Geum.ru

Ожидание осуществления социального идеала как феномен массового сознания

Вид материалаДиссертация
Глава 1. Феномен ожидания осуществления социального идеала как объект изучения
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13

Глава 1. Феномен ожидания осуществления социального идеала как объект изучения




1.1. Проблема терминов в изучении утопического и ее возможное решение




Значительная часть содержания настоящей работы тесно связана с научной проблемой утопического, в рамках которой обычно изучают подобный материал. Однако в названии работы, как и в названиях глав, нет слова «утопия», и это имеет принципиальное значение, так как связано с особенностями подхода, следствием которого явилось само выделение рассматриваемого феномена. Первый параграф данной главы посвящается обоснованию этого подхода.

Почти любое современное исследование, посвященное утопии, начинается с констатации того факта, что термин «утопия» к настоящему времени стал необычайно многозначным. Подробный анализ этой многозначности, сопровождаемый обзором различных теорий утопии, можно найти, в частности, в работах Е. Шацкого, Э. Я. Баталова, В. П. Шестакова, Ч. С. Кирвеля1 и других авторов, что избавляет от необходимости подробно останавливаться здесь на этом вопросе. Некоторые примеры различий в трактовках данного термина все же следует привести, дабы продемонстрировать диапазон разночтений.

В качестве семантического ядра категории «утопия», существование которого делает возможным взаимопонимание между учеными с совершенно различными взглядами на предмет, выступает попытка вывести формулу социального идеала – попытка, подобная той, что легла в основу давшего термину имя знаменитого произведения Т. Мора. Мнение, что именно таково объединяющее начало в различных трактовках понятия «утопия», высказывали, в частности, А. Петруччани2, Е. Шацкий3, Э. Я. Баталов4. Однако даже этот аспект семантики термина не является незыблемым. Некоторые авторы расширяют значение термина до таких общечеловеческих черт, как способность разума к проектированию или же надежда на лучшую жизнь5; при таком понимании утопии, действительно, «быть человеком значит иметь утопии»6.

С другой стороны, можно говорить об утопическом подходе в политике, когда за основу берется созданная в теории якобы идеальная модель, и уже под нее пытаются подогнать все жизненные реалии; противоположностью такому подходу выступает стремление ориентироваться, напротив, на существующие реалии и отыскивать заложенные в них самих возможности к улучшениям7.

В политическом и общекультурном контекстах утопия противопоставляется традиции (Е. Шацкий8), в то же время другие авторы говорят об утопиях не только «прогрессивных», но и «консервативных» и «реакционных»9, которые как раз эту традицию и призваны защищать.

В теории известного исследователя К. Мангейма утопия противопоставляется идеологии. Оба явления в его трактовке есть представления, трансцендентные бытию, то есть такие, содержание которых «...при данном общественном порядке... реализовано быть не может»10. При этом утопия, по Мангейму, связывает эту трансцендентность с необходимостью общественных перемен, а идеология – нет. Мало кто из более поздних исследователей следует такому делению: как правило, об утопическом элементе говорят применительно к политическим программам и действующих властей, и оппозиционных сил.

В советском обществознании было традиционным отграничение утопии как донаучной формы знания от научного изучения общества, к которому, естественно, относили прежде всего марксизм с его неотъемлемым элементом исторического предвидения. В то же время западные ученые часто скептически относились как к марксизму в целом, так и к марксистской претензии на историческое предвидение в особенности, относя, таким образом, и самого К. Маркса к числу утопистов. Можно отметить, однако, что касательно утопизма многих более ранних социалистов царит гораздо более единодушное мнение.

Утопию то противопоставляли мифу как творения отдельных интеллектуалов воззрениям масс или как рациональное иррациональному, то сближали их как раз на почве иррациональности и иллюзорности11. Особенно же много горячих споров вот уже более ста лет ведется по поводу сопоставления утопии (в том числе социалистической) и эсхатологии, включая попытки рассмотрения первого как разновидности второго и наоборот.

Сложившаяся картина приводит к тому, что использование термина «утопия» становится весьма затруднительным из-за крайней «расшатанности» его значения. Причины возникновения такой ситуации видятся в следующем. В ходе исторического развития семантики термина она стала включать в себя огромный набор элементов, зачастую весьма разнородных. Понятие «утопия» объединяет не только различные явления культуры разных стран и эпох, но и понятия принципиально разноприродные: это, например, с одной стороны, психологические явления, а с другой – литературные жанры. Некоторые из этих элементов находятся на периферии понятия «утопия» и тяготеют к пограничным и смежным понятиям и областям; разные ученые по-разному проводят здесь границу, отделяющую утопию от других явлений, отчего и происходят разночтения.

Другая, родственная первой, причина этих разночтений – разная расстановка акцентов в значимости семантических компонентов понятия, компонентов уже не периферийных, а центральных. Выдвигается ли на первый план ненаучность утопии, или же ее революционно-преобразующий потенциал, или же стоящие за нею психологические факторы, осмысливается ли как основополагающий признак утопии ее интеллектуально-проективная природа или же ее принципиальная неосуществимость – в каждом случае понятие утопии приобретает отчасти новое наполнение.

Следует подчеркнуть, что в большинстве случаев споры здесь идут вовсе не о том, действительно ли существуют выделяемые теми или иными исследователями явления, связи, оппозиции, отношения, структуры и т. д.; чаще всего имеет место терминологическая полемика, по существу довольно бесплодная. Кроме того, эта полемика еще и довольно бесперспективна, ибо активных тенденций к нахождению соглашения и выработке единой дефиниции утопии, под которой могли бы «подписаться» все или почти все ее исследователи, в настоящее время не наблюдается.

Можно констатировать, что термин «утопия» не удовлетворяет требованиям растущего количества теорий, связанных с данным материалом. Термин «не справляется» с разнообразием и многомерностью материала, поставляемого наукой. Тем не менее он активно функционирует в научных текстах, вынуждая исследователей подстраиваться под его громоздкую многозначность. Из удобного орудия научного познания, каковым он призван быть, термин превращается в своего рода тормоз, становится обременительным и поглощает массу сил на вынужденные комментарии и бесплодные, как уже было сказано, споры.

Некоторые авторы пытаются найти выход из такой ситуации, приводя свое определение утопии. Это позволяет продуктивно использовать термин при анализе определенных граней традиционно обозначаемых им явлений, но затрудняет анализ при переходе к другим граням. Особенно очевидные сложности возникают, когда исследователь пытается преподнести даваемое им определение термина не как рабочее, используемое лишь в рамках его исследования, а как претендующее на универсальность. Так, например, научный мир признает выдающийся вклад К. Мангейма в развитие проблемы утопического, но обычно не приемлет данной им трактовки термина «утопия», и справедливо, так как при таком узком понимании термина его нельзя было бы использовать в значительной части исследований в данной области. Очевидно, необходимы иные пути преодоления сложившейся ситуации.

Помимо многозначности, необходимо остановиться еще на одной проблеме, связанной с функционированием научных терминов вообще и термина «утопия» в частности. Любая абстракция уже заключает в себе определенный угол зрения на предмет. Научные понятия вырабатываются в ходе развития науки и фиксируют выявляемые исследованиями связи, закономерности, структуры, механизмы, элементы сходства и различия и т. п. Все это достается «в наследство» вместе с термином новым поколениям ученых. Кристаллизующиеся в научных понятиях достижения научной мысли становятся фундаментом для новых исследований, однако у этого процесса есть и негативная сторона. Обращаясь к изучению определенного материала, исследователь находит уже готовый ракурс видения этого материала, закрепленный не только в научных теориях, но и в терминах. Преодоление этого готового угла зрения требует определенных усилий. Мысль вынуждена вращаться в пределах существующих абстракций, и термины, являющиеся базой любой научной работы, препятствуют выходу за рамки заданного ими угла зрения. Стоит только исследователю употребить тот или иной термин, тем более «обремененный» большим количеством связанных с ним теорий, и сразу же незримо активизируются связи, структуры и закономерности, выявленные с участием этого термина ранее. Разумеется, они не оказываются автоматически в поле зрения автора; активизация выражается в том, что данное «сопровождение» термина приглашает и подталкивает научную мысль двигаться именно в этих, уже прочерченных кем-то направлениях. Выявлению же новых связей, закономерностей и т. п., не укладывающихся в осмысление материала, заданное данным понятием, такая «инерция термина» мешает. Так, при употреблении термина «утопия» автоматически, хочет того исследователь или нет, всплывают, например, связи между теорией идеального государства Платона, романами писателей XIX века, описывающих будущее устройство общества, и средневековыми народными упованиями на «царевича-избавителя», так как все они могут быть определены как «утопия». Продвигаться в направлении этих параллелей исследователю особенно легко, «инерция» научного понятия к этому располагает. В то же время для сопоставления, к примеру, принципов утопии и законов фольклорной поэтики ситуация менее благоприятна, так как вторые вряд ли могут быть включены в рамки понятия «утопия» в каком бы то ни было контексте, и даже об «утопическом элементе» в них говорить некорректно. Отчасти из-за этого подобные параллели и проводятся крайне редко. Когда же исследователям удается выйти на сопоставление такого типа, то часто они, не ощущая под ногами методологической почвы, довольно быстро отступают в область более привычного материала.

Такова парадоксальная «оборотная сторона медали» употребления научных терминов.

Разумеется, выход за рамки существующих терминов с преодолением как их многозначности, так и их «инерции» постоянно осуществляется исследователями – в частности, с помощью введения новых научных понятий. В случае с утопией это, например, изучение признаков утопии, ее видов, функций, элементов; введение таких категорий, как «утопического сознание» и т. д. При развертывании каждого из перечисленных пунктов возникает целый ряд самостоятельных абстракций, а следовательно, новых ракурсов видения материала. Однако при этом зачастую главную роль в анализе продолжает играть традиционный термин, чем снижается эффект нового угла зрения.

Защищаемый в настоящей работе тезис заключается в следующем. На определенной стадии исследований представляется оправданным отказаться от попыток постоянного соотнесения разбираемого материала с традиционным термином. Вместо такого термина предлагается использовать конкретизирующие формулировки, отражающие отдельные аспекты проблемы, в частности, отдельные семантические компоненты той же утопии, но без привязывания этих формулировок к термину «утопия». Важна именно полная самостоятельность новой абстракции, ее независимость от традиционного термина, что призвано обеспечить более свободное оперирование материалом: так, категория «утопическое сознание» хотя и позволяет по-новому подойти к проблеме утопического, все же слишком тесно связана с категорией утопии, чтобы далеко выйти за рамки задаваемого последней угла зрения.

Желательно также, чтобы новые конкретизирующие формулировки по возможности сами не нуждались в дальнейшей расшифровке. В качестве примеров таких рабочих формулировок, позволяющих действовать без постоянной оглядки на многозначность и сложность термина «утопия», можно предложить следующие: «ожидание осуществления социального идеала»; «идея остановки истории после достижения обществом идеального состояния»; «ожидание мессии»; «склонность к детализации проектируемого социального идеала» и т. д. Такой прием позволяет эффективно решать как проблему многозначности традиционно употребляемого термина, так и проблему «инерции термина» в осмыслении материала.

Негативная роль монополии традиционных терминов особенно ярко проявляется при сопоставительных исследованиях различных явлений культуры. Можно рассмотреть эту проблему на примере достаточно солидной научной традиции сопоставления утопии и эсхатологии.

Все сказанное выше о негативных явлениях, возникающих при употреблении термина «утопия», в значительной степени применимо и к термину «эсхатология», хотя, по-видимому, в несколько меньших масштабах. Этот термин также обременен многозначностью, по крайней мере возможностями более широкого и более узкого его понимания.

Сравнительные исследования эсхатологии и утопии обширны и многообразны. Аспект этих исследований, имеющий непосредственное отношение к изложенной выше терминологической проблеме, заключается в следующем. Во многих работах вопрос о соотношении утопии и эсхатологии ставится так: можно ли одно считать частью (вариантом) другого, или: можно ли говорить об «эсхатологическом элементе» в утопии, а может быть, наоборот – об «утопическом элементе» в эсхатологии? Сопоставление это зачастую переплетается с другим сложным вопросом: о соотношении утопии и социалистических идей.

«При общей секуляризации жизни, отличающей новую историю, секуляризовался и старый иудейский хилиазм и в этой секуляризованной форме превратился в социализм», – пишет С. Н. Булгаков.12 «В основе социализма как мировоззрения лежит старая хилиастическая вера в наступление земного рая (как это нередко и прямо выражается в социалистической литературе) и в земное преодоление исторической трагедии»13.

Другой выдающийся русский философ XX века, Н. А. Бердяев, также считает, что «утопия земного рая», связанная с учением о прогрессе, «есть... искажение и извращение религиозной идеи о наступлении Царства Божия на земле, в конце истории, то есть бессознательный хилиазм»14.

Эти авторитетные высказывания выражают точку зрения, довольно широко распространенную еще на рубеже XIX-XX веков.

Среди зарубежных исследователей данной проблемы, в том числе крупнейших, также немало сторонников подобного рода воззрений на утопию и эсхатологию. «Утопия – секуляризированные небеса средневековья», – считает М. Хоркхаймер15. В зарубежной науке XX века тенденцию преподнесения утопии как секуляризированной эсхатологии можно найти у целого ряда ученых16.

В современной отечественной науке стало уже почти «общим местом» сопоставление эсхатологии и коммунистических идей17. Особую актуальность приобрела данная тема в нашей стране в последние 10-15 лет в связи с критикой марксизма. Говорят об эсхатологическом элементе в марксизме, о его эсхатологических чертах и т. п.; иногда даже преподносят коммунистические учения как разновидность эсхатологии. Эсхатология как разновидность утопии, утопия как вариант эсхатологии (хилиазма), а то и – религия как утопия18 (или же, напротив, утопия как феномен религиозного сознания) – таково разнообразие крайностей при решении вопроса о соотношении этих явлений культуры.

Говоря о генетических связях эсхатологии и утопии, можно заметить, что в истории общественной мысли эти явления неоднократно переплетались: например, очень часто их взаимодействие можно встретить в народной социальной утопии разных народов. Переплетение утопического и революционного начал с эсхатологией явственно прослеживается в народных хилиастических восстаниях позднего средневековья (К. Мангейм даже выделяет идеи Т. Мюнцера как одну из разновидностей утопии19), а также в мироощущении участников великих революций Нового времени. Ранний социализм во многом опирался на религию, и сами социалисты далеко не всегда с возмущением отбрасывали параллели, проводимые между их идеями и эсхатологией.

В то же время убедительны и голоса тех исследователей, которые указывают на ряд принципиальных отличий между утопией и эсхатологией. Эсхатология – это не только вера в грядущее торжество идеала, что свойственно, действительно, как самой эсхатологии, так и утопии, в том числе социалистической. Эсхатология – элемент религиозного мировоззрения; ожидаемое торжество светлого начала мироздания в ней имеет подчеркнуто духовный (не материальный) характер; осуществиться этот ожидаемый идеал должен путем сверхъестественного, божественного вмешательства в ход истории человечества, и ускорить или приблизить это событие не может ни отдельный человек, ни общество в целом. Эти и ряд других свойств эсхатологии однозначно отделяют ее от утопии, коммунистических теорий и, в частности, марксизма, что давно уже было отмечено исследователями20.

Сопоставляя эти две тенденции осмысления проблемы, можно заметить, что обе они имеют достаточную обоснованность, так как и сходства, и различия между эсхатологией и утопией носят принципиальный характер.

Корень проблемы видится в самой постановке вопроса: явление А рассматривают как вариант (видоизменение) явления Б (оппоненты, соответственно, в этом статусе явлению А отказывают). Такая постановка вопроса совершенно игнорирует диалектику сходств и различий, о которой необходимо помнить при изучении социальных феноменов. В частности, игнорируется тот факт, что различия и сходства не зачеркивают друг друга, каковым бы ни было их соотношение. Между тем сущность споров часто сводится к тому, включать то или иное явление в круг явлений, обозначаемых определенным термином, или нет. Схема такого оперирования материалом дихотомична и оттого неудовлетворительно негибка.

Можно проанализировать некоторые конкретные слабые стороны такого подхода к проблеме.

Очевидно, что авторы, применяющие термин «эсхатология» к теориям светского характера, имеют в виду определенный смысл, а точнее – совокупность смыслов, заключенных в данном термине. Это прежде всего вера в возможность внезапного осуществления социально-космического идеала, в то, что история человечества завершится грандиозным светлым финалом. Помимо этой составляющей значения термина «эсхатология» задействуются и другие, например, мессианство: так, в одной из трактовок марксизма, в нем «...избранный народ, носитель мессианской идеи... заменился пролетариатом...»21. «Социальный мессианизм в наибольшей степени связывает как старый, так и новый утопизм с религиозным сознанием. Здесь неважно – выступает ли "мессия-спаситель" в образе Бога, просвещенного деспота, разума, науки, техники – структура мышления одна и та же»,– пишет Ч. С. Кирвель22.

Еще один элемент, имеющийся, с одной стороны, в эсхатологии, а с другой – в некоторых разновидностях утопии, обстоятельно описан К. Мангеймом: это особого рода душевное состояние, мирочувствование (не «идея», как подчеркивает Мангейм, а именно эмоции, переживания), взрыв «экстатически-оргиастической энергии», связанный с ощущением непосредственной близости воплощения Царства Божия23. Связующим звеном между эсхатологией и утопией является также идея осмысленности истории человечества в свете ожидающего его в итоге Царства Божия на земле и ряд других идей.

С законностью историко-философских параллелей между эсхатологией и вышеупомянутыми позднейшими теориями трудно не согласиться. Однако здесь заслуживают внимания два факта: во-первых, очевидно, что при использовании термина «эсхатология» применительно к позднейшим светским теориям значительная часть содержания понятия «эсхатология» оказывается отброшенной, а во-вторых – чаще всего остается не до конца проясненным, какие именно составляющие богатейшего семантического поля термина имеются в виду тем или иным автором, а от каких он абстрагируется.

Так, складывается иллюзия, что все понимают, о чем идет речь при употреблении термина «эсхатология» применительно к коммунистическим и подобным им теориям. На деле же разные авторы каждый по-своему понимают те составляющие содержания понятия, которые при этом затрагиваются, строго их не оговаривая и тем самым сильно размывая смысл проводимых параллелей. Кто-то имеет в виду веру в победу идеала, кто-то – еще и мессианизм, кто-то – идею «конца истории», останавливающейся после достижения идеального состояния, кто-то – эмоциональную сторону эсхатологии и т. д. Например, современный исследователь пишет: «Эсхатология присуща не только религиозным, но и секуляризированным концепциям истории. Так, выражением эсхатологических устремлений выступает "учение о прогрессе", предполагающее светские цели исторического процесса»24. Под эсхатологией здесь, по-видимому, понимается телеологический подход к истории – семантика термина трактуется явно усеченно.

Менее очевидное негативное последствие здесь кроется в том, что при распространении термина, исконно обозначающего понятие А, на понятие Б, пусть даже при их структурном сходстве, происходит непроизвольная трансляция и тех оттенков и компонентов понятия А, которые не присущи понятию Б, что затрудняет адекватное научное исследование.

Использование готовой категории для осмысления схожих явлений может показаться удобным, но на самом деле термин здесь начинает подспудно влиять на сам процесс исследования. Многочисленные смысловые оттенки автоматически следуют за категорией в ее новой роли. И, желая показать сходство двух явлений культуры, ученые попадают в ловушку этого семантического «шлейфа». Не стоит забывать и о другом «шлейфе» – тех теориях, которые сопровождают такой перенос категории. В результате образ исследуемого явления искажается, ибо ученые, сами того не осознавая, воспринимают явление сквозь призму неочевидных, но активных семантических компонентов привнесенной категории. Возникает эффект «гипноза» термина: появляется соблазн увидеть в позднейших социальных теориях те черты эсхатологии, которых на самом деле в них нет.

Во избежание голословности следует привести примеры последствий расширительного применения категории «эсхатология». Христианская эсхатология – один из ярчайших примеров телеологического понимания истории. Телеология здесь базируется на религиозной картине мира, где цель истории и возможность достижения этой цели связаны с верой в существование Бога. Телеологический элемент присутствует и во многих светских концепциях истории, но в них он принимает принципиально другой облик – в силу принципиально иной природы субъекта, которому приписывается целеполагание (в большинстве случаев это коллективный субъект – человечество). Употреблением термина «эсхатология» нивелируется множество вытекающих отсюда различий: кто ставит перед историей цель, каково здесь соотношение субъективного и объективного факторов, насколько вообще приемлема сама постановка вопроса о цели истории в отрыве от мнений об этой цели представителей разных социальных групп, каково понимание соотношения объективных исторических законов и цели истории (у того же К. Маркса, например) и прочее.

Религиозная эсхатология предполагает наступление Царства Божия на земле как должное, непреложное. Такой же оттенок неизбежности осуществления социального идеала можно проследить и в некоторых теориях Нового времени. Однако за неимением столь авторитетного источника, как Священное Писание, философы вынуждены были искать другие подтверждения своей уверенности. С особенностями найденных «фундаментов» и с их прочностью связаны многие отличия утопических, прогрессистских, коммунистических теорий от религиозной эсхатологии – отличия как раз в той области, которая дает основания для проведения культурно-исторических параллелей. Ибо в одних случаях вместо религиозной веры выступала вера в «законы разума», в других – вера в объективные законы истории, а иногда уверенности уже не было, и понятие неизбежного заменялось понятием желаемого.

Приведенные примеры (их можно было бы продолжить) касаются как раз случаев параллелизма, а не явных отличий, но и в этом параллелизме необходима дальнейшая дифференциация, которой препятствует трансляция категории. Граница сходств и различий во многих случаях требует углубленного анализа, и применение термина-штампа приводит к нежелательному огрублению, а следовательно, к заведомому искажению изучаемого материала.

Требуется более дифференцированный подход, и здесь решением проблемы может служить предлагаемый принцип «преодоления термина», то есть выход за рамки постоянного соотнесения материала с тем или иным традиционным термином и, соответственно, стоящим за ним понятием. В такой ситуации видится приемлемым использование дополнительных уточняющих формулировок, которые позволяли бы точно указать на элемент сходства, не нивелируя конкретно-исторических особенностей. Вместо употребления применительно, например, к марксизму, формулировок типа «эсхатологический элемент» или «эсхатологизм», предлагается более детальное и конкретное описание тех частных аспектов, где можно говорить о сходстве, без излишних обобщений. К примеру, уместно, как представляется, говорить об ожидании внезапного воплощения социального идеала как о составляющей, присущей и христианской эсхатологии, и коммунистическим теориям. Говорить же о «светском хилиазме» и т. п. и даже – более мягкий вариант – об «эсхатологическом элементе» в позднейших светских теориях представляется некорректным.

Предлагаемый методологический подход видится полезным и при решении уже упоминавшихся проблем сопоставления утопии и социалистических идей, утопии и мифа, а также во многих других компаративистских исследованиях. Принцип «преодоления термина» позволяет выходить за рамки терминологических споров и выводить полемику в область реально существующих противоречий, выявлять сущность разночтений.

Хочется подчеркнуть, что вышеописанный прием, конечно же, не является чем-то принципиально новым, и «преодоление» традиционных терминов неминуемо происходит во многих научных исследованиях. Однако в настоящей работе предпринята попытка теоретического выделения данного принципа на материале проблемы утопии. Речь идет также о том, что этот прием достоин более широкого, а главное, сознательного применения во многих областях науки, в том числе и в сфере исследований утопического, где на сегодняшний день монополистическое влияние традиционных терминов остается практически не поколебленным.

Одной из конкретизирующих формулировок, которые отражают компоненты семантики термина «утопия» и одновременно могут помочь в выходе за рамки традиционного видения материала в этой области, является определение «ожидание осуществления социального идеала». Вопрос о дефиниции выделяемого феномена решается в значительной степени в самой формулировке, в силу ее развернутости. По той же причине, однако, формулировка «ожидание осуществления социального идеала» не может претендовать на роль полноценного научного термина; вместе с тем, представляется возможным доказать ее категориальный статус. Это явление, несомненно, входит в число стержневых элементов и утопии (в большинстве трактовок данного термина), и эсхатологии. В то же время не все явления, именуемые утопией, содержат данный элемент; кроме того, содержание понятия «утопия», как и понятия «эсхатология», обычно включает множество других составляющих. Несовпадение содержания предлагаемой категории с содержанием категории утопии, более того, невозможность однозначно определить одну из них посредством другой не только оправдывают введение в оборот этой новой формулировки, но и позволяют надеяться на эффективность анализа материала под представляемым ею углом зрения.

Следует отметить, что в настоящем исследовании категория утопии активно задействуется, хотя бы по той причине, что данной категорией пользуется большинство исследователей, изучавших феномены, имеющие отношение к ожиданию осуществления социального идеала. Однако стержнем анализа становится не категория утопии, а понятие ожидания осуществления социального идеала.

Следующий параграф посвящен рассмотрению сущности этого феномена, в частности, его оценочной природе и связанным с нею особенностям его возникновения и функционирования в индивидуальном и общественном сознании.