«глобализация» до сих пор вызывает неоднозначное отношение. Одни видят в этом явлении прежде всего новые шансы и новые рынки, для других это борьба сильных против слабых и страх утраты собственной идентичности. Для третьей группы глобализация подобна погоде: ты можешь на нее сердиться, но изменить ч
Вид материала | Документы |
Замечания по теме «Религия в США и Европе» Парадокс религии в США Парадокс религии в Европе Новый парадокс религии: на восток и никуда не сворачивать |
- Ская модель, основанная на максимальном и эффективном использовании, прежде всего,, 12350.54kb.
- О слабых и сильных пунктах, 93.7kb.
- Модернизация и глобализация, 164.54kb.
- 20. Значение музейного дела для специальности «социально-культурный сервис и туризм», 59.9kb.
- Е. А. Баллаева гендер и глобализация: теория и практика международного женского движения, 1090.2kb.
- Глобализация и глобальные проблемы мировой экономики часть 1 глобализация, 493.34kb.
- 2 Глобализация мировой экономики, 793.65kb.
- Употребление грибов это древняя национальная традиция. Вопрос о съедобности различных, 34.92kb.
- Ю. А. Ершов глобальная энергетическая безопасность и интересы россии, 6173.75kb.
- Тема 14. Глобализация международных экономических отношений, 72.52kb.
Дуэль парадоксов
Замечания по теме «Религия в США и Европе»
Просвещенные европейцы привыкли свысока смотреть на религиозность американцев. Но почему они игнорируют собственную культурную нетерпимость? – спрашивает американка Марша Пэлли. – Взять хотя бы их склонность к отторжению иммигрантов-мусульман, живущих в Европе уже в третьем поколении? Европе следует критически проанализировать свое отношение к вопросам вероисповедания.
Америку и Европу объединяют общая культура, основанная на одних и тех же авраамовских религиях – но отношение к ним на обоих континентах различается, тем не менее, весьма существенно. Западная Европа и Соединенные Штаты отводят религии в нынешнем обществе разные роли, они по-разному определяют ее взаимосвязь с политикой, но главное состоит в том, что основная часть населения обоих континентов расходится в своих оценках религии. Устраивать свою жизнь на основе религиозных принципов – хорошо это или плохо для того общества, в котором и те, и другие хотели бы жить? Улучшатся ли отношения между Европой и США во время второго президентского срока Джорджа В. Буша или нет – пока не ясно. Но разногласия, возникшие в первый срок его пребывания в Белом доме, обострили наше восприятие того, что разъединяет и связывает между собой оба наших континента. Кажется, обе стороны пришли к выводу, что религия их разъединяет.
70% всех американцев считают религию важной частью своей жизни, им не нужно искать ответа на вопрос, заданный недавно одним депутатом Конгресса: «С чего это мы должны воспринимать Европу серьезно? Они там даже в церковь не ходят!» С западноевропейской точки зрения, это замечание и стоящий за ним религиозный энтузиазм – это одновременно и удивительный факт, и катастрофа. В Европе демократические традиции основаны на антиклерикальном Просвещении. Кажется, особенно дезориентированы немцы, которые гордятся своей светской послевоенной демократией, сравнивая ее с американской, включая отделение церкви от государства. Тот факт, что в умах «по ту сторону Атлантики» сейчас господствуют евангеликальные идеи, заставляет их воспринимать поведение граждан и правительства США как нечто иррациональное, будто они скорее руководствуются не разумом, а доктриной, и поэтому не заслуживают политического доверия.
Американцы платят той же монетой, говоря о том, что европейцам не хватает моральной опоры, что они индифферентны к добру и злу, к «хорошим» нациям и преступным режимам. С этой точки зрения, политические решения Евросоюза не просто ущербны из-за недостаточной ориентации на моральные ценности, этот дефицит вообще подрывает способность ЕС эффективно действовать. На одном из недавних мероприятий Института имени Гёте в Нью-Йорке Дэвид Фрам, бывший спичрайтер Буша, напрямую связал снижение рождаемости в Европе с недостатком религиозности.
На обоих континентах многие надеются на улучшение политического сотрудничества. Но этого будет трудно добиться, пока Европа считает поведение США иррациональным и политически сомнительным, в то время как США упрекают Европу в духовно бесхребетной и морально сомнительной политике умиротворения. Обоюдное недоверие вытекает не только из политических разногласий, но и из исходных предположений обеих сторон о существе другой.
Почему церковь играет в Соединенных Штатах – стране, которая провозглашает отделение церкви от государства, – столь большую роль в государственных органах?
Почему в Западной Европе – на континенте, который столь рьяно настаивает на терпимости в политике, – с такой нетерпимостью относятся к церкви?
Парадокс религии в США
Репутация Соединенных Штатов как самой религиозной нации промышленно развитого мира вызывает в Европе удивление и озабоченность – я уже писала об этом. Я хотела бы углубиться в эту тему, чтобы ярче высветить парадоксы религиозности в США. В Соединенных Штатах действуют около 1500 различных конфессий. Более 40% американцев заявляют, что молятся еженедельно (среди британцев – лишь 2%, среди немцев – 10%). В США 49% взрослого населения считают себя столь же религиозными, как их родители, 21% заявляют, что они более религиозны. 42% американцев считают себя возродившимися христианами. К ним относятся не только консервативные граждане, как этого можно было бы ожидать, но и покрытые татуировкой и пирсингом проповедники мирских церквей вроде «Revolution Ministries», которые устраивают молебны на роллеродромах, в барах и ангарах для такой же покрытой татуировкой и пирсингом молодежи. И тем не менее статья 1 Конституции США – «стена» между церковью и государством – остается незыблемой.
Многие европейцы считают это лицемерием. Но религия в Америке столь популярна именно благодаря этой конституционной «стене». Поскольку церкви в Америке отстранены законом от участия в управлении страной, к ним не пристала плохая репутация правительства, на них не взваливают ответственность за злоупотребления, подавление или коррупцию. Европа в процессе своей демократизации восстала против средневековых церквей – против их политического, военного и полицейского засилья. Американцем же в этом плане не было против чего восставать. Даже там, где в колониях религия пользовалась официальным признанием, она никогда не имела такого чудовищного аппарата подавления, как национальные церкви Европы. Отцы американской Конституции отделили церковь от государства не из враждебности по отношению к церкви, а потому, что они хотели оградить церковь от влияния государства, чтобы избежать религиозных войн и обеспечить свободу вероисповедания для иммигрантов разных конфессий, от которых зависел экономический успех Нового Света. В то время как душеспасительная функция церквей Европы срослась с их восприятием как носителей традиций господства и коррупции, религия, выведенная из сферы деятельности государства, уже не вызывает смешанных чувств, люди воспринимают ее позитивно, как институт, несущий утешение, способствующий человеческой общности и социальной справедливости.
Это позитивное отношение к религии разделяют не только простые люди, но и интеллектуальные элиты. В первой половине XIX века научная работа в американских университетах была затруднена тем, что они оставались в сфере влияния церквей. В 70-е годы XIX века, в великую эпоху позитивистских экспериментов в Европе, Университету Джонса Хопкинса было совсем не просто пригласить на работу дарвиниста Томаса Хаксли.
Ключ к понимаю того, почему религия столь популярна в США, скрыт в ее чисто американском характере, сложившемся во взаимодействии религии и американского опыта – агрессивного, изобретательного, оптимистичного, предприимчивого духа нации. Особенно одна из черт американского своеобразия – пристрастие к обновлению своего «я», побуждающее к переменам ради самих перемен, в решающей мере способствовало трансформации религии в США. Строгий европейский кальвинизм, в объятиях которого человек в страданиях проживает свою падшую жизнь в надежде на то, что он когда-нибудь войдет в круг немногих избранных, на которых снизойдет благодать, плохо растет на американской почве. В Соединенных Штатах религия развивалась параллельно с опытом членов общины. Общинам стали свойственны оптимизм и мультикультурность (спастись может любой), экспансионизм и изобретательность (отсюда и 1500 конфессий), индивидуализм (Иисус спасет тебя лично, как обещают евангеликалы) и уверенность в себе, в собственной способности строить будущее. Воодушевленные этим оптимизмом, церкви США, начиная еще с колониального времени, активно участвовали в политических, педагогических и культурных проектах. Фатализм Европы был предан забвению. В результате не ревностное христианство приняло под свою сень Америку, а ревностная Америка завладела религией. Рвущийся вперед, дерзкий оптимизм Америки просматривается в ее религиях так же, как исконный текст проступает сквозь позднейшие записи, делая религию привлекательной. По крайней мере, для американцев.
Таким образом, законодательное отделение в США церкви от государства сохранило церкви ее добрую репутацию, так же как и моральный авторитет, позволяющий ей вмешиваться в государственные дела. От «Манифеста судьбы» дикого завоевания Запада в XIX веке до интервенций в Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, Африке и на Среднем Востоке в ХХ веке – США всегда получали мандат от самого Господа, чтобы приобщать к цивилизации язычников, быть на стороне Бога в борьба с сатанинскими силами, освободить мир во время второй мировой войны от гуннов, затем от безбожного коммунизма, а сегодня – от бушевской «оси зла». Во внутренней политике религиозные организации в течение всей американской истории становились на сторону прогрессистов, консерваторов и правых. «Базовые группы», которые организовывали политическую и социальную жизнь Америки еще во времена Токвиля, часто имели религиозное происхождение. В некоторых крупных промышленных городах, таких как Бостон, Нью-Йорк и Чикаго, определяющую роль в политике играла католическая церковь, которая и по сей день обладает там большим влиянием. В 50-е и 60-е годы церкви, выступавшие за апартеид, распространяли такие трактаты как «Моисей тоже был за разделение рас». Программы нынешних правых евангеликалов хорошо известны: нет контролю над рождаемостью, нет исследованиям стволовых клеток, нет однополым бракам и контролю над распространением оружия; поддержка правительств, следующих принципам христианства, вера в библейскую версию сотворения мира и человека, публичная молитва и школьные учебники, выдерживающие линию евангеликалов. Евангеликалы настаивают на набожности отцов-основателей и героев США (см. ссылка скрыта).
Следует также упомянуть о том, что христианские движения XVII века поддерживали не только религиозное рвение, но и радикальный эгалитаризм, включая женщин на амвоне. Все движения против рабства и в защиту прав женщин перед Гражданской войной, за прогрессивные педагогические программы, социальные службы для бедных, а также движения за гражданские права и против войны опирались на церкви как свой передовой отряд. Речи Мартина Лютера Кинга были выстроены вокруг намеков на Библию – в том числе и его речь «I’ve been to the mountaintop», которую он произнес накануне своего убийства. Сейчас прогрессивные церкви выступают за разрешение однополых браков и священнослужителей-геев; они возглавили протесты против войны в Ираке и способствовали принятию антивоенных резолюций более чем в 60 американских городах, в том числе в городах Юга, где преобладают консерваторы.
Учитывая эту популярность религии, политики всех партий в своих публичных речах взывают к вере и Богу. Письмо Джорджа Вашингтона об отставке с поста генерала революционной армии было облечено в форму «Молитвы за Америку» и содержало призыв к гражданам подражать «характеристикам (sic!) Божественного Творца нашей благословенной религии». Джефферсон, будучи деистом, все же сказал в своей второй инаугурационной речи: «Мне также понадобится милость того существа, в руках которого находится наша судьба, которое вело наших отцов, как когда-то Израиль…» Для изображения на печати новых Соединенных Штатов Джефферсон предложил рисунок колен Израилевых в пустыне. Бенджамин Франклин высказался в пользу изображения Моисея, ведущего израильтян через Красное море, и предложил пригласить для работы в Конституционном собрании капеллана. Линкольн – не крещенный и не набожный человек – так и не вступил ни в одну церковь и практически не упоминал в своих речах Иисуса. Но обращаясь к нации, он регулярно использовал библейские обороты, а в 1862 году написал «Размышления о Божественной воле». В своей второй инаугурационной речи он говорил о неисповедимом Боге, «который обрек и Север, и Юг на эту ужасную войну».
Гарри Трумэн, демократ и человек, демократизировавший ту Германию, которая сегодня так удивляется религиозности американцев, описал свою борьбу с коммунизмом такими словами: «Я уверен в том, что Божественная сила, которая привела нас в эту эпоху судьбоносной ответственности и великолепных шансов, не оставит нас и сейчас. С помощью Всемогущего, которого мы смиренно признавали в каждый поворотный момент в жизни нашей нации, мы справимся с великими задачами, которые Он теперь перед нами ставит». Джон Ф. Кеннеди упомянул в своей инаугурационной речи Исход и обретение скрижалей на горе Синай: «Снова зовет нас труба…» Реалист Линдон Б. Джонсон использовал язык Божественного пророчества из Ветхого завета: «Они пришли сюда, изгнанник и чужестранец, отважные и в то же время робкие… они заключили союз с этой страной». Религиозный энтузиазм в США – отнюдь не новое явление, он также не свидетельствует о поправении общества. Активизм церквей был характерен для всей американской истории; своей энергией он питал и прогрессистов, и консерваторов. Американцы могут задавать вопрос о том, почему поворот происходит то в одну, то в другую сторону. Но в религиозности этого активизма они никогда не усомнятся. Отделение церкви от государства в Америке запрещает подобные мысли.
Парадокс религии в Европе
Два парадокса определяют положение религии в Европе. Во-первых, современные демократии Европы настаивают на терпимости по отношению ко всевозможным отличным друг от друга идеям, но к религиозным идеям это относится в меньшей степени. Европейские демократы не приветствуют не просто религию в публичном пространстве, чтобы не затрагивать ритуалы, относящиеся к частной сфере. И в социальном, и в культурном плане на религиозность часто смотрят косо, считая ее свидетельством отсталости, антиинтеллектуальности, несовременности, возможной причиной нынешних проблем. Позитивный взгляд на религию, характерный для Соединенных Штатов, здесь почти полностью отсутствует. Во-вторых, несмотря на такое недоверие, в законодательстве и на практике все еще встречаются рудименты связи между церковью и государством, остатки политической власти церкви. В Европе «стена» между церковью и государством ниже, чем в США.
У этих противоречий долгая история; она начинается с Реформации, которая настаивала на чтении Библии без посредничества священника, и с антиклерикальной позиции Просвещения. Со времен наивного эмпиризма Фрэнсиса Бэкона, эпистемологии и пантеистской теологии Спинозы и трактатов Локка о правлении индивидуум Нового времени воспринимался как человек, мыслящий независимо от государства и церкви. Бунт против церкви нашел свое продолжение в фантастическом индивидуализме поэтов-романтиков, в фейербаховской критике религии, у Дарвина и Маркса. Лишенный иллюзий мир Вебера – это «лебединая песня» религиозности, к которой западной цивилизации будет нелегко вернуться. Надежда виконта Бональда на то, что Европа XIX века заменит «авторитет очевидности» на «очевидность авторитета», была как проект обречена на неудачу.
В самом деле: политические партии, выступавшие за сильную церковь, в течение почти всего XIX века были консервативными и монархистскими. Либералы и демократы были настроены антиклерикально. Когда в экономике и политике утвердились либерализм и буржуазия, социалистическая рабочая оппозиция составила еще более антиклерикальный авангард. До начала ХХ века буржуазия еще лицемерно поглядывала в сторону церкви, но после войны и это практически исчезло. В США идеологии, возникавшие в ответ на отчуждение, материализм и эксплуатацию в современной жизни, часто имели религиозную основу. В Европе все было иначе – вопреки всей ее эмоциональности. Национализм, марксизм, различные «народные культуры», национал-социализм и социальная политика послевоенного времени не взывали к Богу в надежде на благодать или спасение души. Начиная со Шлейермахера, а затем в критике Библии в конце XIX века Европа выработала свою собственную традицию либеральной религиозности. Но политика не относилась к ее компетенции, и ее сторонники не стремились к политическому влиянию. Этому следует противопоставить наблюдение Токвиля, согласно которому в Америке «свобода смотрит на религию как на соратницу во всех сражениях и триумфах… Религию считают блюстительницей нравов, а нравы – блюстителем закона и залогом сохранения самой свободы». В Соединенных Штатах люди верили – возможно, иррационально – в то, что у них может быть все: своя религия, просвещенное мышление и демократия.
Хотя религия столь несимпатична демократической Европе, по всему континенту видны следы государственных церквей. И в католических, и в протестантских странах на государственном уровне отмечают довольно незначительные христианские праздники, и в это время магазины и государственные учреждения не работают. В некоторых странах, в том числе в Германии, государство берет на себя удержание церковного налога; никто не подвергает сомнению преподавание религии в государственных школах – по крайней мере, что касается христианских конфессий (в США и то, и другое запрещено Конституцией). В Европе многие социальные и медицинские учреждения находятся в совместном ведении государства и церквей; в США социальные услуги, предоставляемые на религиозной основе, являются в юридическом плане «минным полем», а в политическом – весьма щекотливым делом. Общая структура Европы, сформированная историей ее официальных церквей, являет собой почитаемый памятник государственной власти этих церквей.
Тем не менее, западные европейцы считают, что они живут в условиях совершенно светской демократии, где вера мало влияет на политику правительств. В речах политических деятелей Бог никакой роли не играет. Невозможно себе представить, чтобы государственные мужи совершали там совместную молитву, как это принято у Джорджа В. Буша. Манихейская картина мира связывается не со славной миссией, а с самой печальной частью европейской истории – с религиозными и колониальными войнами, с периодом нацизма. Она уже не поддерживает экспансионизм, который рассматривает мощь экспансии как величайшую в мире мощь, как это имеет место в США.
Политическое влияние прогрессивных церквей Европы – поддерживающих экуменический диалог и проявляющих социальную и гуманитарную активность – не столь велико, как влияние прогрессивных церквей Америки на правозащитные и антивоенные движения. (Во времена нацизма они вели героическую борьбу, но их воздействие было незначительным.) Консервативные направления, представленные, например кардиналом Ратцингером, не обладают ни такой политической властью, ни таким общественным влиянием, как консервативные религиозные группировки в США.
Эти факты можно по-разному интерпретировать, но сделать аборт в Риме, например, легче, чем во многих американских штатах, где - вне больших городов - существуют серьезные ограничения в плане доступности этой процедуры. Движения, выступающие за библейское учение о сотворении мира и за молитву в школе, во время спортивных и выборных мероприятий, пользующиеся в США большой поддержкой, в Западной Европе практически неизвестны. Дискуссии о научном прогрессе – например, в генной технологии – ведутся европейскими мыслителями в моральном плане. Хабермас, например, задал вопрос о том, не следует ли придать эмбриону статус «второй личности», которая имела бы равные права при определении того, какие медицинские действия можно с ним производить. Но при этом речь идет об этических дебатах, основанных на представлениях Просвещения об индивидуализме и правах человека. Их участники не ссылаются, как в США, на Библию и не прикрываются целым набором христианско-консервативных, политико-религиозных принципов, разделяемых более чем 40% взрослого населения.
Бавария – хороший пример европейского смешения страстного секуляризма и закрепленной законом религиозной власти. На стенах в номерах гостиниц и учреждениях висят распятия, церковные налоги для преобладающей там католической церкви собираются государством, а преподавание религии в школах относится к общеобразовательному стандарту. Но лишь немногие баварцы верят в библейскую историю сотворения мира или в то, что правительство должно ориентировать свою ближневосточную политику на поход Авраама в рощу Мамра, как это предложил Конгрессу сенатор Джеймс Инхоф 4 марта 2002 года: «В Библии написано: И Авраам пошел дальше со свои шатром и пришел и жил в роще Мамра, что под Хеброном, он выстроил там Господу алтарь… Это не политическая борьба. Это спор о том, истинно ли слово Господне». Большинство баварцев удивились бы, если бы Федеральный канцлер – даже если бы он был католиком – объяснил свое избрание на этот пост волей Божьей, как это сделал Джордж В. Буш.
Новый парадокс религии: на восток и никуда не сворачивать
Европейский парадокс – историческая власть церкви и в то же время ее нынешняя (относительная) маргинальность – не повторяется в том же виде в Восточной Европе. Там репутация религии в какой-то мере схожа с отношением к вере в США, что обусловлено ее отстранением от управления после второй мировой войны и подавлением со стороны Советов. Она сохраняет свой положительный имидж вне рамок государства. В этих регионах религия продолжает две традиции: консервативную направленность официальных церквей Европы и современный протест против угнетения. Там религию воспринимают одновременно как символ бунтарства и как олицетворение политического консерватизма.
Гармонизация этих позиций по отношению к религии на Востоке и Западе является составной частью проекта европейской интеграции. Но это представляет собой лишь один из аспектов более широкого вопроса: Что нужно объединять в единой Европе? Принципы ЕС защищают свободу вероисповедания. Сможет ли Европа осуществить интеграцию экономики и политики в мультикультурном пространстве, или же культуре и религии тоже придется пройти через процесс ассимиляции? Из-за консервативных взглядов Рокко Буттильоне в отношении гомосексуализма и брака прогрессивные члены Европарламента прошлой осенью воспротивились его назначению на должность Комиссара юстиции и внутренних дел. Польша высказалась за Буттильоне.
Эти вопросы стали еще актуальнее в связи с вопросом о членстве в ЕС исламской Турции и балканских государств. С Балканами легче. Сопротивление членству в ЕС имеет экономические и политические причины; если эти проблемы будут решаться, то, наверное, можно будет преодолеть отчужденность между этим регионом, где вперемежку проживают разные народы, мусульмане и христиане, и западными государствами ЕС.
Если исходить из нынешнего сопротивления принятию в ЕС Турции, то напрашивается вывод о том, что степень непохожести этой страны на Европу довольно высока. И это притом, что у власти в Турции уже с 20-х годов ХХ века находится светское правительство, а присутствие религии в политической жизни там вызывает больше дискуссий, чем в Польше. Франция – это единственная европейская страна, где отделение церкви от государства проводится столь же решительно, как в Турции; только эти две страны запрещают ношение головных платков в государственных школах. Хотя правящая Партия справедливости и развития была основана с исламистской программой, она пытается в настоящее время найти баланс между принципами ислама и требованием светского правления, выдвигаемым ЕС и светской частью собственного населения. В прошлом году после протестов общественности она отозвала свое предложение об объявлении супружеской измены уголовным преступлением. В то же время католическая церковь Ирландии до сих пор не отказалась от требования подчинить государство церковным законам. Когда Ирландия в 70-е годы вступала в ЕС, это не вызвало особых протестов со стороны других наций. Аборты там по-прежнему запрещены; право на развод было закреплено в законодательстве только в 1997 году после референдума 1995 года, в котором сторонники разводов победили с минимальным преимуществом.
В том, что касается политики, экономики и прав человека, Турции предстоит еще выполнить много требований, прежде чем можно будет серьезно говорить от ее членстве в ЕС. Но усилия, предпринимаемые страной, и заинтересованность Восточной и Южной Европы во вступлении в ЕС лишний раз высвечивают парадоксальность положения религии в Европе: западные нации являются светскими государствами с христианским культурным наследием, между государством и церковью до сих пор существуют прочные связи. Будет ли Евросоюз столь же терпимо относиться к государствам с мусульманским культурным наследием, как к ирландскому католицизму?