Geum.ru

Функционирование библейских эпиграфов в художественной структуре романов л. Н. Толстого («анна каренина», «воскресение») и ф. М. Достоевского («братья карамазовы»)

Вид материалаДиссертация
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   14

Следовательно, Христос, по мысли Достоевского, показал людям пример добровольной жертвы, которая дает человеку прежде всего осознание смысла своей жизни, духовного бессмертия, когда человек оставляет после физической смерти "плоды" в виде детей, учеников, мыслей, поступков, добрых дел и продолжает жить в памяти потомков. Уместно в связи с этим вспомнить, что Достоевский еще в трактате "Зимние заметки о летних впечатлениях" писал о том, высоконравственная личность всегда готова к добровольной жертве. Необходимо отметить, что образ Иисуса Христа дан в романе Достоевского как образец высокой нравственности, веры в человека и его светлое будущее. Получается, что подвиг Христа как Учителя повторяется в добровольной жертве, страданиях героев романа, которые стремятся пройти через "горнило сомнений" ради спасения людей от безнравственности, ради обретения ими бессмертия (загробного или земного), потому что не могут видеть страдания других людей и осознали, что "все за всех виноваты".

Также диалогичность произведения наблюдается в принципах сюжетосложения, когда вслед за взглядами Ивана Карамазова (или его двойников) излагается противоположная позиция старца Зосимы (или героев, испытывающих его влияние): главы книг "Неуместное собрание", "Сладострастники", "Брат Иван Федорович", а также последовательное расположение центральных книг "PRO и CONTRA" и "Русский инок", представляющих кульминацию романа. Диалогичность проявляется и в сюжетных ситуациях (за смертью старца Зосимы следует убийство Федора Павловича Карамазова, самоубийство Смердякова, смерть Илюшечки Снегирева), и в композиционной симметрии (статья Ивана Карамазова о церковном суде, его "Легенда о Великом Инквизиторе" и поэма "Геологический переворот" и отрывок "Из жития ... старца Зосимы"; сон Алеши "Кана Галилейская", сон Мити про "дите", кошмар Ивана, в котором он увидел черта), где противопоставлены позиции героев-антагонистов, соотнесенные с двучастной структурой эпиграфа.

Итак, эпиграф к роману Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы" связан и с композицией, и с сюжетной основой, и с системой художественных образов. Это проявляется в том, что противоположные идеи эпиграфа реализуются в нескольких параллельно развивающихся сюжетных линиях героев-антиподов (Ивана Карамазова и старца Зосимы), их "двойников" и героев, подверженных их влиянию, которые в соответствии с двумя сторонами эпиграфа выражают идеи безверия и веры, разума и чувства, эгоизма и альтруизма. Также мы установили, что две части эпиграфа связаны с диалогической композицией романа, когда в каждой книге наблюдается "диспут идей", борение различных мировоззрений, что свидетельствует о полифонизме романа Достоевского. Эпиграф, являясь многомерным, характеризует синтетический (социально-психологический и нравственно-философский) жанр романа, когда мучительные нравственно-философские поиски персонажей произведения определяются социальными условиями их жизни и реализуются через их внутренний мир, в котором борьба идеалов Содомы и Мадонны отражает соответственно две части эпиграфа.

В соответствии с идеями эпиграфа, старец Зосима и его последователи зовут к добровольной жертве, которая "принесет много плода", и человек обретет смысл жизни, высшую нравственность, память в поколениях потомков, возродится для христианской любви и всепрощения. Одной из особенностей евангельского эпиграфа к роману Ф. М. Достоевского является также то, что он находит свое воплощение как в жизни современников автора, так и судьбе Христа.

Следовательно, мы можем сделать вывод о том, что евангельский эпиграф к "Братьям Карамазовым", выражая взгляды Ф. М. Достоевского, тесно связан со всей художественной структурой последнего романа писателя.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Впервые поставив в один ряд последние романы Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, мы исследовали в них художественную структуру с точки зрения функционирования эпиграфов, исходя из типологической общности последних романов художников (синтез нравственно-философского и социально-психологического типа романа), и одновременно, их специфики, когда роман Достоевского тяготеет более к философскому, а Толстого - к социально-психологическому типу романа.

Исследование в данной работе значения и функции эпиграфов из Библии в художественной структуре романов Л. Н. Толстого "Анна Каренина", "Воскресение" и Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы" помогает глубже понять авторский замысел романов, философские и нравственные взгляды писателей в период работы над этими произведениями (так как в эпиграфах авторы прямо высказывают свою точку зрения), а также определить одну из черт стилистической системы художников - постоянные апелляции, прямое цитирование или реминисценции из Ветхого и Нового Завета как средство выражения своей позиции, актуализации вечного значения христианских норм и заповедей.

Библейские эпиграфы к последним романам Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского обладают обобщенным символическим значением, которое реализуется во всей художественной структуре произведений: сюжете, композицией, системе художественных образов, тогда как эпиграфы к другим произведениям русской литературы ХIХ века, которые анализировались во введении к работе, более локальны по своим функциям: характеризовали или жанр ("Путешествие из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева), или сюжет ("Дубровский" А. С. Пушкина), или композицию ("Повести Белкина" А. С. Пушкина), или систему образов ("Пиковая дама" А. С. Пушкина), определяли идейную проблематику, открыто высказывали авторскую точку зрения (эпиграф к "Капитанской дочке" А. С. Пушкина).


* * *


Итак, исследование художественного воплощения библейского эпиграфа в системе романа Л. Н. Толстого "Анна Каренина" позволяет сделать следующие выводы.

На основе анализа религиозно-философских трактатов Толстого было определено, что в толстовском понимании Бога есть две стороны: Бог как внутренняя совесть самого человека и Бог как всеобщий нравственный закон, определяющий все законы человечества вообще. Толстой считает, что если человек будет соблюдать заповеди Христа (главная из них - любить ближнего, как самого себя) и верить в Бога, который находится в его душе (высший нравственный закон - совесть), то на земле установится царство Божие (см. финалы романов "Анна Каренина", "Воскресение", трактат "Царство Божие внутри вас" и др.).

Также было установлено, как Л. Н. Толстой понимал слова "Мне" и "Аз" из эпиграфа к роману "Анна Каренина": "Мне отмщение, и Аз воздам". Богом для Толстого был закон деятельного добра, который помогает человеку обрести тот вечный и неуничтожимый смысл жизни, не исчезающий со смертью человека. Совершая добрые поступки, не задумываясь об их причинах и последствиях, побудительных мотивах и награде, люди, по Толстому, сохраняют в своей душе веру в Бога, благодаря которому они знают этот вечный смысл жизни. Нарушение же этого нравственного закона, потеря духовных ориентиров приводят человека к гибели, которая исходит, как считает Толстой, от Бога и от самого человека.

С точки зрения Толстого, нравственные страдания и даже готовность к самоубийству (или мысли о нем) характерны в основном для людей, которые сохранили в своей душе кодекс высшей человечности (Анна Каренина, Константин Левин, Алексей Вронский). Обретение спокойствия в их душе связано с возвращением к законам общечеловеческой морали, к осознанию того, что жизнь - не "жестокая насмешка злой и противной силы" (Т. 9. С. 413), а "имеет несомненный смысл добра, который человек властен вложить в нее" (Т. 9. С. 441), как осознал это Левин.

Нарушив моральный закон, Анна Каренина не могла не нести трагическую вину, ощущение которой привело ее (как и вина общества) к самоубийству, а Алексей Вронский не мог не стреляться, так как они оба осознали свое нарушение норм общечеловеческой морали. Константин Левин, заменив веру в Бога абстрактными понятиями и логическими рассуждениями, приходит к мысли о самоубийстве, но продолжает жить, так как познает вечный нравственный закон - жизнь "для души, по правде, по-божьи" (Т. 9. С. 419).

Все это свидетельствует о том, что смысл эпиграфа соотносится с судьбой не только Анны Карениной, но и других персонажей произведения, следовательно, он взаимосвязан со всей системой художественных образов романа. Мы видим в орбите эпиграфа и мучительные поиски Константина Левина, и трагическую судьбу Алексея Вронского, и страдания Алексея Александровича Каренина. Можно было бы еще расширить этот диапазон, включив в него божественное "воздаяние" Кити и Долли, которые страдают от поступков людей, нарушивших высший нравственный закон.

Вместе с тем, библейский эпиграф определяет различные аспекты романа (социально-психологический и нравственно-философский), что получает выражение во внутренней связи параллельно развивающихся "сюжетов жизни" Карениной и Левина.

Эпиграф, представляющий собой дословную цитату из "Послания апостола Павла к римлянам": "Мне отмщение, и Аз воздам", понимаемый нами как моральный закон, придает роману Толстого "Анна Каренина" нравственно-философский, обобщающий смысл, заставляет задуматься не только над трагедией конкретных людей, но и над вечными проблемами бытия, над определением смысла жизни, не уничтожимого со смертью человека.

Такая трактовка эпиграфа, как признание за каждым высоконравственным человеком ответственности за каждый совершенный поступок, переносит трагедию Анны Карениной из социального в философский, общечеловеческий план: ее драма могла бы произойти в любом обществе, ибо везде человек подчиняется суду собственной совести - того вечного нравственного закона, который заключен в его душе. Таким образом, Толстой многообразными, как уже отмечалось, художественными средствами, раскрывает свою мысль: грешные люди не могут наказывать другого человека за его проступки (Анна неподвластна суду светского общества), наказание человека должно исходить от него самого через Божественную заповедь (так как Бог живет в душе человека).


* * *


Исследование взаимосвязи евангельских эпиграфов с художественной структурой "Воскресения" дает основание утверждать, что главная мысль последнего романа Толстого - мысль о всепрощении и нравственном самоусовершенствовании человека как этапа жизни на пути к идеалу. Эта идея находит свое художественное воплощение в сложных нравственно-философских поисках смысла жизни Дмитрием Нехлюдовым, духовное прозрение которого позволило ему увидеть социальные отношения в обществе в новом свете.

Прослеживая этапы духовной эволюции героя, Толстой проводит его через три круга "ада", сюжетное выражение их - в процедуре суда (вначале окружного, а затем сенатского) над Катюшей Масловой; осуждение Нехлюдовым окружающей его действительности; суд собственной совести, которому подвергается герой Толстого.

Первые два суда, раскрывая социальную проблематику романа, являются подтверждением евангельских изречений о неправомочности людского суда, так как все люди грешны, и судьи, может быть, более виноваты, чем их подсудимые. Общество погрязло в преступлениях, полагает автор и его герой, только оттого, что люди, не видя "бревна в своем глазу", стали замечать "в глазу брата своего сучок" и наказывать других людей за их проступки. Забыта одна из притч Нового Завета о блуднице: "Кто из вас без греха, первый брось на нее камень", - и, стало быть, наказания не уменьшают, а увеличивают число преступлений. Нехлюдов наблюдает это во время официального суда над Масловой, видя многочисленные примеры социального зла в тюрьмах, острогах, на этапах и каторге, в светских гостиных и салонах, в кабинетах духовных и государственных чиновников. Здесь евангельская притча о грешнице и грешных людях, взявших на себя право судить других людей, выступает как сюжетообразующий элемент.

В финале романа под влиянием чтения притчи о прощении десяти тысяч талантов (Евангелие от Матфея, глава 18, ст. 21-33) Нехлюдов находит ответ на вопрос, что же нужно делать, чтобы уменьшить нарастающий поток зла и попытаться спасти людей. Нужно, считает Нехлюдов (в полном соответствии с эпиграфом из Евангелия от Матфея), прощать, "бесконечное число раз прощать, потому что нет таких людей, которые бы сами не были виновны и потому могли бы наказывать или исправлять" (Т. 13. С. 493). Именно такой совет дает Христос своему ученику Петру. Эта притча, полностью изложенная в финале "Воскресения", помогла Нехлюдову осознать, что причина многократного увеличения преступлений заключается в том, что люди, "будучи злы, хотели исправлять зло" (Т. 13. С. 493). Здесь мысли Нехлюдова о причинах преступлений являются реминисценцией из притчи о блуднице и грешных людях.

Третий же суд героя над самим собой обусловливает его духовное прозрение, отражает нравственно-философский план романа и перекликается с мыслью эпиграфа из Евангелия от Луки и финалом романа, когда Нехлюдов видит в нравственном самоусовершенствовании каждого отдельного человека единственно возможный путь ненасильственного исправления людских пороков.

Следовательно, идеи, изложенные в евангельских эпиграфах к роману, находят свое выражение в сюжете произведения с его странствующим героем и звучат в финале как закономерный итог размышлений Нехлюдова над явлениями окружающий действительности. Дмитрий Иванович полагает: нужно соблюдать пять заповедей из Нагорной проповеди Иисуса (он дословно приводит их по Евангелию от Матфея, глава 5, ст. 21-48), и тогда в процессе духовно-нравственного самоусовершенствования люди обретут царство Божие в своей душе и смогут повлиять на содержание жизни путем изменения своей психологии.

Приведенная в финале романа притча о виноградарях, которые забыли о хозяине виноградника и убивали всякого, кто напоминал им о нем (Евангелие от Луки, глава 20, ст. 9-15), дает Нехлюдову ответ на вопрос, как найти царство Божие на земле: люди должны признать власть Бога над их жизнью и исполнять пять заповедей Христа, в которых изложены законы мирной жизни человека в обществе.

В связи с такой трактовкой евангельских текстов становится понятной философия Л. Н. Толстого в 70-90-е годы XIX века. Логическое ударение в его знаменитой формуле "непротивление злу насилием" падает не на слово "непротивление", а на слово "насилием". Толстой вовсе не предлагал отказаться от борьбы со злом вообще (как понимали эту формулу очень долгое время многие исследователи), но говорил о бесполезности и даже вреде борьбы со злом методами зла.

При такой перестановке акцентов становится понятным финал "Воскресения": Толстой, считавший, что "нет в мире виноватых" и отказывавшийся судить людей, предлагал как единственно верный в данной ситуации и не множащий новое зло в мире выход: всепрощение людей и личное самоусовершенствование каждого человека на пути к постижению заветов Христа.

Подтвердить вывод о нравственно-религиозной позиции Л. Н. Толстого в 90-е годы помогает детальный анализ особенностей функционирования евангельских эпиграфов к "Воскресению". Анализ текста романа показывает, что они повторяются в произведении как в виде прямых цитат, так и реминисценций из Нового Завета и составляют единое стилистическое целое с художественной структурой романа.

Евангельские тексты, дословно приведенные Толстым в эпиграфах и финале "Воскресения", взаимосвязанные с сюжетом, системой художественных образов, образуют вместе с тем кольцевую композицию романа, которая подчеркивает драматический путь развития, пройденный прозревшим Нехлюдовым. Подобная композиция, цементируя роман Толстого, связывает эпилог "Воскресения" с эпиграфами. Следовательно, эпиграфами из Евангелия Толстой как бы "санкционирует" такое движение сюжета и раскрытие художественных образов, которое определяет социально-психологический и нравственно-философский жанр романа с усиленным звучанием авторской точки зрения.

Таким образом, Толстой при помощи библейских эпиграфов придает своим идеям общечеловеческий философский смысл: проблемы, поднятые им в романах, являются актуальными во все времена.


* * *

Исследование функции евангельского эпиграфа к роману Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы" дает возможность установить, что он состоит как бы из двух частей: если пшеничное зерно "не умрет, то останется одно", а "если умрет, то принесет много плода". Эти две составляющие части эпиграфа определяют диалогичность произведения, заключающуюся в "диспуте идей", выражаемых двумя главными антагонистами романа - Иваном Карамазовым и старцем Зосимой. Именно ими в процессе развития сюжета высказывается противоположение идей безверия и веры, зла и добра, разума и чувства, эгоизма и альтруизма. (Необходимо оговориться, что речь идет, конечно, только об отдельных сторонах "теории" Ивана Карамазова ("все позволено"), которые из-за отсутствия в человеке веры в идеал, в самого человека и его духовное бессмертие приводят к оправданию любых преступлений, а не о том, добрый или злой человек Иван Карамазов, образ которого следует рассматривать диалектически, с учетом всех "pro" и "contra").

Особый вид диалога - двойничество, наличие "двойников" главных идейных антиподов или героев, испытывающих их влияние. В их судьбах проясняется и углубляется смысл библейского эпиграфа. Идейный смысл эпиграфа художественно реализуется не только в образах Зосимы и его ученика Алеши, как это иногда утверждается в выводах исследователей, но и распространяется на всю систему образов романа, в том числе и на антипода Зосимы - Ивана Карамазова.

Так, Иван, совершенно справедливо отвергая необходимость страданий детей во имя будущей гармонии человечества (небесной или земной), не принимает светлое будущее, потому что оно оплачено слишком дорогой ценой - страданиями ни в чем не повинных детей, - и обвиняет Бога в таком несправедливом устройстве мира и общества. Поэтому Иван не может допустить существования Бога, а неверие в Бога для Достоевского равносильно неверию в свое бессмертие. В связи с этим Иван выдвигает идею: "Нет бессмертия души, так и нет добродетели, значит, все позволено" (Т. 14. С. 76), - оправдывающую любые бесчеловечные и аморальные поступки вплоть до антропофагии, так как человек, по мнению Достоевского, не верящий в свое бессмертие, не страшится загробного воздаяния, а следовательно, в состоянии безнаказанно совершать преступления, потому что мнит себя человеко-богом.

Так расширяется сфера действия эпиграфа, который не только связан с прояснением жизненной позиции героя, но и выходит к философской идее бессмертия человеческой души. Человек оставит после себя след, "принесет много плода", если только его добрые дела, мысли, идеи будут жить в памяти детей, учеников и поколений потомков. Иногда человек, с точки зрения Достоевского, должен пожертвовать собой, своим счастьем, судьбой и даже жизнью, чтобы спасти других людей, потому что "все за всех виноваты".

Высший нравственно-этический и философский смысл эпиграфа реализуется в художественной структуре романа (Легенда о Великом Инквизиторе), который смертью своей "принес много плода": идею духовного бессмертия ("смертию смерть поправ"), христианской любви к людям.

Эта идея проверяется судьбой героев, следующих философии старца Зосимы: это "таинственный посетитель", Алеша Карамазов, а также те, испытал на себе ее влияние: Митя, Грушенька, "мальчики" (и в частности Илюша Снегирев, Коля Красоткин). Логика художественного изображения этих людей необходимо приводит к убеждению в том, что жертва Христа, как и жертва этих людей, не была напрасной, так как благодаря ей сами герои и окружающие их люди обрели бессмертие души, память в поколениях, веру в человека, в деятельное добро как источник смысла жизни.

Однако и сомнения Ивана Карамазова в бытии Бога были необходимы, так как вера в Бога, по Достоевскому, проходит "горнило сомнений" и страданий. "Через большое горнило сомнений моя осанна прошла..." - пишет он Кавелину в период создания "Братьев Карамазовых"112.

В этом смысле и диалог Великого Инквизитора, сомневающегося в человеке, в его возможностях, с Иисусом Христом, и философия рационализма, которую исповедует Михаил Ракитин, и реализация Смердяковым Ивановой идеи вседозволенности, и колебания черта - все эти действия двойников Ивана Карамазова имеют определенное значение для дискредитации теории "все позволено", которая вместо отрицания царства гармонии, в основе которой лежат "слезинки ребенка", приводит именно к морю крови и страданий ни в чем не повинных людей только ради достижения человеко-богом индивидуалистических целей. Так, Иван, страдая за совершенное Смердяковым отцеубийство, осознает всю пагубность своей теории и под влиянием бесед с Алешей становится человечнее, совестливее, его сердце открывается для любви к людям.

Эпиграф связан еще и с композиционной структурой романа: не случайно глава "Великий инквизитор", в которой Иван излагает Алеше легенду о Христе, помещена в 5 книге романа "Pro и contra" - центральной книге произведения. Образ Иисуса Христа дан и в романе, и в легенде как образец высокой нравственности, как символ добровольной жертвы, веры в людей и бессмертие, причем веры "до опыта", без требования чуда. Как пишет Достоевский, "в реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры" (Т. 14. С. 24).

Итак, евангельский эпиграф об упавшем в землю зерне прежде всего многомерен в соотнесении с романной системой, так как в нем заключено множество противоположных идей (веры и безверия, добра и зла, чувства и разума, добровольной жертвы, духовного бессмертия, смысла жизни, веры в Бога, христианской любви к людям, страдания во имя будущего счастья человечества, идеи "все за всех виноваты" и т. д.). Все идеи, "спрессованные" в эпиграфе, реализуются в судьбах как главных героев-антиподов, так и двойников Ивана Карамазова (Смердякова, Ракитина, черта, Великого Инквизитора) и героев - последователей учения старца Зосимы.

Следовательно, есть основание сделать вывод о том, что именно через такую диалогическую композицию, несколько параллельно развивающихся сюжетных линий и систему группировки героев - как главных, так и второстепенных, - Достоевский и выражает авторскую точку зрения. "Полифоничность" романов писателя, о которой писал М. М. Бахтин, не предполагает, как нам думается, отсутствие в них авторской позиции: "голос" автора не равен "голосам" героев; автор, как дирижер в оркестре, управляет развитием действия, и авторская точка зрения раскрывается не прямо, а опосредованно - через сюжет, композицию, систему художественных образов.