Geum.ru

Ожидание осуществления социального идеала как феномен массового сознания

Вид материалаДиссертация
Глава 2. Ожидание осуществления социального идеала и массовое сознание
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13

Глава 2. Ожидание осуществления социального идеала и массовое сознание




2.1. Неспециализированное осмысление истории и его место в структуре общественного сознания




До сих пор речь шла о феномене ожидания осуществления социального идеала в целом. В данной главе исследуемый феномен рассматривается в свете определенных противоречий и оппозиций структуры общественного сознания, а также соответствующих методологических проблем.

Из этих противоречий наиболее значимое для настоящего исследования заключается в следующем. По сложившейся традиции историю культуры обычно изучают по ее наивысшим достижениям. Данная тенденция почти безраздельно властвует, например, в изучении истории искусства и истории науки. Такой подход, безусловно, более чем обоснован по ряду причин; однако в некоторых случаях он представляется односторонним. В сфере истории идей, взглядов, убеждений, в частности, идей, касающихся осмысления социального бытия, это часто приводит к тому, что историю идей рассматривают преимущественно по произведениям выдающихся философов, пророков различных религий, писателей, ученых, публицистов, общественных деятелей и т. п. Именно им принадлежат наиболее значимые идеи и теории, к развитию которых и сводится, казалось бы, история человеческой мысли в ее наиболее общих чертах.

Однако социальные процессы осмысливаются в той или иной степени практически всеми членами общества, подавляющее большинство которых далеко от теоретического, профессионального изучения социального бытия. Не создавая и не зная теорий об обществе, широкие народные массы имеют взгляды, убеждения, представления о нем.

Именно это противопоставление специализированного (прежде всего научного и философского) и неспециализированного осмысления истории является определяющим для ракурса настоящего исследования. Традиция изучения первого несравнимо богаче; предметом же анализа в данной работе является прежде всего второе.

Из теоретических предпосылок вышеназванного противопоставления следует назвать прежде всего общее положение о неоднородности общественного сознания. Одна из главных сложностей изучения этой неоднородности – в ее необычайной многомерности. Даже попытка рассмотрения общественного сознания сразу по нескольким «измерениям» редко дает исчерпывающую полноту анализа, так как количество этих «измерений» может быть ограничено лишь глубиной разработанности проблемы в рамках тех или иных теорий. Так, выделение форм, уровней, сфер общественного сознания, традиционное в отечественной социально-философской мысли, призвано отразить вышеуказанную многогранность, но оказывается достаточным, разумеется, далеко не всегда.

Среди такого многообразия представляется возможным, однако, выделить различные типы таких «измерений». Так, в некоторых своих аспектах неоднородность общественного сознания базируется на неоднородности общества. Из различных вариантов осмысления структуры общества наибольший интерес в данном случае представляет, пожалуй, теория элит, сформировавшаяся на рубеже XIX-XX веков и связанная с именами таких философов и ученых, как В. Парето, Г. Моска, Х. Ортега-и-Гассет и другие. Она видится особенно актуальной для темы настоящей работы, так как чутка к интеллектуальной неоднородности социума: наряду с элитами политической, экономической и т. п. выделяют элиту интеллектуальную. Именно ее творчество традиционно воспринимается как «лицо» любой культуры. Что касается выдающихся идей, то они генерируются, впрочем, не интеллектуальной элитой в целом, а лишь крайне незначительным ее процентом, «элитой элиты», если можно так выразиться; однако остальная часть интеллектуальной элиты создает среду, где эти идеи могут восприниматься, существовать, развиваться.

Схожее противопоставление, только в более «культурологическом» ракурсе, фиксируется в рамках французского научно-философского направления «Школа Анналов» (М. Блок, Ф. Бродель, Ж. Ле Гофф и другие) как проблема соотношения «ученой» и «фольклорной» культур, сосуществующих и взаимодействующих в рамках одной общей национальной культуры108. В нашей стране примерно одновременно с представителями «Школы Анналов» на те же вопросы вышел крупнейший отечественный литературовед и философ М. М. Бахтин. В своей книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» он разделяет на материале европейского средневековья официальную и неофициальную, народную культуру109.

При всей, подчас полярной, идейной разнородности, которая часто наблюдается в пространстве «ученой» («книжной», «официальной») культуры (в значительной степени соотносимой с культурой интеллектуальной элиты), пространство это представляет собой, тем не менее, определенное единство, ибо спорящие спорят все-таки на одном или схожем языке, предлагая пусть разные решения, но одних и тех же проблем. Вместе с тем стоит только выйти за рамки тонкого образованного слоя любой культуры, и сами эти проблемы, противоречия, идеи часто оказываются чуждыми и непонятными широким массам простого народа. Как отмечает К. Ясперс, при всей колоссальной значимости идей Платона и Канта для истории философии, есть основания серьезно усомниться в их влиянии на культуру всей совокупности социальных слоев современных им обществ110. И хотя, как считает тот же К. Ясперс, «...то, чем становится единичный человек, косвенным образом изменяет всех людей»111, вышеуказанная дистанция заслуживает большего внимания, чем ей до сих пор уделяется, так как при анализе конкретного материала становится возможным заметить различия, иногда весьма существенные, между культурными парадигмами интеллектуальной элиты и широких масс одного и того же общества112.

В современной отечественной науке обращение ученых к данной проблеме до самого последнего времени можно назвать спорадическим, хотя внимание к ней возрастает113. В этой связи необходимо упомянуть о видном российском историке А. Я. Гуревиче, который посвящает описанной проблеме многие свои труды. «Речь идет, – пишет, в частности, А. Я. Гуревич, – о необходимости порвать с традицией изучения культуры как исключительно достояния элиты и как продукта ее деятельности, порождающей модели, которые затем, в популярном и вульгаризированном виде, распространяются в более широких слоях общества, пассивно их усваивающих»114.

Помимо теории элит и противопоставления «ученой» и «народной» культур, к «измерениям» неоднородности общественного сознания, базирующимся на неоднородности общества, имеет прямое отношение вся традиция выделения в социуме различных типов общностей, включая теорию общественных классов. Пересечение, наложение различных типов структурирования общества важно для нас, в частности, тем, что соотношение интеллектуальной элиты и господствующего класса часто является неоднозначным, а это вносит в проблему дополнительные сложности; также можно отметить возможность более дробного подхода к структуре общества во всех вышеназванных классификациях.

Более важным, однако, представляется другое. Различные «шкалы» неоднородности общественного сознания, связанные со структурой общества, коррелируют с другими «шкалами» этой неоднородности – связанными со структурой сознания. Такие гносеологические оппозиции, как сознательное и бессознательное, рациональное и эмоциональное, логико-понятийный и образный компоненты мышления и т. д., отражаются и на структуре общественного сознания: очевидна, к примеру, их роль в противопоставлении идеологии и общественной психологии или теоретического и обыденного уровней общественного сознания. Гносеологические компоненты соприсутствуют в пределах индивидуального сознания, в то время как структура общества предполагает, напротив, противопоставление индивидов (точнее – их групп). Но данные уровни могут и соотноситься. Так, разумно предположить, что представители интеллектуальной элиты более, чем остальные члены общества, склонны к теоретическому мышлению. Соотношение обыденного и теоретического уровней общественного сознания имеет, таким образом, некоторую связь с социальной структурой общества.

Если вернуться к проблеме специализированного и неспециализированного осмысления истории, то обнаружится, что научные и философские трактаты находятся на одном из «полюсов» в каждом из типов вышеупомянутых «шкал»: они принадлежат «ученой» («книжной») культуре, пишут их представители интеллектуальной элиты, и при этом такая форма осмысления истории является максимально теоретизированной, в ней, в частности, наиболее силен логико-понятийный компонент мышления. Нужно ли говорить, что такие тенденции в восприятии истории не присущи подавляющему большинству людей. Представления этого большинства об исторических процессах можно, таким образом, противопоставить профессиональному научно-философскому осмыслению истории с позиций как социальных, так и гносеологических оснований классификации общественного сознания.

Наиболее адекватным видится отнесение неспециализированного осмысления истории к сфере, обозначаемой термином «массовое сознание». Данное понятие является относительно новым для отечественного обществознания, и, как признаются исследователи, значительная доля неопределенности остается даже в самых фундаментальных его характеристиках115. Тем не менее его применение представляется оправданным, так как выделяемое противопоставление относится к области того материала, на осмысление которого термин «массовое сознание» нацелен изначально во всех своих трактовках.

А. К. Уледов определяет массовое сознание как «широко распространенные взгляды и представления людей», противопоставляя его сознанию специализированному: «специализированным является сознание, не получившее еще широкого распространения, например, научное знание»116. Наряду со взглядами и представлениями А. К. Уледов включает в состав массового сознания чувства и эмоции; специфику массового сознания данный автор видит еще и в его направленности прежде всего на практическую деятельность117. Согласно Г. Г. Дилигенскому, фундаментальными свойствами массового сознания являются, «...во-первых, социальная типичность всех образующих его компонентов, во-вторых, их социальное признание, санкционирование той или иной массовой общностью»118. Явления массового сознания характеризуются, таким образом, широкой распространенностью и типичностью.

Виднейший отечественный исследователь массового сознания Б. А. Грушин, посвятивший данному явлению специальную монографию119 (он же является автором статьи «Массовое сознание» в «Новой философской энциклопедии»120), определяет массовое сознание через его субъект – массы, которые представляют собой «ситуативно возникающие (существующие) социальные общности, вероятностные по своей природе, гетерогенные по составу и статистические по формам выражения (функционирования)»121. Положив в основание определения массового сознания понятие «масс», Б. А. Грушин акцентирует тем самым такое свойство массового сознания, как неоднородность (в том числе неоднородность входящих в его состав взглядов и убеждений), и отчасти ставит понятие «массовое сознание» в один ряд с сознанием различного типа общностей (классовое сознание, национальное сознание, профессиональное сознание и т. д.).

Противоречие между трактовкой массового сознания Б. А. Грушиным как сознания неклассических общностей – масс и пониманием той же категории некоторыми другими исследователями как широко распространенного и типичного в общественном сознании смягчается за счет разграничения Б. А. Грушиным «широкого» и «узкого» типов массового сознания: если «узкий» тип соотносится с явлениями сознания неклассических общностей и является разным для различных масс, то понятие «широкого» типа массового сознания призвано охватить свойства, общие для различных частных «массовых сознаний» и, таким образом, возвращает нас к все тем же критериям широкой распространенности и типичности122. Однако широкая распространенность и типичность как свойства массового сознания относятся в подходе Б. А. Грушина уже не к взглядам и представлениям (они могут иметь различные варианты в пределах массового сознания одного и того же общества), а к кругу осмысливаемых массами проблем и к некоторым закономерностям и механизмам осмысления этих проблем.

Как соотносится понятие «массовое сознание» со структурой общества? Противопоставление профессионального осмысления истории непрофессиональному, относящемуся к сфере массового сознания, в известной степени коррелирует с разделением «ученой» и «народной» культур, в силу того что профессиональное осмысление истории целиком относится к первой. В то же время культура интеллектуальной элиты не оказывается полностью проигнорированной концептом массового сознания благодаря выделению гетерогенности как одной из его ключевых характеристик; за его рамками остается лишь ее часть – прежде всего специализированное знание и связанные с ним явления. Все же арифметическое большинство людей всегда принадлежало к неэлитарным слоям населения и к «народному» типу культуры, следовательно, «чаша весов» в вопросе о том, что считать массовым, всегда будет склоняться в пользу этого арифметического большинства.

Следует подчеркнуть, что в данном исследовании рассматриваются в первую очередь явления массового сознания, относящиеся к народной, «фольклорной» культуре (культуре неэлитарных слоев общества). Специализированное сознание полностью является достоянием интеллектуальной элиты, и именно ее позиция фиксируется в явлениях специализированного сознания в случае расхождения культурных парадигм «народной» и «ученой» культур. Наука обычно уделяет народной культуре значительно меньше внимания, чем культуре интеллектуальной элиты, что далеко не всегда оправдано; настоящее исследование направлено в значительной степени на исправление данной непропорциональности.

Как соотносится понятие «массовое сознание» с гносеологическими «измерениями» общественного сознания? Б. А. Грушин отмечает многомерность массового сознания, а также сочетание в нем самых разнообразных по гносеологической природе компонентов: логико-понятийных, эмоционально-чувственных, сознательных и бессознательных и т. д.123. Исследователи подчеркивают, что массовое сознание не сводится к обыденному уровню и включает в себя элементы как обыденного, так и теоретического сознания124. Вместе с тем очевидно, что наиболее яркие проявления теоретического сознания, рождающиеся прежде всего в профессиональной интеллектуальной деятельности, остаются за рамками массового сознания.

Подытоживая вышеприведенные рассуждения о специфике массового сознания, можно дать следующее рабочее определение данного понятия. В настоящей работе под массовым сознанием понимается тип общественного сознания, противоположный сознанию специализированному, объединяющий явления сознания, типичные для широких слоев общества, гносеологически многомерный, но не включающий в себя сложные явления теоретического уровня (как, впрочем, и наиболее «высоких», специализированных явлений эстетического, религиозного характера и т. п.).

Таким образом, использование понятия «массовое сознание» позволяет отграничить осмысление истории широкими слоями населения, профессионально этим не занимающимися, от профессионального, теоретизированного варианта данного осмысления, являющегося достоянием немногих.

Говоря о неспециализированном осмыслении социального бытия, представляется целесообразным упомянуть о ряде категорий, которые объединяет наличие в составе их названий слова «сознание»: «историческое сознание», «мифологическое сознание», «революционное сознание», «религиозное сознание», «утопическое сознание», «эсхатологическое сознание» и т. д. При том, что зачастую эти категории являются совершенно разнопорядковыми, их, помимо слова «сознание», объединяет сообщаемая этим элементом названия семантика гносеологической многомерности. Так, особенно близкая теме настоящей работы категория утопического сознания именно гносеологической разноприродностью обозначаемых ею явлений отличается от категории утопии, которая в большинстве случаев обозначает прежде всего явления теоретического мышления, главным образом идеи, к тому же воплощенные в текстах. З. И. Файнбург, например, относит утопическое сознание к уровню общественной психологии125 – в противоположность тяготеющему к теоретическому уровню общественного сознания понятию утопии.

Приведенные выше категории, объединяемые словом «сознание» как компонентом названия, можно соотносить друг с другом, причем по-разному видя это соотношение. Так, очевидна связь категорий «революционное сознание», «утопическое сознание», «эсхатологическое сознание» с сознанием историческим: можно трактовать их, в частности, как варианты последнего. Ю. А. Левада считает утопическое сознание вариантом сознания мифологического, специфическую особенность которого, по мнению данного автора, составляет «...способ иллюзорного преодоления реально-значимых противоречий: конструируются такие ситуации и персонажи, в описании которых низкое оказывается высоким, смертное – бессмертным, конечное – бесконечным и т. д.»126. По мнению того же автора, мифологическое сознание активно функционирует не только в сознании малообразованных масс, но и – с не меньшим успехом – в творчестве многих крупнейших философов127, особенно там, где человеческое познание оказывается перед объективно труднопреодолимыми преградами.

Таким образом, понятия «утопическое сознание», «эсхатологическое сознание», «мифологическое сознание» могут быть рассмотрены как тяготеющие прежде всего к уровню общественной психологии и массового сознания, но в более широком понимании этих терминов их проявления наблюдаются и на теоретическом уровне общественного сознания. В этом отношении показательно мнение Е. Шацкого: «Я, однако, в качестве основополагающей черты утопии принимаю не столько определенную литературную форму, сколько образ мышления, который, правда, именно в этой форме выражается наиболее полно, но отнюдь не исчерпывается ею»128. Можно отметить, что в исследованиях последних двух десятилетий «...проблема осознания утопизма... как типа сознания...»129 привлекает все большее внимание ученых130.

В любом случае вполне логичным представляется образование таких научных категорий, как «массовое утопическое сознание»131, «массовое революционное сознание»132, «массовое эсхатологическое сознание», фиксирующих проявление соответствующих явлений общественного сознания (утопия, эсхатология и др.) на уровне массового сознания.

Таким образом, еще раз подтверждается выдвигаемый в первой главе настоящей работы тезис о целесообразности «преодоления» термина «утопия»: в частности, формулировка «ожидание осуществления социального идеала», как представляется, является более универсальной по сравнению с термином «утопия» в плане соотносимости с различными уровнями общественного сознания, ибо без дальнейших уточнений охватывает все то, для отражения чего требуются дифференцируемые (часто не без проблем) понятия «утопия», «утопическое сознание», «утопический образ мышления», «массовое утопическое сознание» и т. д.

Если перейти к проблемам методологии изучения массового сознания, то приходится констатировать наличие в этой области своеобразных сложностей. Можно отметить, что науки, изучающие культуру и общество, всегда были более чуткими к тем явлениям общественного сознания, которые имеют четко оформленную выраженность в материальных памятниках (не в последнюю очередь – в текстах), нежели к не имеющим такой выраженности. Разграничение и теоретическое осмысление, например, научно-философского знания и искусства или этики и эстетики имеет многовековую историю; при этом такие сферы, как общественная психология, массовое сознание, менталитет и т. п. лишь относительно недавно были выделены в качестве предметов изучения, и очерчивание их «территорий», даже приблизительное, часто остается причиной больших разногласий.

Нетрудно заметить, что критерий выраженности в материальных памятниках связан как со структурой общества, так и со структурой сознания. Что касается первой, то очевидно, например, что дошедшие до нас свидетельства культур прошедших эпох в основном отражают творчество интеллектуальных элит. Очень удачным и емким в этом отношении видится нам определение А. Я. Гуревича: «культура безмолвствующего большинства»133. Эта формулировка указывает на едва ли не основную сложность исследования в данной области: «большинство» во все времена было «безмолвствующим», те же «голоса», которые дошли до нас из более ранних эпох, принадлежат почти исключительно представителям интеллектуальной элиты – это они писали романы и философские трактаты, сочиняли музыку и проектировали архитектурные сооружения.

Степень выраженности явлений общественного сознания в материальных памятниках связана и с тем классификационным делением общественного сознания, которое имеет гносеологическое основание. Так, явления, прошедшие ступень осознания, безусловно чаще отражены в текстах, чем бессознательные, иррациональные и т. п.

Очевидно, что выраженность/невыраженность явлений общественного сознания в материальных памятниках, особенно их сформулированность/несформулированность (в текстах), влияют на степень сложности их изучения: в одних случаях перед нами готовый материал для исследования, в других же, для того, чтобы исследовать феномен, нужно предварительно найти подходы для его выявления.

Все это отражается на научном процессе. Явления, принадлежащие сферам эмоционального, бессознательного, иррационального обычно дифференцируются с гораздо меньшей уверенностью, чем противопоставляемое им рациональное осмысление мира. Тексты разных эпох активно исследуются; оставшееся за их рамками часто остается просто незамеченным. Ключей к исследованию несформулированного, незапечатленного, не оставившего четких материальных «следов» у науки все еще мало.

Эти сложности всецело относятся к изучению массового сознания. Воззрения и представления, составляющие содержание массового сознания, как правило, не даны исследователю в готовом, сформулированном виде. Б. А. Грушин пишет о чрезвычайной сложности исследования массового сознания, природа и свойства которого «с большим трудом поддаются фиксированию и описанию, поистине неуловимы с точки зрения строгих определений»134. В качестве источников, по которым все же можно исследовать массовое сознание, называются прежде всего тексты и различные формы массового поведения135. Общественное мнение, «совпадающее с вербальной реакцией публики на различные события и факты жизни и, следовательно, представляющее собой, так сказать, массовое сознание в чистом виде (массовое сознание in actu, в действии)»136, можно изучать, по мнению того же Б. А. Грушина, двумя основными группами методов: это, во-первых, методы изучения объективированных фактов сознания, такие, как наблюдение (внешнее и участвующее), анализ документов (личных и общественных), анализ практических действий (отдельных лиц и масс), а во-вторых, методы изучения непосредственных фактов сознания, например, опросы, беседы, анкетирование и т. п.137. Ясно, что значительная часть перечисленных методов (например, опросы и анкетирование) может быть применена лишь при изучении современного массового сознания. Исследовать массовое сознание минувших эпох оказывается возможным в основном по анализу документов, из которых мы можем узнать как о действиях больших масс людей (и, косвенно, о мотивации этих действий), так и непосредственно о взглядах, убеждениях, мнениях этих масс.

В некоторых случаях доминирующие тенденции осмысления мира массами находят прямое, сформулированное выражение – например, в зафиксированной летописцами идеологической сути крестьянских восстаний или массовых еретических движений. Чаще, однако, содержание массового сознания выявить не столь просто, и причин тому несколько. Во-первых, количество источников информации об отдаленных эпохах всегда ограничено. Далее, одни идеи, взгляды, представления являлись для той или иной эпохи дискуссионными, активно обсуждались на разных уровнях, а другие существовали в качестве «фоновых» и как правило не формулировались (или даже не осознавались), хотя и составляли важную часть идейного облика культуры. Кроме того, внимание авторов дошедших до нас текстов далеко не всегда было обращено на те аспекты описываемых явлений и вообще на те явления, которые интересуют современных ученых; с этой проблемой, впрочем, исследователи самых различных областей культуры сталкиваются повсеместно. Примером может служить значимый для темы настоящей работы факт умалчивания и искажения взглядов своих оппонентов (часто – политических противников) авторами, занимавшими определенную позицию в идеологических конфликтах прошлого. В сочетании с тем фактом, что интеллектуальная элита по ряду причин значительно чаще запечатлевала взгляды правящих слоев, чем простого народа, это значительно осложняет изучение массового сознания.

Следовательно, судить об исторических формах массового сознания в большинстве случаев оказывается возможным лишь косвенно. Здесь, в частности, эффективен широко известный в науке прием: из текста той или иной эпохи извлекается информация, которую автор этого текста не намеревался в него вкладывать. «Особую важность для историка, – пишет А. Я. Гуревич, – имеют ненамеренные показания источников, в которых их авторы "проговариваются" о сущности своей культуры как бы против собственной воли»138. На материале европейского средневековья, письменные источники которого крайне редко отображают культуру социальных низов, А. Я. Гуревич показывает, как можно извлечь информацию о народной культуре из пособий для исповедников, проповедей, предназначенных для простого народа, из юридических документов, из произведений, о которых известно, что они пользовались у широких народных масс большой популярностью, и т. п.139. Подобным же образом К. В. Чистов называет в числе главных источников информации об исследуемых им народных социально-утопических воззрениях феодальной России «расспросные листы», протоколы «пыточных речей», донесения и доносы, а также «прелестные письма», манифесты и прокламации восставших или беглых крестьян, воспоминания и т. д.140. О получении информации о массовом сознании из летописей и других официальных документов с учетом специфики отражения в них такого рода сведений пишет, например, М. В. Воробьев141.

Ценнейшим источником информации о массовом сознании является устное народное творчество. А. Я. Гуревич предостерегает, что по художественному выражению, например, времени и пространства нельзя непосредственно судить о соответствующих гранях мировосприятия людей той или иной эпохи, ибо здесь вступают в силу еще и законы поэтики142; однако некоторые выводы сделать все же можно. Особый интерес для изучения восприятия истории массами представляют отдельные жанры фольклора, прямо ориентированные на осмысление социального бытия: это прежде всего социально-утопические легенды, анализ которых помещен во втором параграфе третьей главы настоящей работы. О массовом сознании много сказать могут и тексты не фольклорного происхождения, но ставшие очень популярными в народе и часто уже приближенные к фольклору, например, апокрифы.

В некоторых случаях источниками информации о массовом утопическом и эсхатологическом сознании могут служить и произведения отдельных авторов соответствующих эпох – философов, идеологов – в тех случаях, когда, например, известно, что они являлись идейными вдохновителями массовых волнений, движений эгалитарной направленности, восстаний и т. п., либо когда имеются другие доказательства близости их воззрений массовым. Впрочем, здесь следует соблюдать осторожность, так как даже при определенных идейных совпадениях творчество представителей интеллектуальной элиты может иметь существенные расхождения с осмыслением тех же проблем массами.

В целом методы извлечения информации о массовом сознании различных эпох довольно разнообразны; в большинстве случаев, однако, выявить идейное содержание массового сознания в источниках в готовом, сформулированном виде, как при изучении истории философии, удается редко.

Итак, массовое сознание занимает свое место в структуре общественного сознания и отличается собственными законами и свойствами, которые проявляются и в осмыслении исторических процессов. Следующий параграф посвящен анализу тех особенностей, которые проявляются в историческом сознании и, в частности, в таком феномене, как ожидание осуществления социального идеала, на этом уровне общественного сознания.