Анны Ивановны Калугиной со своим супругом Аркадием Сергеевичем осенью этого же года. Их рассказ
| Вид материала | Рассказ |
| Погоды в сирии тоже бывают разные |
- Чуприковой Анны Ивановны, педагогический стаж работы 17 лет. Тема: «Приемы и методы, 329.08kb.
- Петровой Марии Ивановны с 01 сентября 2010 года. Всоответствии со ст ст. 30 и 58 Основ, 12.5kb.
- Вооруженные Силы Российской Федерации осенью 2010 года Всоответствии с разделами, 301.78kb.
- Ириной Евгеньевной Ясиной опять вас сюда позвали. Всубботу мы встречались с Михаилом, 311.89kb.
- Кузубовой Ирины Ивановны-победителя конкурс, 174.06kb.
- Реферат по русской литературе Жизнь и творчество А. П. Сумарокова, 194.58kb.
- Биография и творчество ф. И. Тютчева, 472.74kb.
- Игорем Сергеевичем Грамбергом. Зная его свыше пятидесяти лет, я долго думала, о чем, 155.62kb.
- Федор Иванович Тютчев родился в родовитой дворянской семье в селе Овстуг Орловской, 104.87kb.
- Семёном Захарычем Мармеладовым. Портрет Мармеладова рассказ, 36.67kb.
Октябрьские события стали не только чертой, за которой осталась наша беззаботная прежняя мальчишеская жизнь и началась новая, взрослая, но и климатическим рубежом, перевалив который, сирийская природа вошла в осенне-зимний период. Хотя времен года в нашем понимании с четко выраженными признаками, во всяком случае, в дамасской округе, не существует, ровно, как и нет между ними таких знакомых нам переходных периодов.
Вот и в октябре было еще не понятно: то ли еще продолжается знойное сирийское лето, то ли уже наступила осень, готовая незаметно перейти в зиму. Днем еще было тепло, как и летом, а по утрам, до того, как солнце своим полным диском примостится на голубом безоблачном небе, все чувствительнее ощущались грядущие похолодания. Но, возможно, что это было пока всего-навсего утренняя прохлада. Не было видно пестрой круговерти листопада, а листья большей частью увядали прямо на деревьях. Но изумрудная трава на газонах многочисленных дамасских скверов, еще зеленела весенней свежестью.
Смена сезонов сказалась на политическом климате в регионе и на нашем быте. Уже к концу ноября, впервые после завершения боевых действий, начала ощущаться некоторая стабилизация обстановки и налаживания повседневной жизни. Ко всему прочему на нашу голову выпала большая удача: нам выплатили разницу по заработной плате за октябрь и полное денежное довольствие за текущий месяц, то есть, как и положено было выплачивать в зонах боевых действий (вот уж не зря говорится: не было счастья, да несчастье помогло).
Дело в том, что в стране Советов существовала очень хитрая система оплаты для всех без исключения заграничных работников, находящихся в «странах пребывания». Сто процентов зарплаты, назначенной специалисту мужского пола при убытии в командировку, выплачивались только тем, кто находился там с семьями, а точнее - с женами. Холостякам, то есть или вообще неженатым, или бессемейным, по каким-либо причинам оставившим свои семьи на Родине, выплачивались только восемьдесят процентов от уровня их «семейной» зарплаты. Причем от количественного состава семьи уровень зарплаты не зависел. Поэтому порой жены, убывая к мужьям, старались оставлять детей на Родине, исключая этим самым из семейного бюджета одного-двух едоков, что не мешало этой семье после прибытия супруги считаться полной.
Двадцать оставшихся процентов переводились не в сертификаты, имевшие тогда высокую покупательную способность в магазинах «Березка», а в так называемые советские дорожные чеки, которые не имели ничего общего с принятыми во всем мире «трэвел-чеками». За это, собственно, были очень метко прозваны «смешными бумажками», потому что по возвращении домой они в госбанке обменивались на родные «деревянные» рубли.
В этот раз прибавка к нашей переводчиско-холостяцкой восьмидесятипроцентной зарплате подняла наш моральный дух, вселив, по слухам из достоверных источников надежду, что такое же довольствие мы получим еще и в декабре. Это было бы хорошим подспорьем к новогодним праздникам.
Поэтому первое, что мы сделали, получив такое весомое денежное содержание, кинули клич ко всем обитателям «Красного дома» отметить благополучное для нас окончание октябрьской военной кампании 1973 года.
Местом сбора единогласно был выбран неподалеку расположенный ресторанчик «Ас-Самак» («Рыба»), где неплохо готовили этот морской продукт. Нам и раньше приходилось здесь бывать небольшими компаниями. Но в этот раз, когда мы ввалились огромной толпой, человек в 10-15, хозяин был просто повергнут в шоковое состояние. И от того, видимо, а также от предвкушения хорошей выручки оказал нам максимум почестей и внимания, весь вечер обслуживая нас лично.
Господи, как же на самом деле было приятно осознавать, что кончилась вся нервотрепка, психологическое напряжение и волнения, вызванные тревогами внутренними и воздушными в те октябрьские громовые дни. Возможно, впервые в жизни мы были по-настоящему счастливы оттого, что нам - молодым ребятам, удалось с достоинством и честью выйти из этой военной перепалки местного значения, не струсив, не запаниковав и не запятнав своей чести. И главное - живыми, целыми и невредимыми. За это и поднимали наполненные сирийским араком стаканы, закусывая великолепно приготовленной рыбой.
Однако положительные показания политического барометра и финансовые улучшения повседневного климата, уже не могли оказать существенного влияния на природу. В ноябре начало чувствоваться дыхание сирийской зимы с ее ярким холодным солнцем, пронизывающими ветрами, хмурыми лохматыми тучами и проливными дождями. По утрам в городских предместьях стал появляться иней, который, правда, быстро таял под лучами хотя и зимнего, но еще теплого солнца. Мы потихоньку начали утепляться, извлекая из кладовок и устанавливая в комнатах печки-буржуйки, которые работают на мазуте, по-нашему – на солярке.
Сие отопительное приспособление - своего рода пережиток двадцатого века - представляло собой полое металлическое тело цилиндрической или коробчатой формы. Спереди на нем имелись два отверстия с дверцами - для розжига и поддувала, а позади – вытяжной патрубок, соединяющийся многоколенной трубой с дыркой дымохода в стене комнаты, и сверху - конфорочное отверстие, прикрытое чугунными кружками. Над всем этим на кронштейне горделиво и высокомерно возвышался топливный бачок, имеющий внизу сосочек-капельницу для солярки, которая, капая с него, попадает внутрь, где ее поджигают.
Встречались среди этих допотопных обогревателей и совсем простенькие, самым примитивным образом «окультуренные» под жилой интерьер, и вполне солидные для богатых апартаментов образцы в окрашенных декоративных металлических кожухах, с никелированными дверцами и ручками. Кстати, в отношении и тех, и других требовались недюженные умение, сноровка и опыт, чтобы раскочегарить их до «гудения». Тогда будет тепло. Но стоит печке потухнуть хотя бы на непродолжительное время, то очень скоро погружаешься в ледяную стужу. Оконные жалюзи и ставни желательно закрывать в любом случае, иначе все тепло вылетит вслед за сквозняком от ветра, бушующего в это время вперемежку с проливным дождем.
В богатых сирийских домах и квартирах такая допотопность как печка отсутствует. Такие жилища, как правило, оснащены системой центрального отопления, называемой на французский лад «шуфаж». Правда, слово «центральное» для Сирии не совсем правильное. Это все-таки больше индивидуальный обогрев квартиры посредством специальной отопительной печи, установленной в подвале дома, и которая собственно и называется «шуфаж». Работает вся система тоже от мазута, ее розжиг и отключение осуществляются автоматически из квартиры. Печь горит, греет воду, которая по обычным трубам и батареям приносит тепло в помещения.
Мазут можно купить на «разлив» на любой автозаправочной станции, если есть таковая рядом с домом. Но есть и развозной вариант. Машины-цистерны заправляют прямо в огромные баки, установленные на плоских крышах жилых домов. Но Дамаск не был бы таким как он есть, если бы не предлагал редкостные и необычные услуги. Поэтому рядом с механизированной цистерной можно увидеть и бочку-повозку на конной тяге. Возница с замотанной в клетчатый платок головой, но, как правило, обутый «на босу ногу», сидя на козлах, погоняет куцую лошаденку и каким-то протяжно-заунывным голосом кричит: «Мязют! Мязют!», попискивая при этом для зазывания покупателей ручной грушей-клаксоном.
Холод, дождь, ветер, гремящие под его напором ставни, писклявая разноголосица «мазутчиков» и их клаксонов, гудящая печка - все это признаки дамасской зимы.
Но как ни старались начавшиеся дожди смыть воспоминания недавних октябрьских событий, волей-неволей обстоятельства заставляли к ним пока еще возвращаться. В середине декабря к нам в «Красный дом» зашел помощник военного атташе при советском Посольстве (благо, что оно находилось от нас в нескольких десятках шагов) и попросил нас в один и из ближайших дней помочь посольству загрузить... обломки сбитых во время боевых действий израильских «Фантомов», которые сирийцы любезно передали советской стороне для отправки в Союз. Мы пообещали. Сказано - сделано.
Останки этих некогда грозных скоростных и маневренных воздушных машин в виде покореженных балок, бесформенных кусков фюзеляжа и крыльев, разбитых механизмов и агрегатов временно покоились в хозяйственном блоке при старом клубе ГКЭС СССР, располагавшимся рядом с мечетью «Эль-Фардус» на площади «Ат-Тахрир» («Освобождения»). Загрузили мы эти американско-израильские боевые птицы, ставшие хламом в результате ударов советскими ракетами с сирийских стартовых позиций, в простой грузовик «ГАЗ-66» и отправили в аэропорт. А за все за это помощник военного атташе, кстати, тоже выпускник нашего института, отвалил нам из представительских фондов военного аппарата при Посольстве СССР огромное множество хороших спиртных напитков, так пригодившихся нам в новогодние праздники.
Праздничные дни нового 1974 года были не по-зимнему теплыми. Первого января мы гуляли по городу в одних костюмах. В последующие дни погода изменилась не в лучшую сторону: сначала пошли дожди, а потом и заснежило.
А однажды выходим ранним утром из дома уезжать на работу, а на улице – мороз, и кругом - радующее русский глаз белое покрывало, спрятавшее под собой весь город. От этого уже ставшие привычными для нашего глаза дамасские очертания, стали какими-то неузнаваемым, но еще более милыми сердцу и родными. И пока ехали на работу, нашим очам представлялись укрытые кипельным саваном ближние садово-огородные предместья Дамаска и сверкающее на солнце белое раздолье отдаленных равнинных окрестностей, включая и аэродром Блей.
Ближе к обеду снег подмок. Я вышел на улицу и со знанием дела начал лепить снежную бабу. Вдруг слышу за моей спиной приглушенные арабские голоса:
- Смотри, человека делает!
- Точно, человека!
Обернувшись, я увидел двух сирийских солдат - денщиков нашего командира, с интересом рассматривающих мое творение. Простояло оно не более двух часов, как было ими же разрушено. Но зла на местных я не затаил. Что взять, азиаты-с, ничего в этом не понимают.
Со снегом нам просто в этот год повезло, ведь снегопады для данного района Сирии большая редкость. В дамасской округе чем и богата сирийская зима, так это выпадением дождевых осадков. И чем ближе к концу зимнего сезона, тем они чаще и обильнее. Поэтому месяц март капризен на погоду не только у нас. И, если в наших краях первый весенний месяц дышит еще зимним холодом, оправдывая поговорку «придет марток - наденешь семь порток», то сирийцы от марта ждут только обильных дождей, называя его мартом-водолеем («азар гаддар»).
Но каким бы хмурым ни был март, весна забирает свое и в Сирии. В конце марта - начале апреля, несмотря на дуновения сильных ветров и пасмурное небо утро природы потихоньку начинает заниматься. На рынках появляется первая черешня и огурцы.
Весенняя побудка природы чувствуется и по легкой прозрачной голубизне неба, и по обновленной зелени деревьев, и даже по свежему аромату воздуха в пустыне, которая на обширных пространствах покрыта алыми цветами дикого мака.
Я никогда не думал, что пустыня может пахнуть, доводя до головокружения. Однажды, это было уже в конце марта - начале апреля, мы выезжали с подразделениями полка на учения «в поле». После жаркого апрельского дня наконец-то все дождались послезакатной прохлады, окунувшись в беспроглядную тьму весенней пустынной ночи. Пожалуй, случись это в городе, все бы и прошло, уверен, незамеченным. Но сейчас, в тиши этого вечера стали происходить, как мне казалось, некие удивительные вещи. Я чувствовал, что на мою голову накатываются какие-то волны, вызывая легкие головокружения. Так повторилось несколько раз, прежде чем я понял, что дело не в голове, а в обонянии, которое улавливает нежные, но в то же время довольно чувствительные ароматы. Но пока было не понятно, откуда они берутся. И только на следующий день, когда мы по замыслу тренировки исколесили весь район, до меня дошло, что буйство вчерашних запахов не что иное, как результат появления, на первый взгляд, жалкой пустынной растительности, которая вылезла на поверхность из сырой каменистой почвы. То тут, то там попадались известные только докучливым ботаникам травянистые былинки, ростки, листики и невзрачные цветы. В отдельности запах каждой из них можно было и не почувствовать. Но все вместе они издавали неповторимый аромат. Пустыня цвела...
Так незаметно и текли наполненные каждый своим содержанием месяцы: октябрь - воем сирен, ноябрь и декабрь - завыванием ветра, январь - хоть и сирийской, но зимней стужей, февраль и март – обилием дождей, а апрель - ...
Апрель оказался месяцем особым, юбилейным, закрывшим год нашего пребывания. Срок немалый. Можно было подвести и кое-какие итоги. Какими же они были? Уверенно можно сказать, что только положительными. Была извлечена большая польза из практической работы. Был достигнут главный результат: мы получили навык устной арабской речи, то есть «развязались» наши языки, наладившись на арабский лад. Вроде как, совместились несовместимые вещи: язык, как антропологический орган человека, «подладился» под чужой речевой язык, как средство общения людей. И это, пожалуй, самый главный и важный момент для любого стажера, практикующегося в иностранной речи. Конечно, и через год многое оставалось в арабском языке пока недосягаемым. Но начало было сделано, я и сам это чувствовал, и другие, видимо, подметили.
В один из весенних дней, как обычно, состоялась беседа между Кузьмой Архиповичем и подполковником Мухаммадом (мои отношения с ним давно стали, как и прежде, дружественными), которую переводил я. Вдруг ни с того, ни с сего, командир полка прервал свою речь, как-то удивленно и самое главное радостно, как мне показалось, посмотрел на меня, и заключил: «Ну, ей-богу, Михаил с каждым днем переводит все лучше и лучше!». Господи! О большей похвале я и не мечтал. А сам Кузьма Архипович уже неоднократно в последнее время подмечал, что «Правила стрельбы зенитной артиллерии» я знал не хуже любого взводного в полку. А однажды командир полка по этому поводу даже не то что отругал меня, а больше по-отцовски не зло пожурил за то, что при проверке одной из батарей я многие вещи подсказывал сирийским офицерам.
Выходит, я начал потихоньку овладевать двумя профессиями: переводческой и зенитной, о чем так мечтал в начале своей практической работы в Сирии. Но до совершенства, особенно в первой части моей работы было еще очень и очень далеко.
Год. Большой это срок или нет? Думаю, что для двадцатилетнего пацана, - порядочный. И моя самостоятельная работа в Сирии подтвердила это. За год я многое узнал и увидел, довольно близко познакомился с сирийцами.
Их характеры и образы также пестры, как и весь арабский мир. Первое, что бросалось в глаза при общении с ними - доброе, сердечное и приветливое отношение к людям, особенно, если они видят ответное чувство, традиционное гостеприимство, отсутствие какой-либо предвзятости к чужаку-иностранцу.
Но справедливости ради все-таки следует сказать, что здесь не все так идеально, как может показаться на первый взгляд. Люди встречаются разные, а соответственно, и с разными характерами. Можно было столкнуться с неприветливым торговцем в магазине или с явным идейным противником, или носителем явно недружественных чувств представителей офицерской среды. Всякое случалось
Однако с другой стороны я с большой долей уверенности могу утверждать, что в общей массе для сирийцев не характерна явная неприязнь к чужестранцам, порожденная у некоторых народов продолжительной зависимостью от прежних заморских хозяев. В Сирии к иностранцам и, в частности, к нам, советским людям, которых они, кажется, и за чужеземцев-то не считали, отношение было самое доброе.
С другой стороны, думалось (и опять, наверно, по наивности), что октябрьские боевые действия должны были бы нас связать еще более крепкими узами доверия и открытости, хотя бы в вопросах, не касающихся государственных тайн и военных секретов. Но этого, явно, не случилось. А потому о смерти нашего полкового техника по радарам лейтенанта Фаузи, который погиб в октябре, мы узнали, и то случайно, кажется, в апреле или мае.
Вообще октябрьская война оставила для меня очень много вопросов, связанных с отношением наших полковых сирийских военных непосредственно к нам - советским военным специалистам и нашему месту во всем этом военно-политическом переплете. Ни во время боевых действий, ни после них я ни от кого из сирийцев так и не услышал, чтобы кто-то как-то положительно оценил сам факт присутствия граждан других государств вместе с ними на боевых позициях.
Запомнились многие мелочи-колючки, которые пытался в нашу сторону выпустить наш командир. Тогда, в период боевых действий я им как-то не придавали значения, видимо сказывалось нервное и физическое напряжение. Но потом по прошествии времени я стал задумываться над их причинами.
Например, на следующий день после начала войны, когда мы, со всеми вместе отсидев почти сутки на командном пункте, задали вопрос подполковнику Мухаммаду о нашем питании, он неоднозначно сказал, что все офицеры питаются на свой счет, а бесплатно он может покормить нас только солдатским пайком. И в подтверждение своих слов распорядился принести нам огромную миску бургуля - еды в виде сухой каши, приготовляемой из смеси злаковых культур. Вот так угощение, усугубленное восточным гостеприимством.
Все дни противостояния, и особенно, во время воздушных налетов наш командир частенько искал нас по полку. Зачем? Переживал за нас? Не думаю. Видимо, считал, что никто иной из полка, а мы должны быть «на переднем крае» вооруженной борьбы, отрабатывая сирийские лиры. Коль присланы помогать - вперед, не жалей живота!
Ну, и последнее - безосновательные претензии к советским гражданам и мое изгнание из полка, как следствие их непринятия. Что это все значило? Доказать свое властное превосходство, указать нам наше место, унизить, оскорбить. Я, конечно, могу и ошибаться, но вот такое чувство у меня осталось.
К счастью, все это было частностями. А в целом отношения в военной среде были весьма лояльными и добрыми. В нашем зенитном полку мы также чувствовали дружественное расположение сирийских военных. Солдаты, да и многие офицеры тянулась к нам. Порой, оставаясь с нами наедине, солдаты, да и сержанты раскрывали свою душу, повествую о нелегкой служивой доле, рассказывая о своих личных и семейных делах.
Офицеры вели себя по отношению к нам более сдержанно. Хотя и это не мешало им проявлять к нам свое доброе, человеческое отношение. В любом подразделении полка нас принимали с распростертыми объятиями. В буквальном смысле запаивая чаем и кофе. К концу рабочего дня от этих напитков во рту набивалась вяжущая оскомина. Если наше пребывание на той или иной батареи затягивалось до обеда, приглашали вместе потрапезничать «чем бог послал» в полевых условиях.
Наш полковой «химик» лейтенант Мазгар, который дождался увольнения в запас в апреле (вместо планируемого в сентябре), при убытии из полка подарил всему нашему советскому коллективу инкрустированные на сирийский манер шкатулки в знак нашего совместного пребывания в полку в течение прошедшего года.
Да и к нашей стране они относились вполне лояльно - как ни как, а Советский Союз был стратегическим партнером. Почти у всех высших офицеров на руках была уже переведенная на арабский язык книга маршала Г.К.Жукова «Размышления и воспоминания». Правда, учитывая «любовь» сирийских офицеров к чтиву, у большинства ее имевших она была всего лишь настольным экспонатом, не более. Но, несмотря на это, советский военный опыт изучался и брался на вооружение. Помню, как однажды офицер, распекаемый начальником штаба полка, заикнулся в свое оправдание о трудностях окопной жизни, так начальник штаба быстро привел ему пример из Великой Отечественной войны, сказав буквально следующее: «А русским было не трудно, когда они четыре года просидели в окопах, но победили». И хотя это было сказано при нас, но не нам, но все равно в наших глазах медлительный и меланхоличный майор Хусейн качественно вырос.
Был в полку лейтенант, командир взвода, призванный из запаса. На гражданке он был учителем французского языка и свободно разговаривал на нем. Ко мне, наверно, потому что я тоже знал иностранный язык, он имел какую-то особую, не поймите превратно, симпатию. На этой почве между нами установились дружеские отношения. А однажды он мне втихую, указав на своего комбата, шепнул, что тот по совместительству является и офицером контрразведки. Если это было правдой, лейтенант рисковал своим благополучием. Поэтому, с какой целью он это сделал, я до сего момента в неведении. Но такой случай был.
Но встречались и другие сирийские военные.
Правда, откровенных антисоветчиков среди военных мне не приходилось встречать. Но с офицерами, державшими в душе определенный запас дерьма ко всему советскому, сталкивался, в том числе и в нашем полку. Конечно, противников русских в Сирии однозначно не было. Сирийцам чужд национализм. Но негативное отношение к стране Советов, то есть к коммунистическому строю, имелось. Но по существовавшей у нас в ту пору идеологии камень, брошенный в сторону государства, автоматически задевал и национальные чувства. Тогда это сразу определялось, как враждебность.
И с таким «другом страны Советов» мне пришлось столкнуться. В армейских кругах очень расхожим было мнение, что Советский Союз кроме военной техники больше ничего делать не умеет. Да и ту делает порой не лучшим образом. Так вот однажды лейтенант-«двухгодичник» Джордж навязав мне дискуссию о низком качестве нашей техники, сам того не ожидая, попал в очень неловкое положение. Наказанный им солдат слышал весь наш разговор и в отместку за понесенное унижение сумел «заложить» его командиру полка, а последний «влепил» лейтенанту «по первое число». Этот случай, правда, как нельзя лучше подтверждает, что «просоветских» сирийцев было в те далекие времена все же больше, чем «антисоветских».
Но, несмотря на все перепитии, время неумолимо неслось вперед. Уже подходил к концу год нашего пребывания на чужбине. Оторванность от Родины, от близких людей и друзей с каждым днем давила все больше и больше. Правда, от понимания, что ты стал взрослее, опытнее и немного умнее, становилось несколько легче. А надежда на скорое возвращение в Москву детской радостью отдавалась в одиноких холостяцких душах.
Однако несмотря на это, мы вполне отдавали себе отчет, что весеннее пробуждение природы, грядущее завершение нашей командировки и замаячивший отъезд на Родину, проходят все-таки в условиях пока еще не закончившейся войны. Хотя уже несколько месяцев Сирия жила в кажущемся мире, но война все еще продолжалась. Всю осень, зиму и весну на фронте непрерывно слышались раскаты артиллерийских канонад. До весны 1974 года было приостановлено увольнение призванных осенью запасников, да и вообще всех других категорий военнослужащих. И пускай уже не гудели сирены воздушной тревоги, никто не бомбил города и промышленные объекты, на фронте массово не гибли люди, но дух октябрьской войны еще витал над страной.
В один из весенних дней, как бы в напоминание о затянувшемся конфликте, на нашем аэродроме Блей произошла авиационная катастрофа, в которой погиб северокорейский летчик.
В тот злополучный день мы со специалистами работали на одной из зенитных батарей, которая располагалась в нескольких сотнях метров от окончания взлетно-посадочной полосы. Зенитчики занимались своим делом, а на аэродроме шли плановые полеты. Самолеты взлетали с курсом в «нашу сторону». Каждый раз, когда «МиГ» с ревом проносился на небольшой высоте над батареей, мы инстинктивно вскидывали головы вверх, провожая его взглядами, пока машина не «растворялась» в голубом небе.
На этот несчастный самолет мы все обратили внимание, когда он еще только оторвался от ВВП и с набором высоты пошел по курсу взлета. Сразу бросилось в глаза его неестественное «поклевывание» носом. А когда он прошел над нами, было отчетливо видно, что кабина летчика... не накрыта стеклянным колпаком, который на профессиональном летном языке называется «фонарем». Сам он, откинувшись на шарнирах, в перевернутом виде чашей вверх висел на правом борту самолета. Мы увидели даже корейского летчика, который, как нам показалось, судорожно пытался что-то предпринять в этой нештатной ситуации. Разинув рты, вся батарея глазами, полными изумления, наблюдала, как машина теряет высоту, заваливается на крыло и в конце концов, став неуправляемой, падает на землю. Это для всех стало потрясением.
На следующий день начала работать комиссия по установлению причин катастрофы. Опрашивали всех, кто так или иначе мог внести ясность в расследование. Добрались до нас - советских специалистов. Дать «показания» Кузьма Архипович назначил меня как владеющего арабским языком. Когда я двум полковникам из Штаба ВВС рассказывал общую картину, они не очень вникали в мое повествование - наверно, так или примерно так говорили все. Но, когда я сказал, что кабина летчика была без фонаря, а последний висел на боку, это их очень заинтересовало. Оказалось, что об этой детали им до меня еще никто ничего не говорил. Правда, «откинутый на бок фонарь» вызвал у членов комиссии сначала некоторое недоверие, видимо такие ситуации во всех военно-воздушных силах, где были на вооружении самолеты МиГ-21, были крайне редкими. Я, конечно, не тонкий авиационный специалист, но от знатоков самолетного дела слышал, что первые образцы МиГ-21 имели стеклянные колпаки, откидывающиеся вперед. Потом их стали делать с шарнирами по правому борту. Разбившийся самолет был северокорейским. Возможно, это была уже новая серия, которой не было еще у сирийцев, что и привело членов их комиссии в некоторое замешательство относительно откинутого фонаря. В конце концом мои показания были приняты достоверными. Вот так я помог расследованию это летного происшествия.
Я вспомнил об этом случае не для того, чтобы похвалиться своей наблюдательностью, просто я хотел сказать, что война в Сирии все еще не закончилась. И хотя эту потерю скорее всего посчитали не боевой, но обусловлена она была именно войной потому, что соколы Ким Ир Сена прибыли сражаться плечом к плечу с сирийскими асами и до сих пор, пока не было достигнуто перемирие, оставались на своих боевых позициях.
Но жизнь продолжалась. К весне стали забываться прошлогодние переживания, дела постепенно входили в естественное течение, в сторону мирного времени стала налаживаться работа в полку, наладился повседневный быт, обычным делом стали выходные и праздничные дни.
Тогда в Сирии в колониях социалистических стран существовала хорошая традиция: в дни совместных политических праздников - 23 февраля, 1 мая и 7 ноября - проводить на площадках стадиона, расположенного площади Аббасидов, международные соревнования по игровым видам спорта.
Особо запомнились мне соревнования по футболу 1 мая 1974 года.
В этот день в футбольном турнире за сборную советской колонии неожиданно для всех играл бывший замечательный игрок московского «Динамо» Юрий Вшивцев. К этому времени он уже оставил большой футбол и работал дипломатическим курьером (недаром, что динамовское общество объединяло под своими знаменами представителей МВД и КГБ). Под праздники он по своей курьерской службе прибыл в Дамаск и остался на несколько дней.
В этот раз в соревнованиях по футболу принимали участие советская, польская и немецкая команды. Мы и немцы выиграли у поляков, поэтому судьба первого места решалась в советско-германской встрече. У немцев были физически сильные, крепкие и рослые игроки, игравшие в очень жесткий футбол: в первом тайме меня «приложили» так, что я еле-еле пришел в себя.
Игра складывалась очень тяжело. Сначала мы проигрывали 0:1, потом Боря Кондратьев отквитал мяч. Во втором тайме у нас игра явно не заладилась. Мы стали чувствовать, что немцы могут нас переиграть, но сделать ничего не могли. И вот здесь взял на себя игру остававшийся до определенного момента незаметным Ю. Вшивцев. Взяв мяч на своей половине поля, он «нанизал» на «себя» почти всю команду ГДР и половину своих и забил победный гол. Турнир остался за нами.
Вот так я, никогда не думая об этом, сделался игроком мини-сборной СССР по футболу, да еще плечом к плечу с таким прославленным в свое время нападающим московской команды, за которую я еще и очень горячо болел.
Пока в Сирии налаживалась после кровопролитных октябрьских событий нормальная мирная жизнь, в мире на политических и дипломатических уровнях, с участием «великих» держав - СССР и США - велись трудные переговоры о прекращении огня, разъединении войск и обмене пленными. Ход переговорного процесса вселял в нас надежду на быстрое и, самое главное, политическое решение затянувшегося конфликта.
И соглашение об окончании войны было достигнуто. Оно должно было вступить в силу 5 июня 1974 года в 14 часов по полудни. А за несколько дней до этого момента, было объявлено, что стороны решили обменяться пленными. И вот, за день или два до прекращения огня я был свидетелем необычного зрелища. Со стороны Голанских высот, то есть фронта, откуда весь последний год мы ждали только боевые самолеты противника, вдруг как-то неожиданно из-за сопок с виражом на наборе высоты, появился красно-белый пассажирский самолет, который, как выяснилось позднее из официальных сообщений, приземлился на военном аэродроме Меззе, близ Дамаска, чтобы забрать пленных израильтян.
А 5 июня продолжавшиеся семь месяцев ожесточенные артиллерийские дуэли, к грохоту которых мы все давно привыкли, вдруг как по команде стихли по всему фронту ровно в 13 часов 55 минут. Тишина, повисшая над фронтом непривычно давила на уши. Но каждый понимал, что эта тишина, которая официально вступит в свои права через пять минут, станет тишиной достигнутого перемирия.