Geum.ru

Мотив и цель воинских преступлений по советскому уголовному праву

Вид материалаДиссертация
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
Глава II. КВАЛИФИКАЦИЯ ВОИНСКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ ПО ПРИЗНАКАМ МОТИВА И ЦЕЛИ


Важнейшим понятием, связанным с правоприменительной деятельностью правоохранительных органов и центральной стадией применения уголовного закона, является квалификация преступлений, под которой понимается установление и юридическое закрепление точного соответствия между признаками совершенного деяния и признаками состава преступления, предусмотренного уголовно-правовой нормой (135, 4; 159, 8; 180, 86). Значение квалификации трудно переоценить. Базируясь на составе преступления как основании уголовной ответственности, она выполняет функцию разграничения преступлений как от правомерного поведения, так и от проступков, отграничения смежных преступлений между собой. Правильная квалификация служит предпосылкой соблюдения законности при разрешении уголовных дел, поскольку выбор нормы, подлежащей применению, осуществляется в процессе квалификации (204, 155; 216, 8).

Существенная роль в разрешении указанных задач принадлежит субъективной стороне, в том числе мотиву и цели. (По данным Р.И.Михеева каждая третья судебная ошибка связана с неправильным установлением формы вины, а в ¾ случаев неправильной квалификации судебные ошибки касаются субъективной стороны преступления (177, 79). Благодаря своим социально-правовым свойствам, реализуемым в уголовно-правовых функциях, мотив и цель, выступая одними из субъективных оснований уголовной ответственности, оказывают существенную помощь в отграничении преступлений от иных антиобщественных деяний, помогают разграничить государственные и общеуголовные преступления от воинских, а последние – между собой. Вывод об указанном значении мотива и цели в квалификации преступлений соответствует положениям действующего законодательства и подтверждается результатами настоящего исследования.

Большая роль принадлежит признакам мотива и цели в квалификации воинских преступлений, посягающих на порядок подчиненности и уставных взаимоотношений, на порядок прохождения воинской службы, на правильную и нормальную деятельность аппарата военного управления. Рассматриваемые признаки так или иначе фигурируют во всех названных трех группах умышленных преступлений. С помощью мотива и цели в законодательстве отражается особый характер общественной опасности таких деяний, совершаемых военнослужащими.

Объективная необходимость исследования роли мотива и цели в квалификации воинских преступлений указанных групп вызвана также их наибольшей распространенностью и опасностью в Вооруженных Силах СССР и, как следствие, - серьезной озабоченностью КПСС и Советского государства, командования, политорганов и органов военной юстиции состоянием борьбы с ними (20; 21; 22; 38; 229). Данные о динамике и структуре преступности в армии и на флоте свидетельствуют, что стабильная доля преступлений первой и второй групп в последние годы составляет в среднем по 20 % от всей и по 35 % от воинской преступности, третьей группы – соответственно 6 % и 10 %. Преступления трех групп составляют около 47 % судимости от всего числа осужденных и 63 % от осужденных за воинские преступления (См. Приложения №№ 7, 8, 9).

Большинство ошибок, допускаемых военными трибуналами и прокуратурами, также связано с неправильным применением норм об ответственности за уклонения, за преступления, связанные с неуставными взаимоотношениями и воинские должностные преступления. Так, по данным Управления военных трибуналов МЮ СССР изменение приговоров в кассационном и надзорном порядке, связанное с переквалификацией содеянного, по статьям о преступлениях против порядка подчиненности и уставных взаимоотношений, составляло за последние годы соответственно 17 и 13 %; о преступлениях, связанных с уклонениями, - 15 и 19 %; о воинских должностных преступлениях – 8 и 5 % (См. Приложения №№ 8, 9) от всего числа измененных приговоров по этому основанию.

Нельзя не заметить, что рассматриваемая «триада» наиболее распространенных воинских преступлений в криминологическом плане представляет собой «порочный треугольник», грани которого иллюстрируют корреляцию указанных трех групп общественно опасных посягательств. Изучение практики применения военно-уголовного законодательства показывает, что все большее число уклонений от военной службы совершается на почве неуставных взаимоотношений со стороны сослуживцев и должностных лиц. Рост числа уклонений и неуставных взаимоотношений зачастую приводит к всплеску воинских должностных преступлений, выражающихся в укрывательстве, бездействии власти и других проявлениях. А причиной преступлений против порядка подчиненности и уставных отношений нередко выступают провоцирующие действия должностных лиц и отсутствие с их стороны личной примерности, применяемые порой неуставные методы воздействия на подчиненных. Взаимосвязь трех наиболее распространенных групп воинских преступлений представлена в виде схемы в Приложении № 20.

Совокупность приведенных обстоятельств обусловила необходимость специального исследования роли мотива и цели в квалификации преимущественно трех названных групп воинских преступлений.


§ 1. Разграничение воинских преступлений с иными общественно опасными деяниями, совершаемыми военнослужащими.

Воинские преступления представляют собой разновидность воинского правонарушения, заключающегося в нарушении установленного порядка несения военной службы. Общетеоретическое положение о том, что в основе разграничения преступлений и иных правонарушений лежит характер и степень общественной опасности деяний, в полной мере относится и к воинским правонарушениям.

Всякое нарушение порядка несения воинской службы представляет большую или меньшую общественную опасность и этим отличается от социально полезных актов военнослужащих (например, таких вынужденных действий, как необходимая оборона, крайняя необходимость, исполнение приказа либо обязанностей по военной службе. Правомерность такого поведения военнослужащего вытекает из соответствующих норм уголовного закона, других правовых актов (в частности, общевоинских уставов). Другое дело – разграничение воинских преступления и проступка. Отсутствие четких границ между ними в Законе обусловливает неоправданно широкие пределы дискреционных полномочий в этом вопросе правоприменителя в лице органов военной юстиции, а до недавнего времени и военного командования, способствует возникновению ошибок, связанных с неоправданным признанием преступлением проступка и наоборот. Не случайно разграничение воинских преступлений от проступков, совершаемых военнослужащими, долгое время находится в числе опорных проблем теории и практики военно-уголовного законодательства (63-А, 9-10; 132, 23-25; 172, 26-29; 214, 17-18). Действующее советское военное законодательство в силу существующей степени детализации не содержит развернутого перечня всех воинских правонарушений. В то же время круг правонарушений, признаваемых воинскими преступлениями, является ограниченным и определяется военно-уголовным законом, который в связи с этим выступает юридическим критерием разграничения воинского преступления и дисциплинарного проступка. Руководствуясь нормами Закона, все воинские правонарушения, совершаемые в армии и на флоте, можно разделить на две группы. В первую входят нарушения установленного порядка несения службы, которые не предусмотрены нормами Закона и поэтому без труда могут быть признаны лишь дисциплинарными проступками. Вторую группу составляют правонарушения, предусмотренные нормами военно-уголовного законодательства. Здесь и возникают сложности в оценке поведения военнослужащего, поскольку в ряде случаев в Законе не содержится объективных признаков, определяющих грань между преступными и непреступными деяниями. Несмотря на свою материальность, основной признак преступления – его общественная опасность – признак оценочный и в некотором отношении неопределенный (163, 60-76; 173, 23-24). Различные качественные показатели общественной опасности деяния, предусмотренного уголовным законом, и личности виновного в своих сочетаниях образуют вариации поведения, переходы от проступка до преступления. Как преступления, так и проступки посягают на одни и те же общественные отношения, могут обладать одними и теми же объективными признаками, но, тем не менее, по своей социальной сущности, по характеру общественной опасности представляют собой различные деяния, требующие и различной правовой оценки. Чтобы определить преступность деяния, необходимо его общественную опасность дополнить другими признаками, способными в каждом конкретном случае наиболее полно охарактеризовать определенную форму преступного поведения, исходя из такого системного принципа криминализации, как полнота состава (184, 239; 215, 183-184).

К числу таких признаков, наряду с другими, принадлежат мотив и цель. Исходя из своих правовых функций, они призваны оказать существенную помощь в разграничении воинских преступлений от иных форм антисоциального поведения. Воздействуя на характер общественной опасности деяния, рассматриваемые признаки способны, во-первых, повышать ее до уровня преступления и при этом выступать одними из субъективных оснований уголовной ответственности за некоторые воинские правонарушения. Во-вторых, мотив и цель обладают обратным свойством – понижать общественную опасность деяний, сводя ее в ряде случаев до характера, свойственного проступку, и тем самым также отграничивают воинские преступления от иных деяний, совершаемых военнослужащими. В третьих, мотив и цель, характеризуя личность правонарушителя, также влияют на общественную опасность содеянного, которая зависит не только от опасности действия (бездействия), но и от других показателей, в частности, данных о субъекте и содержания субъективной стороны. Правда, как обоснованно отмечается в литературе, решающее значение для перевода деяния из преступления в проступок это обстоятельство и имеет лишь в том случае, если само действие или бездействие не представляет большой общественной опасности.

Существенная роль мотива и цели в отграничении воинских преступлений от иных форм отклоняющегося поведения может быть прослежена на основе анализа конкретных норм военно-уголовного законодательства и, в частности, устанавливающих ответственность за посягательство на порядок подчиненности и уставных взаимоотношений, на порядок прохождения службы, на нормальную деятельность аппарата военного управления. Преступления указанных групп разграничиваются по многим признаками объективной и субъективной стороны. Наша частная задача, не преувеличивая роли мотива и цели, показать их место в этом процессе.

1. Первая группа норм (преступления против порядка подчиненности и уставных взаимоотношений между военнослужащими).

- Сложность в разграничении воинского преступления и проступка возникает, в частности, при оценке отдельных пограничных случаев неповиновения. Так, по уголовному делу Боровика и других было установлено, что этот военнослужащий совместно с двумя сослуживцами совершил повторную криминальную самовольную отлучку и, находясь вне части, отказался выполнить приказ командира взвода старшего лейтенанта Степанова о немедленном возвращении на службу, ушел на частную квартиру, где организовал коллективное употребление спиртных напитков. Приговором военного трибунала Боровик был признан виновным и осужден за самовольную отлучку и групповое неповиновение по п. «а» ст. 9 и п. «б» ст. 2 Закона. Однако надзорным отделением военного трибунала ПрибВО обвинение его в части неисполнения приказа офицера Степанова из приговора было необоснованно исключено и дело в этой части производством прекращено за отсутствием в действиях Боровика состава неповиновения. Военная Коллегия ВС СССР, исправляя ошибку надзорной инстанции, указала, что Боровик и другие, понимая требование офицера Степанова как отданное в порядке службы приказание, умышленно не выполнил его и продолжал оставаться в самовольной отлучке. Тем самым они совершили два различных по своему характеру и объекту посягательства преступления: уклонение от военной службы и деяние против порядка подчиненности. При неповиновение является более тяжким преступлением (деяние, предусмотренное п. «б» ст. 2 Закона отнесено к числу тяжких, указанных в ст. 71 УК), что является еще одним свидетельством неправильности вывода военного трибунала округа о том, что все действия осужденных охватываются п. «а» ст. 9 Закона (63-Б, 25-26). Анализируя приведенное дело, следует констатировать, что правильно оценить содеянное по двум статьям позволили мотив и цель действий виновных. Исходя из желания провести время по своему усмотрению, употребить спиртные напитки, военнослужащие приняли решение отлучиться из части с целью временно уклониться от службы. Эта цель явилась способом реализации указанных мотивов и в совокупности с иными признаками содеянного должна получить самостоятельную уголовно-правовую оценку по ст. 9 Закона. Однако на пути достижения поставленной цели возникло объективное препятствие – приказ начальника вернуться в часть, которое не позволило реализовать мыслимую цель. В связи с этим Боровик корректирует свое поведение и избирает противоправное средство устранения преграды. Реализация цели временно уклонения от службы не снимается, но на некоторое время отодвигается на второй план. На первый план в качестве противоправного средства преодоления приказа выходит цель открыто отказаться от выполнения законного требования начальника. Реализация этой промежуточной цели, явившейся дополнительным средством удовлетворения актуальных для Боровика личных мотивов, должна получить самостоятельную оценку, поскольку она является презумируемым признаком ст. 2 Закона, может служить одним из субъективных оснований уголовной ответственности за неповиновение.

Утверждение о наличии в ст. 2 Закона презумируемой цели может быть аргументировано следующими соображениями. Особенностью неповиновения как преступления с формальным составом является социальная опасность действия или бездействия независимо от последствий. Его цель состоит в достижении такого мыслимого результата, который заключается в реализации самого деяния и совпадает с ним – открыто отказаться или иным умышленным образом не исполнить приказ, что и отражено в ст. 2 Закона. Причем названная цель, заключающаяся в желании совершить указанные действия, свидетельствует о возможности совершения неповиновения лишь с прямым умыслом. Дело в том, что характер законодательной конструкции прямого и косвенного позволяет разграничить их лишь в деяниях с материальным составом, поскольку эти виды умысла различаются лишь по волевому отношению субъекта к последствиям общественно опасных деяний. Такой точки зрения придерживается целый ряд ученых (181, 117; 147, 120; 209, 186). В связи с этим представляется непоследовательной точка зрения тех авторов, которые накладывают общее определение умысла на беспоследственное неповиновение, указывая, что открытый отказ предполагает прямой умысел, а иное умышленное неисполнение приказа – косвенный (144, 26-27). При этом, однако, ими не отрицается то обстоятельство, что субъективная сторона рассматриваемого преступления исчерпывается психическим отношением субъекта к самому факту совершения деяния. Трактовка цели ст. 2 Закона как желания совершения деяния, связанного с выходом подчиненного хотя бы на непродолжительное время из неповиновения обусловливает два разных способа ее удовлетворения: открыто или иным образом проявить неповиновение, а также позволяет увидеть то существенное в содержании данного состава, что позволяет разграничить это воинское преступление от дисциплинарных проступков и иных воинских преступлений. Отсутствие указанной цели в деянии субъекта исключает его ответственность за неповиновение, поскольку с ее помощью устанавливается необходимый для анализируемого состава вид вины – прямой умысел. Поэтому нельзя согласиться с теми авторами, которые утверждают, что цели неповиновения, как и мотивы его совершения, безразличны для данного состава преступления (165-Т5, 295). Изложенные положения, как представляется, необходимо учитывать, применяя норму об ответственности за указанное воинское преступление.

- Роль компонентов субъективного основания уголовной ответственности мотив и цель выполняют в ст. 4 Закона. Общепризнанно, что с субъективной стороны сопротивление и принуждение характеризуется прямым умыслом. То есть презумируется, что субъект данных преступлений должен преследовать специальную цель, направляющую и конкретизирующую умысел: воспрепятствовать соответствующим лицам в выполнении их обязанностей (при сопротивлении) или заставить их нарушить, прекратить, изменить эти обстоятельства в настоящее время или в будущем (при принуждении). Причем указанные цели деяний должны сознаваться не только виновным, но и потерпевшим, поскольку не зная о цели применяемого к нему насилия, последний не способен понять, чего от него добиваются. Если же указанные цели у военнослужащего отсутствуют либо они не объективировались в опасном деянии, то совершенное субъектом не может быть оценено по ст. 4 Закона. Содеянное подлежит квалификации по другим статьям о воинских и общеуголовных преступлениях, а в отдельных случаях может быть расценено дисциплинарным проступком. Например, действия задержанного пьяного военнослужащего, кричавшего по пути в комендатуру: «Не смейте обижать солдат» и бросившего при этом свою пилотку в сопровождавших его в машине патрульных на практике правильно были оценены лишь как воинский проступок (144-А, 32-33).

- Функции мотива и цели как разграничителей воинских преступления и проступка могут быть прослежены и на примере нормы об угрозе подчиненного начальнику (ст. 5 Закона). Например, военным трибуналом обосновано было прекращено уголовное дело в отношении рядового М. высказавшего угрозу убийством в ответ на неправомерные действия, выразившиеся в унижении начальником чести и достоинства подчиненного. Представляется, что такая оценка указанным действиям была дана ввиду отсутствия у военнослужащего цели нанести ущерб порядку несения воинской службы, а наоборот, наличия у него мотива обиды и желания защитить свои честь и достоинство; совершение им деяния не по мотивам недовольства правомерным поведением начальника (поскольку лишь правомерная деятельность военнослужащих берется под защиту закона), а на почве оскорбления национальных чувств.

Именно благодаря конструктивному признаку "в связи" угроза приобретает качество воинского преступления. В проекте нового Закона эта норма отсутствует, а случаи угрозы подчиненного в отношении начальника в будущем предлагается квалифицировать по норме об общеуголовном преступлении. При декриминализации "воинской" угрозы авторы проекта, видимо, исходили из того, что в последнее время количество осужденных за это преступление не превышало 1 человека в год. Однако с учетом всей совокупности разработанных уголовно-правовой наукой оснований криминализации правонарушений вряд ли может быть признана оправданной квалификация угрозы, высказанная подчиненным в отношении начальника, равно как и оскорбление начальника в связи с несением им воинской службы, как общеуголовное преступление. Такая квалификация размывает воинскую природу специфических посягательств подчиненных в отношении начальника, искажает системность, цельность и логичность военно-уголовного законодательства. Представляется, что при угрозе и при оскорблении подчиненным начальника форма посягательства не вполне совпадает с формами совершения соответствующих общеуголовных преступлений, на что указывает, в частности, содержание мотива и цели. Названные признаки свидетельствуют о повышенной опасности "воинских" угрозы и оскорбления насильственным действием. Поэтому представляется оправданным существование этих специфических норм в законодательстве о воинских преступлениях, отнюдь не дублирующих соответствующие им общеуголовные нормы.

Наиболее предпочтительным решением рассматриваемого вопроса, по нашему мнению, явилось бы включение в статью Закона о насилии в отношении начальника нормы об угрозе в отношении начальника и его оскорблении. Эти наименее опасные формы психического и физического насилия можно было бы включить в часть первую проекта ст. 4 Закона (ст. 6 Закона 1958 г.) При этом в качестве факторов, свидетельствующих о направленности деяния на порядок несения воинской службы в норме, подразумевались бы те же, что и в нынешней редакции ст. 8 Закона три альтернативных признака, два из которых характеризуют мотив и цель. Часть первая ст. 4 проекта могла бы тогда формулироваться следующим образом: "Угроза убийства, причинением телесных повреждений, нанесением побоев начальнику, если имелись основания опасаться этой угрозы, а равно оскорбление начальника. "Части первая и вторая действующей ст. 6 закона стали бы соответственно частями второй и третьей, а всю статью следовало бы назвать "Насилие в отношении начальника". Таким образом, все формы насилия в отношении начальника охватывались возможностью наступления уголовной ответственности по законодательству о воинских преступлениях, что было бы вполне логично и оправдано.

По цели и мотивам, наряду с другими признаками, возможно ограничение воинского оскорбления насильственным действием от проступка. Преступлением, предусмотренным ст. 7 Закона, признается не любое оскорбление. Для наличия данного состава необходимо наличие в деянии мотива "в связи" в совокупности с целью унижения чести и достоинства военнослужащего либо достаточно одной цели. Деяние, обусловленное не указанной целью, а мотивами, детерминированными неправильными действиями самого потерпевшего, в конкретном случае может не образовывать состава воинского оскорбления, а с учетом характера и интенсивности действий оценивается на практике как воинский дисциплинарный проступок (144, 44; 88,50-51).

II. Вторая группа норм. Повышать или понижать общественную опасность деяния, превращая его из преступления в проступок и наоборот, мотив и цель способны в нормах об ответственности за посягательства на порядок прохождения воинской службы.

- Умышленные преступления рассматриваемой группы характеризуются наличием у субъекта цели вовсе или временно уклониться от службы в Вооруженных Силах СССР. Такие преступления, как дезертирство, самовольное оставление части в боевой обстановке, уклонение от военной службы путем членовредительства или иным способом (ст.ст. 11, 12, 13 Закона) могут совершаться только с прямым умыслом, а неявка в часть (ст.ст. 9, 10 Закона) - как умышленно, так и по неосторожности. Причем умысел в последнем случае по нашему мнению может быть только прямой. Во всех нормах об уклонениях подразумевается специальная цель, формирующая соответствующее содержание умысла. Отсутствие такой цели исключает квалификацию содеянного по указанным статьям, превращает деяние в проступок. Анализируемая цель возникает на основе определенных мотивов либо их совокупности: потребностей общения с близкими, половых потребностей, псевдопотребностей, интересов развлечения, бытовых нуждах, чувствах стыда и страха за допущенные нарушения и т.п. Если деяние обусловлено не целью уклониться от военной службы, а желанием избежать систематических издевательств и унижений своего человеческого достоинства, то оно не может квалифицироваться как уголовно наказуемое уклонение от военной службы, так как при этом отсутствует необходимый субъективный элемент, свидетельствующий об антисоциальной направленности деяния. Здесь налицо такое побуждение, которое устраняет общественную опасность объективного проявления. На аналогичных позициях стоит и практика органов военной юстиции. Так, вследствие неправильной оценки мотива содеянного первоначально был необоснованно осужден военный строитель-рядовой Кравцов. Во время прохождения срочной службы он был избит сослуживцем Исаевым (осужденным за данное преступление), в связи с чем более месяца находился на стационарном лечении, а затем переведен в другую часть. Там земляки Исаева систематически угрожали Кравцову расправой, избивали его, заставляли выполнять за себя различную работу. По указанным мотивам, Кравцов самовольно оставил часть и уехал к жене, чтобы посоветоваться. На четвертый день он прибыл в военную прокуратуру Калининского гарнизона. Поскольку Кравцов самовольно оставили часть не с целью уклонения от военной службы, а для того, чтобы избежать издевательств со стороны сослуживцев, уголовное дело в отношении него был прекращено за отсутствием состава воинского преступления (56, 10). По другому делу с аналогичными обстоятельствами практические органы военной юстиции констатировали, что поскольку военнослужащий уклонился не от военной службы, а от систематических издевательств и унижений, поэтому его побег из части лишь формально содержит признаки преступления, в связи с чем оно в соответствии с частью второй ст. 7 УК не может признаваться преступлением (50, 8).

Приведенные конкретные примеры, широкое изучение судебной практики по данному вопросу позволяют высказать следующие соображения. Мотивы, связанные с неуставными отношениями сослуживцев, действительно могут обусловить цель субъекта совершить побег из части, конкурирующую с целью уклониться от военной службы и не тождественную последней. Однако такая мотивация играет здесь важную роль разграничения преступления и проступка и исключает уголовную ответственность военнослужащего. Но это возможно лишь при условии, что субъект оставил часть на непродолжительное время, например, на срок не свыше одного месяца и в период отсутствия на службе предпринимал активные действия к тому, чтобы заявить о своем побеге, о его побудительных причинах и целях. Иначе говоря, действия такого военнослужащего с объективной стороны должны свидетельствовать о наличии цели, не связанной с уклонением от военной службы. Если же субъект своим поведением, в котором и проявляются истинные цели человека, не выразил своего отношения к вынужденно совершенному им побегу, оставил службу на неопределенно длительное время, в том числе с намерением вовсе не служить в армии, хотя бы и по мотивам применения к нему неуставных отношений, то его действия нельзя расценить проступком. В зависимости от конкретных обстоятельств их необходимо квалифицировать по статьям об уклонениях от военной службы. Представляется, что в основу мер по искоренению антиуставных проявлений как мотивов уклонений должны быть положены, в первую очередь, неотвратимость ответственности, а также повсеместное воспитание у воинов активной жизненной позиции, для которой в армии и на флоте есть все правовые предпосылки. В частности, право военнослужащих на необходимую оборону от любых преступных посягательств. Между тем анализ разрешения уголовных дел этой категории свидетельствует о распространенности случаев, когда остаются безнаказанными обе стороны, когда солдаты, в особенности молодые, не знают своих прав. Достигнув известного предела, такая практика может сама по себе стать одной из причин живучести уклонений от военной службы и вместо установки на активную защиту чести и достоинства личности ориентировать молодых солдат на противоправные способы защиты путем самовольного оставления чести и дезертирства, за исключением тех сравнительно немногих случаев, когда уклонение от военной службы является практически единственным способом сохранения жизни и здоровья потерпевшего. Такая точка зрения связана с тем, что сами по себе мотивы преступлений против порядка прохождения службы не влияют на квалификацию содеянного, в том числе и на оценку деяния как дезертирство. Мотивы формируют цель поведения, которая и определяет направленность умысла в преступлениях рассматриваемой группы. Это необходимо иметь ввиду в правоприменительной деятельности и при оценке субъективной стороны деяния не допускать подмену терминов: мотива - целью и наоборот. Как показало выборочное изучение уголовных дел, подобные ошибки не редки в практике военных прокуратур и трибуналов, что влечет неправильное применение ими закона. Например, само по себе совершение побега из части с тем, чтобы избежать уголовной ответственности, не всегда свидетельствует о наличии субъекта цели вовсе уклониться от военной службы. Стремление уклониться от ответственности может быть расценено как мотив, формирующий соответствующую ему цель деяния. А на практике указанное побуждение иногда необоснованно расценивается как цель и, следовательно, ошибочно учитывается в качестве конструктивного признака состава, непосредственно влияющего на квалификацию (49, 11). В одном случае военнослужащий срочной службы, узнав о том, что за неоднократные самовольные отлучки он привлекается к уголовной ответственности, решил избежать направления его в дисциплинарный батальон и добиться осуждения к лишению свободы. По этой причине он совершил новое преступление - самовольное оставление части продолжительностью четверо суток. Содеянное им неоправданно было оценено как дезертирство (114, 41-42). Дело в том, что желание избежать направления в дисциплинарную часть не может быть удовлетворено постановкой и реализацией цели уклониться от службы на четверо суток, равно как и не может быть удовлетворено постановкой и удовлетворением какой-либо иной цели, так как его осуществление в действительности не зависит от субъекта и его воли. Иное решение рассматриваемого вопроса привело бы к необходимости допустить возможность квалификации дополнительно как дезертирство любого умышленного преступления, наказываемого лишением свободы либо иными мерами изоляции от общества.

- Содержание цели в составах дезертирства и уклонения от военной службы путем членовредительства или иным способом (ст.ст. 11, 13 Закона) не тождественно цели в ст.ст. 9, 10 Закона. Поэтому оно заслуживает самостоятельного рассмотрения как фактора разграничения преступления и проступка. Представляется, что формулировка цели в ст. 11 возможность ее презумирования в ст. 13 Закона (вовсе уклониться от службы) не вполне соответствует потребностям практики борьбы с дезертирством, членовредительством и другими способами уклонения граждан от выполнения конституционного долга по военной службе, затрудняет применение норм о преступлениях против прохождения службы, в частности, разграничение дезертирства от иных воинских преступлений и правонарушений. Так, до настоящего времени остается не до конца разрешенным вопрос о том, как квалифицировать действия военнослужащего, преследующего цель уклониться от военной службы на неопределенно продолжительное время, например, "пока не задержат". Разъяснения руководящих органов военной юстиции разных лет на этот счет отличаются противоречивостью и непоследовательностью. Так, в одних случаях указывается, что такая цель является признаком ст. 11 Закона (151, 19). В других - подчеркивается, что длительность пребывания виновного вне части сама по себе еще не дает основания говорить о совершении дезертирства (65, 57-58). Думается, что в содержание цели дезертирства - вовсе не служить в армии - входят объективно проявившиеся намерения неопределенно продолжительное время уклониться от военной службы. Намерения эти реализуются в деянии. Следовательно, в действиях субъекта необходимо установить такие обстоятельства, которые однозначно свидетельствовали бы о цели вовсе уклониться от службы. Но такие обстоятельства, которые трактовались бы всегда однозначно, сложно определить. Скажем, выбрасывание субъектом своей военной формы, попытки в период уклонения устроиться на работу рекомендуется учитывать как обстоятельства, характеризующие дезертирство. Но ведь и они сами по себе недостаточно определяют искомую цель. Таким образом, оказывается, что имеющееся правовое понятие не может быть однозначно установленным процессуальными (доказательственными) возможностями и оцененными на основе каких-либо объективных факторов.

Анализ содержания цели в составах об уклонениях от военной службы показывает, что она является определяющим основанием криминализации этих воинских правонарушений. В ст. 13 Закона об уклонениях иным способом она влияет на формирование умысла, определяет его направленность. Отсутствие у субъекта цели временное или вовсе уклониться от службы исключает возможность оценки деяния по ст. 13 Закона. В ст. 11 Закона о дезертирстве цель является определяющим критерием разграничения преступления и проступка. Она сужает рамки уголовно наказуемого уклонения военнослужащего от службы, ограничивая его лишь теми случаями, когда у субъекта отсутствует намерение вовсе избежать дельнейшей службы. К примеру, если военнослужащий ушел из части на несколько часов с целью временного уклонения от службы, содеянное не образует преступления. То же деяние и даже более кратковременное оставление части, не с целью уклонения от конституционной обязанности военной службы образует дезертирство, отнесенное законом к числу тяжких преступлений. Наличие анализируемой специальной цели в составе дезертирства позволяет говорить о невозможности выделения в нем оконченного покушения, что следует учитывать в правоприменительной деятельности и, в частности, при анализе добровольного отказа от дезертирства и разграничении его с деятельным раскаянием, явкой с повинной. Возвращение к месту службы военнослужащего, оставившего совою часть с целью уклонения от конституционной обязанности по несению военной службы, не может рассматриваться в качестве добровольного отказа от дезертирства, а представляет собой явку с повинной, не влияющую на квалификацию уже оконченного преступления, на что обращал в своем постановлении Пленум Верховного Суда СССР (92, 55-56). Помимо этого, анализируемая цель позволяет охватить менее тяжкие преступления, предшествовавшие совершению дезертирства (самовольные отлучки, самовольные оставления части) единой уголовно-правовой оценкой и квалифицировать все деяния против порядка прохождения службы по статье о более тяжком преступлении с более специальной целью - ст. 11 Закона, исключив в такой ситуации совокупность преступлений.

III. Третья группа норм (преступления против нормальной деятельности аппарата военного управления). Мотив является одним из субъективных оснований ответственности за умышленные воинские должностные преступления. Наличие специальных мотивов - корыстных побуждений или иной личной заинтересованности, наряду с двумя другими альтернативными признаками (систематичностью и существенным вредом), придают воинскому должностному правонарушению необходимый характер общественной опасности, позволяющий отнести его именное к преступлению, предусмотренному ст. 24 Закона. Деяние, не имеющее ни одного из трех названных признаков ст. 24, не образует воинского должностного преступления. Так, не могут рассматриваться как преступление единичные действия должностного лица, не причинившие существенного вреда, если они лишены корысти или иной личной заинтересованности. Подобные действия следует рассматривать как должностной поступок, за который лицо может быть наказано лишь в дисциплинарном порядке. Изучение материалов уголовных дел и приговоров о воинских должностных преступлениях показало, что лишь в 15 % случаев квалификация деяний воинских должностных лиц по ст. 24 Закона связана с названными в норме мотивами. Около 60 % случаев квалификации деяний по ст. 24 осуществляется по признаку существенного вреда и около 25 % - по признаку систематичности. В то же время почти в половине (в 43 %) дел при обосновании квалификации содеянного по ст. 24 Закона наряду с систематичностью и существенным вредом фигурируют ложно понятые интересы службы как признак, характеризующий мотив, четко определяющий с субъективной стороны направленность деяния воинского должностного лица на порядок несения воинской службы. Думается, что когда субъект действует из ложно понятых служебных интересов, то он считает, что его деяние обусловлено военной службой, что оно совершается в сфере военно-служебных, а не личных или каких-либо иных отношений и он при этом использует свое служебное положение. Тем самым воинское должностное лицо сознает необходимые объективные признаки преступления, предусмотренного ст. 24 Закона, благодаря соответствующим субъективным признакам.

Рассмотрим более подробно данное понятие. Ложно понятые интересы службы являются частью общего понятия - ложно понимаемых интересов служебной необходимости. Уголовный закон ни о том, ни о другом непосредственно не упоминает, поэтому и требуется их анализ.

Служебная необходимость - это исполнение обязанностей по военной службе, это специфический вид деятельности, могущий вовсе исключить преступность деяния в условиях Вооруженных Сил СССР. Действуя по мотивам реально существующей служебной необходимости, субъект моделирует цель и избирает приемлемые средства ее реализации, не вступающие в противоречие с правом. Например, в соответствии со ст. 6 Дисциплинарного устава командир в определенных условиях может принуждать к повиновению своих подчиненных, вплоть до применения против них оружия. Оценка же поведения как совершенного не из объективной служебной необходимости, а из ложно понятых интересов службы, осуществляется в следующих ситуациях.

а) Само побуждение действительно может быть детерминировано интересами службы. Однако если оно соотносится с антисоциальными целями и способами их удовлетворения, то только деяние приобретает качество общественно опасного. Например, заместитель командира взвода младший сержант Кузнецов, будучи недоволен тем, что подчиненные недобросовестно исполняют свои служебные обязанности, систематически избивал их, полагая, что таким образом он добьется устранения их упущений по службе. При оценке описанного превышения власти имеющиеся ложно понятые интересы службы должны учитываться как фактор, определяющий направленность деяния на военно-служебные отношения. Кроме того, их следует принять во внимание как обстоятельство, смягчающее ответственность виновного, поскольку само по себе "благое намерение" должностного лица свидетельствует о меньшей глубине антисоциальной мотивации его поведения. На практике военные трибуналы, назначая наказание за деяния, совершенные в аналогичных ситуациях, указывает, что в качестве смягчающих обстоятельств они учитывают неправильные, неправомерные действия потерпевших, обусловивших преступления виновным.

б) Поведение должностного лица может быть обусловлен не только терминами служебной необходимости, но и антисоциальной мотивацией, которая формирует противоправный способ его действий. Например, командир воинской части майор Черняков скрывал преступления своих подчиненных, не возбудил против них 7 уголовных дел. Свое бездействие власти Черняков объяснил тем, что руководствовался по мотивам обеспечения интересов службы и целью создания видимости благополучия в части (105, 190-196).Подобные объяснения вряд ли можно отнести к ложно понятым интересам службы. Однако путем нарушения социалистической законности нельзя добиться каких-либо благих целей, что сознается самим виновным в силу его образования, опыта, положения и т.д. Поэтому названные мотивы, цели следует учитывать как факторы, свидетельствующие о воинской природе деяния. На практике же такие признаки в аналогичных ситуациях не оцениваются вовсе.

в) Деяние должностного лица может быть обусловлено низменными побуждениями, которые субъект часто скрывает за мотивировками (объяснениями, а не мотивами) служебных интересов. Например, старший лейтенант Новиков, являясь начальника поста в Республике Афганистан, ставил задачи подчиненным на осуществление нападений с целью завладения деньгами и имуществом афганских граждан. Свои действия Новиков также пытался мотивировать интересами ведения боевых действий, просил учесть это в качестве обстоятельства, смягчающего его ответственность. В действительности мотивами его действий были корыстные побуждения, побуждения, подлежащие учету в качестве конструктивного признака ст. 24 Закона, а также рамках ст. 146 УК.

За мотивировками служебной необходимости может скрываться и иная личная заинтересованность. Она может проявляться в карьеристских мотивах (добиться продвижения по службе, поощрения, перевода на другое место, избежать наложения взыскания), мотивах тщеславия, защиты "чести мундира" и т.п. они должны учитываться в рамках конструктивного альтернативного признака ст. 24 Закона.

г) В реальной деятельности часты случаи параллельного существования личных и ложных понятых служебных мотивов, руководствуясь которыми субъект совершает преступление. В таких случаях каждый из мотивов должен получать свою собственную уголовно-правовую оценку: как в рамках квалификации, так и при назначении наказания за воинское должностное преступление.

Таким образом, содержание мотива ложно понятых интересов службы не является неизменным и однозначным. В каждом конкретном случае его необходимо уточнять, а не ограничиваться неопределенными ссылками на то, что лицо действовало из интересов или из ложно понятых интересов службы, как это имеет место в настоящее время на практике. Рассматриваемый мотив деяния должностного лица может получать самостоятельную оценку как обстоятельство, определяющее направленность деяния на порядок несения воинской службы и его квалификацию по ст. 24 Закона, влияющее на степень общественной опасности конкретного преступления, учитываемое как фактор, смягчающий ответственность при назначении наказания.

Изложенное свидетельствует о том, что мотив является существенным признаком в ст. 24 Закона. Помимо того, что он является одним из конструктивных элементов указанной нормы, мотив формирует соответствующую цель, свидетельствующую о воинской направленности преступления. Исторический обзор норм Закона в части воинских должностных преступлений свидетельствует, что сфера применения в них мотива имеет тенденцию к расширению (см. Приложение № 1). Поэтому нельзя согласиться с некоторыми утверждениями, встречающимися в теории и на практике, о том, что наличие мотивов не обязательно для состава преступления, предусмотренного ст. 24 Закона (193, 232).

IV. роль фактора, разграничивающего преступление и проступок, мотив и цель могут выполнять и в некоторых других составах преступлений. Например, в п. "в" ст. 29 и ст. 31 Закона. Отсутствие указанных в этих нормах признаков субъективной стороны (корыстного мотива или цели добиться снисходительного к себе отношения; псевдомотивов военной необходимости (исключает возможность квалификации деяния военнослужащего по указанным статьям, "превращая" его в дисциплинарное правонарушение или социально допустимое поведение.

Совокупность изложенных обстоятельств позволяет утверждать, что мотив и цель, являясь конструктивными или презумируемыми признаками составов, ряда воинских преступлений, служат в них одними их субъективных оснований уголовной ответственности военнослужащих. Благодаря своим правовым функциям, рассматриваемые признаки оказывают существенную помощь в разграничении преступлений дисциплинарных проступков и правомерного поведения. Такую роль мотив и цель могут выполнять в 11 статьях примерно в 30 % норм Закона: в ст. ст. 2, 4, 5, 6, 9, 10, 11, 13, 24, 29, п. "в" ст. 31 и, прежде всего, в преступлениях против порядка подчиненности и уставных взаимоотношений между военнослужащими, в преступных уклонениях от военной службы, в умышленных воинских должностных преступлениях. В названных группах норм мотив и цель выступают основаниями выделения в советском уголовном законодательстве специфических составов воинских преступлений.