«глобализация» до сих пор вызывает неоднозначное отношение. Одни видят в этом явлении прежде всего новые шансы и новые рынки, для других это борьба сильных против слабых и страх утраты собственной идентичности. Для третьей группы глобализация подобна погоде: ты можешь на нее сердиться, но изменить ч

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Уроки иракской войны

Дискуссия о политических выводах еще предстоит

С начала войны в Ираке прошло уже два года. Для НАТО настало время извлечь из этого конфликта долгосрочные уроки. Вывод из военной кампании сводится, по-видимому, к тому, что на первых порах стабильность важнее демократии. Кроме того, ситуация в Персидском заливе должна стать поводом задуматься об адекватном соотношении реализма и идеализма в международной политике.

Была ли операция «Iraqi Freedom» войной, развязанной по собственному усмотрению и выбору, или эта война была неизбежна? Была ли она естественным продолжением операции «Буря в пустыне» или актом превентивной самообороны? Какие уроки могут извлечь западные страны из иракского опыта коалиции под командованием США? Какие политические и военные возможности могли бы реализовать в ближайшее время коалиционные войска в Ираке? И какие важные вопросы периода после «холодной войны» остались без ответа (и не были затронуты) локальными событиями на Среднем Востоке? Этим вопросам и посвящена наша статья, которая должна побудить к размышлениям и, возможно, стимулировать дискуссию.

Политические уроки

Уроки идут впрок только тогда, когда они внушают тревогу. При их анализе необходимо не только перечислять успехи, но и, прежде всего, критически пересмотреть идеологическую зашоренность и сделанные в свое время предположения. Уроки должны напоминать о вещах, которым не уделили надлежащего внимания, о допущенных ошибках, недостаточных мерах и о причинах упущений.

(1) Некоторые западные лидеры погнались за опасной и вводящей в заблуждение фикцией времен «холодной войны». В большинстве случаев они формулируют эту фикцию так: «Наши проблемы связаны с правительством, а не с народом». У такого искусственного разделения есть свои преимущества. В войнах, развязанных по собственному усмотрению, подобные изречения являются претензией на всезнание и взвешенные оценки. Они делаются с целью объяснить ограниченную войну с применением ограниченных средств для решения ограниченной задачи, войну, которая ведется «лишь» против небольшой части политической системы противника. К несчастью, подобная логика способна ослеплять, поскольку в ней заключена идея «обезглавливания» какого-либо государства при сохранении его социальных структур, в результате чего общество продолжило бы функционировать без больших потрясений и с присущей ему психосоциальной динамикой. На это выгодно уповать, объясняя обществу цели войны, но Ирак вновь показал всю тщетность подобных надежд.

(2) Планируя свержение какого-либо правительства, необходимо непременно позаботиться о том, чтобы при этом не распалось государство. К сожалению, именно этого войска коалиции и не сделали, несмотря на предостерегающие примеры войны в Персидском заливе в 1991 году. Вместо того, чтобы восстановить монополию государства на применение силы, они распустили иракские вооруженные силы и начали деБаасизацию страны, позволив таким образом Ираку погружаться в анархию и хаос.

(3) Содействовать модернизации – это не то же самое, что содействовать демократии. Попытка распространения демократии, не прошедшая до сих пор проверку практикой, - это в лучшем случае сомнительная, если не совершенно невозможная затея, особенно если объектом демократизации является страна с 26-миллионным населением, расколотая на враждующие друг с другом группировки.

(4) Если спецслужбы не предоставят новые данные, станет окончательно ясно, что иракская кампания не вписала славную страницу в летопись американского похода против транснационального терроризма. На самом деле терроризм – это по-прежнему метод или стратегия, но не имя противника. Это название подходит в первую очередь радикальному исламизму, который испытывает теологически и политически обоснованную враждебность не только по отношению к американской и к западной политике, но и вообще к Западу и ко всему тому, за что выступает Запад, к его курсу на Ближнем и Среднем Востоке. Поскольку Ирак является далеко не самым показательным образцом этой своеобразной враждебности, его пример обнажает обостряющуюся проблему международных отношений – тенденцию связывать друг с другом разные политические феномены.

(5) В глобальном мире не осталось незначительных стран. Политику и планы военных действий необходимо увязывать с региональным контекстом. Следовательно, политическая цель иракской кампании должна была бы заключаться в том, чтобы «пленить воображение политиков арабского мира» (обратив особое внимание на политические и экономические реформы), а не в том, чтобы попросту свергнуть режим.

(6) Коалиционные войска наглядно продемонстрировали в Ираке, что могут - как это и планировали теоретики революции в военном деле - добиваться максимальных результатов, используя минимальные средства. Но если бы перед этими технически великолепно оснащенными войсками была поставлена задача умиротворить страну и контролировать ее в традиционном смысле этого слова, они бы, скорее всего, не справились с ней. Эта неспособность связана не только с недостаточной численностью войск, но и с распределением ролей. Войсковые части необходимо готовить к выполнению специальных задач: одни должны вести высокотехнологичную войну, другие выполнять полицейские функции.

(7) Этот вывод позволяет выявить родственную проблему, внушающую тревогу и заслуживающую обсуждения: неужели стремление любой ценой умиротворить развалившееся государство и контролировать его и в самом деле контрпродуктивно? Не лучше ли – несмотря на призывы «необходимо же что-то предпринять против всего этого» и эффект СиЭнЭн – позволить анархии одержать на короткое время верх - с тем, чтобы могла быстрее и успешнее установиться «подлинная» политическая стабильность? Следовало бы задуматься по меньшей мере о том, а является ли реалистичным и полезным стремление надолго защитить целую страну от рукотворного хаоса.

(8) Министерства обороны не должны вести войну, а потом брать на себя несоразмерно большую административную роль в послевоенный период, как это случилось в Ираке. Бюрократические преимущества такого подхода - обеспечение единства и сплочение экономических сил - не перевешивают политические минусы, такие как отсутствие демократического разделения властей, монополии на применение силы и мер укрепления доверия.

(9) Чтобы сохранить поддержку населения и союзников, необходимо разрабатывать ясные, внутренне непротиворечивые и неизменные военные и послевоенные стратегии.

(10) Наконец, встает проблема стратегических разведданных спецслужб. По историческим меркам это сравнительно новый феномен. Этот вид разведданных отличается от других видов – оперативных и тактических данных, к сбору которых сводится основная работа спецслужб. Как показала дискуссия об иракском оружии массового уничтожения, обращение со стратегическими данными не свободно от идеологии. Стратегические знания могут использоваться как орудие. Поэтому в сравнении с другими видами разведданных сведения стратегического характера требуют более пристального политического внимания и деликатного обращения.

Последствия пренебрежительного отношения к этим требованиям наблюдаются сегодня в Ираке. Вооруженные силы коалиции не предусмотрели размах и профессионализм восстаний. Вследствие этого разразился кризис безопасности, переросший в политический кризис. Хотя тон высказываний после этого и ужесточился, до сих пор не было сказано ни слова о главном действующем лице партизанской войны в Ираке, а именно об Иране. Информация о его причастности к этим событиям порождает новую версию поставленного раньше вопроса: а не политизируются ли вновь самым неподобающим образом стратегические данные о роли Ирана в восстаниях в Ираке?

Эти уроки – всего лишь вершина айсберга. Возможно, они и заслуживают упоминания, но лишь в том случае, если указывают путь в будущее. А с точки зрения будущего, отдельные потенциальные варианты действий коалиции - особенно в краткосрочной перспективе – явно предпочтительнее других.

Варианты на ближайшее будущее

Что следовало бы предпринять для того, чтобы стабилизировать ситуацию в области безопасности и политическую ситуацию в Ираке и одновременно свести к минимуму эффект организованной партизанской войны против коалиционных войск? В последние месяцы политики и ученые выработали целый ряд заслуживающих внимания вариантов действий – от полного ухода из Ирака до «регионализации» процесса восстановления и обеспечения безопасности в этой стране. По нашему мнению, ни один из этих вариантов – по крайней мере, в настоящий момент – не является реалистическим. Они игнорируют слишком много местных факторов и не учитывают региональный контекст Ирака. Но самое важное в том, что основной упор в этих вариантах делается отнюдь не на дилеммы политики и безопасности в Ираке. Вместо этого они лишь отражают ведущиеся на Западе дебаты по вопросу о «легитимности» только что избранных средств и мер. Варианты действий, которые мы обсудим ниже, предполагают, что и после проведенных выборов ситуация в области безопасности в Ираке не претерпит существенных изменений.

(1) Уход из Ирака. Те, кто высказывается в пользу этого варианта, утверждают, что иракский народ оценит уход как позитивный политический сигнал. Это поистине так. Но тем самым Ирак был бы оставлен на произвол судьбы. Ввиду сохраняющейся напряженности в отношениях между различными политическими, этническими и религиозными группами внутри страны, а также не улучшившейся и после проведения парламентских выборов ситуации в области безопасности уход из Ирака привел бы, по всей видимости, к анархии. К тому же это стимулировало бы соседние страны - Иран, Сирию и Турцию - и дальше оказывать влияние на развитие событий в Ираке и/или играть активную роль в прогнозируемой в этом случае гражданской войне.

(2) Интернационализация конфликта. Сторонники этого варианта полагают, что ситуация в Ираке в определенном плане мгновенно изменится, как только миссии, проводимой Соединенными Штатами, будет придан по просьбе формирующегося иракского правительства международный характер. Оптимисты такого толка забывают о том, что значительная часть иракского населения, включая религиозных лидеров и вождей племен, рассматривает всех иностранцев как захватчиков, независимо от их происхождения, их мандата и их действительной или мнимой «легитимности». Новое правительство в Багдаде также будет рассматриваться как марионетка Вашингтона. В Ираке продолжались бы восстания, в то время как силы безопасности действовали бы, по-видимому, менее скоординированно, ослабла бы их способность к кооперации, и поэтому они были бы менее эффективными, чем силы, задействованные ныне в Ираке.

(3) Вариант использования НАТО. На стамбульском саммите НАТО летом 2004 года не удалось договориться об использовании сил и средств альянса. Как и в случае интернационализации конфликта, возможности НАТО в Ираке ограничены. В этой стране и в арабском мире в целом слишком велико число людей, которые не доверяют альянсу, рассматривая его как реликт «холодной войны», как придаток Соединенных Штатов и как инструмент, которым хотят воспользоваться США для проведения в будущем трансатлантических военных интервенций на Ближнем и Среднем Востоке. С этой точки зрения присутствие НАТО в Ираке усилило бы ощущение оккупации страны Западом. Нападения на войска альянса происходили бы столь же часто, как на коалиционные войска сегодня, если не чаще. Таким образом, вариант возложения ответственности за безопасность в Ираке на НАТО не внушает оптимизма.

(4) Регионализация конфликта. Хотя в прошлом региональные коалиционные войска выполняли поставленные перед ними задачи, для нынешнего Ирака этот вариант не подходит. В политических отношениях между Турцией, Сирией и Ираном царит напряженность, а США рассматривают две последние страны применительно к ситуации в Ираке и на расширенном Среднем Востоке как часть проблемы, а не как часть ее решения. Поэтому пока Вашингтон будет продолжать свою нынешнюю политику, в особенности в отношении Ирана, шанс стабилизировать Ирак путем регионализации конфликта невелик.

(5) Умыть руки? Ни один из перечисленных выше вариантов не кажется в краткосрочной перспективе реалистическим. Есть ли другие возможности установить контроль над Ираком, усилить безопасность и укрепить стабильность, покончить с политической неопределенностью и свести к минимуму количество жертв? Пожалуй, можно было бы рассмотреть двухступенчатое решение. Сначала можно было бы отвести коалиционные войска в малонаселенные пограничные регионы на курдском севере и к западу от Евфрата. В таком случае задача этих войск заключалась бы не в создании опоры для иракского правительства и его легитимирования, а скорее в том, чтобы, во-первых, охранять месторождения нефти и нефтепроводы от партизанских атак, во-вторых, не допустить распространения насилия в Ираке на соседние страны, и в-третьих, оказывать косвенное давление на соседние государства, побуждая их пресекать деятельность радикальных исламистских групп на своих территориях. Эту стратегию передислокации войск необходимо было бы дополнить одновременно «афганской стратегией». Чтобы не допустить возникновения хаоса и анархии в иракских городах после отвода войск, необходимо – сколь бы трудным ни было такое решение – опереться на местных лидеров, племенных вождей и авторитетных людей в регионах.

Может быть, предоставление этим людям возможности самим решать организационные вопросы и обеспечивать безопасность в своих областях покажется политическим цинизмом. Но подобный образ действий мог бы (предположительно) повысить легитимность принимаемых на локальном и региональном уровнях решений, поскольку их поддерживали бы могущественные племена, кланы, религиозные или политические группы данного региона. Если бы эта реалистическая стратегия сопровождалась еще и ревизией действий коалиционных сил, она могла бы привести в конечном счете к адекватным ситуации результатам, то есть «иракизации» конфликта. К сожалению, издержками такой стратегии были бы временное кровопролитие и хаос, а в конце концов дело дошло бы де-факто или де-юре до раздела страны, временного возврата к правлению сильного лидера или захвату власти религиозными или этническими группами.

Но любое вытекающее из «иракизации» конфликта решение политических проблем и урегулирование кризиса в области безопасности было бы чисто иракским решением. Поэтому население отнеслось бы к нему с большим пониманием, чем ко всем навязываемым ныне извне решениям, что укрепило бы легитимность последующих иракских правительств. Опасения по поводу того, что правительство, в котором доминировали бы шииты - а именно такое правительство, похоже, и формируется в Ираке после парламентских выборов - контролировалось бы Ираном, необоснованны. Скорее следует ожидать, что иракские шииты будут действовать столь же независимо, как и в прошлом: они будут взаимодействовать с Ираном только тогда, когда это отвечает их интересам. Необходимо также настраиваться на то, что они возобновят борьбу с Ираном и Саудовской Аравией за субрегиональное господство. Таким образом, возник бы силовой треугольник, способный стабилизировать регион за счет установления баланса сил.

Завершая обсуждение этого варианта, давайте спросим себя, является ли комбинация из отвода войск и «афганской» стратегии возможным и по-настоящему реалистическим решением проблем нынешнего Ирака, особенно если все другие варианты решений окажутся несостоятельными? К сожалению, эта стратегия приведет на неопределенное время к нестабильности и страданиям населения, однако в долгосрочной перспективе польза от нее в виде «иракизации» нынешних политических и военных проблем, во-первых, стабильного распределения власти в стране, во-вторых, и установления баланса сил между Ираком, Ираном и Саудовской Аравией, в-третьих, перевесила бы ее недостатки. Мы выступаем за стратегию «иракизации», поскольку предполагаем, что ситуация в сфере безопасности в Ираке не улучшится и после парламентских выборов и формирования правительства. Мы считаем, что даже в том случае, если наше предположение окажется неверным, подобная стратегия (прежде всего отвод войск) могла бы помочь новому правительству стабилизировать страну.

Открытые вопросы: по ту сторону от Ирака

У иракской проблемы есть один интересный аспект: с одной стороны, она оказывала мощное дестабилизирующее политику воздействие, с другой стороны, у нее почти не было усугубляющих ситуацию последствий. Ирак способствовал масштабным дебатам о международных отношениях, но большинство дискуссий закончились ничем или были резко свернуты ради столь дорогого нам мира в трансатлантических отношениях. И все же нам необходимо более предметно поразмыслить о следующих вещах, имеющих отношение к Ираку, а также выходящих за пределы иракской проблематики.

(1) Как можно надежно уравновесить реализм и идеализм в нынешних международных отношениях? Адекватны ли революционные или мессианские акции, подобные операции «Iraqi Freedom» частично глобализованному миру? Можно утверждать, что свержение Саддама Хусейна было преднамеренной атакой на статус-кво на Большом Среднем Востоке и являлось попыткой отказаться от практики половинчатых решений и недолговечных починов прошлых времен, когда во имя мнимого мира и стабильности в регионе мирились с авторитарными режимами, коррупцией, грубыми нарушениями прав человека и другим политическим злом. Моралисты сознают сегодня это отнюдь не впечатляющее прошлое. Поэтому они заявляют, что пришло время для широкомасштабных планов политико-социальных преобразований на мировой арене. Реалисты, напротив, по-прежнему утверждают, что подобные акции оказывают слишком сильное дестабилизирующее воздействие и не могут пойти всем на пользу.

(2) Какие действия являются легитимными в международных отношениях? В период «холодной войны» вопросы легитимности были ограничены и легко поддавались манипуляции. В наше время понятие легитимности меняется. Является ли ООН одним из источников легитимности или решающим ее источником? Может ли она в ее нынешней форме быть этим источником, или сначала ее необходимо радикально реформировать?

Еще одна внушающая тревогу тенденция состоит в том, что легитимность все больше отождествляется с тем, что международное сообщество считает правильным или ошибочным. «Почему решения, принимаемые большинством голосов, могут служить основой моральной или даже объективной правоты?», - спрашивают скептики. И не были ли акции, предпринятые Вьетнамом против Пол Пота (1978), Танзанией против Иди Амина (1979), Францией против предположительного каннибала Жана Бокассы (1979) и операция НАТО против Сербии (1999) нелегитимными, поскольку они не получили одобрения большинства членов международного сообщества? Представляется, что в конечном счете был бы уместным следующий умеренный стандарт: следовало бы взять на вооружение принцип, согласно которому отстаивание национальных интересов в нынешнем мире должно всегда отвечать общим ценностям и служить высшему общему благу.

(3) Являются ли многосторонние действия по определению хорошими, а односторонние акции по определению плохими? Или хороша только определенная форма односторонних действий (первоначальная оппозиция смене режима в Ираке), а другая форма плохая (реальная смена режима)? В ходе по большей части банального обсуждения этих вопросов средствами массовой информации редко упоминается о том, что действия на многосторонней основе - если рассматривать их в историческом контексте - это отнюдь не стабильный принцип или система. Где же аналитики, способные напомнить о том, что безрассудная поддержка многосторонних действий может способствовать росту нестабильности в международных отношениях? Где можно услышать доводы о том, что в действительности односторонние действия могут, напротив, привести к укреплению стабильности, как это неоднократно демонстрировали Римская и другие большие империи? Разве слышны в политике голоса тех, кто размышляет о пагубности метаний от гегемонии к «балансу сил» и от односторонних к многосторонним действиям? Принципиальной дискуссии по этим вопросам еще не было, а она срочно нужна.

(4) Способно ли международное право, сформировавшееся за последние 400 лет, со всеми его нормами и стандартами справиться с нынешними вызовами в области безопасности? Можно ли с их помощью найти управу на «распутную троицу» в составе подозрительных государств, оружия массового уничтожения и транснационального терроризма? Как быть с теми государствами, которые не хотят или не в состоянии воспрепятствовать международным террористам передвигаться через свои границы? Можно ли вообще в условиях нынешней ориентированной на нормы международного права системы эффективно противостоять этой угрозе? И как быть со все более многочисленными негосударственными игроками, на которых устрашение или сдерживание явно не производят такое впечатление, как на национальные государства?

Когда встают такие вопросы, испытываешь разочарование от дискуссий по поводу эффективности и целесообразности международного права. Адепты статуса-кво явно перебирают лишку со своей исходной позицией. Они не хотят признать того, что по крайней мере некоторые нормы и законы, касающиеся вооруженных конфликтов, нуждаются в изменениях или адаптации, возможно, в рамках новой Женевской конвенции. Это касается, прежде всего, вопросов национального суверенитета и дефиниции самообороны. Существует ли вообще традиционный, то есть нерушимый суверенитет? Или это фикция, потому что он уже давным-давно разрушился под воздействием слабых ударов? Некоторые аналитики считают, что глобализация, мультинациональные концерны, международные и региональные организации, а также организованная преступность и коррупция ежедневно и невиданным ранее способом подтачивают суверенитет. А как быть с упомянутыми выше странами, которые не желают или не в состоянии воспрепятствовать распространению со своей территории угроз миру и соседним государствам? Следует ли странам, которые подвергаются этим угрозам, активно защищаться, или они должны свято придерживаться традиционных принципов суверенитета?

Ответ на этот вопрос определенно зависит от того, как определяется самооборона. Имеют ли государства, исходя из нынешних угроз и все более сложного характера суверенитета, право наполнить жизнью рыхлую, вызывающую сомнения дефиницию суверенитета? Это очень трудный вопрос, как и многие другие. К сожалению, из-за осложнений в Ираке дискуссия на эту тему была временно свернута. Юристы и политики, которым следовало бы лучше попытаться разобраться в комплексных юридических хитросплетениях, закоснели в своем ретроспективном мышлении. Вместо того, чтобы изменять и улучшать международное право, и противники, и сторонники войны превращают его в орудие для достижения своих целей.

(5) Кто должен в будущем брать на себя ответственность за послевоенную стабилизацию и восстановление? Военные? Этого мнения придерживаются, похоже, те, кто заявляет, что для решения этой задачи в Ираке недостает войск. Но что означает этот призыв к увеличению численности группировки? Просто реакцию на происшествия на местах? Или он отражает - по крайней мере, частично - оппортунистическую попытку удовлетворить не связанные с этим институциональные потребности? Например, сохранить сухопутные войска как неоспоримую ударную силу в комбинированных военных действиях? Почему стабилизация и восстановление не могут стать задачей преимущественно гражданских или смешанных, созданных специально для этой цели организаций? И почему эти организации должны иметь национальную специфику? Разве не идеально было бы подчинить их НАТО или ООН?

(6) Как нужно с учетом вышесказанного формировать в будущем военные соединения? Они должны быть комбинированными или взаимозаменяемыми? Какой должна быть доля «тяжелых» и «легких» соединений? Как должны соотноситься качество и количество, в особенности если предпочтительным вариантом станут вооруженные силы, призванные выполнять задачи различного рода во всем мире, включая смену режимов? Руководящий состав НАТО энергично выступает за войска такого рода, но государства члены-альянсы не спешили до сих пор трансформировать свои вооруженные силы, начало формированию которых было положено еще в годы «холодной войны». Как будут выглядеть их вооруженные силы в будущем? Разве не ясно, что для новых войн необходимы три вида вооруженных сил: боевые части, силы стабилизации и силы восстановления?

(7) Последний вопрос, пожалуй, самый важный. Иракская кампания считается – по меньшей мере в США – отдельным элементом более масштабной войны с международным терроризмом. Однако до сих пор ведутся споры о том, относится ли она и в самом деле к этой категории. Поэтому насущный вопрос состоит в том, могут ли тактические неудачи коалиции в Ираке свести на нет стратегические успехи на международном уровне. Несмотря на все усилия радикальных исламистов, в мусульманском мире не было до сих пор массовых восстаний, ни одно мусульманское правительство не свергнуто, и ни одно правительство не стало открыто проводить радикальный курс. Неужели в будущем это может измениться?

Blog