Geum.ru

Мотив и цель воинских преступлений по советскому уголовному праву

Вид материалаДиссертация
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
§ 2. Уголовно-правовая оценка мотива и цели при разграничении воинских и общеуголовных преступлений.

Каждое преступление имеет ряд общих признаков с другими преступлениями. "Всякое отдельное, - указывает В.И. Ленин, - тысячами переходов связано с другого рода отдельными (вещами, явлениями, процессами)" (16, 318). Поэтому процесс квалификации состоит последовательном отграничении каждого признака совершенного деяния от признаков смежных преступлений. Не случайно разграничение общественно опасных деяний называют обратной квалификации (159, 146).

Для того, чтобы правильно квалифицировать воинское преступление, требуется отграничивать его от смежных общеуголовных деяний. Необходимость в таком разграничении возникает всякий раз, когда объективная сторона воинского посягательства по форме проявления совпадает с общеуголовным, а ущерб причиняется одновременно не только воинским, специальным, но и "общим" отношениями, существующими в государстве. Причем такое отграничение провести тем сложнее, чем больше в деяниях совпадающих и чем меньше различающихся признаков, для определения воинского характера преступления в таких случаях приходится учитывать другие признаки, в том числе мотив и цель. Деяние, хотя объективно и причинившее ущерб интересам Вооруженных Сил, но субъективно не посягающее на порядок несения воинской службы, предусмотренный специально для военнослужащих, не может считаться воинским преступлением. Благодаря функции определителей направленности деяния, мотив цель помогают в ряде случаев отграничить воинские преступления от общеуголовных, когда возникает конкуренция составов по содержанию объекта, а одно и то же последствие может принадлежать различным нормам. Например, при совершении насильственных действий в отношении начальника деяние подпадает как под признак воинского (ст. 6 Закона), так и общеуголовного (ст. ст. 108-112 УК) преступлений.

I. В посягательствах на порядок подчиненности и уставных воинских взаимоотношений между военнослужащими мотив и цель наряду с другими признаками способны выполнять роль разграничителей воинских и общеуголовных преступлений в ст. ст. 3, 6, 7, 8 Закона.

- При воинских сопротивлении и принуждении виновным совершаются действия, внешне подпадающие под признаки и преступлений против личности и хулиганства и преступлений против порядка управления. Поэтому при квалификации деяния по ст. 4 Закона необходим тщательный анализ признака цели деяния. Необходимости учета цели свидетельствует и обширная судебно-следственная практика. Показательным примером может служить дело в отношении Лабазина и Мамышева. Последние в ответ на правомерное требование их командира младшего сержанта Гнатюка не приставать к двум девушкам, не подчинились ему, а избили младшего командира, причинив легкие телесные повреждения с расстройством здоровья (61, 100-103). Военный трибунал флота, посчитав, что действия Гнатюка были обусловлены личными мотивами, а не интересами службы, изменил приговор суда первой инстанции, переквалифицировав содеянное с п. "б" ст. 4 Закона на статью о преступлении против личности. Военная коллегия Верховного Суда СССР, отменила решение суда второй инстанции ввиду несоответствия его выводов фактическим обстоятельствам дела и констатировала, что младший сержант Гнатюк был обязан потребовать от подчиненных и младших по званию военнослужащих соблюдения общественного порядка и правил поведения. Его действия были обусловлены исполнением им служебных обязанностей, возложенных на него уставом. Поэтому квалификация содеянного Лабазиным и Мамышевым судом первой инстанции по п. "б" ст. 4 Закона был правильной. Соглашаясь с таким решением по существу, представляется необходимым более подробно проанализировать в данном случае роль мотива и цели. Побудительные факторы совершенного Лабазиным и Мамшевым деяния состоят в недовольстве виновных правомерными требованиями младшего командира Гнатюка, то есть представляют собой мотив "в связи", возникший из сознаваемых ими детерминант военной службы. Так, из показаний Лабазина, подтвержденных другими материалами дела, видно, что когда он встретил Гнатюка, то узнал его, знал о должностном положении последнего и о том, что оно имеет право приказывать, а они, Лабазин и Мамышев, обязаны его приказания выполнять. Они были недовольны его действиями как командира. Такая обусловленность действий виновных дает основание говорить о воинской природе противоправного посягательства, поскольку оно направлено не только и не столько на здоровье личности, сколько, прежде всего, на порядок воинской подчиненности - объект воинского, а не общеуголовного преступления. В литературе справедливо отмечается, что при совершении насильственных действий против какого-либо порядка, а применительно к нашему случаю - против порядка подчиненности, виновный может посягать на этот порядок через причинение вреда общественным отношениям, обеспечивающим блага личности: ее жизнь, здоровье, телесную неприкосновенность, так как потерпевший является носителем одновременно общественных отношений, обеспечивающих и нормальное поддержание порядка, и отдельные блага личности (133, 98). Поэтому А.А.Герцензон, например, давал двустороннюю характеристику объекта сопротивления: порядок воинского подчинения и личность военнослужащего, исполняющего возложенные на него обязанности военной службы, как материальный носитель этого порядка (136, 17-18). Указанные два объекта соотносятся как целое и часть. По характеру и внутренней связи совершаемых действий сопротивление является единым преступлением, посягающим на цельный объект - порядок подчиненности путем причинения вреда его части - личности военнослужащего-начальника с подразумеваемым мотивом "в связи" и с целью противодействия несению полномочными лицами обязанностей военной службы. Тем самым мотив деяния помогает отграничить сопротивление от смежных общеуголовных преступлений, а цель - воспрепятствовать насильственными действиями правомерной деятельности соответствующих лиц - от смежного воинского преступления - принуждения.

При разграничении принуждения с составами общеуголовных посягательств, совпадающих по объективной стороне, также следует руководствоваться приведенными соображениями о мотиве "в связи", презумируемом в ст. 4 Закона и позволяющем определить направленность деяния воинского субъекта и воинский объект. Цель же принуждения отличается от сопротивления и состоит в том, чтобы заставить начальника или иное лицо нарушить в интересах принуждающего свои обязанности по службе. Она конкретизирует и уточняет мотив. Поэтому цель в составе принуждения также помогает определить направленность посягательства на порядок воинской подчиненности и, следовательно, разграничить воинское преступление от смежного общеуголовного, к примеру, от преступлений против здоровья личности. Пленум Верховного Суда СССР и Военная коллегия неоднократно отмечали, что для состава принуждения необходимо такое воздействие на волю начальника, которое совершается с целью принудить его к отказу от исполнения возложенных на него обязанностей по военной службе либо к изменению своего отношения к этим обязанностям в интересах принуждающего или третьих лиц и вопреки интересам службы (62, 28-29; 96,30). В то же время анализу мотивов и целей применительно к рассмотрению конкретных уголовных дел о преступлениях, предусмотренных ст. 4 Закона, на практике и в теории уделяется еще недостаточное внимание. Изучение дел рассматриваемой группы показывает, что лишь в 20 % случаев военные трибуналы, оценивая деяния по нормам об ответственности за сопротивление или принуждение, аргументировали такую квалификацию с помощью признаков субъективной стороны. Авторы, разрабатывающие вопросы уголовно-правовой борьбы с преступлениями против порядка подчиненности анализируют составы сопротивления и принуждения также преимущественно с объективной стороны, отмечая не специфичность мотивов и целей этих деяния (190, 35-48; 191). Подобная недооценка элементов субъективной стороны сопротивления и принуждения не способствует правильному применению ст. 4 Закона. Между тем еще А.А.Герцензон отмечал, что для сопротивления и принуждения, характеризующихся с субъективной стороны прямым умыслом, существенное значение имеют мотив и цель преступления (136, 18, 25). Именно они позволяют говорить о наличии специфического воинского деяния, отличного от общеуголовного. Дело в том, что сам способ деяния с объективной стороны совпадает с общеуголовными посягательствами. Однако при сопротивлении, принуждении не сами действия и физические последствия выступают целью виновного. Психическое либо физическое насилие в данных составах воинских преступлений выступает не целью, а средством для достижения более специальных целей сопротивления или принуждения - нарушения порядка подчиненности, а в широком смысле - порядка несения воинской службы. Кроме того, по наличию признака более антисоциальной цели состав принуждения следует отличать от сопротивления, то есть разграничивать их между собой.

- По признаку мотива следует разграничивать - насильственные действия в отношении начальника от общеуголовных преступлений против личности. Наличие в деянии военнослужащего состава преступления, предусмотренного ст. 6 Закона, связывается с мотивом "в связи", благодаря наличию которого данная норма охраняет личность начальника не просто как гражданина, но как субъекта особых общественных отношений - воинских, как носителя специфических прав и обязанностей. Это обстоятельство широко учитывается в судебной практике при разграничении рассматриваемого воинского и смежных общеуголовных преступлений. Так, например, по делу Попова и Морозова было установлено, что указанные военнослужащие в нетрезвом состоянии пришли в гостиницу воинской части, где выражались нецензурной бранью, грубили и придирались к проживающему там лейтенанту Романенко, одетому в гражданскую одежду. Работник гостиницы - гражданка Фоменко сказала солдатам, что Романенко - лейтенант и обратила внимание на недопустимость грубого отношения к офицеру. Однако Попов и Морозов оттащили Романенко от гостиницы и избили в связи с его требованиями о прекращении хулиганских действий. Не усмотрев воинской природы в описанном деянии, военный трибунал осудил Попова и Морозова по части 2 ст. 206 УК. В действительности виновные не только не выполнили требования начальника, но и избили его по мотивам, обусловленным исполнением им обязанностей по военной службе, что свидетельствует о воинской направленности содеянного. Военная коллегия, указав на необходимость квалифицировать подобные действия по ст. 242 УК, отметила: "Если военнослужащий сознавал, что совершает насильственные действия в отношении офицера в связи с выполнением последним своих уставных обязанностей, то они должны квалифицировать как воинское преступление (63, 8-9; 70, 67-68; 79, 72-73). Аналогичные ошибки, связанные с недооценкой роли служебного мотива, являющегося конструктивным признаком ст. 6 Закона, продолжают встречаться в следственно-судебной практике и в настоящее время. Важная роль мотива наглядно проявилась по делу осужденного по п. "а" ст. 242 УК младшего сержанта Алферова. Последний, желая отомстить своему начальнику майору Шамсутдинову за требовательность по службе, подсыпал в предназначавшийся офицерам и прапорщикам компот токсичное химическое вещество. В результате Шамсутдинов и еще три офицера отравились и получили тяжкие телесные повреждения. Суд, правильно установив, что Алферов причинил Шамсутдинову тяжкие телесные повреждения в связи с его служебной деятельностью (Алферов был недоволен тем, что Шамсутдинов неоднократно делал ему замечания по службе), правильно квалифицировал действия подсудимого в этой части по п. "а" ст. 242 УК. Что касается других потерпевших, то причинение им телесных повреждений не было связано с их служебной деятельностью. А поэтому, исходя из характера наступивших последствий, содеянное Алферовым в отношении них должно быть квалифицировано по нормам об общеуголовных преступлениях. Военная коллегия исправила ошибку нижестоящей судебной инстанции (86, 13). Как видно, исключить воинскую направленность в отношении остальных потерпевших и, следовательно, переквалифицировать часть действий подсудимого со ст. 242 на ст. 108 УК позволило правильное установление и оценка мотива преступления.

- Функцию разграничения воинского и общеуголовного преступлений мотив, цель способны выполнить также в ст. ст. 7, 8 Закона об ответственности за оскорбление и нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими. Обоснованно сужая сферу применения данных норм, теория и практика ограничили возможность квалификации оскорбления и насилия одного военнослужащего в отношении другого, не состоящего с виновным в отношениях подчиненности, как воинских преступлений только тремя известными альтернативными ситуациями. Статья 7, 8 Закона применяются, когда деяние имело место в связи с исполнением потерпевшим обязанностей по военной службе или при исполнении хотя бы одним из них этих обязанностей либо когда насилие совершено из иных низменных побуждений, но сопровождалось явным неуважением к армейскому коллективу и воинскому порядку (116, 24-25; 144, 43-46). Представляется, что в квалификации деяний военнослужащих, подпадающих под первый признак ("в связи") определяющую роль играет мотив, а в случаях, подпадающих под третий признак - цель деяния.

Так, если мотив неуставных действий обусловлен исполнением потерпевшим обязанностей по военной службе, то вне зависимости от нахождения виновного или пострадавшего при исполнении таких обязанностей, нарушался ли объективно порядок воинских отношений либо не нарушался, содеянное надлежит квалифицировать по ст. 8 Закона как воинское преступление. Не установление такого мотива при отсутствии двух других альтернативных признаков исключает возможность применения данной нормы, а деяние должно оцениваться по статьям о преступлениях против личности. К примеру, правильная оценка мотива неуставных действий позволила военному трибуналу округа исправить ошибку военного трибунала Пермского гарнизона по делу курсанта Маркарьяна. Последний причинил своему сослуживцу закрытый перелом костей носа, то есть легкое телесное повреждение с расстройством здоровья (54, 15). Суд первой инстанции не учел, что физическое насилие одного военнослужащего в отношении другого может быть признано воинским преступлением лишь в случаях, когда оно, как это установлено ст. 1 Закона, посягает на порядок несения воинской службы, то есть при наличии хотя бы одного из указанных выше альтернативных признаков и квалифицировал содеянное виновным по п. "б" ст. 244 УК. Маркарьян же ударил потерпевшего Гирлина в ходе обоюдной ссоры, выражая недовольство тем, что последний, якобы, плохо о нем отозвался и, кроме того, оскорбил его. То есть виновный причинил Гирлину телесные повреждения из мести, по мотиву личного характера, не связанному с военной службой. Во время совершения преступления никто из названных военнослужащих при исполнении служебных обязанностей не находился, а действия Маркарьяна не были сопряжены с явным не уважением к воинскому коллективу. Совокупность приведенных аргументов дала основание суду второй инстанции переквалифицировать содеянное на часть 1 ст. 112 УК. О важной роли мотива в отграничении воинских преступлений против уставного порядка взаимоотношений между военнослужащими от общеуголовных деяний свидетельствуют опубликованные и широко известные военным юристам решения в отношении рядового Мавропуло, рядового Лебедева, рядового Моисеева и др. (58, 9-10; 55, 8; 78, 48-49).

В подготовленном для оказания помощи практическим работникам Обзоре судебной практики военных трибуналов по применению статей 7, 8 и 24 Закона в редакции от 15 декабря 1983 года также правильно указывается, что воинским преступлением, квалифицируемым по ст. 8 Закона, следует, в частности, признать применение насилия одним военнослужащим к другому в тех случаях, когда оно имеет место в связи с исполнением потерпевшим обязанностей по военной службе. В то же время отмечается, что "мотивы неуставных действий могут быть различными и на квалификацию содеянного не влияют. Они могут быть обусловлены хулиганскими побуждениями, недовольством виновного отношением потерпевшего к военной службе, личной неприязнью, желанием подчинить своему влиянию других военнослужащих, утвердить над ними мнимое превосходство и т. д. (57, 27). Представляется, что цитируемое положение не вполне соответствует действительности, в ряде случаев противоречит опубликованным решениями Военной коллегии по данному вопросу и поэтому требует следующих уточнений.

Не вызывает возражений утверждение о том, что мотивы неуставных действий могут быть различными. Однако лишь отчасти можно согласиться с тем, что они не влияют на квалификацию содеянного. Совершение неуставных действий в связи с выполнением потерпевшим служебных обязанностей подлежит оценке по ст. 8 Закона именно по признаку мотива деяния. Если же такой мотив отсутствует, а преступление обусловлено иными побуждениями в ситуации, когда виновный или потерпевший находятся при исполнении обязанностей по службе либо когда неуставные действия объективно нарушают воинский порядок и свидетельствуют о явном неуважении виновного к армейскому коллективу, то иные мотивы действительно не влияют на квалификацию содеянного. К мотиву "в связи" применительно к ст. 7, 8 Закона теория и практик относят, в частности, недовольство виновного отношением потерпевшего к военной службе, желание подчинить своему влиянию других военнослужащих утвердить над ними мнимое превосходства, то есть и те побуждения, на которые имеется ссылка в Обзоре как на несущественные для квалификации. Отнесение упомянутых побуждений к мотиву "в связи" свидетельствует о том, что они влияют на уголовно-правовую оценку неуставных действий и всегда свидетельствуют о необходимости их квалификации по ст. 8 Закона. Поэтому не вполне правомерным представляются содержащиеся в анализируемом Обзоре утверждения о том, что перечисленные выше мотивы не влияют на уголовно-правовую оценку неуставных действий.

- Если атиуставные взаимоотношения между военнослужащими возникают не на служебной почве и не при исполнении ими обязанностей по службе, то в случае очевидного для виновного нарушения порядка воинских отношений и проявления им явного неуважения к воинскому коллективу эти действия также подпадают под признаки ст. 8 Закона. Причем направленность посягательства, выражающаяся в такой ситуации в понятиях объективной стороны (очевидности и явности), на уставной порядок воинских взаимоотношений, а не на иной объект, например, личность потерпевшего, устанавливается при помощи признака субъективной стороны - цели деяния, что может быть подтверждено следующим. Как видно из ст. 1 Закона, воинскими признаются преступления, посягающие на специфический объект - порядок несения воинской службы. Отсутствие угрозы или реального причинения вреда воинским отношениям исключает возможность квалификации насилия одного военнослужащего над равным с ним лицом по ст. 8 Закона. В третьей альтернативной ситуации определяющим основанием квалификации деяния по ст. 8 Закона является не служебный мотив "в связи" и не признак объективной стороны ("при исполнении"), а специальная цель, свидетельствующая о направленности деяния на порядок несения воинской службы и о совершении преступления с прямым умыслом. Эта цель, базируется на приведенном положении ст. 1 Закона, уточняется и конкретизируется с помощью иных, объективных признаков ст. 8 Закона. Исходя из принципа виновного причинения, признаки "очевидности" и "явности" приобретают не только объективное, но и субъективное содержание, влияющее на характеристику умысла. Такой способ обрисовки умысла известен, он нередко применяется в правотворческой деятельности, описан в литературе (147, 159 161) и свидетельствует о таком психическом отношении виновного к деянию и его последствиям, которое характерно для прямого умысла. При этом необходимо учитывать, что зачастую преступник скрывает свои истинные антиобщественные цели, пытаясь заменить их мотивами. В анализируемой нами третьей возможной ситуации квалификации деяний по ст. 8 Закона мотив может быть различным, он не является обязательным признаком и поэтому не влияет на уголовно-правовую оценку поведения, в отличие от цели. Подмена термина: цели - мотивом здесь недопустима, так как это исключает правильную юридическую оценку деяния и допускает возможность совершения уголовно наказуемых неуставных взаимоотношений с косвенным умыслом. Однако если в двух проанализированных ситуациях вина определяется в виде прямого умысла, то аналогичное психическое отношение должно существовать и в третьей ситуации. Позицию о совершении неуставных взаимоотношений, квалифицируемых по ст. 8 Закона, лишь с прямым умыслом с недавних пор занимает и судебная практика. Военная коллегия в своем руководящем разъяснении по делу рядового Яценко указала, что квалификация деяния по ст. 244 УК предполагает наличие у виновного прямого умысла, преследованием им цели нарушить установленный порядок воинской службы и уставных правил взаимоотношений между военнослужащими (87, 42-44).

Рассуждения о мотиве "в связи" как одном из обязательных альтернативных презумируемых признаков ст.ст. 7 и 8 Закона не означают, что данные воинские преступления не могут быть совершены по мотивам личного характера или по иным побуждениям. Наоборот, именно по этим мотивам совершается наибольшее число неуставных взаимоотношений, (см. Приложение № 12). Они не влияют на квалификацию в тех случаях, когда в деянии отсутствует мотив "в связи", когда потерпевший или виновный находится при исполнении служебных обязанностей либо когда виновный своими неправомерными действиями демонстрирует явное неуважение к армейскому коллективу, к воинской дисциплине и таким образом нарушает порядок несения воинской службы.

Необходимость разграничения ст. 8 Закона от сходных общеуголовных деяний по признакам мотива и цели существует при решении вопроса о наличии или отсутствии совокупности воинского и общеуголовного преступлений. Некоторые следователи и суды, квалифицируя содеянное "с запасом", иногда излишне вменяют в вину военнослужащему наряду с воинскими еще и общеуголовное преступление либо, наоборот, игнорируют воинскую природу преступных действий, оценивая совершенное лишь по норме об ответственности за общеуголовное преступление. Избежать таких ошибок способны помочь мотив и цель. Примером может служить дело Моисеева. Рядовые Моисеев и Приказчиков, следуя в пассажирском поезде, распивали спиртные напитки. На почве пьянства между ними возникла ссора, в ходе которой Приказчиков разбил Моисееву губу до крови. Спустя 15 минут Моисеев, намереваясь отомстить обидчику, ударил его ножом, причинив тяжкое телесное повреждение. За это военным трибуналом Читинского гарнизона виновный был осужден по части 1 ст. 108 и п. "в" ст. 244 УК (55, 8). Как видно из фабулы дела, преступление совершено Моисеевым на почве личных отношений, оно не связано с исполнением кем-либо из названных лиц служебных обязанностей и у субъекта отсутствовала цель нарушить порядок несения воинской службы. То есть в преступлении отсутствуют как субъективные мотив "в связи" и упомянутая цель, так и объективные (нахождение хотя бы одного из военнослужащих при исполнении служебных обязанностей) признаки ст. 8 Закона (ст. 244 УК). Военный трибунал округа, рассмотрев дело в кассационном порядке, признал квалификацию действий Моисеева как нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими неправильной и исключил п. "в" ст. УК из обвинения.

Изложенное позволяет утверждать, что разграничение ст.ст. 7 и 8 Закона от совпадающих по объективной стороне общеуголовных деяний нередко осуществляется по признакам мотива и цели. Последние, кроме того, влияют на определение вины в ст. ст. 7, 8 Закона в виде прямого умысла.

II. Преступления против порядка прохождения воинской службы являются специфическими воинскими деяниями, ни по одному из признаков совпадающими с общеуголовными посягательствами. Поэтому, как правило, не имеется оснований для их разграничения.

Исключение составляют случаи квалификации побега с гауптвахты военнослужащего, содержащегося там в связи с осуждением к направлению в дисциплинарный батальон. Подобные действия внешне подпадают под состав преступления против правосудия (ст. 188 УК - побег из-под стражи). Однако именно анализ субъективной стороны деяния позволяет говорить о совершении в таких случаев воинского преступления. Военнослужащий, не желая отбывать наказание в условиях Вооруженных Силах в дисциплинарном батальоне, совершает побег с целью уклонения от военной службы, что определяет направленность деяния на воинский объект и обуславливает необходимость квалификации содеянного по статьям об уклонениях от службы.

III. Воинские должностные преступления, предусмотренные ст. 24 Закона, в теории и на практике приходится разграничиваться с нормами о должностных и иных общеуголовных посягательствах.

Как показывает изучение следственно-судебной практики, сравнивать названные нормы чаще всего необходимо при решении вопроса о совокупности преступлений: воинского должностного и общеуголовного. При этом возможны случаи квалификации действий воинского должностного лица либо самостоятельно по ст. 24 Закона или по статьям о хищении, либо по совокупности данных преступлений. Анализ уголовных дел этой категории показывает, что корыстные побуждения или иная личная заинтересованность как альтернативные конструктивные признаки ст. 24 Закона самостоятельно при квалификации практически не применяются. Указанные мотивы фигурируют при уголовно-правовой оценке преступлений воинских должностных лиц наряду с другими альтернативными признаками: систематичности, существенного вреда либо одновременно с ними двумя. Причем вменение корыстных побуждений и в таких ситуациях осуществляется в случаях совершения воинским должностным лицом наряду с должностным преступлением хищения, когда оценка содеянного происходит по правилам совокупности преступлений. Отсутствие практики квалификации воинского должностного преступления лишь исключительно по признаку мотива не означает невозможности оценки содеянного должностного преступления из корыстных побуждений или иной личной заинтересованности по ст. 24 закона. В тех случаях, когда должностное лицо действует из корыстных побуждений в смысле ст. 24, в деянии отсутствует такой признак, как безвозмездность. Наличный материальный актив при этом либо вообще не уменьшается, либо имущество виновным хотя и изымается, но стоимость его компенсируется, возмещается и использованием своего служебного положения, путем злоупотребления им. Иными словами, корыстный мотив в воинских должностных преступлениях в отличие от общеуголовных корыстных посягательств удовлетворяется другими, не безвозмездными средствами. Корыстные побуждения, не выходящие по своему содержанию за возмездные рамки, полежат оценке в пределах ст. 24 Закона. Однако, реальное установление этих рамок вызывает известную сложность, о чем свидетельствует и судебная практика.

Ошибка подобного рода была допущена, например, по делу офицеров Скрыпника и Нейленко. Командир части полковник Скрыпник и замполит подполковник Нейленко путем злоупотребления служебным положением получили в свое распоряжение значительное количество спирта, который в части не оприходовали, а распоряжались им по своему усмотрению. Военным трибуналом ЗабВО их действия были квалифицированы как хищение в особо крупных размерах по ст. 931 УК. Военная коллегия Верховного Суда СССР, установив, что весь спирт был выдан в качестве вознаграждения рабочим за выполнение необходимых для воинской части работ, констатировала, что Скрыпник и Нейленко из ложных понятых интересов службы систематически злоупотребляли служебным положением и переквалифицировала содеянное ими на п. "а" ст. 260 УК (80, 100). Представляется, что вынесению этого решения способствовали правильное установление и оценка мотива деяния в совокупности со способом его удовлетворения.

Примером обратной ситуации, когда действия виновного полностью охватываются составом хищения и не требуют дополнительной квалификации по ст. 24 Закона, могут служить случаи, когда должностное лицо совершает хищение с использованием служебного положения и скрывает его, заранее намереваясь потупить таким образом.

Наконец, возможна и совокупность воинского должностного преступления и состава хищения, в которых корыстный мотив является конструктивным признаком. Пленум Верховного Суда СССР по конкретным делам неоднократно указывал, что действия начальника, организовавшего хищение государственного имущества подчиненными и принявшего в нем участие, помимо хищения должны квалифицироваться по п. «а» ст. 24 Закона (75, 47-48; 102, 114-115).

- Превышение власти как воинское должностное преступление, предусмотренное также ст. 24 Закона необходимо разграничивать с общеуголовными посягательствами против личности. Мотив, цель позволяют оценить направленность объективно сходных деяний на порядок несения воинской службы либо, наоборот, исключить эту направленность. По делу военного строителя – сержанта Мустафинова, осужденного военным трибуналом Ленинградского гарнизона по п. «а» ст. 260 УК, установлено, что подсудимый добровольно обменялся личными вещами с сослуживцем рядовым Линвиненко: отдал ему свой ремень взамен полученных подтяжек. Однако через некоторое время Литвиненко самовольно забрал подтяжки из тумбочки Мустафинова, отказался их вернуть и словесно оскорбил сослуживца. За это Мустафинов ударил его по лицу и причинил Литвиненко перелом нижней челюсти. Как видно, конфликт между сослуживцами произошел на сугубо личной почве и не затрагивал служебных отношений. Поэтому Военная коллегия, констатировав, что преступные действия Мустафинова не были связаны с осуществлением властных полномочий в отношении подчиненного и не содержали признаков посягательства на порядок воинских взаимоотношений, указала, что они не могут быть признаны воинским преступлением, а должны быть отнесены к числу общеуголовных, в связи с чем переквалифицировала содеянное Мустафиновым на часть I ст. 109 УК (83, 17).

IV. Функцию разграничения воинских и общеуголовных преступлений рассматриваемые признаки субъективной стороны способны выполнять в процессе их применения и в некоторых других статьях Закона. Так, ст.ст. 15, 19-23, 25, 28, 29 в ряде случаев следует разграничивать с государственными преступлениями, предусмотренными ст.ст. 64, 66, 68, 69 УК и др. Основной критерий их разграничения – объект посягательства, направленность деяния, устанавливаемый с помощью цели. Направленность умысла и содержание цели как признаки государственных преступлений дают основание квалифицировать деяние, внешне подпадающее под одну из названных статей Закона о воинских преступлениях по статьям о преступлениях против государства. И наоборот, отсутствие антигосударственной цели в деянии, подпадающем под признаки воинского преступления, означает необходимость его квалификации по статьям Закона.

Таким образом, мотив и цель способны выполнить функцию разграничения воинских и иных преступлений в 14 статьях Закона (ст.ст. 4, 6, 7, 8, 15, 19-25, 28, 29), то есть в 40 % норм. Особую актуальность и практическую значимость такое разграничение имеет при применении норм об охране порядка подчиненности и уставных взаимоотношений между военнослужащими. Благодаря мотиву и цели возможно эффективное разграничение этих воинских преступлений от совпадающих по объективной стороне общеуголовных деяний против личности. Рассматриваемые признаки субъективной стороны являются одним их оснований для выделения в уголовном законодательстве специфических норм военно-уголовного законодательства об охране порядка подчиненности и уставных взаимоотношений между военнослужащими.


§ 3. Учет мотива и цели при квалификации воинских преступлений.

В процессе уголовно-правовой оценки преступных деяний военнослужащих правоприменительным органам необходимо решать вопросы разграничения норм Закона между собой. Это связано с тем, что воинские преступления имеют множество смежных признаков, относящихся к объекту, субъекту, объективной стороне. Определенная роль в отграничении одних составов воинских преступлений от других принадлежит и субъективной стороне в целом, а в частности - мотиву и цели.

I. В нормах о преступлениях против порядка подчиненности и уставных взаимоотношений между военнослужащими рассматриваемые признаки, наряду с другими участвуют в разграничении ст. 2 от ст.ст. 13 и 24 Закона; ст. 4 от ст. 6 Закона, а также сопротивления от принуждения, предусмотренных в статье 4 Закона.

- В теории и на практике вызывает известную сложность разграничение преступлений, предусмотренных ст. 2 (неповиновение), ст. 13 (уклонение от военной службы путем отказа) и ст. 24 Закона (бездействие властью). Такую задачу приходится решать в случаях, когда, например, воинское должностное лицо недобросовестно относится к своим обязанностям, отказывается выполнять распоряжения в части, касающейся порядка прохождения службы, уклоняется от ее несения. Представляется, что внести ясность в решение вопроса о квалификации описанных действий призваны мотив и цель, поскольку по форме вины, признакам субъекта и объективной стороны указанные деяния могут совпадать. Кроме того, сложность заключается в том, что все названные преступления могут быть совершены путем бездействия, когда виновный чаще всего не преследует цели вызвать какие-либо общественно опасные последствия, а выражает стремление облегчить условия выполнения той или иной обязанности, поступиться правилами для экономии сил, времени и т.п.

Когда умышленное недобросовестное отношение должностного лица с субъективной стороны характеризуется корыстными побуждениями или иной личной заинтересованностью, а с объективной – неисполнением возложенных на него обязанностей, то оно подлежит оценке по ст. 24 Закона как бездействие власти. Однако случаи квалификации приведенной ситуации по ст. 24 Закона именно по наличию в деянии конструктивного признака мотива крайне редки, при исследовании дел данной категории диссертанту они не встречались. Преступное бездействие чаще оценивается по ст. 24 Закона по причине наличия в деянии объективных конструктивных признаков систематичности и существенного вреда. Например, если начальник скрывает преступления, не принимает мер к пресечению действий группы подчиненных, которые, заручившись его попустительством, с целью «перевоспитания» избивают своих сослуживцев, содеянное должностным лицом находится в рамках бездействия власти именно по признакам систематичности и наличия существенного вреда делу поддержания воинской дисциплины.

В практике имеют место случаи бездействия власти из корыстных побуждений, когда содеянное оценивается по совокупности воинского должностного преступления и преступления против собственности. В такой ситуации мотив одного преступления (корыстные побуждения) обуславливает такой способ совершения преступления, который не «укладывается» в один состав воинского должностного преступления, а требует оценки еще и по норме об ответственности за хищение, имеющей в качестве конструктивного признака аналогичный мотив. При этом вряд ли можно согласиться с встречающимся мнением о том, что некоторые случаи подобного бездействия воинского должностного лица могут быть оценены как должностная халатность (193, 236-241). Последняя является неосторожным преступлением, ей не могут быть присущи корыстные побуждения, она предусмотрена отдельной нормой с присущими только ей конструктивными признаками (ст. 24-1 Закона).

Гораздо чаще приходится сталкиваться с таким бездействием, которое характеризуется самоустранением субъекта от выполнения каких либо обязанностей по военной службе. Тогда возникает необходимость разграничения отказа от исполнения приказа как преступления против порядка подчиненности (ст. 2 Закона) и отказа как способа уклонения от военной службы (ст. 13 Закона). То и другое деяние совершается лишь с прямым умыслом, содержание которого в каждом конкретном случае определяется соответствующей направленностью деяния, устанавливаемой с помощью цели. В содержание цели при неповиновении входит стремление субъекта демонстративно уклониться от исполнения приказа, противопоставить свою волю воле начальника по вопросу, касающемуся правомерного служебного требования последнего. При этом сознанием виновного должна охватываться как указанная цель, так и ее направленность на отношения подчиненности в совокупности со средствами ее реализации открытым, дерзким, пренебрежительным образом, поскольку соотношение цели и средства их достижения, безусловно, входит в содержание прямого умысла (140, 83; 180-А, 33). Иное содержание цели, входящей в качестве презумируемого конструктивного признака в ст. 13 Закона, определяет отличную от ст. 2 направленность деяния – отказа как способа уклонения от военной службы. Целью отказа в смысле ст. 13 Закона является уклонение временно или вовсе от обязанностей, связанных с порядком прохождения службы. Будучи соотнесенной с законодательно определенным способом ее реализации (фактическим прекращением исполнения всех или части своих служебных обязанностей), имеющим значение для квалификации, она приобретает качество более специального признака по отношению к цели неповиновения и дает основание для оценки подобного деяния как уголовно наказуемого уклонения. Как видно, в основе разграничения ст.ст. 2 и 13 Закона лежат субъективно-объективные категории цель-средство. В литературе в качестве возможных критериев разграничения данных норм фигурируют: время получения военнослужащим приказа о необходимости выполнить те или иные действия либо воздержаться от их исполнения, объем обязанностей по военной службе, от которых намерен уклониться военнослужащий (153; 99-101). Представляется, что перечисленные критерии, относящиеся к признакам объективной стороны, в отрыве от субъективного признака цели не способны исчерпывающие ответы на вопрос о разграничении ст.ст. 2 и 13 Закона. Это возможно осуществить лишь при учете совокупности объективных и субъективных критериев. Объективные условия совершения неповиновения и уклонения путем отказа, о которых говорит, в частности, Б.А. Кожемякин, действительно различны. Однако они не напрямую формируют направленность деяния на тот или иной видовой объект, а опосредованно, через сознание и волю субъекта, являясь одними из звеньев процесса целеполагания. Указанные объективные признаки (место, время, объем обязанностей) влияют на формирование цели, ее конкретное содержание, а также на способ ее реализации, то есть средство. Соотношение цели средства в процессе мотивации поведения в конечном счете формирует направленность деяния либо на порядок воинской подчиненности, либо на порядок прохождения воинской службы. Более специальная направленность уклонения позволяет говорить о ст. 13 Закона как о специальной норме по отношению к ст. 2 Закона. В ст. 238 УК отказ – цель, а в ст. 249 УК отказ – средство для реализации цели уклонения. А поэтому действия военнослужащего, выражающиеся в систематическом отказе от служебных работ, должны полностью охватываться ст. 13 Закона (ст. 249 УК) и дополнительной квалификации по ст. 2 Закона (ст. 238 УК) не требуют. Приведенные соображения могут быть проиллюстрированы материалами судебной практики. Так, Военная коллегия неоднократно отмечала, что для квалификации преступных действий по п. «а» ст. 249 УК необходимы данные о том, что виновные открыто заявляли о своем отказе служить в армии (временно или вовсе) и именно с этой целью фактически прекращали исполнять служебные обязанности (66, 72-74; 77, 40-41).

Таким образом, преступное бездействие в ряде случаев подлежит квалификации по одной из статей Закона благодаря признакам мотива и цели. Соотношение рассмотренных ст.ст. 2, 13, 24 Закона представлено в разработанной программе квалификации воинских должностных преступлений и иных смежных деяний, совершаемых воинскими должностными лицами (см. Приложение № 17).

- К числу общепризнанных критериев отграничения сопротивления от принуждения относится презумируемая как в одном, так и в другом составах, но имеющая различное содержание цель. На важное значение рассматриваемого признака субъективной стороны в разграничении данных составов обосновано указывают наука и практика (62, 28-29; 124, 45; 135, 18). То обстоятельство, что цель в составах принуждения и сопротивления прямо не указана, а подразумевается, конечно, затрудняет ее анализ. Для установления и оценки действительной цели необходимо учитывать, что она находит свое выражение во внешнем поведении виновного лица. При принуждении насилие подчиненного сопровождается предъявлением к начальнику или иному уполномоченному лицу конкретного противозаконного требования, связанного со службой, то есть, обусловлено мотивом «в связи». Данный мотив формирует презумируемую цель – заставить потерпевшего нарушить воинские обязанности, изменить характер его служебной деятельности. Такая цель субъекта объективируется в преступном деянии, желается и должна сознаваться не только виновным, но и потерпевшим. Не зная о цели применяемого к нему воздействия и о его причинах, последний не сможет понять, что от него добиваются изменения служебной деятельности. Если эту цель виновный, не проявит перед потерпевшим, то он не добьется ее реализации. При намерении виновного лица принудить начальника или иное лицо, исполняющее обязанности по службе, которое фактически не сопровождается предъявлением каких-либо конкретных требований, деяние не может образовывать состав принуждения потому, что желаемая цель не проявилась в конкретном поведенческом акте. Военная коллегия Верховного Суда СССР неоднократно указывала, что для состава принуждения необходимо такое воздействие на волю начальника, которое совершается с целью принудить его к отказу от исполнения возложенных на него обязанностей по службе либо к изменению отношения к этим обязанностям в интересах принуждающего или третьих лиц (62, 28-29). При этом содержание требований принуждающего на квалификацию не влияет. Важно лишь то, чтобы насилие как средство удовлетворения цели, ясно и конкретно выражало ее содержание и применялось при таких обстоятельствах, которые бы не вызывали у потерпевшего сомнений относительно направленности деяния именно на принуждение. Следует также иметь ввиду, что цель принуждения может трансформироваться из цели сопротивления в процессе совершения преступного посягательства на порядок подчиненности. В таких случаях последующая цель поглощает предыдущую и весь единый преступный процесс. Так, например, пьяный рядовой Саитов, будучи задержан в городе офицером Чигровым, в часть следовать отказался, а затем, высказывая угрозы и применяя насилие, потребовал от Чигрова не докладывать командованию о его неправильном поведении. Действия Саитова были квалифицированы как принуждение (56, 6). В приведенном примере можно проследить динамику цели виновного от первоначальной – не подчиниться приказу начальника, являющейся признаком неповиновения, через промежуточную – избавиться от задержания (признак сопротивления), до конечной – повлиять на изменение служебной деятельности начальника (принуждение). Объективный характер действий виновного, их непрерывность, единство места, времени, объекта посягательства также свидетельствуют о наличии в содеянном одного оконченного преступления. Иная оценка явилась бы искусственным разделением деяния на отдельные эпизоды без учета тех признаков объективного и субъективного в конкретном поведении, против чего предостерегают наука и практика.

Изложенное свидетельствует, что цель в совокупности со способом ее объективизации в деянии и другими признаками позволяет разграничить сопротивление и принуждение, а эти два состава – от неповиновения.

- Сопротивление может быть оказано не только начальнику, но и равному с виновным военнослужащему, находящемуся при исполнении обязанностей по службе. Поэтому в ряде случаев возникает необходимость отграничения этого состава от преступных нарушений уставных правил взаимоотношений (ст. 8 Закона). Г.И. Бушуев по этому поводу замечает: «Поскольку речь идет о насильственных действиях в отношении равного военнослужащего, то разграничение ст. 240 и ст. 244 УК обусловливается содержанием субъективного отношения виновного к содеянному.» (125, 33). Представляется, что одним из критериев разграничения упомянутых норм между собой также является цель деяния. Этот признак, презюмируемый в ст. 4 Закона, является более специальным по сравнению с признаками, фигурирующими в ст. 8 Закона. В последней норме цель состоит в нарушении порядка уставных воинских отношений в целом, а в ст. 4 – в нарушении порядка подчиненности при выполнении специфических обязанностей по службе. Наличие специальной цели объективно подтверждается и внешними признаками сопротивления. Поэтому в рассматриваемом соотношении ст. 8 Закона выступает в качестве общей нормы, а ст. 4 – в качестве специальной, подлежащей применению при возникновении конкуренции между ними.

- Составы преступлений, предусмотренные ст. 4 Закона, необходимо отличать от состава насильственных действий в отношении начальника. Статья 6 Закона имеет ввиду насилие над начальником, совершенное по мотивам исполнения им своих обязанностей по военной службе. Целью в ст. 6 является причинение потерпевшему побоев или телесных повреждений. Сопротивление и принуждение также могут быть совершены по указанному мотиву. Однако в ст. 4, в отличие от ст. 6 Закона, насилие выступает не целью, а средством для достижения более специального намерения – сопротивления или принуждения. Поэтому по признаку цели, презюмируемой в качестве конструктивного признака в ст. 4 Закона, возможно осуществление разграничения названных составов воинских преступлений. При этом общей нормой с меньшим числом признаков является ст. 6 Закона, а специальными – сопротивление и принуждение. Последние и должны применяться при возникновении конкуренции рассматриваемых норм. Например, из заявления рядового Винклера: «Ты долго будешь донимать и кричать на нас!?», сопряженного с нанесением начальнику побоев, усматривается мотив «в связи», породивший цель избить начальника за его служебные действия. Специальных целей, характерных для сопротивления либо принуждения здесь не усматривается, поэтому содеянное подлежит оценке по общей для подобной ситуации норме – ст. 6 Закона (190, 38). Если насильственные действия, совершены с целью добиться от начальника снижения его общей требовательности по службе или по побуждениям, обусловленным службой, то содеянное подлежит оценке по общей норме – по ст. 6 Закона. Если же насилие применяется как средство для реализации цели заставить начальника изменить отношение к службе, не исполнять возложенные на него обязанности, то оно должно быть оценено по специальной норме как принуждение (ст. 4 Закона).

Недооценка приведенных положений по конкретным делам влечет неправильную квалификацию случаев применения насильственных действий в отношении начальников. Так, приговором военного трибунала гарнизона, рядовые Лебедев и Бобровский были осуждены на основании п. «б» ст. 248 УК Арм. ССР (ст. 4 Закона). Они признаны виновными в принуждении начальника к нарушению возложенных на него обязанностей по военной службе, совершенном группой лиц при следующих обстоятельствах. После ужина младший сержант Бондаренко построил личный состав взвода для следования в казарму. В это время Лебедев и Бобровский, находившиеся в нетрезвом состоянии, схватили Бондаренко и стали его избивать. Последнему удалось вырваться и убежать. Однако виновные разыскали его и вновь нанесли удары в грудь и по другим частям тела, причинив потерпевшему легкие телесные повреждения с расстройством здоровья. Как было указано в приговоре, рядовые Лебедев и Бобровский избили младшего сержанта Бондаренко за требовательность по службе и с целью заставить его изменить отношение к службе, не исполнять возложенные на него обязанности. Главный военный прокурор принес протест, в котором просил преступные действия Лебедева и Бобровского переквалифицировать с принуждения на насильственные действия в отношении начальника, по следующим основаниям. Бондаренко был избит виновными в связи с исполнением им своих обязанностей по военной службе на почве недовольства Лебедева требовательностью начальника. Как видно из дела, Лебедев и Бобровский в момент совершения преступления не были подчинены по службе Бондаренко, однако он является для них начальником по воинскому званию. Ранее Лебедев проходил службу в отделении младшего сержанта Бондаренко. Последний неоднократно делал Лебедеву замечания в связи с нарушением им воинской дисциплины. Лебедев затаил злобу на Бондаренко и после перевода в другое подразделение расправился с ним. Именно прежняя служебная деятельность младшего сержанта Бондаренко и, в частности, его справедливая требовательность обусловили возникновение у Лебедева мотива мести. Бобровский, хотя и не находился в подчинении у Бондаренко, но являлся товарищем Лебедева и, желая помочь ему, принял участие в избиении Бондаренко, приняв мотивы деяния Лебедева. После избиения младшего сержанта Бондаренко Лебедев заявил ему, чтобы он не особенно командовал своими подчиненными и не делал им замечаний. Все это свидетельствует о желании виновных добиться от начальника снижения общей требовательности по службе, что характерно для преступления, предусмотренного ст. 248 УК Арм. ССР (ст. 6 Закона). Состав же принуждения предполагает наличие специальной цели заставить начальника нарушить какие-либо конкретные служебные обязанности, объективированной в поведенческом акте. Таким образом, анализ мотивов и целей деяния позволил правильно оценить содеянное и удовлетворить протест (39, 112-114).

Напротив, по делу сержанта Екуенко действия виновного вместо ст. 4 были оценены по ст. 6 Закона. Екуенко, не желая быть задержанным, пытался ударить, а затем укусил майора Дорошенко, причинив ему легкое телесное повреждение. Суд первой инстанции, неверно оценив субъективную сторону содеянного, квалифицировал преступление по ст. 6 Закона, ссылаясь на наличие в деянии мотива «в связи». Однако названный мотив наличествует и в ст. 4 Закона, а различие между данными составами проводился не по нему, а по признаку цели. Как видно из материалов дела, Екуенко действовал с намерением воспрепятствовать офицеру в осуществлении служебный обязанностей, что охватывается составом сопротивления. Судебная ошибка была исправлена, содеянное было переквалифицировано на ст. 4.

Изложенное свидетельствует, что разграничение воинских преступлений, предусмотренных ст. ст. 6 и 4 Закона возможно осуществить по признаку специальной цели, имеющийся в последнем составе.

II. Преступления против порядка прохождения воинской службы объединяет однородность элементов объекта посягательства, субъекта, некоторых признаков объективной и субъективной сторон. Их разграничение в процессе квалификации, возможно, осуществить по мотиву и цели.

- Единственным критерием разграничения самовольной отлучки, самовольного оставления части от дезертирства является признак цели. Отсутствие у субъекта цели вовсе уклониться от конституционной обязанности по военной службе исключает оценку уклонения по ст. 11 Закона как дезертирство. Если у субъекта, совершившего временное оставление части или места службы, в период нахождения вне службы возникает такая цель, то все содеянное им должно охватываться составом одного более тяжкого преступления – дезертирства. Менее опасное намерение военнослужащего трансформируется в настолько антисоциальную цель, что само ее наличие в деянии субъекта «поглощает» все иные цели и совершенные для их реализации уклонения от службы независимо от их количества, завершенности и продолжительности. На указанных позициях стоят как наука, так и следственно-судебная практика органов военной юстиции (92, 55-58; 65, 175, 132).

Деяния субъекта, всякий раз временно уклоняющегося от службы при соответствии указанной цели дезертирства, оцениваются по правилам совокупности преступлений, поскольку одинаковые по содержанию цели временного уклонения от службы не могут поглощать одна другую. Если уклонения с объективной стороны совершается одинаковым способом, описанным одной статьей, то содеянное охватывается нормой, предусматривающей данный способ и цель временного уклонения от службы. Если же способы, которыми совершаются уклонения, предусмотрены различными нормами Закона, то квалификация содеянного осуществляется по совокупности этих норм, в каждой из которых подразумевается цель временного оставления службы. Такая цель является презюмируемым конструктивным признаком в ст.ст. 9, 10, 12, 13 Закона. Поэтому, например, уголовно наказуемое опоздание из отпуска, полученное путем обмана, надлежит квалифицировать по совокупности преступлений, предусмотренных ст. 13 и ст. 10 Закона. Позиция судебной практики по этому вопросу на протяжении ряда лет менялась и в настоящее время представляется правильной. Так, в Обзоре Военной коллегии Верховного Суда СССР о судебной практике по делам об уклонениях от военной службы в 1968 году отмечалось: «Случаи, когда виновный получает по подложным документам краткосрочный отпуск, из которого он возвращается на службу с опозданием, полностью охватывается ст. 13 Закона и дополнительной квалификации по ст.ст. 9 или 10 Закона не требуют». Однако способы, которыми достигаются две одно-порядковые цели, в таком случае различны, они предусмотрены в качестве конструктивных признаков разными нормами Закона, которые и должны применяться в совокупности (ст.ст. 13 и 10 либо 9 Закона). Именное на таких позициях в настоящее время стоят теория и практика (89, 85-86).

Таким образом, разграничение дезертирства от иных способов уклонения от службы осуществляется не по наличию или отсутствию цели, а по ее содержанию. Отсутствие законодательно определенного различия в этой направленности применительно к ст. 11, с одной стороны, и к ст.ст. 9, 10, 12, 13, с другой, порождает различные ее толкования, ведомственные разъяснения, затрудняет применение анализируемых норм на практике и в целом не способствует эффективной уголовно-правовой борьбе с этими опасными и распространенными воинскими преступлениями. В связи с этим представляется давно назревшим и обоснованным предложение об уточнении содержания цели дезертирства непосредственно в Законе.

Помимо того, что сформулированную ныне в ст. 11 Закона цель дезертирства трудно разграничить с целями иных уклонений, ее еще сложно установить практически и инкриминировать в вину субъекту. Свою цель вовсе уклониться от службы обвиняемые, подсудимые обычно категорически отрицают, поэтому при установлении их действительных намерений приходится обращаться к анализу мотивов их поведения и обстоятельствам объективной стороны, через которые и способны проявиться намерения и которым виновные не придают столь существенного значения, вырабатывая линию защиты.

Уголовно-правовая наука и судебная практика свидетельствуют, что временным уклонениям от службы и дезертирствам соответствуют свои «типичные» мотивы, формирующие различные преступные цели. Для временных оставлений службы характерными побуждениями являются желание навестить родственников, знакомых, уладить семейные и личные дела, удовлетворить различные намерения временного характера (праздно провести время, встретиться с женщиной, употребить спиртные напитки). По данным В.В.Лунеева 53 % всех уклонений временного характера в 60-х годах совершалось по мотивам желания встретиться с женщиной и употребить спиртные напитки; около 17 % этих преступлений совершалось из желания встретиться с родителями и близкими. По сведениям Б.А.Кожемякина определяющими мотивами уклонений от военной службы способами, предусмотренными ст. 13 Закона, в 70-х годах были навестить родственников, знакомых, праздно провести время (26 %); неблагополучная обстановка, ненормальные отношения в семье (27 %) (169, 227; 153, 160). По данным исследования, проведенного автором на материалах уголовных дел, расследованных и рассмотренных в 80-х годах, основным побуждением временных уклонений военнослужащих от службы, квалифицируемых по ст.ст. 9, 10, 13 Закона являлись: неправильные действия начальников в отношении подчиненных – около 52 %; безнаказанность за прежние правонарушения и дисциплинарные проступки – около 27 %; нежелание переносить тяготы службы – 21 %; цель употребить спиртное – 3 %; глумление и издевательства со стороны сослуживцев – 4 %; боязнь ответственности за совершенные проступки – около 11 %; семейные неурядицы – около 6 %; болезненные состояния – 2 % (см. приложение № 12).

Для дезертирства же характерными мотивами всегда являлись нежелание переносить тяготы и лишения военной службы либо служить в определенном роде войск, стремление решить личные и семейные проблемы постоянного характера и избежать уголовной ответственности за совершенные в период службы преступления (229, 18).

Совокупность данных о мотиве, об объективных признаках, характеризующих поведение виновного до уклонения, во время совершения преступления и после его окончания, свидетельствующих о его фактических намерениях, показания самого субъекта о своих планах, способны оказать помощь в установлении истинных целей виновного и, следовательно, в разграничении дезертирства от временных уклонений от службы.

- Намерение вовсе уклониться от военной службы фигурирует и в ст. 13 Закона в качестве презумируемого альтернативного признака наряду с целью временного отсутствия на службе. Поэтому в ряде случаев, разграничение ст.ст. 11, 13 осуществляется лишь по элементам объективной стороны. Так, по ст. 13 Закона могут квалифицироваться лишь такие уклонения от службы, которые непосредственно достигаются перечисленными в этой норме способами. Если же признаки цели не совпадают, что в таких случаях разграничение ст. 11 и ст. 13 возможно осуществить и по субъективной стороне.

- Квалификация неоконченной преступной деятельности, уголовно-правовая оценка действий соучастников уклонения и случаев добровольного отказа от доведения уклонения до конца также напрямую зависит от установления содержания цели конкретного деяния субъектов. Наличие у виновного цели не служить в армии, например, исключает возможность применения института добровольного отказа к лицу, уклонившемуся от службы.

III. Функцию разграничения смежных преступлений мотив с целью выполняют и в составах воинских должностных посягательств: бездействия власти (ст. 24) и халатного отношения к службе (ст. 24-1 Закона); превышения власти и оскорбления начальником подчиненного (ст. 7 Закона).

- Бездействие власти и должностная халатность с объективной стороны могут характеризоваться одинаковыми признаками: невыполнением или ненадлежащим выполнением должностным лицом своих служебных обязанностей, причинением существенного вреда деятельности органов военного управления, интересам военной службы либо охраняемым законом правам военнослужащих и других граждан, наличием причинной связи между деянием и причиненным вредом. В действующем законодательстве уже окончательно разрешен вопрос о формах вин в этих составах. Бездействие – преступление, совершаемое лишь умышленно, а халатность – только по неосторожности. Отсутствие до 1983 года законодательного разделения указанных составов, соседство с халатностью в одной норме признаков, характеризующих мотив (корыстные побуждения или иная личная заинтересованность) давало основание некоторым авторам допускать совершения должностной халатности умышленно (193, 242). Однако и в настоящее время в ряде случаев имеется не совсем строгий подход к содержанию субъективной стороной халатности. Так, говоря о квалификации случаев систематического невыхода на службу лиц офицерского состава, прапорщиков, сверхсрочнослужащих, когда продолжительность каждого самовольного отсутствия не превышает трех суток, Б.А.Кожемякин пишет: «Если подобные действия не связаны с достижением цели уклониться таким путем от военной службы, то их следует оценивать по фактически содеянному (дисциплинарный проступок, халатное отношение к службе)» (155, 39-40). В подобных ситуациях содеянное ни при каких условиях не может образовывать должностную халатность, поскольку объективный признак систематичности невыхода на службу свидетельствует об умышленном характере деяния, никак не охватываемом неосторожным преступлением, преступлением, предусмотренным ст. 24-1 Закона. Следовательно, бездействие и должностная халатность разграничиваются при необходимости по форме вины, в установлении которой, существенная роль отводится мотиву цели поведения виновного.

- По признаку цели в ряде случаев имеется необходимость разграничения оскорбления подчиненного начальника и превышение власти (ст.ст. 7 и 24 Закона). Здесь имеются ввиду случаи нанесения начальником подчиненному нескольких ударов, причинения потерпевшему легких телесных повреждений без расстройства здоровья. В таких редких ситуациях определяющим условием для квалификации является цель, презумируемая в ст. 7 Закона: унизить честь и достоинство подчиненного насильственным действием, а не причинить ему физические страдания (144, 44).

Такова роль мотива и цели в разграничении смежных воинских преступлений. Эту функцию анализируемые признаки субъективной стороны выполняют в ст.ст. 2, 3, 4, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 24, 24-1 Закона (в 38 % статьей Закона). Особую актуальность разграничение по мотиву и цели приобретает при применении законодательства об ответственности за посягательства на порядок подчиненности и уставные воинские взаимоотношения, на порядок прохождения воинской службы, поскольку нормы указанных групп преступлений совпадают не только в признаках объекта, субъекта и объективной стороны, но также по форме вины. Мотив, цель в ряде случаев выступают важнейшими разграничительными признаками смежных воинских преступлений, что определяет теоретическую значимость и практическую ценность проведенного анализа их роль в квалификации воинских преступлений. В общем виде роль мотива и цели в квалификации воинских преступлений представлена в алгоритмах квалификации трех групп воинских общественно опасных деяний (см. Приложения №№ 15, 16,17).