Geum.ru

Министерство сельского хозяйства РФ фгоу впо «Самарская государственная сельскохозяйственная академия»

Вид материалаДокументы
4.3. Экзистирование в России как непереносимый ужас
4.4. Шестидесятые годы ХХ века как «акмэ» России
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   40

4.3. Экзистирование в России как непереносимый ужас



Для европейца жизнь - праздник, который не следует пропустить; для русского жизнь – кошмар, и нужно найти силы, чтобы его пережить. Общеизвестно, что исторический путь России детерминировался преимущественно внешними угрозами, и страна достигала наиболее впечатляющий политических результатов именно в процессе их отражения (Отечественная война 1812 года, Великая отечественная война и пр.). Напротив, длительные периоды политического затишья, когда вопрос «быть или не быть?» для российского социума реально не ставился, оказывались для него губительными, поскольку в этот период наблюдалось интенсивное разложение всех социальных структур, ослабление государственности, личностная деградация граждан.

Парадоксальным образом русский человек способен к полноценной экзистенции только тогда, когда непосредственно видит перед собой смерть. Напротив, в ситуации относительно безопасности интерес к жизни постепенно теряется, что приводит к ее полной деструкции, местами необратимой. По этой причине в русском обществе всегда наблюдался аномальный интерес и неадекватное отношение к представителям так называемых суицидальных профессий61, к числу которых в разные исторические периоды относились бандиты-душегубы, военные, революционеры, врачи, летчики, полярные исследователи, альпинисты и, наконец, космонавты. Примечательно, что снижение статистического риска соответствующей профессии автоматически приводило к утрате общественного интереса. Например, космонавтика, ставшая ныне весьма обыденной деятельностью, уже не вызывает тех восторгов, которые были характерны в начале шестидесятых годов, когда каждый космический полет с большой вероятностью мог оказаться для его участников последним.

В ситуации перманентного ожидания конца света, крушения основоструктур экзистенциальности и социальности, невольно возникает тяготение к ускорению данного процесса насильственными методами. Раскольников из «Преступления и наказания» Достоевского убивает старуху, главным образом, по той причине, что она никому не нужна, так что ускорение ее смерти представляет собой не зло, а благо. Аналогичным образом российские революционеры стремились любыми средствами сокрушить наличную социальность как старую, архаичную, обветшавшую и потому никому не нужную. При этом проекты будущего социального строительства, так занимавшие умы западных социалистов-утопистов, представлялись российскому сознанию мало актуальными: главное – уничтожение, всемерное приближение конца света62, что повлечет за собой не переход в небытие, а установление новой реальности, по своим основным параметрам тождественной «Небесному Иерусалиму». Например, народовольцы искренне верили, что один факт убийства царя коренным образом изменит Россию; они ожидали этого события с тем же чувством, с каким адвентисты ожидают конца света.

Пожалуй, именно здесь следует искать разрешение русского экзистенциального парадокса. Жизнь рассматривается как тюрьма, смерть – как иллюзорное освобождение; но реальное освобождение может дать лишь всеобщая смерть, то есть апокалипсис. Не к этим ли мыслительным конструкциям восходит известная революционная формула: «Россия – тюрьма народов!»? Чтобы освободиться, достаточно только разрушить стены тюрьмы, и чаемый лучший мир, подлинная экзистенция сама упадет в наши объятия. Иначе говоря, одно только чистое разрушение, само по себе, способно привести нас в Царствие Небесное.

Но что если за стенами тюрьмы окажется вовсе не иная реальность, а небытие, абсолютная пустота? Что если та невыносимая жизнь, которую веками вел русский народ в ожидании «Небесного Иерусалима» есть единственная реальность, так что за ее пределами вообще невозможно экзистировать? Согласно Хайдеггеру, сущее в худшем случае вызывает в человеке страх, тогда как встреча с небытием погружает его в бездонные пучины ужаса63. Мы открываем дверь и оказываемся в средневековой пыточной камере; это страшно, но терпимо. Ужасно, если дверь открывается в пустоту, и мы летим в пропасть с сотого этажа небоскреба. Не потому ли, чем старше становится человек, тем ужаснее ему умирать, хотя, по идее, все должно быть прямо противоположным образом? Но даже в мусульманских странах, где за мученическую смерть теологи обещают гарантированное попадание в рай, среди обилия юных и молодых смертников почти не встречаются зрелые и тем более пожилые люди.

4.4. Шестидесятые годы ХХ века как «акмэ» России



Осознание собственной смертности, экзистенциальной конечности принимало в западной культуре различные формы, но оно всегда наличествовало как фундаментальная сущностная доминанта. Поэтому вполне логично, что тотальная атеизация западного общества, сопровождавшаяся естественным отказом от христианских эсхатологических конструкций привела к кристаллизации новых танатологических форм. «Закат Европы» Шпенглера – яркое тому подтверждение64. Ведь экзистенциальный нерв этой книги – осознание конечности западной культуры, предвидение ее последующего упадка и гибели. Все прочее – чистая стилистика и побочная дедукция, проще говоря, системостроительство.

Шпенглер отталкивается от предельных очевидностей. К началу двадцатого столетия западная культура доминирует в мировом масштабе. В мире почти не остается стран, политически независимых от Запада, и одна только Япония находит в себе силы реально противостоять западной экспансии. Но высшая точка жизни (по-гречески «акмэ») – это точка начала падения, пути вниз, когда вектор движения от небытия к бытию сменяется обратным вектором – от бытия к небытию.

Шпенглер предвидел, что Первая мировая война станет началом конца Германии. Возможно, он догадывался, что за этим последует героический пароксизм Второй мировой войны, нечто маниакально-нездоровое, когда три государства-изгоя впервые в истории человеческой цивилизации противостояли всему остальному миру. Так или иначе, высшая точка Германии, максимум ее социального бытия приходится на сороковые годы. Все, что было далее и будет далее – это уже путь вниз, деградация, вырождение, старение. Конечно, пятидесяти – шестидесятилетние люди еще способны добиваться феноменальных экзистенциальных результатов, но даже впечатляющие локальные победы – это всего лишь Канны и Арденны, ничего не меняющие в общей тенденции. Аналогичным образом, все последующие исторические свершения Германии, по сути дела, ничего не добавят к уже сделанному; высшая точка пройдена, все остальное – послесловие, автонекролог.

Акмэ англо-французской Европы приходится, по-видимому, на пятидесятые годы, акмэ США – на девяностые, когда американская государственность единолично начинает доминировать в масштабах земного шара. Что же касается акмэ России, то для нее высшая точка экзистенциальной реализации соответствует шестидесятым годам двадцатого столетия. Не случайно совпадение двух событий: окончательного крушения колониальной системы, то есть архитектоники европейского политического пространства, и первого полета человека в космос. Последнее – знаковое событие, наибольшая экзистенциальная высота, покорившаяся России на протяжении всей ее истории.