Geum.ru

Мотив и цель воинских преступлений по советскому уголовному праву

Вид материалаДиссертация
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
§ 2. Уголовно-правовое значение мотива и цели воинских преступлений.

Социальная и психологическая обусловленность мотива и цели преступного поведения предопределяет уголовно-правовое содержание рассматриваемых категорий, вовлекаемых в сферу предметно-практической, а именно правотворческой и правоприменительной, деятельности. Возникает необходимость исследования мотива, цели не только со стороны своей «сложносоставной» сущности, но и с точки зрения значения для деятельности по конструированию и практическому применению норм уголовного законодательства.

Общесоциальное значение мотива и цели применительно к уголовному праву конкретизируется в уголовно-правовых функциях рассматриваемых категорий – то есть их свойствах выполнять юридически значимые роли на правотворческом и правоприменительном уровнях. С учетом выполняемых функций мотив и цель вводятся в нормы закона определенным способом. Единство содержательной (материальной) и отражательной (формальной) сторон мотива и цели в праве обусловливают необходимость освещения вопросов о функциях мотива и цели в специфических, воинских преступлений, их практической роли в нормотворчестве и в правоприменении, о способах закреплениях, «обрисовки» мотива и цели в законодательстве о воинских преступлениях.

А. Функции мотива и цели в военно-уголовном законодательстве.

Вопрос о функциях тех или иных категорий в уголовном законодательстве в целом не нов, в связи со свой научно-практической значимостью и сложностью он является предметом теоретических исследований (127; 130; 147; 156; 159). Однако проблема далеко не исчерпана. Более того. Специального комплексного исследования уголовно-правовых функций именно мотива и цели в уголовном законодательстве в целом и в военно-уголовном, в частности, не проводилось. Потребность же в этом имеется, поскольку рассматриваемые понятия отличаются специфическим содержанием в законодательстве о воинских преступлениях и, следовательно, обуславливают особенности проявления своих функций, а также способов их отражения в нормах Закона.

Мотив и цель как признаки субъективной стороны являются факторами, которые учитывает законодатель при конструировании норм о воинских преступлениях, исходя из их функций в составе преступления. Водя мотив и цель в конкретные составы воинских преступлений, законодатель подчеркивает тем самым важность данных признаков в характеристике свойств общественно опасных деяний, посягающих на порядок несения воинской службы. Оказывая влияние на формирование составов воинских преступлений, на установление уголовной ответственности за конкретные посягательства, совершаемые военнослужащими, мотив и цель вводятся в определенные нормы Закона не произвольно. Это делается исходя из той социальной и психологической природы, которая детерминирует функции мотива и цели в уголовном праве. Закрепленные в Законе признаки мотива и цели формируют информационную модель мотива и цели преступления определенного вида. Способ отражения, «обрисовки» мотива и цели, примененный законодателем при правотворчестве, дает правоприменителю информацию о содержании всех признаков субъективной стороны состава преступления, которые необходимо установить при расследовании и рассмотрении конкретного уголовного дела. При квалификации по мотиву и цели информация, заложенная в норме закона, сопоставляется с данными, полученными на следствии и в суде, после чего дается уголовно-правовая оценка содеянному. Тем самым мотив и цель приобретает свое уголовно-правовое значение благодаря определенным способам их отражения в законодательстве. С помощью которых описываются и закрепляются на нормативном уровне конкретные уголовно-правовые функции рассматриваемых признаков.

Служебные функции мотива и цели в психологической и юридической литературе разделяются на общие и специальные (186, 3-69; 212, 234). Данная классификация, как и всякая иная, является условной. Общая функция детализируется в специальных, поскольку «общее не существует изолированно, оно существует в отдельном, проявляется в нем» (16, 318, 388).

С точки зрения влияния на психологический процесс общая функция мотива и цели состоит в том, что рассматриваемые понятия выполняют роль показателя, определителя воли. В этом смысле мотив и цель являются признаками, образующими одно из материальных оснований уголовной ответственности за совершение преступлений, а, следовательно, не может быть и ответственности, поскольку объектом уголовно-правового воздействия служит не всякое общественно опасное деяние, указанное в законе, а лишь волевое, в отличие, например, от инстинктивного телодвижения субъекта, общественно опасного деяния невменяемого и т.п.8

Общая функция вытекает из рассмотренного социального и психологического содержания мотива являясь внутренним возбудителем, детерминированным внешними условиями, мотив совместно с целью определяет характер и содержание волевого поведения как способности принимать решения со знанием дела (20, 116). Как известно, волевое поведение является опосредованной мотивом реакцией на внешние раздражители и включает в себя сознательный выбор поведения (196, 513). А мотив выступает как побудительная сила к осмыслению, осознанию поведения и к совершению действия, он является как бы связующим звеном между личностью и совершаемым ею преступлением. Поэтому вне мотива невозможно раскрыть социальную и психологическую природу ни личности, ни преступления. Сам мотив также зависим от волевой сферы субъекта. Формируясь в динамике, мотив получает свое окончательное содержание в ходе волевого процесса, по мере того, как побуждение осознается человеком, соотносится с целью и объектом посягательства, приобретает характер желания.

Общая функция мотива и цели применительно к уголовному праву проявляется при решении ряда важных вопросов.

1. Роль мотива и цели как определителей конкретного волевого состояния, прежде всего, реализуется в содержании вины – субъективного основания уголовной ответственности за всякое преступление.

Различное соотношение сознания и воли, проявленных лицом в конкретном правонарушающем поведении, характеризует различное психологическое отношение субъекта к совершенному деянию и его последствиям, что и является психологическим основанием деления вины на формы, а внутри форм – на виды. Поэтому любое общественно опасное и уголовно противоправное действие или бездействие, совершенное умышленно или неосторожно, является сознательным и волевым, а значит, мотивированным и целенаправленным. И хотя в Законе мотив и цель в качестве обязательных признаков субъективной стороны прямо указываются только в ограниченном количестве составов умышленных преступлений9, они, тем не менее, присущи любому преступному поведению военнослужащих, а поэтому так или иначе должны учитываться при уголовно-правовой оценке содеянного.

Цель, кроме того, прямо представлена в законодательной характеристике прямого умысла, в которой предмет потребности, ее желание и составляет цель действий субъекта.

Будучи специально введены в нормы уголовного законодательства, мотив и цель уточняют направленность волевого процесса, придают ей не общий, а конкретный характер, формируют, в частности, специальный вид умысла.

Сказанное позволяет констатировать, что мотив и цель не отдельно, сами по себе, а лишь в единстве и взаимовлиянии способны выполнять функцию определителей направленности волевого процесса во всех преступлениях.

Их взаимосвязь в выполнении указанной функции обусловливает необходимость внесения соответствующих уточнений в уголовно-процессуальное законодательство. Так, в процессуальной норме, определяющей обстоятельства, подлежащие доказыванию, наряду с мотивами следовало бы указать на необходимость обязательного установления и цели преступления. При этом пункт 2 ст. 68 УПК мог бы быть изложен в следующей редакции: «При производстве дознания, предварительного следствия и разбирательства уголовного дела в суде подлежат доказыванию:… 2) виновность обвиняемого в совершении преступления, а также мотивы и цели общественно опасного деяния». Указание на мотивы и цели именно общественно опасного деяния, а не преступления, как об этом говориться в действующей редакции, связано с отнесением сюда же и необходимостью установления мотивов и целей неосторожных преступлений. В последний, как известно, мотив и цель лежат за пределами составов, они не влияют на квалификацию преступлений, однако должны учитываться при индивидуализации ответственности и наказания как факторы, влияющие на глубину антисоциальной мотивации преступного поведения.

Кроме того, представляется, что описательная часть обвинительного заключения и приговора – этих важнейших процессуальных документов – также должна содержать указание не только на мотивы, но и на цели деяний. Поэтому ст.ст. 205 и 314 УПК целесообразно дополнить соответствующим образом.

Исходя из общей функции мотива и цели, они заслуживают включения в ст. 343 УПК как одних из оснований, влияющих на отмену или изменение приговоров. Объясняется это тем, что формулировка ныне существующего пункта 3 с. 343 УПК является неконкретной, что данные о личности, о которых в нем указывается, невозможно установить без мотивов и целей совершаемых деяний. Более того, последние в ряде случаев определяющим образом влияют на характеристику личности и совершенного ею деяния. С учетом изложенного, пункт 3 ст. 343 УПК мог бы выглядеть следующим образом: «Дознание, предварительное или судебное следствие во всяком случае признается односторонним или неполным, когда по делу:… 3) не установлены мотив и цель общественно опасного деяния и не выяснены данные о личности обвиняемого.

Высказанные предложения соответствуют руководящим разъяснениям Пленумов Верховного Суда СССР, Верховных Судов союзных республик по данному вопросу, научно-практическим рекомендациям, содержащимся в литературе и следственно-судебной практике. К примеру, в методическом пособии для судей военных трибуналов отмечается, что приговор не должен оставлять сомнений относительно формы вины, цели и мотивов совершения преступления. Отсутствие в нем указания на цель и мотив преступления, направленность умысла виновного не позволяет сделать правильный вывод о квалификации его преступных действий и обоснованности суждения по предъявленному обвинению. В качестве иллюстрации данного тезиса приводятся положения из приговора по делу Мисюрина: «Мисюрин совершил побег из части, выехал к месту жительства родителей в город Г., переоделся там в гражданскую одежду, после чего скрывался в том же городе в доме своей знакомой П. до момента его задержания…» (104, 10-11). При таком описании, без анализа и оценки мотивов, целей и упоминания о них в приговоре, действительно остается неясным, в каком же преступлении должен быть признан виновным Мисюрин – в дезертирстве или самовольном оставлении части.

2. Советское уголовное право, кладя принцип волевого поведения в определение оснований уголовной ответственности, исходит из адекватного, нормального проистекания психических процессов у субъекта. Однако в реальной действительности возможны различные по степени нарушения воли ввиду субъективных и объективных причин. Это искажение волепроявления может иметь различное уголовно-правовое значение. Так, если расстройство воли приобретает патологический характер, то оно может служить основанием для признания совершившего в таком состоянии опасное деяние лица невменяемым. Однако это не противоречит представлениям о мотиве и цели как об определителях направленности воли и, следовательно, не исключает наличия реальных и патологических «мотивов» в генезисе такого поведения. Хотя собственно о мотивах общественно опасных действий можно говорить лишь условно, имея в виду не их психологическое содержание и природу, а только источники, причины действий невменяемого, также лежащие в потребностях человека (177, 88-95; 232, 97). Выяснение «мотивов» опасных деяний невменяемых является требованием действующего законодательства (ст.ст. 14-16 Основ уголовного судопроизводства СССР и союзных республик, ст.ст. 1, 68, глава 33 УПК). Их исследование имеет значение для определения действительных характера и степени общественной опасности невменяемого; индивидуализации принудительных мер медицинского характера; назначения либо неприменения, изменения или прекращения этих мер; прогнозирования общественно опасных деяний душевнобольных, предупреждения повторных опасных действий невменяемых.

3. Помимо дефектов лица, искажающих процесс сознательного волеизъявления, имеется ряд объективных и субъективных обстоятельств, ограничивающих волевой процесс. Речь идет о тех случаях, когда субъект, не желая действовать определенным образом, побуждается к этому какими-либо причинами внутреннего или внешнего свойства, что нельзя не учитывать при анализе деяний, совершенных при обстоятельствах, исключающих их общественную опасность и преступность. Представляется, что в названных институтах охарактеризовать соответствующую направленность воли и оценить деяние помогают мотив и цель.

Так, при крайней необходимости происходит такое изменение сферы волепроявления объективными обстоятельствами, в силу которого военнослужащий, например, вынужденно уничтожает средства ведения войны, технику и т.п. с тем, чтобы они не могли достаться неприятелю. И это действие с учетом мотивов и целей указанного акта нельзя признавать преступным, о чем свидетельствует, в частности, опыт Великой Отечественной войны (237, 199). Однако общие правила о крайней необходимости при изменении содержания мотивов и целей поведения: когда военнослужащим преступно нарушается свой воинский долг по мотивам страха за личную безопасность, в том числе под угрозой смерти. Часовой, несущий службу, в соответствии с уставом обязан не оставлять своего поста, пока не будет снят или сменен, даже если его жизни угрожает неминуемая опасность (37, 287). Исходя из этого правового основания, военнослужащий, бросивший объект по мотивам угрожавшей ему опасности, в целях спасения своей жизни, допускает такое произвольное проявление воли, которое выражается в преступном нарушении уставных правил караульной службы и оценивается по ст. 19 Закона.

Близко к крайней необходимости по характеру проистекания волевых процессов и влиянию на них мотивов и целей примыкает институт исполнения обязанностей по военной службе. Оно может выражаться, в частности, в принуждении начальником подчиненного к повиновению, восстановлении общественного порядка и дисциплины (113, 13; 204, 70-71). Субъект, исполняя такие обязанности, должен соблюдать определенные требования, обусловленные мотивом и целью. У него должна объективно наличествовать ограниченность в выборе волевого поведения, а субъективно он должен преследовать только социально оправданные цели защиты правоохраняемых интересов.

Заслуживает внимания и вопрос о влиянии мотива, цели на уголовно-правовую характеристику исполнения приказа начальника как обстоятельства, могущего исключать преступность деяния в условиях Вооруженных Сил СССР. Известно, что общественно опасные последствия действий подчиненного во исполнение незаконного приказа, вменяются в вину начальнику, отдавшему такой приказ. Это представляется правомерным, поскольку подчиненных в таком случае также ограничен в выборе волевого поведения и не всегда может осознавать общественную опасность совершаемого по приказу деяния, а руководствуется «благими намерениями», желая подчиниться начальнику, проявить усилие по службе, выполнив его волю. Уголовно-правовая теория и судебная практика знают лишь одно исключение из указанного правила. Речь идет об ответственности подчиненного за исполнение явно преступного приказа начальника. Подчиненный, выполнивший такой приказ, совершает общественно опасное посягательство, поэтому вместе с отдавшим приказ начальником, должен нести ответственность. Основанием ответственности подчиненного является, с объективной стороны, совершение им таких действий, преступность которых совершенно очевидна. Субъективным основанием его ответственности является наличие умышленной вины в двух ее видах, подтверждающейся сознанием явной преступности совершаемых действий. Для этого необходимо осознание не просто незаконности приказа, а его преступности, знание преступных намерений и целей отдавшего приказ начальника либо сознательное допущение преступного результата. Возникает своего рода замещение мотивов и целей. Мотив, связанный с причинением вреда, подменяется мотивами «услужения» начальнику, что, однако, не устраняет отрицательной оценки целей и всего деяния, совершенного практически в соучастии, а поэтому и оцениваемого соответствующим образом.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о влиянии мотива и цели на волевой процесс в институте необходимой обороны. На трудности в оценке последнего обращал внимание, как известно, В.И.Ленин: «Бывают случаи убийства, когда очень нелегко решить, было ли это вполне справедливое и даже обязательное убийство (например, необходимая оборона), или непростительная небрежность, или даже тонко проведенный коварный план» (19, 52).

Важнейшим субъективным условием правомерности действий, совершенных в состоянии необходимой обороны, является наличие в их основе таких мотивов, которые обусловливали бы цель защиты социалистических общественных отношений. В тех случаях, когда определяющими в поведении лица становятся не цели защиты и отражения нападения, а, главным образом, стремление причинить вред потерпевшему по другим мотивам (мести, расправы, и т.п.), то такие действия не составляют необходимой обороны. Законодатель в самих нормах (ст. 13 Основ, УК) подразумевает эту цель и ограничивает ее определенными рамками. Представляется, что основную роль в определении границ допустимости защиты играет цель отражения нападения, формирующая соответствующую направленность воли. А под действиями, не выходящими за пределы названной цели, следует понимать такие действия, которые не выражают явного несоответствия защиты характеру и опасности посягательства. Обоснование проведенного тезиса сводится к следующему. Мотив и цель, как отмечалось, понятия коррелятивные. Каждому мотиву соответствует определенная, характерная для него цель и наоборот. В необходимой обороне роль обстоятельства, влияющего на исключение общественной опасности деяния, выполняет цель, что, однако, не исключает наличия в таком деянии соответствующих ей мотивов. С.Б.Бородин, например, считает, что при необходимой обороне и крайней необходимости лицо в своих действиях руководствуется мотивом необходимости (11, 24). Представляется, что главная особенность мотивов поведения обороняющегося состоит в том, что вне зависимости от своего наименования они имеют одинаковое социально-этическое содержание, определяемое нравственными требованиями социалистической морали. Предположим, что необходимая оборона обусловлена мотивами, не одобряемыми нашей моралью, например, чувством ложного тщеславия, стремлением получить вознаграждение и т.п. Общественная полезность действий по необходимой обороне, обусловленных указанными мотивами, не исключается, так как в нашем случае побуждения служат удовлетворению общественных интересов. Анализ вопроса о мотивах и целях необходимой обороны позволяет утверждать, что в прежнем Постановлении Пленума Верховного Суда о необходимой обороне 1969 года эти аспекты были решены более удачно, чем в аналогичном Постановлении 1984 года, действующем в настоящее время. В последнем, правда, проявилось указание на умысел как единственно возможную форму вины при уголовно наказуемом превышении пределов необходимой обороны. Однако в нем вовсе отсутствует упоминание о мотивах и целях деяний, совершенных в состоянии обороны и превышении ее пределов. Между тем именно по содержанию мотивов и целей можно установить умышленную вину и ее вид, решить вопрос о преступности действий субъекта, о чем справедливо указывалось в ранее действовавшем Постановлении 1969 года (102-А, 69). Об указанной роли рассматриваемых признаков свидетельствует и анализ следственно-судебной практики. Так, военный строитель-рядовой Кумпаниченко Военным трибуналом Комсомольского-на-Амуре гарнизона был осужден по ст. 103 УК за убийство сослуживца Бодырлана. Органы предварительного следствия и суд 1 инстанции в основу обвинения в умышленном убийстве положили пояснения осужденного о том, что применяя насилие к Бодырлану, он хотел отомстить ему за прежние обиды. Бодырлан, используя свое физическое превосходство, избивал и оскорблял Кумпаниченко, обыскивал, отбирал деньги, заставлял раздеваться. В ходе очередной ссоры Кумпаниченко нанес 10 ударов по голове Бодырлану куском металлической арматуры, причинив тяжкое телесное повреждение, от которых потерпевший скончался на месте происшествия. Военная Коллегия Верховного Суда СССР, пересматривая дело, отметила, что мотив мести за прошлые обиды сам по себе не опровергает того факта, что совершенное Кумпаниченко насилие над Бодырланом было ответной реакцией на противоправные действия потерпевшего. Кумпаниченко привел и другие мотивы содеянного (защитить себя, освободиться от посягательства), которые укладываются в понятие института необходимой обороны и ничем по делу не опровергнуты. Если даже предположить, что речь идет о смешении мотивов (защиты и мести) либо о трансформации мотива от первого ко второму, то и это не дает оснований для вывода об умышленном убийстве, поскольку в материалах дела отсутствуют доказательства того, что смертельные ранения были причинены в ходе нанесения ударов по мотиву именно мести, а не с целью защиты от общественно опасного посягательства. С учетом изложенного, а также того, что необходимая оборона была Кумпаниченко превышена, Военная Коллегия констатировала, что последний должен нести ответственность по ст. 105 УК (81-А, 13-15).

В связи с приведенными соображениями представляется целесообразным уточнить значение мотивов и целей в решении вопросов необходимой обороны в соответствующем Постановлении Пленума Верховного Суда СССР либо в руководящем разъяснении органам военной юстиции Военной коллегии Верховного Суда. Такое уточнение могло бы выглядеть следующим образом. «Обратить внимание судов на необходимость установления в каждом конкретном случае мотивов и целей действия граждан, подвергшихся посягательству, применяющих необходимую оборону. Разъяснить, что законодательство о необходимой обороне применяется к лицам, которые руководствовались целями защиты интересов Советского государства, общественных интересов, личности и прав обороняющегося или других граждан от общественно опасных посягательств и не подлежит применению к лицам, причинившим вред гражданам по мотивам мести, расправы. Такие лица подлежат уголовной ответственности на общих основаниях».

Рассматриваемая роль мотива и цели в практике органов военной юстиции имеет значение не только в таких традиционно описываемых случаях, когда, например, осуществляется нападение на охраняемый военный объект, в связи с чем часовым применяется оружие, что признается правомерным действием. Необходимость решения вопроса о необходимой обороне возникает и «внутри» воинских отношений, когда затрагивается порядок несения воинской службы, а действия, совершенные при необходимой обороне, в зависимости от должностного положения применяющего ее субъекта, внешне попадают под признаки составов различных воинских преступлений. Так, если необходимую оборону применяет начальник, защищаясь от преступных посягательств подчиненного, то такое деяние приходится отграничивать от общеуголовных (ст.ст. 105, 111 УК) и от воинского должностного (ст. 24 Закона) преступлений именно по признакам цели, обусловленной соответствующими мотивами. Военная Коллегия неоднократно отмечала, что воинские должностные лица имеют такое же право на необходимую оборону, как и все граждане (86-А, 11). Если по правилам необходимой обороны от преступных действий начальника защищается подчиненный, то действия последнего следует разграничивать с деяниями, попадающими под ст.ст. 4, 6 Закона либо также с названными общеуголовными преступлениями (ст.ст. 105, 111 УК). При условии применения необходимой обороны военнослужащим, не состоящим с нападающим в отношениях подчиненности, действия обороняющегося с объективной стороны могут попадать под признаки ст. 8 Закона. От нарушения правил уставных взаимоотношений их необходимо отграничивать также по цели и мотиву. Правило об исключении общественной опасности и преступности подобных действий в описанных ситуациях остается неизменным. Думается, что изложенные положения следует учитывать правоприменительным органам при уголовно-правовой оценке сложных, «пограничных» ситуаций, связанных с необходимостью обсуждения версии о наличии необходимой обороны.

Основанием ответственности за превышение пределов необходимой обороны является не изменение содержания цели – оно остается прежним, а то, что отклоняются от нормы и являются общественно опасными средства ее реализации. Лицо субъективно руководствуется «Благими намерениями», но объективно, тем не менее, причиняет общественно опасный вред. Причем этот вред исходя из направленности поведения, определяемого соответствующей мотивированностью и целеустремленностью волевого процесса, подлежат оценке по статьям о преступлениях против личности, а не по нормам, предусматривающим ответственность за воинские преступления. На таких позициях обоснованно стоит и практика органов военной юстиции. Характерным примером может служить дело в отношении военного строителя-рядового Грибко, совершившего деяние в отношении сослуживца рядового Агаева. Последний систематически избивал молодых сослуживцев, отбирал у них деньги, в том числе потребовал деньги у Грибко, о чем тот доложил командованию. Узнав об этом, Агаев отвел Грибко в безлюдное место, где выразил свое недовольство его поведением и хотел расправиться с ним. Предупреждая свое избиение, Грибко первым ударил Агаева ножом в живот, причинив ему тяжкое телесное повреждение. Военным трибуналом в/ч 54241 действия Грибко первоначально были квалифицированы по п. «в» ст. 231 и ч. 1 ст. 93 УК Каз. СССР (соответственно ст.ст. 244 и 108 УК). Однако с учетом мотива, места и характера совершенных Грибко действий вышестоящий трибунал признал, что в сложившейся ситуации подсудимый находился в состоянии необходимой обороны, но превысил ее пределы, применив способ защиты, явно не соответствующий характеру и опасности посягательства. В связи с этим содеянное Грибко было переквалифицировано на общеуголовное преступление – причинение тяжкого телесного повреждения при превышении пределов необходимой обороны, предусмотренное ч. 1 ст. 96 УК Каз. ССР (ст. 111 УК) (57, 19-33).

Изложенное свидетельствует, что превышение необходимой обороны, признаваемое преступлением, находится на границе с собственно необходимой обороной, являющейся правомерной деятельностью, и имеется лишь при наличии условий самой необходимой обороны с присущими ей целями и мотивами. Деяние, совершенное при необходимой обороне, как подчеркивалось, имеет специальную цель – защиты объектов уголовно правовой охраны. Эта цель влияет на волевой процесс и формирует соответствующую направленность поведения. При превышении необходимой обороны может фигурировать еще одна цель – промежуточная, входящая в содержание вины в виде прямого умысла. Превышая пределы допустимой обороны, лицо сознательно допускает или прямо желает причинения вреда посягающему. Однако стремление к наступлению таких последствий выступает средством для достижения более общей цели – защиты правоохраняемых интересов. Если эти средства избраны ошибочно (ввиду искажения в сознании субъекта действительного характера посягательства), то исходя из направленности волевого деяния, определяемой указанной целью необходимой обороны, содеянное квалифицируется как совершенное в состоянии обороны, но при превышении ее пределов. Такое деяние попадает под признаки ст.ст. 105, 111 УК именно по признаку цели и не может оцениваться по другим статьям о преступлениях против личности, предусматривающих ответственность за деяния, совпадающие по объективной стороне. Об этом говориться, в частности, и в Постановлении Пленума Верховного Суда СССР «О применении судами законодательства, обеспечивающего право на необходимую оборону от общественно опасных посягательств», пункт II которого гласит: «Суды должны отграничивать убийство, причинение тяжкого или менее тяжкого телесного повреждения при превышении пределов необходимой обороны от умышленного убийства, умышленного причинения тяжкого или менее тяжкого телесного повреждения в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, имея ввиду, что для преступлений, совершенных в состоянии сильного душевного волнения, характерно причинение вреда потерпевшему не с целью защиты и, следовательно, не в состоянии необходимой обороны. Если же обороняющийся превышает пределы необходимой обороны даже в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, то действия виновного также квалифицируются по ст.ст. 105 и 111 УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик» (103, 471-472).

Таким образом, мотив и цель, оказывают существенное влияние на содержание и направленность волевого процесса, что составляет содержание их общей уголовно-правовой функции. Цель защиты, а не причинения вреда объектам уголовно-правовой охраны, в том числе порядку несения воинской службы, является конструктивным признаком, определяющим основной смысл и содержание всех волевых действий, совершенных при обстоятельствах, исключающих преступность деяния, применяемых в условиях Вооруженных Сил СССР.

Рассмотрев общую, обратимся далее к специальным, производным от первой функциям мотива и цели в уголовном законодательстве о воинских преступлениях, в частности.

1. Важнейшей такой функцией является влияние рассматриваемых признаков субъективной стороны на установление направленности преступного посягательства, то есть на определение того объекта, которому деянием причиняется вред, а применительно к воинским преступлениям – порядка несения воинской службы и отдельных его видов.

Общественные отношения сложны и многоаспектны, в реальной жизни переплетаются между собой, что затрудняет определение действительных содержания и направленности деяния. Если же о направленности судить только по фактическим действиям и результатам, то есть по объективным признакам, можно неверно оценить общественную опасность деяния – отражение в законе внутреннее материальное свойство, раскрывающее его социальную сущность. Так, причинение военнослужащим другому лицу телесных повреждений может быть признаком насильственных действий в отношении начальника (ст. 6 Закона), преступления против личности (ст.ст. 108-112 УК), хулиганства (ст. 206), разбоя (ст.ст. 146 либо 91 УК). Это же внешне одинаковое насилие может оказаться и признаком сопротивления, принуждения (ст. 4 Закона) или преступления против государства – террористического акта (ст. 66 УК). Более того, оно вовсе может не образовывать преступления, а расцениваться как правомерное поведение ввиду совершения деяния, например, при условиях, исключающих его общественную опасность, и, следовательно, противоправность. В этой связи решающее значение приобретает установление и оценка истинных мотивов и целей поведения субъекта, а иногда и их совокупности, позволяющих выявить направленность посягательства и дать ему верную социально-правовую оценку.

Введение признаков мотива, цели в составы конкретных преступлений происходит тогда, когда деяние по своей природе, направленности, а в силу этого и по своей социальной опасности настолько отлично от совпадающих по объективной стороне актов поведения, что отсутствие именно такой мотивированности и целеустремленности меняет его природу. Насколько важно знать об истинных целях и действительных мотивах действий, убедительно показал на одном из примеров В.И.Ленин, который писал: «Не зависит ли оценка того, хорошо или дурно я поступаю, приобретая оружие у разбойника, от цели и назначения этого оружия? От употребления его в нечестивой и подлой или в справедливой и честной войне?» (17, 364). Направленность преступления характеризует его главное свойство – общественную опасность, которая, по признанию большинства криминалистов, складывается из социальной вредности как деяния, так и лица, его совершившего (165, - т. 1, 160; 204, 49; 215, 185). Сказанное не означает, что признаки, характеризующие личность виновного, сами по себе служат основанием уголовной ответственности и непосредственно, «напрямую» характеризуют общественную опасность преступления. Отрицательной социально-правовой оценки заслуживают не все объективно негативные черты и свойства личности, а только те, которые выразились именно в совершении общественно опасного деяния. Поэтому представляется правомерным применение понятия общественная опасность лица (оно фигурирует и в уголовном законодательстве, например, в ст.ст. 50, 52 УК) и рассмотрение его как вспомогательного, производного при определении степени общественной опасности преступления (215, 185; 233, 28-31).

Благодаря функции определения общественной опасности, рассматриваемые признаки имеют практическое значение в уголовно-правовой оценке содеянного. Мотив и цель участвуют в разграничении преступлений и правомерного поведения; в отграничении преступлений от иных правонарушений, в том числе воинских дисциплинарных проступков; в квалификации воинских преступлений, в ходе которой они разграничиваются между собой, а также со смежными государственными и общеуголовными преступлениями.

Рассмотрим влияние мотива и цели на оценку содеянного в каждом из трех указанных случаев.

а) С анализируемыми признаками субъективной стороны может быть связано как исключение, так и наоборот, установление преступности деяния, что позволяет разграничить преступное и правомерное поведение по мотиву и цели. Последние, влияя на характеристику опасности деяния, повышают ее до уровня преступления либо исключают вовсе. В процессе уголовно-правовой оценки деяний это свойство мотива и цели учитывается тогда, когда действие военнослужащего внешне попадает под признаки преступления, предусмотренного общеуголовным или военно-уголовным законодательством. Но в действительности в силу определенных мотивов, целей оно оказывается не только не опасным, но социально нейтральным или даже полезным. Отмеченную роль можно проследить при решении вопроса о преступности деяний, совершенных при обстоятельствах, исключающих их общественную опасность. Например, органами следствия военный строитель-рядовой Осканов обвинялся по п. «в» ст. 244 УК за причинение своему сослуживцу тяжких телесных повреждений. Военный трибунал Читинского гарнизона установил, что Осканов причинил это повреждение с целью защиты от неуставных взаимоотношений, находясь в состоянии необходимой обороны, и при этом не превысил ее пределов. В связи с этим действия Осканова были признаны не общественно опасными, а правомерными и он был оправдан (106-А, 55-58).

С другой стороны, мотив и цель способны повышать общественную опасность деяния до уровня преступления, «превращать» непреступное в преступное. Такая роль мотива и цели отражена в законодательстве о воинских преступлениях в ст.ст. 28, 30, 31 п. «в» ст. 29 Закона об ответственности за добровольную сдачу в плен, преступные действия военнослужащего, находящегося в плену, за мародерство и насилие над населением в районе военных действий. Так, выделение в ст. 28 Закона о добровольной сдаче в плен наличие специальных мотивов трусости или малодушия играет двоякую роль. Во-первых, указанные признаки выполняют функцию разграничения преступной сдачи в плен с иными случаями пленения военнослужащих, не образующих воинского преступления. Например, сдача в плен с целью внедрения в учреждения неприятеля и проведения там подрывной или разведывательной работы. А во-вторых, отличить добровольную сдачу в плен как воинское преступление от государственного – измены Родине, совершаемой, к примеру, с целью способствования врагу. Аналогичная роль отводится мотиву в ст.ст. 30, 31 Закона. Внешне сходные с описанными в указанных нормах действия, но при отсутствии в них законодательно определенных признаков мотива, исключают ответственность по названным статьям.

б) Обладая свойством определителей направленности деяния, мотив и цель свидетельствуют о повышении или, наоборот, понижении меры общественной опасности конкретного деяния и тем самым влияют на разграничение преступлений и других правонарушений. В ряде случаев законодатель именно с мотивом и целями связывает криминализацию воинских правонарушений, подчеркивая то существенное обстоятельство их содержательной стороны, что они помогают определить отношение воинского субъекта к воинскому же объекту, обеспечивают их связь и осознание воинским субъектом воинского объекта (212, 240). Представляется, что функцию разграничения преступлений от правонарушений мотив, цель выполняют в составах воинских преступлений, предусмотренных ст.ст. 11; 24; п. «в» ст. 29 Закона, а также в известных 11 статьях закона, допускающих применение правил Дисциплинарного устава Вооруженных Сил СССР за указанные в них деяния, если они совершены при смягчающих обстоятельствах (п. «б» ст.ст. 3, 5, 14, 19, 20, 21, 22, 24-1, 30, п. «г» ст. 9 и п. «д» ст. 23 Закона). Рассмотрим эту функцию в составах конкретных воинских преступлений.

- Цель уклонения от военной службы, будучи конструктивным признаком дезертирства, является решающим условием, определяющим уголовную ответственность по ст. 11 Закона за любое по продолжительности уклонение от службы военнослужащего вне зависимости от его последующего возвращения. Так, Пленум Верховного Суда СССР в постановлении по конкретному делу в отношении Б., оставившего часть с целью уклониться от военной службы, но через II суток добровольно возвратившегося в часть, признал неправильным решение суда кассационной инстанции, расценившего возвращение виновного к месту службы как добровольный отказ от дезертирства, а фактически квалифицировавшего деяние как самовольное оставление части. Пленум указал, что поскольку Б. Оставил свою часть с целью уклонения от военной службы, предусмотренной ст. II Закона, его действия образуют состав оконченного дезертирства. Последующее возвращение виновного к месту службы не может расцениваться в качестве акта добровольного отказа от дезертирства, а представляет собой явку с повинной, которая на квалификацию преступления не влияет (93, 18-19).

Отсутствие в деянии законодательно определенной цели превращает совершенное уклонение в дисциплинарный проступок либо при наличии в фактически содеянном признаков иных преступных уклонений – в другие деяния против порядка прохождения воинской службы, предусмотренные ст.ст. 9, 10 Закона.

Для того, чтобы функция цели в составе дезертирства прослеживалась более четко и ясно, представляется необходимым конкретизировать этот признак субъективной стороны, привести Закон в этой части в соответствие с существующей практикой органов военной юстиции. Такую конкретизацию в правоприменительной деятельности вынуждены осуществлять органы суда и прокуратуры в процессуальных документах. Речь идет о том, что в ст.ст. 9, 10 Закона также наличествует цель, отличная от цели дезертирства – временного уклонения от военной службы. Статья 13 Закона в качестве конструктивного признака также презумирует наличие признака цели: временно или вовсе уклониться от службы. Дифференциация этих целей по их содержанию в нормах Закона не проведена, что затрудняет применение названного признака на практике и влечет неоправданно часто встречающиеся судебные ошибки, связанные с неправильной уголовно-правовой оценкой содеянного. Помимо объективного отсутствия в ряде деяний цели вовсе уклониться от военной службы причиной такого положения является и то, что следователи военных прокуратур, не имея четких критериев разграничения целей в ст. II и в иных уклонениях от службы, квалифицируют содеянное «с запасом» по более строгой статье, ничем не рискуя, поскольку в судебном заседании возможна не противоречащая требованиям закона переквалификация на статью с более мягкой санкцией. О неудовлетворенности формулировками понятий цели в составах преступлений против порядка прохождения воинской службы говорят и практические работники органов военной юстиции. По данным проведенного в рамках настоящего исследования анкетирования 200 работников военных прокуратур и трибуналов 90 % из них высказалось за уточнение цели в ст. II Закона на законодательном уровне. (См. Приложения №№ 5, 6).

В связи с изложенным представляются обоснованными имеющиеся предложения о включении всех норм об уклонениях в две основные статьи Закона (211, 29). В одной норме можно было бы сформулировать все способы временного уклонения от военной службы, а в другой – все разновидности деяний, совершаемых с целью вовсе уклониться от выполнения конституционного долга по защите социалистического Отечества. Уточнение содержания цели в преступлениях против порядка прохождения службы возможно провести и при существующей системе норм указанной группы. Для этого ст. II Закона целесообразно дополнить указанием на цель вовсе уклониться от военной службы. Тогда ее содержание могло бы выглядеть следующим образом: Дезертирство, то есть уклонение от военной службы путем оставления воинской части с целью вовсе уклониться от военной службы… (далее – по тексту ст. II Закона). Содержание статьи 13 Закона можно уточнить, введя в нее цель временно или вовсе уклониться от военной службы в качестве конструктивного признака состава.

- Роль факторов, разграничивающих преступление и проступок, отводится мотиву и цели в п. «в» ст. 29 Закона. Действия находящегося в плену военнослужащего, совершенные хотя бы и во вред другим военнопленным, но при отсутствии предусмотренных в этой норме корыстных мотивов и не в целях обеспечения снисходительного к себе отношения со стороны противника, не образуют состава указанного преступления, а могут быть оценены как правонарушение, как морально осуждаемое поведение, безразличное для уголовного права.

- Такое же значение мотива усматривается в составах воинских преступлений, предусмотренных ст. 24 Закона. То обстоятельство, что мотив включен в названную норму не как обязательный, а как один из трех альтернативных признаков наряду с систематичностью и наличием существенного вреда, не изменяет его роль, а лишь наделяет его некоторой спецификой. Особенность здесь состоит в том, что функция мотива ограничивается. Если бы рассматриваемый признак был представлен как обязательный элемент состава, то его отсутствие в конкретном деянии превращало бы поведение из преступления в проступок, как это имеет место в ст. 170 УК об ответственности за общеуголовное должностное злоупотребление. Изменение союза «и» в общеуголовной норме при перечислении трех признаков состава должностного злоупотребления на союз «или» в норме военно-уголовного законодательства существенно ограничило функцию мотива в ст. 24 Закона, превратив его из обязательного в альтернативный признак. В то же время расширилась сфера применения данного состава преступления. Отсутствие мотива корыстной или иной личной заинтересованности в деянии воинского должностного лица еще не означает исключения его уголовной ответственности по ст. 24 Закона. Указанная норма может применяться при наличии хотя бы одного из трех альтернативных признаков, а не при их обязательной совокупности, как это необходимо для оценки действий по ст. 170 УК. В результате сужения сферы отражения мотива в уголовно-правовой норме, возможности применения ст. 24 Закона по сравнению со ст. 170 УК стали шире. Видимо, этим стремлением и руководствовался законодатель, конструируя ст. 24 Закона указанным образом. Изменение способа отражения мотива не означает, что состав должностного общеуголовного от состава должностного воинского преступления отличается по признаку мотива, как об этом говорит Е.В.Прокопович (193; 232). Представляется, что указанные составы должностных преступлений по мотиву не отличаются, а наоборот, обнаруживают сходство, т.к. в них данный признак, несмотря на различные способы введения в законодательство, выполняет одинаковую функцию.

- В ряде случаев, а именно в II статьях Закон допускает применение правил Дисциплинарного устава за указанные в нем деяния, если они совершены при смягчающих обстоятельствах. Большинством ученых и судебной практикой подобные деяния признаются не преступлениями, а дисциплинарными проступками, поскольку за их совершение предусмотрено не уголовное наказание; а дисциплинарное взыскание (204, 50). При этом, как справедливо указывает Х.М.Ахметшин, смягчающие обстоятельства могут относиться не только к объективным, но и к субъективным признакам деяния (114, 13-14; 115, 485). В конкретных случаях, исходя из реальной общественной опасности содеянного, роль таких смягчающих обстоятельств могут выполнять определенные мотивы и цели. Например, совершение самовольной отлучки из-за желания помочь больной матери свидетельствует о незначительной глубине антисоциальной мотивации, может быть оценено как совершенное при смягчающих обстоятельствах и подпадать под п. «д» ст. 9 Закона.

В связи с затронутым положением о том, что в ряде случаев значение мотива и цели для уголовной ответственности может определять правоприменитель, возникает вопрос о том, кто в принципе должен определять это значение. Очевидно, что эту задачу должен решать и решают в настоящее время как законодатель, так и правоприменитель. В тех случаях, когда необходимо и возможно – законодатель, в иных – правоприменитель. Думается, однако, что мотив и цель, которые законодатель уже учел в качестве субъективных оснований уголовной ответственности, правоприменитель не может использовать в качестве обстоятельств, исключающих эту ответственность. Мотив и цель, конечно, должны приниматься о внимание при определении общественной опасности деяния в случаях применения законодательства об освобождении от уголовной ответственности. Однако применение правил Дисциплинарного устава за деяния, указанные в уголовном законе, ныне является не освобождением от уголовной ответственности по нереабилитирующим основаниям, а исключением таковой, что само по себе должно быть прерогативой не правоприменителя, а законодателя. Поскольку в таких случаях речь должна идти не о характере – он уже имеется, а о степени общественной опасности, поскольку правомерно говорить не об исключении уголовной ответственности при применении правил Дисциплинарного устава, а об освобождении от нее в процессе индивидуализации ответственности с признанием в деянии военнослужащего состава воинского преступления. Такие случаи освобождения вполне укладываются в систему институтов освобождения от ответственности и наказания. Кроме того, в литературе высказаны достаточно обоснованные предложения о новом виде освобождения от уголовной ответственности с привлечением к ответственности дисциплинарной (216-А, 96-97). Приведенные аргументы свидетельствуют о необходимости упразднения известных II пунктов статей Закона, исключающих уголовную ответственность.

Такова роль мотива и цели в определении характера общественной опасности воинских правонарушений и, следовательно в разграничении преступлений от проступков.

в) Влияя на общественную опасность содеянного, мотивы и цели имеют практическое значение в квалификации воинских преступлений, в ходе которой общественно опасные деяния разграничиваются между собой. Каждое воинское преступление имеет ряд общих признаков с другими государственными, общеуголовными и смежными воинскими преступлениями. «Всякое отдельное, - указывал В.И.Ленин, - тысячами переходов связано с другого рода отдельными (вещами, явлениями, процессами и т.д.)» (16, 318). Поэтому весь процесс уголовно-правовой оценки содеянного можно представить в виде последовательного отграничения каждого или хотя бы одного признаков совершенного деяния от признаков других сходных преступлений по разграничительным линиям, представляющим собой четыре элемента состава преступления: объект, объективную сторону, субъект, субъективную сторону.

Обычно не вызывает сложностей разграничение составов, не имеющих между собой ни одного или имеющих малое число общих признаков. Сложнее обстоит дело, когда составы имеют большое число смежных признаков. Именно такие случаи при квалификации вызывают наибольшие трудности, особенно если разграничительные признаки определены в законе недостаточно четко. Специальная функция разграничения преступлений между собой выполняется мотивом и целью также благодаря их общему свойству определять направленность волевого процесса субъекта и его поведения на определенные охраняемые уголовным законом отношения. В зависимости от этой направленности, выражающейся в соответствующем характере общественной опасности, то или иное деяние военнослужащего может быть квалифицировано как воинское, государственное либо как общеуголовное преступление.

- Необходимость разграничения воинских и государственных преступлений в ряде случаев прямо вытекает из норм уголовного законодательства, а именно из ст.ст. 15, 23, 28, п. «а» ст. 29 Закона. Так, сдача или оставление противнику средств ведения войны образует воинское преступление лишь при условии, что указанные действия совершены не в целях способствования врагу. Если же деяние совершено с такой целью, то оно должно квалифицироваться как измена Родине по ст. 64 УК. Ст. 15 Закона также предписывает воинское преступление - умышленное уничтожение или повреждение военного имущества разграничивать с преступлениями против государства. Причем разграничивающим фактором здесь также выступает субъективная сторона и в особенности цель как ее самостоятельный признак. Если описанное в ст. 15 Закона деяние совершено со специальной целью ослабления Советского государства, безопасности или обороноспособности страны, то его следует квалифицировать по статьям об особо опасных государственных преступлениях (ст.ст. 64, 68, 69 УК). Другие преступления военнослужащих, в которых мотив либо цель специально указаны или не указаны, также могут иногда внешне подпадать под признаки одновременно составов воинского и государственного преступлений. Так, составы преступлений, предусмотренные ст.ст. II, 19, 20, 21, 27, п. «в» ст. 29 Закона об ответственности за дезертирство, нарушения уставных правил несения караульной, пограничной служб, боевого дежурства, самовольно оставление поля сражения или отказ действовать оружием, за преступные действия находящихся в плену военнослужащих следует в ряде случаев разграничивать с составами государственных преступлений. Отсутствие цел, указанной в качестве конструктивного признака о нормах о преступлениях против государственных интересов («минус антигосударственная цель») не дает оснований квалифицировать содеянное военнослужащим как государственное преступление. И наоборот, ее наличие в действиях, подпадающих, например, под дезертирство, нарушение правил боевого дежурства образует уже не воинское, а государственное преступление. Эту идею развивают и авторы комментария к Закону, считающие, в частности, что преступные действия военнослужащего, находящегося в плену, внешне подпадающие под признаки п. «в» ст. 29 Закона, совершенные с целью пресечь патриотическую деятельность советского военнопленного, могут образовывать состав измены Родине в форме перехода на сторону врага. Если оставление военнослужащим поля сражения или отказ действовать оружием, что предусмотрено ст. 26 Закона, совершены в целях способствования врагу, содеянное также должно рассматриваться не как воинское преступление, а именно как измена Родине (144, 152, 155). Такое мнение представляется правомерным. Его обоснование состоит в том, что при возникновении конкуренции норм по субъективной стороне действует норма, содержащая большее число частных, специальных признаков, в том числе цели, мотива. Возможно, этим руководствовался законодатель, конструируя нормы о государственных преступлениях путем включения в них специальных статей, желая тем самым обеспечить приоритет охраны наиболее ценного объекта – государственных отношений по сравнению с другими видами охраняемых, в том числе воинских, отношений.

- Роль разграничителей составов воинских и общеуголовных преступлений мотив и обусловленная им цель выполняют также в тех случаях, когда составу воинского посягательства соответствует совпадающий по объективной стороне состав или несколько составов общеуголовных преступлений и когда по внешним признакам невозможно определить характер его опасности, направленность деяния и, следовательно дать ему верную уголовно-правовую оценку. В таких случаях рассматриваемые признаки субъективной стороны выступают в качестве основания выделения из всей массы общественно опасных деяний специфических воинских преступлений.

Такая функция выполняется мотивом и целью в составах преступлений, предусмотренных ст.ст. 4, 5, 6, 7, 9-13, 24 Закона, поскольку каждому из них соответствует смежный или смежные по объективной стороне составы общеуголовных преступлений. Так, статье 4 об ответственности за сопротивление и принуждение соответствуют общеуголовные нормы о преступлениях против порядка управления (ст.ст. 191-193 УК); статье 5 об угрозе начальнику – статьи 193, 197, 207 УК; статью 6 о насильственных действиях в отношении начальника необходимо разграничивать и с террористическим актом (т. 66 УК), и с преступлениями против личности (ст.ст. 108-113 УК), и с деяниями против общественного порядка (ст. 206 УК); ст. 7 Закона – со ст. 131 УК; ст. 8 Закона – со ст.ст. 108-113, 206 УК; ст. 24 Закона – со смежными общеуголовными составами должностных преступлений, предусмотренных ст.ст. 170, 171 УК.

Приведенные соотношения воинских и общеуголовных преступлений вовсе не означают, что указанные разграничения всегда безусловно необходимы и что разграничивающими факторами выступают исключительно мотив и цель. Для квалификации необходимо учитывать всю совокупность объективных и субъективных признаков. А мотив, цель, наряду с другими признаками, влияют на характер либо на степень общественной опасности и в этом проявляют свое уголовно-правовое значение.

- Кроме того, функция мотива и цели как факторов, определяющих характер опасности, реализуется в разграничении смежных составов воинских преступлений, посягающих на порядок несения воинской службы. Несмотря на то, что все воинские преступления посягают на один родовой объект, имеется объективная необходимость его конкретизации применительно к отдельным деяниям, что и возможно осуществить с помощью рассматриваемых признаков в целом ряде норм о воинских преступлениях. Такая цель отводится им при разграничении составов преступлений, которые могут совпадать по признакам субъекта и объективной стороны: ст. 2 по объективной стороне может совпадать со ст. 13 (отказа от исполнения обязанностей по военной службе); ст. 4 – со ст.ст. 6, 7, 8; ст. 6 – со ст. 7; ст. 7 – со ст. 24; ст.ст. 9, 10 – со ст. II; ст. 24 – со ст. 24-I Закона. Приведенные соотношения показывают, что наиболее часто по признакам мотива и цели приходится разграничивать преступления против порядка подчиненности и уставных воинских взаимоотношений, против порядка прохождения воинской службы и воинские должностные преступления.

Ввиду несомненной теоретической актуальности и практической значимости вопроса разграничения конкретных составов воинских преступлений от иных правонарушений, от государственных и общеуголовных деяний, а также воинских преступлений между собой в процессе их квалификации он является предметом специального рассмотрения во второй главе настоящего исследования.

II. Специальной функцией мотива и цели является их влияние на степень общественной опасности преступления и, следовательно, на решение важных научно-практических вопросов индивидуализации ответственности и наказания за воинские преступления.

Влияя на характер общественной опасности, рассматриваемые признаки, как отмечалось, участвуют в уголовно-правовой оценке содеянного, в его квалификации. В этом процессе правоприменитель ограничен использованием только тех признаков, которые фигурируют в Законе в качестве конструктивных или квалифицирующих элементов составов конкретных преступлений. В равной мере данное положение касается и признаков мотива и цели. В пределах же одного характера общественной опасности – этой константы, определяющей качественное содержание определенного состава преступления, следует выделять ее количественную характеристику – степень как индивидуальный признак данного конкретного преступления (122, 199; 204, 39). По степени опасности различаются преступления, подпадающие под признаки одного состава. А степень опасности характеризует различие в таких элементах преступлений, которые не указаны в норме и, следовательно, не являются обязательными для данного вида общественно опасных деяний. Признаки, не обязательные для квалификации, но учитываемые при индивидуализации ответственности и наказания, в одном случае прямо принадлежат к мотивам и целям, в другом – могут устанавливаться во многом благодаря им. Пленум Верховного Суда СССР в постановлении «О практике применения судами общих начал назначения наказания» указал, что при определении степени общественной опасности совершенного преступления следует исходить из совокупности всех обстоятельств, при которых было совершено конкретное преступное деяние (форма вины, мотив, способ, обстановка и стадия совершения преступления, тяжести наступивших последствий, степень и характер участия каждого из соучастников в преступлении и др.) (100, 549).

Общепризнанно, что большинство волевых актов, в том числе преступлений, полимотивированно. Они планируются и совершаются под влиянием не одного, а двух и более мотивов. В процессе мотивации поведения между ними происходит борьба, в результате которой выделяется доминирующий мотив или группа мотивов и мотивы второстепенные. Такое параллельное существование нескольких мотивов, а возможно и целей, их совокупность должны получить не одностороннюю, а по возможности, наиболее полную уголовно-правовую оценку. Действующее законодательство предоставляет такую возможность правоприменительным органам. Мотивы и цели «первого порядка», то есть детерминирующие волевой процесс и напрямую влияющие на характер общественной опасности, выступают как признаки субъективной стороны. Они учитываются как конструктивные либо квалифицирующие элементы состава при квалификации содеянного. Мотивы и цели «второго порядка», не включенные в субъективную сторону преступления, влияют на степень опасности содеянного, смягчают либо отягчают ответственность виновного лица и поэтому должны учитываться в рамках общих начал назначения наказания, предусмотренных ст. 32 Основ уголовного законодательства.

Данная специальная функция мотива и цели и ее практическая реализация в деятельности органов военной юстиции рассмотрена в третьей главе настоящего исследования.

III. Следующей специальной функцией мотива и цели является их влияние на уголовно-правовую характеристику личности виновного. Рассматриваемые признаки субъективной стороны, направляя волевой процесс, с одной стороны, уже определенным образом характеризуют личность как носителя этого процесса, а точнее выявляют те признаки личности, которые ограничиваются понятием субъект преступления. С другой стороны, мотив и цель влияют на характеристику признаков личности, находящейся за пределами уголовно-правового понятия субъекта, поскольку понятие личности преступника шире понятия субъекта преступления. Эта функция также имеет практическое значение при решении вопросов индивидуализации ответственности и наказания.

Чтобы правильно разрешить уголовное дело, недостаточно установить субъект преступления и то, что он совершил. Требуется еще определить, как субъект должен отвечать, как он должен быть наказан, имея в виду, что личность, вся ее полнота и глубина не исчерпываются в преступном акте. Данное положение убедительно обосновывал еще К.Маркс, говоря, что государство должно видеть в преступнике его социальные качества, «человека, живую частицу государства, в которой бьется кровь его сердца, солдата, который должен защищать Родину, свидетеля, к голосу которого должен прислушиваться суд, члена общины, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которой священно, и, наконец, самое главное – гражданина государство» (3, 132). Реализовать это и ныне актуальное методологическое положение в правоприменительной деятельности призваны помочь рассматриваемые нами мотив и цель. В последних выражается не какая-то отдельная черта личности, а в определенном смысле весь человек, по выражению К.Маркса «мир человека», все характерные для него связи и особенности, входящие в структуру личности.

В уголовном праве эта идея реализуется в общепризнанном положении, что общественная опасность преступления складывается из общественной опасности деяния и совершившего его лица, что личность никогда не проявляется только в преступлении (166, 41; 201, 16). Возникает вопрос о том, в чем состоит характеристика опасности личности преступника вообще. Каким образом на оценку этой опасности влияют рассматриваемые нами признаки мотива и цели.

Личность каждого преступника представляет собой своеобразную связь черт и способов их проявления (166; 168). Для того, чтобы определить общественную опасность конкретного преступника, необходимо выявить связь его отрицательного отношения к общественным ценностям, проявившимся в конкретном по характеру и степени общественной опасности преступлении, с другими свойствами и особенностями его личности. Иными словами, требуется определить, какое место занимает преступление среди множества выполняемых им социальных ролей. Общественную опасность представляют все лица, совершившие преступления. Но степень общественной опасности преступников различна в зависимости от содержания, глубины и стойкости антисоциальной мотивации преступного поведения, а также от антиобщественной ориентации личности. Эта ориентация, которую также называют установкой, определяет мотивацию конкретного поведения. Она не является раз навсегда данной, неизменной, а меняется под воздействием соответствующих обстоятельств: трансформируются взгляды, интересы, потребности, чувства, характер. Изменяющаяся противоречивая действительность порождает противоречивые мотивы и цели поведения личности. Но их совокупность не бесформенна. «Различные потребности, - замечал К.Маркс, - внутренне связаны между собой в одну естественную систему…» (9, 368). Такой системой, ядром внутренней структуры личности, интегрирующим ее активность, основные потребности и отношения, является мотивационная сфера – «относительно устойчивая конфигурация главных, внутри себя иерархизированных мотивационных линий» (167, 221). В ней сосредоточены актуальные и потенциальные, осознаваемые и не осознаваемые, витальные и культурные, материальные и духовные потребности, то есть все то, что желаемо, личностно значимо, ценно для субъекта как в настоящее время, так и в ближайшем будущем, а также в плане отдаленных перспектив. Иерархия основных отношений и ценностных ориентаций личности не может не совпадать с иерархией формируемых на их основе ее главных мотивов и целей. Ибо для субъекта ценно то, что значимо, а то, что актуально значимо, - выступает в качестве мотивов и целей его деятельности. Социальное содержание доминирующих мотивов и целей в мотивационной сфере человека, по общему признанию, и формирует соответствующую направленность личности, "делает" ее более или менее опасной (171, 37). Исследования показывают, что велики совпадения мотивации и личностных характеристик. По ряду показателей они достигают 70-75 %, что свидетельствует о том, что "человек нигде не виден так ясно и так полно, как в мотиве поведения" (151, 51).

Таким образом, изучение личности преступника обусловливает анализ его мотивационной сферы, структуры ее доминирующих мотивов и целей. Сказанным определяется влияние рассматриваемых признаков на характеристику личности, а поэтому и на индивидуализацию ответственности и наказания - процесс соотнесения уголовного наказания с опасностью содеянного, данными о личности виновного, смягчающими и отягчающими обстоятельствами, который позволяет добиться в конечном счете исправления и перевоспитания преступника, а также предупредить совершение новых преступлений как осужденными, так и другими лицами (149, 10; 150, 201-206).

IV. Следующая специальная функция мотива и цели состоит в том, что данные признаки субъективной стороны обусловливают содержание некоторых признаков объективной стороны конкретных воинских преступлений. В соответствии с принципом единства объективного и субъективного, объективное служит определителем психического отношения, а внутреннее, в свою очередь, определяет внешнее. Мотив составляет внутренний стержень действия, психологическое содержание которого включает соотношение цели и средства, задач и способов их разрешения (160, 56). Формируемое на его основе деяние выступает средством достижения цели, через которое лицо добивается желаемого последствия. Говоря о необходимости диалектического понимания единства объективного и субъективного в преступлении, В.Н.Кудрявцев отмечает, что именно на базе мотива и цели, в тесной связи и ними в генезисе преступного поведения проявляются отдельные признаки двух других элементов состава преступлений: объекта и объективной стороны. Применительно к воинским преступлениям из этого следует вывод о том, что мотив, характеризуя отношение военнослужащего к воинскому объекту, формирует и соответствующий способ воздействия на него, то есть определяет содержание некоторых признаков объективной стороны воинского преступления. Анализ мотивов и сформированных на их основе целей антиобщественного поведения помогает в установлении средств их удовлетворения, то есть способа совершения преступления. Так, цель воспрепятствовать полномочному лицу в осуществлении его служебных функций обусловливает и соответствующий способ действий военнослужащего, выражающийся в активном физическом сопротивлении последнего, подлежащем оценке по ст. 4 Закона. Например, военный строитель-рядовой Солдаткин на угнанной машине, не желая быть задержанным комендантским постом, на скорости 35-40 км/час столкнул входящего в состав этого поста рядового Кульманова с подножки автомобиля, не задумываясь о последствиях, отчего последний погиб, а виновный был осужден по п. «в» ст. 240 УК. Представляется, что такое решение является правильным и оно обусловлено верной оценкой соотношения цели и способа совершения преступления. Как установлено материалами дела, Солдаткин знал, что Кульманов входил в состав комендантского поста, на который была возложена обязанность контролировать поведение водителей. Имея цель избавиться от преследований патрульного любым способом, виновный избрал соответствующий способ оказания сопротивления, предполагающий наибольшую вероятность реализации намерения и безразлично относясь к наступлению каких-либо последствий своих противоправных действий. При таких обстоятельствах суд пришел к обоснованному выводу, что применяя описанное насилие в отношении Кульманова, Солдаткин сознавал общественно опасный характер своих действий и сознательно допускал наступление любых последствий, в том числе смерти потерпевшего, то есть действовал умышленно и со специальной целью оказания сопротивления, попадающей под ст. 4 Закона (77, 62-63).

Цель создания видимого благополучия в части обусловливает соответствующий способ деяния командира – бездействие власти, заключающееся в сокрытии преступлений, совершаемых его подчиненными (ст. 24 Закона).

Мотивы ложно понятых интересов службы обусловливает противоправный способ предъявления требований к подчиненным военнослужащим, выражающийся в их избиении, что образует превышение власти, предусмотренное ст. 24 Закона.

Корыстный мотив при совершении преступлений по службе воинским должностным лицом свидетельствует только об умышленной вине, предполагает соответствующие этому мотиву способы совершения деяния и его оценку не по ст. 24-1 закона как халатность, а по ст. 24 Закона как злоупотребление служебным положением.

V. Мотивы и цели способны оказать помощь в установлении и конкретизации причин и условий совершения преступлений. Выяснение названных обстоятельств (причин и условий) по каждому уголовному делу является требованием действующего законодательства (ст. 68 УПК). С точки зрения непосредственной обусловленности определенными детерминантами, мотивы преступлений делятся на три группы: а) мотивы, имеющие свое обоснование, главным образом, в неблагоприятных условиях формирования личности (к ним относятся хулиганские побуждения, мотивы религиозного характера); б) мотивы, возникающие как под влиянием неблагоприятных условий формирования личности, так и обстоятельств конкретной ситуации (месть, корысть, злоба, ненависть и т.п.); в) мотивы, обусловленные исключительно внешними обстоятельствами, характеризующими обстановку совершения преступления (детерминированные унижением, оскорблением военнослужащего, отказом в удовлетворении его законной и обоснованной просьбы и т.д. Располагая указанными данными и сведениями о склонности конкретного военнослужащего к той или иной социальной направленности, командование, политорганы и органы военной юстиции способны эффективнее вести кропотливую работу по устранению причин и условий совершения преступлений в армии и на флоте, уменьшению вероятности иных воинских правонарушений.

Однако названные детерминанты мотивов, обусловленные военной службой и иными социальными процессами, помимо криминологического значения в ряде случаев напрямую влияют на уголовно-правовую оценку деяний военнослужащих. Так, если военнослужащий применяет физическое насилие в качестве ответной меры на неуставные действия сослуживцев, с целью защиты, то его действия оцениваются по правилам необходимой обороны. В судебной практике нередки случаи оправдания военнослужащих, совершивших оставление части с целью избежать издевательств, неуставных действий со стороны и младших командиров, а не с намерением уклониться от службы в армии. В обоих случаях причинами, обусловившими определенные мотивы и цели поведения, служили действия, которые сами по себе являются преступными и должны получать соответствующую уголовно-правовую оценку в правоприменительной деятельности органов военной юстиции.

VI. Мотивам и целям уголовным законодательством отводится специальное значение в решении еще целого ряда принципиальных вопросов, рассматриваемых в Общей части: о стадиях совершения преступления и добровольном отказе, о соучастии и посредственном причинении, множественности преступлений. В общетеоретическом плане эта функция мотива и цели рассмотрена в ряде работ Б.С.Волкова, С.А.Тарарухина (130; 131; 207). Представляется, что эта роль мотива и цели является производной от ранее рассмотренных функций, вытекает из них и практически реализуется в квалификации неоконченной преступной деятельности военнослужащих, в уголовно-правовой оценке соучастия в воинских преступлениях, их совокупности, повторности.

Например, цель как показатель направленности умысла и идеальная модель желаемого результата служит критерием разграничения оконченного деяния от неоконченной преступной деятельности.

Согласно господствующей уголовно-правовой доктрине и сложившейся судебной практике мотивы не имеют значения для определения наличия соучастия. Подстрекатель или пособник признаются соучастниками исполнителя независимо от того, какими мотивами они руководствовались в своем противоправном поведении, разделялись или не разделялись эти мотивы исполнителем. Основное в субъективном содержании соучастия – единство намерений в совершении действий, которыми выполняется состав преступления. Вместе с тем изложенные положения требуют уточнения и не означают, что определение мотивов и целей соучастников в преступлении лишено практического значения.

Основания вменения соучастникам субъективных обстоятельств имеют одни и те же принципы, что и вменение обстоятельств объективного характера. Необходимо, чтобы эти обстоятельства, о вменении которых идет речь, были связаны с совершенным преступлением, оказывали воздействие на волю соучастника. Если мотивы и цели, которыми руководствовался исполнитель при совершении преступления, являются признаками состава преступления (конструктивными или квалифицирующими), то они подлежат вменению и другим соучастникам, даже если эти мотивы, цели не разделялись ими, но охватывались их сознанием. Приведенные положения учитываются при уголовно-правовой оценке действий соучастников ряда воинских преступлений, представляющих известную сложность в практике органов военной юстиции. Для более полного уяснения роли рассматриваемых признаков в оценке соучастия необходимо иметь ввиду, что мотивы и цели соучастников могут совпадать либо не совпадать, что оказывает влияние на квалификацию действий виновных.

В качестве иллюстрации роли мотива и цели в решении вопросов соучастия и обоснования последнего утверждения рассмотрим некоторые примеры из судебной практики.

- По делу сержанта Шатунова и рядового Ермакова установлено, что Шатунов, являясь заместителем командира взвода, активно подстрекал подчиненного ему солдата к расправе над командиром отделения его взвода младшим сержантом Скляр за его служебную деятельность, после чего Ермаков избил последнего. Преступные действия Ермакова были оценены по ст. 242 УК (ст. 6 Закона), сержанта Шатунова – по ст. 17 и ст. 242 УК. Как видно, мотив действий рядового Ермакова не был связан с претензиями самого исполнителя, а как бы «передался» ему от Шатунова, который безусловно сознавал данное обстоятельство в процессе своих подстрекательских действий. В приведенном казусе имело место соучастие с распределением ролей и совпадение мотивов и целей соучастников (67, 107-108).

- Начальник и подчиненный могут соучаствовать и в форме соисполнительства, в которой наиболее часты случаи несовпадения мотивов и даже целей действующих лиц. Так, военные строители-рядовые Сапожников и Широких совместно со своим начальником – младшим сержантом Инчиным систематически издевались над сослуживцами более позднего призыва, избивая их и причинив одному солдату легкие телесные повреждения. Органами следствия действия Инчина были квалифицированы как систематическое превышение власти по п. «а» ст. 260 УК, а Сапожникова и Широких – по п. «в» ст. 244 УК как совершенное в группе нарушение уставных правил взаимоотношений военнослужащих. Между тем последние действовали из тех же соображений, что и их сослуживец Инчин. Мотив и цель их начальника разделялись, одобрялись ими и детерминировали их волевой процесс. Следовательно, содеянное Сапожниковым и Широких должно было получить аналогичную оценку, что и содеянное Инчиным. С учетом того, что рядовые солдаты не могут являться исполнителями воинских должностных преступлений, их действия следовало квалифицировать по ст. 17 и п. «а» ст. 260 УК.

- Примером несовпадения содержания мотивов действий соучастников может служить следующий казус. По делу рядового Шведова было установлено, что виновный, будучи недоволен медленным выполнением команды младшего сержанта Строганова рядовым Старостиным, избил последнего, причинив ему легкие телесные повреждения. Младший сержант Строганов, поддерживая рядового Шведова, также нанес потерпевшему несколько ударов по телу. Суд квалифицировал содеянное Шведовым по п. «в» ст. 244 УК как нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими, совершенное группой лиц. Представляется, что правильно оценить действия соучастников можно при надлежащем анализе мотивов и целей их поведения. Как видно, мотив действий Шведова состоял в желании помочь сослуживцу младшему сержанту Строганову в выполнении его служебных обязанностей. Однако это само по себе социально нейтральное побуждение породило антисоциальный способ своего удовлетворения в виде постановки и реализации цели избиения рядового Старостина. Указанные действия предусмотрены п. «б» ст. 8 Закона (ст. 244 УК), по которому и следовало бы квалифицировать содеянное Шведовым. К описанным действиям Шведова присоединился младший сержант Строганов, который при этом осознавал мотивы и цели сослуживца и оценивал их как приемлемые для себя. Однако оценка мотива «в связи», как подробно отмечалось выше, зависит от служебного положения субъекта – его носителя. Применительно к начальнику мотив «в связи» определяет направленность его деяния не на порядок воинских уставных отношений, а на правильную деятельность должностных лиц в сфере воинской службы. Поэтому, несмотря на схожесть действий Строганова с деянием Шведова и на то, что обоими руководил мотив « в связи», преступление первого следует оценить не по п. «б» ст. 244, а по п. «а» ст. 260 УК как превышение власти по признаку причинения существенного вреда интересам службы, а действия второго – по п. «б» ст. 244 УК.

Приведенные примеры позволяют констатировать, что мотив и цель действительно помогают решать вопросы уголовно-правовой оценки соучастия в воинских преступлениях.

В общем виде рассмотренные общая и специальная функции мотива и цели в уголовном и военно-уголовном законодательстве представлены в виде схемы (Приложение № 21).

Б. Уголовно-правовая форма отражения мотива и цели в законодательстве о воинских преступлениях.

Выполнение мотивом и целью уголовно-правовых функций в правоприменительной деятельности возможно благодаря тому, что рассматриваемые признаки представлены в соответствующей форме в нормах уголовного закона. Способ отражения мотива и цели в законе – это, по существу, способ внешнего по форме проявления их внутреннего, материального по содержанию свойства. Исходя из марксовой формулы «форма существенна – сущность формирована», данное положение может быть представлено в следующем соотношении. Функции составляют содержание, отражение признаков в законе – форму.

Чтобы определить, какие функции выполняют мотив, цель в определенных составах преступлений, правоприменителю необходимо вначале уяснить, имеются ли вообще рассматриваемые признаки в конкретных составах и если имеются, то как они описаны в законе. Благодаря описанию, «обрисовке», которую осуществляет законодатель в процессе нормотворчества, формируя информационную модель субъективной стороны конкретного состава преступления, правоприменитель получает сведения о содержании внутренних, сущностных признаках общественно опасного деяния, которые ему необходимо установить и оценить при расследовании и рассмотрении определенного уголовного дела. Тем самым законодатель посредством введения признаков мотива и цели в закон задает рассматриваемым категориям определенные уголовно-правовые функции, отражая их в соответствующей форме. Правоприменитель же на основе анализа этой формы получает представление о функциях мотива и цели и реализует их в процессе уголовно-правовой оценки конкретного преступления. Тот или иной способ отражения мотива и цели, примененный при конструировании конкретного состава преступления, иллюстрирует место анализируемых признаков в системе признаков определенного состава воинского преступления. Если этот способ уяснен правоприменителем верно, то правильно уяснено и место мотива, цели, а значит и их функции.

Таким образом, вопрос о способах отражения мотива и цели в уголовном законодательстве в целом и законодательстве о воинских преступлениях, в частности, представляет интерес как для правотворческой, так и для правоприменительной деятельности, что и определяет его место в исследовании теоретических и практических аспектов военно-уголовного законодательства.

В общем виде способы выражения тех или иных элементов в составе преступления отчасти затронуты в работах Я.М.Брайнина, В.Н.Кудрявцева; некоторые аспекты отражения в уголовном законодательстве признаков субъективной стороны рассмотрены П.С.Дагелем, Б.А.Курниковым, Б.С.Никифоровым, Г.А.Злобиным, А.В.Наумовым и А.С.Новиченко (122; 141; 147; 159; 164; 179). Однако совокупность всех уголовно-правовых способов закрепления именно признаков мотива и цели в общеуголовном и военно-уголовном законодательстве специальному исследованию не подвергалась. Между тем, возможности отражения мотива и цели в уголовном законодательстве далеко не исчерпываются только прямым указанием на эти признаки в нормах10. А функции мотива и цели наиболее полно и верно могут быть уяснены и применены при правильном установлении наличия этих признаков в составах конкретных преступлений.

Рассмотрим способы отражения мотива и цели в военно-уголовном законодательстве.

1. Анализ действующего законодательства показывает, что наиболее распространенным способом отражения рассматриваемых признаков в нормах о воинских преступлениях является их прямое включение в состав преступления в качестве одного из конструктивных признаков. Такой способ позволяет не только показать влияние мотива и цели на характеристику общественной опасности преступления, но и определить воинскую природу конкретного деяния. Указанным способом рассматриваемые признаки включены в статьи об ответственности за угрозу, насильственные действия в отношении начальника, дезертирство, умышленные воинские должностные преступления, за добровольную сдачу в плен и преступные действия, совершаемые в плену (ст.ст. 5, 6, 11, 24, 28, п. «в» ст. 29 Закона).

Мотив либо цель могут указываться в качестве конструктивного признака как самостоятельно, так и альтернативным способом. Этот метод изложения элементов правовой нормы предполагает указание в ней нескольких обстоятельств, наличие одного из которых является достаточным условием действия правовой нормы. Так, в ст. 24 Закона наряду с мотивами корыстной или иной личной заинтересованности в качестве конструктивных признаков также выступают систематичность и наличие существенного вреда, что позволяет говорить о них как об альтернативных основных признаках составов умышленных должностных воинских преступлений.

2. Рассматриваемые признаки могут указываться в нормах уголовного законодательства также в качестве квалифицирующих обстоятельств, «делающих» основной состав преступления более тяжким, как это имеет место, например, в п.п. «а», «б», «в», «е», «к» ст. 102 УК об ответственности за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Однако подобная конструкция в законодательстве о воинских преступлениях не применяется. В качестве квалифицирующих признаков в Законе фигурируют лишь обстоятельства, относящиеся к объективной стороне.

3. Мотив и цель, кроме того, могут служить основанием для выделения в уголовном законодательстве привилегированных составов. О таком способе отражения рассматриваемых признаков субъективной стороны говорит, в частности, Б.С.Волков применительно к норме об ответственности за добровольную сдачу в плен по трусости или малодушию (ст. 28 Закона) (131, 83). Не отрицая наличия указанного самостоятельного способа обрисовки мотива и цели в нормах уголовного закона (например, в статьях 104, 105 УК об ответственности за убийство при смягчающих обстоятельствах), нельзя согласиться с такой его оценкой в ст. 28 Закона. Представляется, что в данной норме мотив является не смягчающим ответственность, а конструктивным признаком состава. При отсутствии законодательно определенного мотива деяние не может быть квалифицировано по указанной норме, равно как и по какой-либо иной норме уголовного закона (например, по совпадающей по признакам объективной стороны статье 64 УК, предусматривающей ответственность за переход на сторону врага лишь при наличии специальной цели подрыва или ослабления Советской власти). Отсутствие этой специальной цели при добровольной сдаче в плен, не обусловленной мотивами трусости или малодушия, может вовсе исключать уголовную ответственность лица за подобное деяние. Если же допустить, что в ст. 28 Закона мотив выполняет роль привилегированного признака, то при его отсутствии содеянное следовало бы оценивать по норме, предусматривающей основной, без смягчающих и отягчающих обстоятельств, состав, а таковой применительно к сдаче в плен в действующем уголовном законодательстве не имеется. Сказанное позволяет сделать вывод о том, что статья 28 Закона содержит самостоятельный простой состав преступления с присущими ей конструктивными признаками, к которым принадлежат мотивы трусости, малодушия. Роль же смягчающего признака мотив, цель могут играть лишь в привилегированных составах, объективно существующими в уголовном законодательстве наряду с основными составами. Такой способ включения рассматриваемых признаков субъективной стороны в законодательстве о воинских преступлениях не применяется.

При описании некоторых составов воинских преступлений цель и мотив отражаются через их отрицание. В зависимости от степени обобщения отрицание может касаться либо только мотива, цели, как это имеет место в ст. 25 Закона об ответственности за сдачу или оставление противнику средств ведения войны, совершенные не в целях способствования врагу, либо совокупности субъективных и объективных признаков. Примером последней ситуации является ст. 23 Закона, предусматривающая ответственность за разглашение военной тайны при отсутствии признаков измены Родине, а значит и ее конструктивного признака – цели. Признаки, выраженные в составах преступлений в отрицательных понятиях, в литературе именуются негативными (159, 122-127) и подразделяются на обобщенные, как это имеет место в приведенной ст. 23 Закона и конкретные. При негативном способе отражения признаков мотива и цели в нормах они выполняют такие же функции, что и при наиболее распространенном методе их обрисовки как позитивных. Мотив и цель, включенные в нормы Закона в качестве негативных признаков, в равной мере с позитивными признаками используются в процессе квалификации общественно опасных деяний, в частности при разграничении норм об умышленном уничтожении или повреждении воинского имущества, о разглашении военной тайны, о преступных действиях военнослужащего, находящегося в плену (ст.ст. 15, 23, п. «а» ст. 29 Закона) со смежными составами.

5. В ряде составов умышленных воинских преступлений, в которых мотив, цель прямо не указаны позитивным или негативным способом, они тем не менее, подразумеваются как конструктивные признаки. Такой способ хорошо известен в теории права и широко применяется при конструировании общеуголовных норм. Латентные, «скрытые» признаки, утверждающие мотив или цель в определенной норме, могут фигурировать в составе преступления как самостоятельно, так и наряду с другими признаками. Например в норме о мародерстве (ст. 30 Закона) в качестве конструктивного признака утверждается корыстный мотив, так же, как аналогичный мотив, по общему признанию, презумируется в составах о хищениях (126, 11-13; 128, 49-52). Подобным образом утверждаются определенные цели, мотивы в таких составах воинских преступлений, как неповиновение, сопротивление и принуждение, самовольная отлучка, самовольное оставление части, уклонение от службы путем членовредительства или иным способом, промотание военного имущества (ст.ст. 2, 4, 9, 10, 12, 13, 14 Закона). В нормах об оскорблении и нарушении уставных правил взаимоотношений между военнослужащими, предусмотренных ст.ст. 7, 8 Закона, мотив «в связи» фигурирует не самостоятельно, а наряду с двумя другими признаками, приобретающих качество альтернативных (нахождением виновного или потерпевшего в момент совершения преступления при исполнении служебных обязанностей по военной службе либо совершением деяния, сопровождавшимся проявлением явного неуважения к армейскому коллективу и порядку несения воинской службы) (116, 24; 144, 46-47; 78, 48-49).

Представляется, что скрытые признаки, не утверждающие, а отрицающие определенные мотивы, цели, следует специально устанавливать и оценивать тогда, когда аналогичные признаки являются конструктивными элементами иного, могущего совпадать по объективной стороне состава. Это необходимо делать, например, в нормах об ответственности за нарушение правил несения специальных служб, предусмотренных ст.ст. 19-22 Закона, чтобы отграничить их от государственных преступлений, в которых наличие определенной цели выступает основным признаком. Разграничение названных норм происходит по определенным правилам, соблюдаемым в процессе квалификации и которые предполагают, в частности, что нарушение правил несения боевого дежурства может оцениваться по ст. 19 Закона лишь тогда, когда в нем отсутствуют более специальные, в том числе субъективные, признаки измены Родине с ее антисоветской целью.

Таковы способы отражения рассматриваемых признаков в военно-уголовном законодательстве, анализ которых позволяет заключить следующее. Мотив и цель как уголовно-правовые категории занимают существенное место в законодательстве о воинских преступлениях. Несмотря на то, что рассматриваемые признаки не часто прямо указываются в Законе, они, тем не менее, находят то или иное отражение в большинстве норм военно-уголовного законодательства: в 22-х из 34-х статей Закона 1958 года. Поэтому в правоприменительной деятельности они требуют внимательного выявления и соответствующей оценки. В зависимости от выполняемых уголовно-правовых функций в конкретном составе воинского преступления, мотив и цель включаются в нормы военно-уголовного законодательства одним из рассмотренных способов, которые в обобщенном виде могут быть представлены в виде схемы (Приложение № 19).