы, высказывает мнение по любому вопросу, вставляет латинские слова, не имеющие отношения к беседе. Как мы увидели, Омэ самореализуется именно в слове, причем, в слове «внешнем». Омэ – персонаж без «внутреннего мира», и потому он идеально адаптирован в мире внешнем, не вступает с ним в какие-либо конфликты.

Особняком в этом романном мире располагается Эмма Бовари. Отношения Эммы Руо с Шарлем складываются в рамках оппозиции слово – тело. Первое свидание героев проходит через определенные этапы, предопределяющие развитие дальнейших отношений Эммы и Шарля. Первый этап – знакомство героев – основан на чувственности. «Эмма что-то шила…, на голых плечах блестели капельки пота. <…> Рюмка была почти пустая, и, чтобы выпить, Эмме пришлось откачнуться назад; запрокидывая голову, вытягивая губы и напрягая шею, она смеялась, оттого что ничего не ощущала во рту…»¹. На этом этапе слово отсутствует в отношениях героев: «…она опустила голову и примолкла; Шарль тоже не говорил ни слова»².

На втором этапе чувственность (тело) заменяется оживленной беседой (словом). «Она <…> рассказала о монастыре, Шарль в свою очередь, рассказал о своем коллеже, и так у них завязалась оживленная беседа»³. Единственный элемент внешности, встречающийся в описании Эммы на этом этапе, - глаза. То же самое наблюдается и в отношениях молодых супругов: Эмма пытается отсутствие чувственности заменить чтением стихов при луне.

Третий этап связан с воспоминанием Шарлем всех фраз, сказанных Эммой. Эти фразы вызывают в нем телесные ощущения: «Ночью он никак не мог уснуть, в горле у него все пересохло, хотелось пить»⁴.

На четвертом этапе приходит осознание желания жениться на Эмме и тотчас Шарль перестает владеть словом: «Шарль дал себе слово при первом удобном случае сделать Эмме предложение, но язык у него всякий раз прилипал к гортани»⁵. После замужества, а особенно после бала, в описании героини телесность исчезает, как будто Эмма становится совсем бесплотной, бестелесной: «Она побледнела, у нее начались сердцебиения»; «Эмма начала пить уксус, чтобы похудеть, у нее появился сухой кашель, аппетит она потеряла окончательно»⁶. Как только в повествовании появляется потенциальный любовник, Леон, тотчас же в описание Эммы возвращается телесность. «Она приподняла двумя пальцами платье до щиколоток и стала греть ногу в черном ботинке прямо над куском мяса, который поджаривался на вертеле»⁷.

Однако для неискушенного Леона Эмма – недосягаемый идеал. Их отношения сводятся к романтическим прогулкам и разговорам, влечения плоти по-прежнему остаются неудовлетворенными: «Эмма похудела, румянец на ее щеках поблек, лицо вытянулось. Казалось, эта всегда теперь молчаливая женщина, с летящей походкой, с черными волосами, большими глазами и прямым носом, идет по жизни, едва касаясь ее»⁸. В этом случае адюльтеры Эммы, как и ее прикосновение к окружающим предметам, являются выражением желания героини почувствовать, ощутить собственное тело. В данном случае мы имеем дело с явлением, обозначенным Ж.-Л. Нанси термином «само-тебя-касание». Чувственная неудовлетворенность Эммы приводит к появлению неприязни к Шарлю, который в ее сознании становится виновником неудавшейся жизни. Именно по этой причине идея измены постепенно завладевает Эммой.

В связи с этим безусловной заслугой Г. Флобера является указание на то, что важной мотивацией поведения человека является его физиология. Но Эмма Бовари – это не единственный персонаж, функция которого выражается через телесность. В заявленной оппозиции «слово – тело» на стороне Эммы выступает и Слепой. Его имя указывает на телесный признак, описание телесно, а песенка двусмысленна. В то же время Слепой – это своего рода пародия на Эмму, вернее, на ее чувственность. Не случайно после близости с Родольфом героиня, когда приходит в себя, слышит чей-то протяжный крик; по всей видимости, это был голос Слепого.Если говорить о противопоставлении последнего с Эммой, то торжествует в романе именно Слепой. Однако в оппозиции слова и тела, в данном случае Омэ и Слепого, торжествует все-таки слово: Омэ удалось заключить Слепого навечно в приют.

Таким образом, мы вновь выходим на противопоставление Эммы и Омэ (как представителя ионвильских обывателей), на противопоставление тела и слова. Причем в провинциальном обществе именно слово одерживает победу. Эмма, воплощающая телесное начало, не может стать частью «бесполого» ионвильского общества, а стремление примирить свою чувственность с жизнью среди обывателей города Ионвиля в итоге приводят ее к гибели.

«Мадам Бовари» Г. Флобера оказала влияние не только на французскую, но и на русскую литературу. Роман привел к появлению во французской философской поэтике термина «боваризм», которым обозначаются «мечты о праздничной стороне жизни, об острых наслаждениях и исключительной роскоши», – отмечает Л. П. Гроссман¹. Исследователь указывает на следование телесным влечениям у героинь подобного типа: «Это те проявления раздраженной и утонченной чувственности, те жадные искания разнузданных празднеств плоти, которые заставляют возбужденную флоберовскую героиню бесконечно разнообразить радости адюльтера»².

Говоря об этом типе героинь, Л. П. Гроссман отмечает их двойственность: утонченная чувственность и эстетический вкус, проявляющиеся в потребности изящества во всем окружающем и в то же время снижение душевности, появление жестокости и бессердечности. Решающим моментом в развитии вышеназванных качеств становится посещение героиней какого-либо роскошного бала или праздника.

Черты «боваризма», выделенные Л. П. Гроссманом, можно увидеть в образе, созданном Л. Н. Толстым – в Анне Карениной.

^ Глава III «Трансформация телесного и словесного в «Анне Карениной» Л. Н. Толстого» состоит из трех разделов. В параграфе 1 «”Ясновидение плоти” в произведениях Л. Н. Толстого» анализируется влияние оппозиции слово – тело на жизнь и творчество Л. Н. Толстого.

Оппозиция слово – тело у Л. Н. Толстого напрямую связывается с гендерным разделением общества. В одном из писем Лев Николаевич прямо заявляет: «Никто не сомневается в необходимости и недостатке повивальных бабок, и женщина, не хотящая распутничать телом и душою, не будет искать кафедры, а несемейная пойдет насколько умеет помогать родильницам»¹. Это высказывание привлекает нас тем, что здесь писателем дается не просто обобщенно обозначение мужской и женской деятельности. По Толстому,

в жизни мужчины доминирующим является слово (в данном случае упоминаемая кафедра – идеальное место для работы со словом), а в жизни женщины – тело (помощь родильницам есть ни что иное, как работа с телом).

Л. Я. Гинзбург писала о том, что Л. Н. Толстой разделял всех людей на «искусственных и на одаренных чутьем, интуитивным пониманием подлинных ценностей жизни»². В данной оппозиции отражается противопоставление слова и тела, существующее во всей мировой культуре. Люди, живущие «искусственной» жизнью – это герои, виртуозно владеющие словом. «Искусственный» мир живет по своим законам, правилам, которые все, принадлежащие этому обществу, обязаны выполнять.

Слово, по мнению писателя, не претендует на адекватность мысли или ощущения, потому что не может соответствовать беспредельности духовного начала. Словесная речь может выразить многое, но не главное – то, что сам Л. Н. Толстой назвал неопределимым и таинственным. При этом бессилие слова относится как к судьбам человечества, так и к отдельному человеку. Высокая духовность человека предполагает драматический разрыв между словом и мыслью, неудовлетворенность собственной речью и даже отвращение к ней. Подобные рассуждения свидетельствуют о том, что Л. Н. Толстой задолго до появления семиотики высказал идеи, озвученные П. А. Флоренским, о проблеме понимания. Философ считал, что понимание – это не процесс анализа слов и выражений, а способ внутреннего общения.

^ В параграфе 2 «Гендерные предпочтения Л. Н. Толстого в свете телесного дискурса» предлагается гендерное прочтение «Крейцеровой сонаты» и «Анны Карениной», обусловленное оппозицией «слово – тело».

В центре «Крейцеровой сонаты» – отношения полов в любви и браке. Уже в обрамляющем рассказе дана расстановка характеров, определяющая конфликт, который реализуется через оппозицию «женское – мужское»: «некрасивая и немолодая дама» и «господин с порывистыми движениями».

Конструирование маскулинного начинается уже на внетекстовом уровне: автор повести – мужчина; человек, воспринимающий и оценивающий своих попутчиков, выслушивающий рассказ Позднышева – также мужчина, как и сам Позднышев, излагающий свое восприятие событий. Следовательно, «Крейцерова соната» – это модель мужского мировосприятия, той его части, которая относится к любви и браку.

Два женских персонажа, участвующих в этом маскулинном дискурсе, не разрушают данной конструкции. В рамочном повествовании выразителем женских интересов является «некрасивая дама», при этом автор подчеркивает неумение дамы вести спор, неумение ясно и четко выражать свои мысли. В этом плане необходимым оказывается третий мужской персонаж рамочного рассказа – «господин с аккуратными новыми вещами, адвокат». В тексте он выступает в роли посредника между «нервным господином» и «дамой», сначала поясняя ее высказывания, а затем полностью замещая ее в разгоревшемся споре. Важен тот факт, что это единственный профессионально маркированный персонаж, что позволяет рассматривать образ дамы как заведомо виновный: адвокат, выступающий, как правило, на стороне обвиняемых, проецирует виновность на свою спутницу и, тем самым, на всех женщин.

Второй женский персонаж в повести – жена Позднышева – поочередно выступает в двух вариантах гендерной роли женщины: матери и соблазнительницы. Смена ролей воспринимается Позднышевым как угроза.

«Женщина счастлива и достигает всего, чего она может желать, когда она обворожит мужчину. И потому главная задача женщины – уметь обвораживать его. Так это было и будет», – считает Позднышев¹. Следовательно, женщина опасна – как любой соблазн, приводящий ко греху, и заслуживает наказания. Но это только одна из видимых причин трагического финала повести. Другая причина, которую также неоднократно упоминает Толстой, это потеря мужчиной власти над женщиной. Власть стремится к владычеству над чувственностью, телом, но оказывается мнимой и удерживается только до тех пор, пока у женщины не появятся собственные чувства, мнения, желания. Поэтому убийство Позднышевым жены расценивается как желание вернуть власть.

Итак, «Крейцерова соната», выстроенная как мужской текст, преподносит ситуацию адюльтера как результат гендерной оппозиции, существующей в обществе.

В романе «Анна Каренина» ситуация адюльтера соединяется с мотивом вины. Категория вины как одна из важнейших в романе появляется уже на первых страницах в размышлениях Стивы Облонского. Здесь намечается проблема: будучи уличенным в супружеской измене, герой, по его словам, виновным себя не чувствует и автором никак не наказывается.

На страницах романа о вине много думает сестра Стивы Облонского – Анна Каренина. Она, так же, как и брат, оказывается в ситуации супружеской измены; как и Стива, она не считает себя виновной, однако в финале романа ее ожидает смерть. В конце XXIII главы части 7 книги II в круговороте ассоциаций Анны повторяется одна и та же идея: «…она хотела все забыть, простить и примириться с ним, хотела обвинить себя и оправдать его. “Я сама виновата. <…> Я примирюсь с ним…”, – говорила она себе». При этом дважды она повторяет несколько непонятную фразу: «Неужели я не могу взять на себя? – сказала она себе и начала опять все сначала». «Нужно спокойствие и доверие, и я возьму все на себя. Да, теперь, как он приедет, я скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем»¹. Последняя фраза, на наш взгляд, полностью разъясняет загадочность первых двух: речь здесь идет о том, чтобы взять на себя чужую вину. Каренина вполне искренне считает виноватым во всем Вронского, а не себя.

Анна не только обвиняет Вронского, но и стремится его наказать за эту вину. Она не только берет на себя роль судьи, но она же становится и исполнителем приговора. Для Вронского Каренина выбирает одно из самых страшных наказаний, она заставит его всю жизнь мучится чувством вины и искать смерти.

^ В параграфе 3 «Слово и тело в романе «Анна Каренина» анализируется роман в рамках словесного и телесного дискурса.

Ситуацию супружеской измены в романе иллюстрируют две супружеские пары – Облонские и Каренины. В роли изменивших в этих супружеских парах выступают брат и сестра: Степан Аркадьевич Облонский и Анна Аркадьевна, урожденная Облонская. Объединяет их чувственность, проявляющаяся в многочисленных адюльтерах Степана Аркадьевича и внебрачной связи Анны Карениной с Вронским.

Образ героини дан автором в развитии. В самом начале романа Анна предстает спокойной, рассудительной женщиной, полной чувства собственного достоинства. Это период, когда она живет в согласии с мужем и миром. В этот период в ее жизни доминирует слово. Примечательно, что Анна сначала слышит о Вронском много хорошего от его матери и только потом происходит их встреча. На условно нами выделенном втором этапе жизнь Анны продолжает двоиться, однако противостояние слова и тела еще не несет на себе тот отпечаток трагичности, который появится позже.

Третий этап, наступивший, по нашему мнению, после родильной горячки, является самым сложным еще и потому, что, формально оставаясь женой Каренина (подвластной слову), по сути, Анна является женой Вронского, но не носит его фамилию. Может быть, потому для нее так важен развод, что он позволяет сменить фамилию и избавиться от двойственности хотя бы на этом уровне. Однако писатель заявляет о своей героине как о Карениной уже на уровне заглавия романа, тем самым не оставляя для Анны возможности разрешения трагического конфликта между сущностью, выраженной именем, и тем положением, которое она пытается занять.

Анна начинает свое внутренние «движение» в романе с чтения книги (английского романа), а заканчивает написанием записки. Анна опошлилась в окружающем ее мире, опустилась до уровня Стивы Облонского, который также пишет записки своим любовницам. В своей последней записке Каренина обращается к Вронскому, называет себя виноватой и просит его вернуться. Но впервые в романе записка не выполняет своего назначения. Слово отказывается служить Анне. Однако тело также отказывается служить героине. Тело не просто предает Каренину: то, что еще недавно было источником наслаждения, теперь вызывает отвращение. В эпизоде, связанном с последней поездкой Анны по железной дороге, писатель воспроизводит восприятие Анной действительности. Постоянное повторение слов «испачканный», «отвратительный», «уроды», «ненависть» свидетельствует об отношении к окружающему её миру.

Начиная с этой главы, конфликт между словом и телом в жизни Анны выходит на новый уровень, становясь принципиально неразрешимым. Анна «погибнет от этого раздвоения, убьет себя, чтобы только уйти от невыносимого ужаса…», – пишет Д. С. Мережковский¹.

К финалу жизненной трагедии Анна опять попадает под власть слова. Не случайно последние часы ее жизни очень многословны: создается ощущение, что слова кружат как в водовороте, по одному и тому же пути, не останавливаясь, завладевая сознанием героини и толкая ее к смерти – единственной возможности освободиться из-под власти и слова и тела.

^ В параграфе 4 «Пространственная организация метамотива адюльтера в романе «Анна Каренина» Л. Н. Толстого» анализируется французский топос, имеющий непосредственную связь с метамотивом адюльтера. Мы уже отмечали, что писатель в своем романе представляет слово, скрывающее ложь современной цивилизации. Город является еще одним фактором, который усиливает искусственное в человеке, толкая его к адюльтеру, как это описано, например, в «Крейцеровой сонате».

Таким образом, ситуация адюльтера, разворачивающаяся в метоматив, связывается с одним из важных аспектов прочтения романа – пространственной организацией.

Нами предпринята попытка исследования одного из аспектов пространства – французского текста, берущего свое начало в Парижском тексте. Данный текст складывается в западноевропейской литературе, в которой формируется устойчивое представление о французском романе как об адюльтерном, тем самым устанавливается прочная связь между французским и адюльтером. Непосредственно во французской литературе формируется оппозиция провинция – Париж, в которой Париж выступает как скопление всевозможных пороков. Например, пространственным центром «Человеческой комедии» О. де Бальзака, изображающим пороки современного ему общества, является Париж. Однако уже Г. Флобер в романе «Мадам Бовари» показывает, как провинция постепенно подвергается разрушительному влиянию столицы.

Таким образом, формирующийся во французской литературе XIX века Парижский текст получает ряд постоянных значений: парижское связывается со всевозможными пороками, адюльтером. Однако следует отметить, что Парижский топос во французской литературе имеет и другое значение: Париж становится местом, где возможна реализация желаний и надежд героев. Так, например, именно в Париже предела своих мечтаний достигают Ж. Сорель Ф. Стендаля и Растиньяк О. де Бальзака. Сюда же устремлены помыслы Эммы, мечтающей жить, как в Париже.

Противопоставление провинции и столицы у Г. Флобера соотносится с оппозицией слово – тело. Провинциальное общество, в котором господствует слово, бесполо, в отличие от Парижа – царства тела. С той же семантической наполненностью Парижский текст переходит в русскую литературу, при этом становясь неотъемлемой частью французского текста. Французский текст встречается в некоторых произведениях А. С. Пушкина. Так, например, в незаконченном романе А. С. Пушкина «Арап Петра Великого» местом адюльтера оказывается Париж.

Говоря о пространственной организации метамотива адюльтера в произведениях Л. Н. Толстого, следует помнить, что данный метамотив также связан с французским текстом. Так, например, роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина» начинается с указания на внебрачную связь Стивы Облонского с гувернанткой-француженкой; в повествовании о «холостой» жизни Вронского упоминается о французском театре, где, судя по всему, последний бывал неоднократно. Упоминание французского театра связано с миссией Вронского, который выступает в качестве миротворца поссорившихся на почве адюльтера супругов. В приведенных примерах мы наблюдаем упоминание французского в связи с адюльтером. В дальнейшем эта связь все более углубляется. Так, например, упоминание французского способа выходить замуж должно подвести читателя к размышлению о причинах адюльтера.

Еще одно значение французского в романе появляется в размышлениях Левина: «”И для чего она говорит по-французски с детьми? – подумал он. – Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности”, – думал он сам с собою…»¹. Французское становится синонимом фальши.

Таким образом, французский текст в произведениях Л. Н. Толстого обладает определенным набором постоянных значений, берущих свое начало непосредственно из французской литературы.

Рассмотрев особенности парижского текста в романах Г. Флобера и Л. Н. Толстого, мы пришли к выводу, что в романе французского писателя данный текст обладает двойственностью: он включен в оппозицию провинция – Париж, является для героев неким идеалом, где возможно исполнение желаний. За границами конкретного романа (для автора произведения) Париж оказывается центром пороков (в том числе и адюльтера), соотносимых с желаниями тела.

В произведениях Л. Н. Толстого оппозиция провинция – Париж снимается и трансформируется в единый французский текст, оставляя за собой только последнее значение, при котором все французское становится синонимом порочного. Кроме того, в перечень пороков, связанных с желаниями тела, писатель добавляет еще один, важный для него – фальшь.

^ В Заключении представлены выводы по проделанной работе.

Результаты исследования были опубликованы в 7 работах.

В рекомендованном ВАК издании:

1. Завершинская, Е.А. Французское пространство в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» [Текст] / Е. А. Завершинская // Сибирский филологический журнал. – Новосибирск: Изд-во СО РАН. – 2009. – № 4. – С. 46 – 49 (0,25 п.л.).

В других изданиях:

1. Завершинская, Е. А. Гендерная позиция в «Крейцеровой сонате» Л. Н. Толстого [Текст] / Е. А. Завершинская // Поэтика художественного текста в школе и вузе: Сб. ст. – Омск, 2002. – С. 21 – 26 (0,37 п.л.).

2. Завершинская, Е. А. Слово и Тело в романах Л. Н. Толстого «Анна Каренина» и Г. Флобера «Мадам Бовари» [Текст] / Е. А. Завершинская // Инновации в вузовском и школьном образовании: Материалы научной конференции профессорско-преподавательского состава. 20-21 ноября 2003 г. – Куйбышев: Простор, 2003. – С. 34-37 (0,25 п.л.).

3. Завершинская, Е. А. Категория вины в «Крейцеровой сонате» Л. Н. Толстого [Текст] / Е. А. Завершинская // Актуальные проблемы высшей школы: Материалы научно-практической конференции. – Куйбышев, 2004. – С. 87–89 (0,18 п.л.).

4. Завершинская, Е. А. Слово и Тело в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» [Текст] / Е. А. Завершинская // Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении. Материалы Третьих Филологических чтений: Сб. ст. – Новосибирск, 2004. – Т. 2. – С. 110–114 (0,3 п.л.).

5. Завершинская, Е. А. Л. Н. Толстой и «женский вопрос» [Текст] / Е. А. Завершинская // Проблемы интерпретации текста в вузе и школе: Сб. статей. – Омск: Изд-во ОмГПУ, Издательский дом «Наука», 2007. – С. 126–130 (0,3 п.л.).

6. Завершинская, Е. А. Значение мотива вины в раскрытии идейного смысла романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина» [Текст] / Е. А. Завершинская // Современный научный вестник: научно-теоретический и практический журнал. – Белгород: Руснаучкнига. – 2008. – № 15(41). – С. 30 – 35 (0,37 п.л.).




Технический редактор: А.В.Жильцов

Подписано в печать 08.10.2011. Формат 60x84 1 /16.

Усл. печ. л. 1,25. Тираж 100 экз. Заказ № 412.

Тверской государственный университет

Редакционно-издательское управление

Адрес: 170100, г. Тверь, ул. Желябова, 33.

Тел. РИУ: (4822) 35-60-63