Geum.ru

Анны Ивановны Калугиной со своим супругом Аркадием Сергеевичем осенью этого же года. Их рассказ

Вид материалаРассказ
Москва - дамаск
Первые шаги за «бугром»
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8

МОСКВА - ДАМАСК



День 23 апреля 1973 года останется в памяти тем, что я, домашнего воспитания парнишка, ни разу не покидавший пределы великой советской страны, вылетев утром из Москвы и впервые пролетев над несколькими государствами, к вечеру благополучно приземлился в международном аэропорту Дамаска - сирийской столице, мечте многих людей планеты. Этот день явился чертой, водоразделом между прежней беззаботной жизнью и начинавшимся новым этапом самостоятельной деятельности в чужом, хотя и дружественном, государстве, вдалеке от родных и близких, умных и компетентных преподавателей-наставников.

Выезд в международный аэропорт «Шереметьево» в памяти не отложился. Помню, что к определенному часу мы - шесть человек отъезжающих: Кудряшов Владислав, Кондратьев Борис, Тарасов Игорь, Шергилов Михаил, Северин Сергей и я, вместе с родственниками собрались в родном институте. Затем только нас, вылетающих, посадили в автобус и повезли в аэропорт. А родные и близкие добирались туда своим ходом. Как все это отражало дух той эпохи: детей за границу, и, ведь, не на курорт, а родные вроде здесь и ни при чём. Правда, слава богу, мы тогда об этом и не задумывались. Помнится, когда мы выехали на автобусе за ворота института, стало как-то жалко своих родных: мать, отца и брата, оставшихся на институтском контрольно-пропускном пункте и махавших нам вслед.

Проводы в аэропорту тоже как-то смазались в памяти. Вспоминается уже полет в самолете, да и то не весь, а отрывочно. Вот стюардесса объявляет, что пролетаем над Киевом, потом над Одессой, после которой мы долго с высоты девяти тысяч метров наблюдали синеву Черного моря, казавшегося все время перелета над ним своим и родным. Появившуюся после этого сушу уже сами определили как Турцию. Еще раз пошла морская гладь - Средиземное море, где маленьким кусочком мелькнуло побережье острова Кипр. Уже, когда летели над сирийской территорией, где-то глубоко в душе внезапно возникло чувство тревоги: не сбили бы израильтяне, о пиратстве и своеволии которых в ближневосточном небе мы были наслышаны. У всех еще свежи были в памяти трагические события февраля 1973 года, когда в небе над Синайским полуостровом израильтянами был сбит самолет ливийской авиакомпании, сто двадцать пассажиров которого погибли. От таких мыслей стало немного стыдно за себя: мол, струсил. Но рядом кто-то из своих ребят, кажется, Борис Кондратьев, сказал об этом вслух. И меня это несколько успокоило, так как оказалось - не один я так думаю. Уверен, что такие же мысли были и у моих товарищей. Но долетели мы нормально и приземлились в полном здравии.

В этот день наша группа направлялась в Сирию не первой. В начале апреля туда уже улетели несколько наших однокурсников. И один из них, мой хороший друг Юра Степанов, живший у нас дома перед отъездом, успел даже прислать мне открытку и письмо с первыми впечатлениями о стране. Когда я прочитал эту весточку, то первое, что возникло в моей душе, была бесцветная зависть: вот, мол, Юрка уже живет там, «за границей», а я все прозябаю здесь, «дома». И мне жуть, как захотелось туда. Однако, когда моя мать прочитала письмо, у нее на глазах появились слезы. Меня это удивило. А она показала в письме место, где друг писал, что, подлетая к аэропорту в Дамаске, первое, что бросается в глаза, так это зенитки.

Эх, Юрка! Хотел, конечно, по молодости лет проявить броваду тем, что он уже за границей и приобщается там к вопросам мировой политики, не подумав, что заставит меня пережить несколько неприятных мгновений. Я-то по своей юношеской глупости и наивности не придал значения этим строчкам. Зато моя матушка, прочитав их, сразу женским сердцем почувствовала жуткую правду. Моё сознание пока не постигало всей той сложности моего ближайшего будущего - лечу-то ведь за границу, и этим всё сказано. Но мать понимала, что Сирия не просто «заграница», но страна, где уже много лет идет война, а на войне всякое случается. Правда, всех нас обнадёживало то, что вроде бы сейчас там не стреляют. Хотя, это было не так.

Но вот и наш самолёт тоже начал делать предпосадочные круги и снижаться. И когда он вышел на высоту птичьего полёта, на самом деле, первое, что бросилось в глаза были позиции зенитной артиллерии, прикрывавшей аэропорт. Отчетливо были видны разрисованные под «камуфляж» зенитные орудия с копошившейся на них артиллерийской «прислугой», автомобили, сновавшие между батареями, и линии проводной связи между ними. Все это не вселяло радости, но напротив к горечи расставания с домом добавляло пока еще труднообъяснимое чувство тревоги от чего-то нового и пока непонятного.

В первые моменты пребывания на сирийской земле многое было непривычным для взгляда человека, прилетевшего из огромной страны, живущей под мирным и голубым небом. Кругом было множество мужчин, одетых в камуфлированную и обычную серую военную форму, с автоматами наперевес и за спиной, с пистолетами в полуоткрытых кобурах и заткнутыми просто за пояс. Одним словом в дамасском аэропорту восточный колорит пока явно не бросался в глаза. А чувствовалась чуждая нам обстановка, в которой вот уже шесть лет жила ставшая ощутимой страна Сирия.

Да, до Сирии мы, слава богу, добрались благополучно, но еще не было завершено наше путешествие до конечного пункта назначения – ее главного города Дамаска, до которого оставалось несколько километров. К счастью успешно и быстро преодолены все пограничные и таможенные барьеры.

... И вот, автобус уже мчит нас по отличному широкому шоссе в направлении города. По обе стороны дороги непрерывно тянутся фруктовые сады, сельскохозяйственные угодья и оливковые рощи. Сверху автостраду пересекает дюжина мостов - «верхних» дорог, с которыми «наша» соединена хорошими развязками. Прибывающих гостей в столицу доставляют с «ветерком».

Начинаются пригородные районы, вернее сказать, окраины сирийской столицы. Пока ничего впечатляющего - серые одноэтажные с плоскими крышами и металлическими воротами строения, поставленные вплотную друг к другу. Дорога упирается т-образным перекрестком в какую-то древнюю стену. Автобус сворачивает влево и, как нам кажется, вроде бы начинается город. В этот момент водитель поворачивает направо и вносит нас на неширокую, но оживленную улицу. Скорость нашего передвижения заметно падает из-за толчеи, создаваемой снующими поперек улицы людьми, одетыми в пестрые одежды, и огромным количество легковых автомобилей, запрудивших проезжую часть. Над улицей висит сплошной шум, порождаемый голосами прохожих, криками уличных торговцев, сигналами клаксонов, транзисторных приемников и непривычно режущим ухо «пением» громкоговорителей на минаретах мечетей.

От всего этого почему-то сразу вспоминается книжный штамп: Дамаск – типичный восточный город. Такое утверждение одновременно правильно и неправильно. Возможно, многие, впервые прибывающие в сирийскую столицу, также делают поспешный вывод о восточной «типичности» Дамаска, увидев сразу после современного аэропорта и шикарной автострады, ведущей от него к городу, узкие улицы, людскую толчею, шум, гам и национальную одежду. Но все, кто так думает, в некоторой степени, сразу заблуждаются. Дело в том, что прекрасное шоссе между аэропортом и столицей, приближаясь к городу, проходит не через «самые лучшие» и престижные районы, а влившись в город, незаметно растворяется в кривых и не очень чистых переулках. Один из моих друзей даже сказал по этому поводу о Дамаске, что в нем все блестит и сверкает только на глянцевых открытках. Конечно, в Дамаске, как и любом огромном городе, хватает всего: неубранного мусора и пыли, автомобильных пробок и человеческой толчеи, шумных улиц и «спальных» кварталов, узких переулков и широких проспектов, дневного шума и безмолвных ночей. Дамаск сегодня - современный город, со своими восточными, но только присущими ему характерными чертами.

А пока и нам все в диковинку. Первое, что поразило - необычность самого города, его духа и обстановки в нем. Дома стояли впритирку друг к другу, и было, порой, непонятно где входная дверь дома, а где рядом расположенного магазина. Даже на такой узенькой улочке бросились в глаза яркие витрины, заполненные разнообразием местных и заграничных товаров: модной одеждой, диковинными часами, современной бытовой техникой.

С трудом продираемся через весь этот автомобильно-человеческий поток. Еще несколько поворотов - и автобус останавливается на еще более узкой улочке. Оказывается, нас подвезли к гостинице, в которой мы будем временно жить. Ее название прямо-таки отвечает духу сегодняшнего дня - она именуется «Мархаба», что в переводе на русский означает «привет». Совпадение или случайность, но Дамаск приветствует нас, и это обнадеживает и вселяет спокойствие и уверенность, что все будет хорошо.

Бегло осматриваем здание «отеля». Оно представляет собой одноподъездное строение в 4-5 этажей, втиснувшееся в нагромождение себе подобных, замыкая полукруглым стеклянно-бетонным фасадом небольшой квартал на пересечении с другой улицей.

Начинаем вытаскивать свои вещи из автобуса. Их немного. У каждого чемодан, да какая-нибудь коробка. Пока «старший» автобуса, встречавший нашу группу в аэропорту, распределяет нас с хозяином гостиницы по комнатам, мы робко стоим в сторонке. Одетые в одинаковые «десятковские»1) костюмчики и, держа в руках одного фасона плащи и шляпы(?!), мы явно выделяемся на фоне пестрой дамасской толпы.

В Министерстве обороны СССР существовало неплохое правило обеспечивать всех военных специалистов, впервые отбывающих в зарубежные командировки более чем на один год, комплектом гражданской одежды. Но поскольку выезжающих было очень много, то порой целые группы одевали в костюмы, плащи, головные уборы одного фасона, а то и цвета. В те времена даже сложился своего рода анекдот о том, как американское посольство устанавливало число советских военных, прибывающих в Египет. Они просто под прибытие рейса из Москвы посылали в международный аэропорт Каира своего представителя, и он считал наших, что говорится, по одинаковым беретам или шляпам: one Russian, two Russians, three Russians и так далее, что означает: один русский, два русских, три русских...

Но сейчас здесь нас никто не считает, на нас просто не обращают внимания. Сирийцы к нам привыкли потому, что еженедельно из года в год, на протяжении уже почти полутора десятилетий, наверно таким же автобусом и, может быть, в эту же самую гостиницу прибывают одинаково одетые «русские» - национальность, которой незадачливые арабы называют всех без исключения представителей великого многонационального советского народа.

Но вот гостиничная «раскладка» закончена, и нас приглашают ... выпить сока. Оказывается, гостиница «ангажирована» Министерством обороны Сирии для проживания советских военных специалистов и хозяину просто выгодно, что номера практически не пустуют, да и налог с него не берут. Поэтому, почему не угостить гостей соком, который принесен слугой из соседней лавки.

Выпиваем сок, хозяин гостиницы явно не догадывается, что мы - переводчики. Потому, что арабский язык, на котором мы пытаемся говорить, явно не убеждает его в этом. Но вот «обмывка» на арабский лад нашего новоселья закончена, нам вручаются ключи от номеров, и мы начинаем сами затаскивать вещи в отведенные для нас комнаты. Из шести прибывших в Сирию в гостинице мы остаемся только вчетвером: я, Владик Кудряшов, Миша Шергилов и Игорь Тарасов. Кондратьева Бориса и Северина Сергея их друзья - наши же однокурсники - увозят куда-то на квартиры. Для нас же, точно по заказу, находят четырехместный номер, куда мы и заселяемся.

Несмотря на то, что внешним видом гостиница, ставшее на неопределенный срок для нас домом, особого впечатления не производит, ее внутреннее убранство отвечало всем бытовым и санитарно-гигиеническим нормам. Оказалось, что есть даже лифт, доставляющий проживающих в одно- двух- и трехместные номера. Правда, без ванных комнат, но с душевыми и туалетом. Ванная комната, как выяснилось позже, тоже была, но общая для всего этажа.

Осмотреться подробнее нам не дают, так как срочно надо ехать в резиденцию главного военного советника (ГВС) для дальнейшего производства формальностей, связанных с прибытием в страну.

Наш автобус опять вливается в непрерывный автомобильный поток, который движется, как сороконожка: и по скорости - медленно и по манере движения: то сжимаясь на «пробках», то растягиваясь, когда они рассасываются. Город потихоньку начинает раскрываться перед нами. Едем по относительно широкой улице, потом сворачиваем направо. Улица остается такой же широкой, но становится более оживленной. Слева какое-то здание с афишами, в котором без всяких пояснений угадывается кинотеатр. Спускаемся ниже по улице и переезжаем, как нам кажется, какой-то странный мост. Он идет вровень с мостовой улицы, выделяясь лишь парапетом с левой стороны, за которым видна взятая в «твердые» берега обмелевшая с мутной водой речка. Это - речка Барада, которая в этом месте скрывается под мостовыми города. Поэтому мостовое сооружение имеет такой странный вид с ограждением с одной стороны. Сворачиваем за мостом налево и едем по набережной.

Уже вечереет. Дамаск сверкает неоном реклам, яркими огнями и зеркалами витрин магазинов, отовсюду доносится репродукторная арабская музыка и песни. По тротуарам гуляют люди. Много людей. Непривычность обстановки: неторопливость прогуливающихся горожан, уличное музыкальное сопровождение, звуки клаксонов и пестрота красок - все это привлекает внимание, но и тут же вызывает в душе тоску по дому, оставшимся там родителям, братьям, сестрам и друзьям. Дамаск еще не стал родным и близким.

После нескольких заторов и пробок выезжаем на широкую разделенную газоном с цветами и пальмами улицу. Автомобильный поток на ней более-менее упорядочен, несколько стихает людской гомон, справа и слева тянутся красивые дома и виллы. Это улица Абу Румани или Аль-Джаля, в конце которой ближе к горе Касьюн стоит особняк из белого камня. Здесь расположена резиденция нашего ГВС в сирийских вооруженных силах, называемая в просторечии всей советской колонией «Белым домом».

Выходим из автобуса и сразу же попадаем в свою «отечественную реальность» (и это в центре «типичного восточного города»). На воротах, как и положено, стоит человек. Это советский солдат, проходящий срочную службу на советском узле связи в Сирии. Он, как и все находящиеся за аккуратной оградой наши люди облачен в казенный костюм темного тона и наделен правом не пропускать любого не имеющего пропуск. Но для нас делают исключение, по мраморной лестнице заводят на первый этаж виллы и сажают в актовый зал.

В течение двух часов проводится обязательный «инструктаж вновь прибывших в служебную командировку за границу». Перед нами выступают представители аппарата ГВС. Референт - начальник всех переводчиков обрисовывает нам страну и военно-политическую обстановку в ней и регионе. Начальник оперативного отдела знакомит с правилами поведения в стране, с вооруженными силами Сирии и рассказывает, как надо строить свои отношения с подсоветными, то есть с сирийскими военными, хотя сам за время своего пребывания ни с одним местным офицером или генералом не общался. Но он - «начопер». Потом выступают другие. Все рассказывают о наших обязанностях, и никто - о правах. Больше всего говорили о том, «что нельзя»: ходить по-одному по улице (чтобы, не дай бог, не похитили), участвовать в массовых народных мероприятиях (чтобы, помилуй бог, не затеряться в людской массе) и лотереях (а вдруг что-нибудь ценненькое выпадет), посещать кинотеатры, рестораны и так далее, меньше - о том, «что можно». Не очень строго, но с напускной деловитостью, пугали «происками империализма и сионизма», военно-политической обстановкой, отсутствием иной раз у советских людей пролетарской бдительности и другими отрицательными явлениями, которые якобы могут у нас по нашему же недомыслию возникнуть в повседневной жизни.

И чтобы всего этого с нами не случилось, то для нашей же безопасности, а скорее всего для прикрытия своей задницы, советской консульской службой для своих граждан на всей территории страны пребывания введен так называемый консульский час. Разницы между ним и комендантским часом, вводимым оккупационными властями на занятых территориях, практически нет никакой. И тот, и другой предусматривают запрет на перемещения в ночное время, а за нарушение - высшую меру наказания: при оккупации - расстрел, при нахождении за границей – высылку (?!) на... Родину. Звучит - выслать на Родину. Смысл брата-близнеца комендантского часа заключался в том, как нам объясняли, что, если, вдруг, где-нибудь, когда-нибудь, с кем-нибудь что-нибудь случиться в дневное время, то этот «кто-нибудь» находится под защитой советского консула, а вот на попавшего в беду в неустановленное время такая защита, вроде как, и не распространяется. Родина-мать в лице этих чиновников от таких просто отказывается.

На “десерт” оставили «начфина», представшего пред наши очи одетым по-кабинетному: в рубашке без пиджака и в нарукавниках. Он рассказал, из чего складывается наша мизерная зарплата, сколько процентов положено получать нам и сколько за наш счет - государству, что такое сертификаты, или попросту «серты», и как их разумно копить, чтобы не умереть с голоду или, по крайней мере, к концу командировки не стать дистрофиком. В конце своей беседы он обрадовал нас тем, что уже сегодня мы получим часть нашей месячной зарплаты за оставшиеся в апреле дни.

Хрустя непривычными денежными знаками, и пока не представляя насколько их хватит, и что можно на них купить, мы вышли на улицу. Уже совсем стемнело. Оказалось, что у сирийского водителя служебного автобуса, на котором нас привезли, рабочий день закончился, и наше новое начальство с легким сердцем предложило нам до гостиницы добираться своим ходом. Вот так мы познали «нестыковку» теории недавнего инструктажа с практикой реальной жизни. Делать было нечего - пошли пешком, и, как ни странно, вышли к гостинице. Туда уже подошли некоторые из наших друзей, прибывших в Сирию ранее нас. Собрались все в номере. Открыли свои рундуки, выставили на стол «все, что у нас с собой было» и закуску. Да и сели отмечать свое первое прибытие на чужбину.

Заканчивался день, поделивший нашу короткую молодую жизнь на две части: прежнюю, привычную и начинающуюся новую, незнакомую. Пока не верилось в реальность происшедшего: утром - там, к вечеру - здесь. Ощущалась обстановка театра с быстрой сменой декораций. Казалось, что высокая гора Касьюн, спрятавшая за собой солнце, притушила свет в огромном зрительном зале под названием «Дамаск», за стенами которого осталась наша Родина, называемая почему-то здесь всеми нашими согражданами сухим казенным словом «Союз», а за раскрывающимся занавесом все отчетливее просматривалась пока неизведанная нами заграница - Сирия.


ПЕРВЫЕ ШАГИ ЗА «БУГРОМ»


...Занавес сирийского театра открывался медленно, как бы приостанавливаясь на каждой новой появляющейся картинке. Сирия, словно мудрая бабушка, рассказывающая добрую сказку внукам, не спеша и обстоятельно вводила нас в каждый новый для нас жизненный сюжет, постепенно показывая нам своих людей, их устои, привычки, обычаи, ритм жизни и многое другое.

Мы потихоньку обживались и в городе, и в гостинице, осваиваясь не только в новой обстановке, но и привыкая к запахам, окружавшим нас. Теперь определенно можно сказать, что Сирия (как, впрочем, и другие арабские страны) пахнет по-своему. И не столько в переносном смысле, сколько в прямом. Этот запах невозможно описать, передать или рассказать о нем. Его непременно надо ощутить.

К первым впечатлениям, полученным в аэропорту, по дороге в Дамаск и от первого вечера пребывания в нем, стали прибавляться забавные зарисовки из жизни в гостинице. Оказалось, что кроме нас - постояльцев временных, в ней живут и относительно постоянные обитатели: большей частью молодые симпатичные арабки. Позже выяснилось, что в это время был сезон слета всевозможных «ночных бабочек», танцовщиц и просто женщин «нетяжелого» поведения из Ливана, Египта, Иордании и других арабских стран на «красные фонари» увеселительных заведений Дамаска. Вот почему мы их, в основном, видели только вечером прихорошившимися, нарядными и трезвыми, оправляющимися на «работу». А уже под утро сильно подгулявшими они с шумом, криками, а порой, и скандалами разводились то ли гостиничной прислугой, то ли своими клиентами, то ли сводниками по своим гостиничным номерам, в которых проживали. Так мы впервые поняли, насколько может быть свободной и раскованной женщина и в исламском мире.

На первых парах возникало много разных вопросов и загадок. При чем они появлялись там, где и представить-то их было невозможно. Первым, что нас озадачило, было оборудование санузла в нашем номере. По своей молодой наивности мы очень долго гадали: для какой цели рядом с унитазом стоит точно такой же по форме, но без традиционного спускного отверстия, с краниками и мелкими дырочками на дне. И только по прошествии времени, правда недолгого, мы умозаключили: это биде - одна из принадлежностей женской (да и не только женской) гигиены. Вот так познавался неизвестный чуждый нам «буржуазный» мир в развивающемся государстве. Кстати, впоследствии в нашей переводческой среде бытовала шутка об этом злосчастном лжеунитазе...

Рассказывали, что на заре заездов наших «спецов» в так называемые развивающиеся страны одна группа была поселена в гостинице с такими вот туалетным интерьером. Видимо они тоже, но дольше чем мы, гадали о предназначении этого устройства. И пока гадали, кто-то из них, посчитав, что он уже догадался, взял и сходил в него «по-большому». Старший группы, собрав коллектив, решил провести воспитательную работу. При этом объяснил непонятливым, что «культурные люди в нем ноги моют, а некоторые из нас туда гадят».

Цивилизация уже давно упрочила свои позиции в развивающейся Сирии, поэтому в любом обитаемом месте туалет - неотъемлемая часть системы жизнеобеспечения людей. Вообще, сирийцы устраивая что-то, никогда не ограничиваются единичной мерой, у них во всем - размах: от и до. Видимо, поэтому и туалеты в Сирии по меньшей мере двух видов, а в приличных местах на это указывают даже таблички: европейский туалет и арабский туалет. Европейский туалет - это унитаз со сливным бачком, на передней чугунной панели которого обычно выпуклыми литыми буквами написано «The best Niagara» - «Лучшая Ниагара». В «арабском туалете» «очко» вровень с полом, имеется и «Лучшая Ниагара», но по правую руку всегда из стенки торчит водопроводный кран, на носик которого одет недлинный шланг, если нет шланга в углу обязательно стоит пластиковый кувшинчик. Они предназначены для последующих водных процедур после того, как человек сходит «по-большому». Таких санитарно-гигиенических норм требует древняя традиция.

Еще несколько дней мы каждое утро ходили, теперь уже только пешком, в «Белый дом», где с нами занимался, вводя самым серьезным образом в курс дела, переводческий начальник - референт со своей командой из опытных переводчиков. Здесь с нами проводили занятия по сирийскому диалекту, приобщали к прессе, как могли, успокаивали перед самостоятельной работой на предмет преодоления барьера стеснительности и боязни общения с носителями языка. Только после этого нас распределили по местам работы.

Попали кто куда: в бригады, дивизии, военные учреждения и учебные центры. Я и Шергилов Михаил были назначены в Главное управление командующего ВВС и ПВО, в «пэвэошное» управление. Конкретными местами работы нам были определены зенитные полки, прикрывавшие военные аэродромы: мне - Блей, в 45-50 километрах южнее Дамаска, а Михаилу - Хальхле, по той же дороге, но еще на 20 километров дальше моего.

Несколько дней мы являлись на службу в это управление в группу наших специалистов, работавших там. Нас представляли местному руководству, вводили, смело можно сказать, в боевую обстановку, пробовали на переговорах в кабинетах, правда, с малой для них отдачей, инструктировали на случай воздушных налетов.

Это был тот период 1973 года, когда израильская авиация вела себя очень нагло в сирийском небе. При отсутствии боевых действий она частенько подвергала воздушным налетам сирийские войска на фронте, объекты военного назначения в тылу, бомбила лагеря палестинцев в пригородах Дамаска. Тогда создание системы ПВО страны было еще не завершено. Поэтому вопрос о прикрытии территории от нападения воздушного противника стоял очень остро. Заместитель старшего группы наших специалистов в управлении ПВО несколько флегматичный полковник Виктор Петрович Шевчук однажды прямо по-мужски монотонным без всяких эмоций голосом сказал нам: «Ваши аэродромы тоже могут бомбить, потому что они самые близкие к фронту. Прилетят - прячьтесь в окопах. Правда и в окопе может убить, но вероятность меньше».

После такого инструктажа наше и без того невысокое моральное состояние от непривычности окружающей среды, тоски по дому, от осознания своей «зелености» в переводческом деле, снизилось до нулевой отметки «по Фаренгейту».

Но вот наступил день, когда мне объявили, что и за мной явился «покупатель», и, что пора приступать к общественно-полезной деятельности, честно отрабатывая свой, хотя и сирийский, но все-таки хлеб. «Покупателем» оказался обыкновенный солдат-сириец, приехавший за мной из полка на простом автомобиле ГАЗ-66. Я, как был в пиджачке и при галстуке, забрался в поданный «лимузин», и покатил он меня по незнакомому пока городу Дамаску.

В первую такую поездку все, конечно, было в диковинку. Самое главное - было не понятно, в какую сторону мы едем. Хотя, я уже знал, что аэродром лежит в стороне от дороги, ведущей на юг, к городу Сувейде.

Дамаск закончился быстро. Пошли пригороды. Пока дорога шла по зеленым оазисам. Слева и справа вплотную к ней примыкали дома, сады, кактусовые заросли, оливковые рощи. Казалось, что мы въехали в населенный пункт, протянувшийся на несколько километров.

На сельскохозяйственных угодьях работали мужчины. Вдоль обочин и по сельским улицам, стайками бежали то ли в школу, то ли из нее, размахивая портфелями, чумазенькие школьники младших классов, одетые в бежевые балахончики - школьную форму, как мне объяснил солдат. По одиночке и парами не торопясь с осознанием важности дела вышагивали старшеклассники. Встречались крестьянки в национальных одеждах, несшие на головах огромные баки с водой. Позднее я где-то вычитал, что ношение тяжестей на голове делает осанку статной, фигуру красивой, походку легкой и пружинистой. И, правда, бросалось в глаза, что шествовали они как-то очень величественно.

Иногда в разрывах между садами и домами мелькали какие-то открытые пространства, напоминавшие места какого-то строительства. Стоявший рядом с каждой из них щит указывал, что это, ни много ни мало, «завод стройблоков». Собой это предприятие являло площадку с установленным на ней специальным вибрационным станком. «Коллектив» предприятия из одного или максимум двух человек засыпал в прямоугольную форму станка бетонную смесь, включался станок, и через несколько минут на землю выкладывался готовый строительный блок, раз в пять превышающий размеры нашего кирпича. Я, конечно, не могу сказать, сколько штук блоков выпускалось за смену. Но впоследствии, когда мы ежедневно проезжали эти заводишки, было видно, что утром на площадке не лежало ни единого блока-кирпича, а в обед уже вся площадка была занята ровными кирпичными рядами.

Но вот садово-огородный массив и населенные пункты закончились, и мы въехали на холмистую местность. Дорога стала вилять между невысокими сопками. Здесь, видимо, была какая-то военная зона, так как очень часто стали попадаться районы сосредоточения техники, укрытой в окопах, щелях и гротах, выкопанных прямо в скатах возвышенностей. Очень быстро эти картины уступили место не обжитой каменистой пустыне. Мне показалось, мы даже выскочили на какую-то другую дорогу. Водитель, как бы желая подтвердить, что это так, махнул рукой по ходу движения и произнес: «Ас-Сувейда». Да, все правильно, мы двигались в южном направлении. Встречались участки голой каменистой пустыни. Я долго думал, где я мог уже видеть такую местность, пока не вспомнил картину русского живописца Крамского И.Н. «Христос в пустыне». Не хватало именно его, сидящего на этих камнях. Известно, что природу художник рисовал не в Палестине, но это не помешало великому мастеру очень достоверно изобразить пейзаж.

Повернули налево, и машина покатилась по более узкой асфальтовой дорожке. Через некоторое время наш «ГАЗ» своим бескапотным передком уперся в шлагбаум. Короткий разговор водителя с часовым, и мы пересекаем невидимую черту, за которой начинается пока еще скрытый от глаз простого обывателя объект - военный аэродром. Момент был знаменателен тем, что я впервые в жизни находился на территории воинской части, да еще какой - целого аэродрома.

Подъехали к углубленным в землю бетонным постройкам. Оказалось - это управление зенитного полка. На улицу вывалили обитатели строений, в основном, солдаты и сержанты, чтобы посмотреть на русского переводчика. Я и водитель по ступенькам спустились вниз, он приоткрыл сетчатую дверь - средство спасения от мух и комаров в летнее время - что-то сказал в темное пространство и, обернувшись ко мне, пропустил внутрь.

Изнутри помещение оказалось вполне уютным. Под потолком - окна, пропускающие довольно много света, пол застелен ковром, справа и слева от входной двери кресла, в углу - японский вентилятор, у противоположной стены - письменный стол с необходимым набором настольных принадлежностей. Одним словом, - этакий полевой командирский кабинет. Задней стены не видно, так как она отгорожена от «кабинетной» части помещения занавесом, за ним - спальня. Кругом все чисто и ухожено.

За столом сидел толстый усатый офицер. Его широкие щеки и более узкая лобовая часть вместе с коротко подстриженными волосами придавали голове пирамидальную форму. Стоящая на столе табличка указывала, что это «подполковник Генерального штаба1) Мухаммад Сальман Али Мухаммад Сулейман». Но мне он представился только одной четвертой своих именных данных: «Подполковник Мухаммад», лишь добавив свою должность: «командир полка». Я назвал себя. Знакомство состоялось.

Далее было бы желательно, и в первую очередь это касалось меня, чтобы еще состоялась хоть какая-нибудь беседа так, как мой собеседник лишь немного говорил по-русски, а я - очень плохо по-арабски. Но поскольку переводчиком в его полк прислали меня, а не наоборот, то умение начать и поддержать разговор требовалось только от вашего покорного слуги.

К этому времени командирский денщик принес чай (а может быть, кофе), а подполковник Мухаммад угостил меня сигаретой. Стаканчик горячего напитка и курево неотъемлемые спутники любого неформального арабского, ну и, конечно, сирийского разговора. При этом для сирийцев примечательно, что «хозяин» встречи всегда угощает всех курящих сигаретами из своей пачки. Для таких случаев даже некурящие держат в своих домах и кабинетах пачку сигарет.

Сейчас трудно восстановить: как долго мы разговаривали. Но с уверенностью можно сказать, что не молчали (даже я), а беседовали. Причем наше общение все-таки трудно было назвать беседой, так как она предполагает полноценное участие в ней обеих сторон. Но в данном случае больше говорить приходилось «арабской стороне» и намного меньше «нашей». Некоторые моменты я не понимал совсем, другие доходили догадкой. Темы затрагивали самые элементарные: от выдержек из моей биографии и до необходимости присутствия в полку специалистов и, конечно, переводчика. Потом он немного «поэкзаменовал» меня в арабском языке, спрашивая на ломаном русском, а как по-арабски будет то-то или то-то, и, кажется, в этот раз остался доволен, чего никто не ожидал.

Для меня этот день был явно необычным, возможно, поэтому так хорошо запомнился. Точно помню, что в конце разговора командир полка начал говорить, а я догадываться, о том, что мне необходимо облачиться, в сирийскую военную форму. Так, мол, будет удобней и мне, и им. Как ни странно, но слова с делом у него не разошлись. Уже через несколько минут я, препровожденный командирским денщиком, очутился в легком строении барачного типа в хозяйстве начальника вещевой службы сержанта Мишеля (?!). Да, да, его так и звали. Уже потом я выяснил, что мой тезка потому носил такое имя, что был христианином, а среди представителей христианской общины Сирии можно встретить и Джорджа, и Ильяса, и Антуана, и даже, один к одному, - Михаила.

В этот день моя скромная и ничем не примечательная персона, железно, была «гвоздем» полковой программы. Пока я сидел на вещевом складе и ждал, когда Мишель выдаст необходимые шмотки, с грохотом подъехала грузовая машина. Из нее выпрыгнули и быстро вошли в помещение, смущенно улыбаясь, два офицера. Позже, когда я познакомился с офицерами полка, я узнал, что это были спокойный и несколько замкнутый начальник службы вооружения лейтенант Аднан и полная ему противоположность - весельчак и балагур - командир зенитно-пулеметной батареи лейтенант Салех, которого комполка «за глаза» за его лихую удаль даже при нас называл «дьяволом». А сейчас оба, как по команде, с деланным безразличием быстро и словно невзначай взглянули на меня и обратились к сержанту. И тут я, по их заговорщицкому шепоту, частым смешкам и устремленным на меня взглядам, догадался, что приехали они не к Мишелю, а чтобы посмотреть на меня. Хотя русские в Сирии и были уже давно не в диковинку, но для полка они были еще редкостью. И не столько дивом были русские как таковые, сколько «ископаемым» для них оказался русский, который, как видимо уже разнеслось по полковой округе, разговаривает по-арабски.

Это последнее обстоятельство, выражавшееся в некотором завышении моей квалификации, и то, что я впервые в жизни был окружен людьми, говорившими на языке, который я пока плохо знал, весь день держало меня в смущении и страхе. Я прекрасно понимал, что как переводчик я чуть выше нуля. Но ведь всем этого не объяснишь. Так хотелось, чтобы рядом оказался кто-нибудь из наших.

И он оказался. Им был прибывший в полк месяца на два раньше меня советником командира по инженерно-техническим вопросам майор Бутков Виктор Алексеевич. Буквально перед самым отъездом домой он вернулся в штаб из батарей, которые объезжал в течение рабочего дня.

С работы уезжали на полковом санитарном микроавтобусе вместе с сирийскими офицерами полка так, как своей машины наш небольшой советский коллектив пока еще не имел, ее предстояло получить. Всю дорогу до Дамаска офицеры одолевали вопросами, разговорами, которые я еще очень слабо понимал, и чаще всего отвечал невпопад. Они улыбались, смеялись, не зло подтрунивали надо мной, а я злился, нервничал и готов был рыдать и плакать от досады и обиды.

Успокоился я только тогда, когда мы с Виктором Алексеевичем в его гостиничном номере выпили «чекушку» арака и немного расслабились. Так заканчивался мой первый самостоятельный рабочий день.

Через несколько дней наш полковой советническо-переводческий коллектив увеличился. Прибыл советник командира полка по общим и тактическим вопросам подполковник Белевцов Кузьма Архипович. Он-то и стал старшим нашей немногочисленной группы. С его приходом жизнь вошла в нормальный рабочий ритм, что, конечно, прибавило мне забот, нервотрепки, страданий и переживаний, в первую очередь, как молодому переводчику.

Положение мое еще усугублялось и тем, что мы все трое, волей судьбы сведенные в этом полку, были новичками и самой Сирии, и в специфической работе: мои старшие товарищи - в советнической, я - в переводческой. То есть все начинали с «голого» места. Моим друзьям, которые попали в уже устоявшиеся коллективы, где советники знали свое «советническое» дело, в какой-то мере сами овладели элементарными навыками разговорной речи с местными офицерами, было гораздо легче, чем мне.

Конечно, нельзя было осуждать моего старшего за то, что он сразу предложил мне такой рабочий темп - он-то прибыл передавать свой опыт, знания и умения. Мне же их по моей специальности предстояло сначала нажить, а потом уже, переложив все это на арабский язык, довести до местной стороны. С другой стороны, одного языка тоже было недостаточно, и следовало овладевать еще и специальными знаниями зенитчика. Все это предстояло делать одновременно. Такая на первый взгляд безрадостная и тяжелая картина вырисовывалась в перспективе. Господи! Сколько стыда пришлось вытерпеть на начальном этапе за свои переводческие «залепухи».

Оказалось, что так хорошо принявший меня в первый раз наш полковой командир, не всегда бывает таким доброжелательным, особенно, в подходах к молодому специалисту-переводчику. Забегая вперед, отмечу, что и дальнейшая практика общения с арабами из других стран подтвердила, что, пожалуй, только сирийская офицерская среда бывала очень нетерпима, щепетильна, а порой, и просто недоброжелательна к вполне подготовленным переводчикам даже при незначительных искажениях при переводе. При этом вполне могло быть, что перевод правильный, но они считают, что была использована не та, «не сирийская» терминология или не принятый у них оборот. Это касалось не только меня. Об этом знают большинство наших переводчиков арабского языка.

А поскольку я пишу о себе, то мне командир прямо в глаза говорил о моем слабом знании арабского языка, заявляя порой, что не понимает меня совсем. Подчеркивал, что я гроблю престиж советских специалистов, и грозил пожаловаться на меня нашему командованию. Все это не вселяло оптимизма, но с другой стороны заставляло меня прикладывать соответствующие усилия к совершенствованию. В этом отношении обстановка была очень накаленной и пота пришлось пролить много.

Одним словом, несмотря на то, что шел еще май - во всех отношениях месяц весенний, но для меня уже начиналось жаркое сирийское лето 1973 года. Причем «жаркость» определялась не столько природной атмосферой, сколько бытовой, рабочей, да и военно-политической тоже.

Конечно, мои личностные отношения с командиром полка, обусловленные моей языковой слабостью, нисколько не мешали установлению между нами нормальных человеческих отношений. Видимо, он прекрасно понимал, что в одночасье мои дела не поправить, да и лучше меня ему никого не дадут. А бренчал скорее для того, чтобы подстегнуть к делу меня. А присутствие у себя советских военных специалистов он явно оценил и по-своему дорожил их работой. Теперь мне кажется, что с появлением нашего коллектива в его части, он почувствовал себя более уверенным и, что самое главное, более полноценным сирийским начальником. Не секрет, что многие офицеры в сирийской армии правильно воспринимали советское военное присутствие в стране и с открытой душой стремились к совместной работе с нами.

Поэтому и наш подполковник Мухаммад поначалу сделал все, чтобы установить с нами самые добрые рабочие и дружеские контакты. И однажды по его приглашению мы всем нашим коллективом, старшие мои товарищи, конечно, с женами, побывали у него дома в гостях. Жил он на первом этаже недостроенного (долгострой встречается и у сирийцев) дома в далеко не престижном районе под названием Рукну-д-Дин, под горой Касьюн, ближе к местечку Кабун. Мы познакомились с его супругой, которая воспитывала четырех или пятерых детей, и с ее родным братом Хасаном, в свое время обучавшимся в Советском Союзе и хорошо говорившим по-русски.

В нашу честь был накрыт прекрасный стол. Весь вечер мы поднимали тосты за советско-сирийскую дружбу и наши личные отношения, пропуская под них духовитый арак, и закусывая его обильными яствами. Вели обычные застольные разговоры. Больше через Хасана, меньше - через меня. Они с интересом слушали о нашем советском бытие, мы - об их сирийском житие. Словом, вечер удался. Подполковник Мухаммад и Хасан в вопросах выпивки и закуски от нас не отставали.

Нам это, правда, было не удивительно. Мы уже знали, что наш командир по вероисповеданию относится к мусульманам-алавитам. А от других собратьев по вере они отличаются тем, что признавая все догматы ислама, позволяют себе в определенных случаях причащения вином. Отсюда, видимо, и была такая раскованность за столом.

Кстати, президент страны Хафез Асад тоже из алавитов, которые в Сирии в своем большинстве проживают на Средиземноморском побережье в районе города Латакия. Сам президент родом из деревни Аль-Кардаха, расположенной в этих местах. Сейчас я уже не помню, был ли наш комполка из этой же деревни, но то, что он был из этих краев - это совершенно точно. И, наверно, поэтому он неоднократно говорил нам, что обязательно свозит нас всех на свою родину. Но, к сожалению, этим планам так и не суждено было осуществиться.