Часы всей моей жизни

Вид материала

Документы

Содержание Папа, расскажи какую-нибудь историю.

Подобный материал:

• Посвящается моей любимой жене Ирине Ефимовне Головенченко, которую я в течение всей, 8360.83kb.
• Моу гимназия №3 Кардинал Ришелье – историческая действительность и художественная литература, 409.58kb.
• Значение русского языка в моей жизни, 29.35kb.
• В. Н. Фросин Биология в моей жизни, 335.63kb.
• Библиотека Альдебаран, 4748.57kb.
• Сочинение на тему: «Яживу в одном городе с Калашниковым», 58.2kb.
• Your family and your health, 2586.41kb.
• Конкурс проводится по номинациям. Математика в моей будущей профессии, 30.59kb.
• Концепция обучения в течение всей жизни и опыт её реализации. Новые вызовы и возможности, 42.32kb.
• Доклад на тему «История моей семьи», 44.14kb.

Забытая трагедия.

Папа, расскажи какую-нибудь историю.

Таня.

Я расскажу тебе несколько историй, которые случились давным-давно, когда я был таким же маленьким, как ты сейчас. Они тогда поразили моё воображение и оказали на меня сильное влияние. Все эти истории разные, не все они будут вами поняты, так как произошли они давно. Всё уже в прошлом. Тогда я жил среди людей, которых вы не знаете, тогда была совершенно другая жизнь, характеры и поведение тех людей были другими, они жили и думали совсем по-другому. Кроме того, я не писатель, а читатель, моё образование не даёт мне ни каких надежд написать что-либо хорошо. Одно утешение, при чтении всего, что я напишу для вас, вы будете слышать мой голос, он будет звучать в вашей душе, на всё остальное вы просто не обратите внимания.

В старых сёлах жизнь течёт у всех на виду не торопливо, трудно и даже скучно. Всё взаимосвязано видимыми и невидимыми нитями, одно вытекает из другого, любое событие имеет свое начало и его конец уходит в другие события. Всё переплетается, непрерывно изменяется, но ничто не прерывается, как непрерывна сама жизнь. Малые и большие события иногда прорываются сквозь неторопливую монотонность сельской жизни неожиданно и оглушительно. Посудачат недолго об этом событии, да и как-будто забудут. Языками чесать нужно время, а его ни у кого нет, как нет и сил, тяжёлая работа дома, в поле, на огороде отнимает все силы и всё время. И опять неторопливо течёт жизнь. Но здесь ничего не забывается, всё бережно храниться в памяти двух-трёх поколений, как частица живой жизни каждого. Часто в обычных или случайно обронённых словах, в полунамёке, в каком-либо жесте, понятном окружающим без лишних слов, спустя даже много лет после волновавших село событий, неожиданно обнаруживается продолжающееся их осмысливание и выверяется временем их сокровенный смысл.

Долгие годы в нашем селе преподавал детям ботанику старый учитель Дмитрий Иванович. Школьники под его руководством посадили школьный парк, и парк в центре села. Скоро после этого старый учитель ушёл на пенсию и тихо умер. Всё село пришло проводить в последний путь старого учителя. Из Воронежа на похороны приехала его дочь. Она родилась и выросла в нашем селе, долго работала здесь в сберкассе, после войны уехала в Воронеж. Всех в селе она знала и все знали её. На кладбище к ней подходили бывшие соседи и старые друзья и интересовались её жизнью в городе, а она всех подробно расспрашивала о сельском житье-бытье, кто и как теперь живёт.

- А как Катя Завалкина живёт?

- Дык как живёть, плохо.

- Это почему же так?

- Умом она вроде тронулась. Бабка Катерина умерла, она работу бросила, пенсию не получает, вечно голодная, дом топить нечем, спит не раздеваясь. Живёт, как в пещере, грязная, не мытая. Хлеба купить не на что. Только что не побирается.

Дочь Дмитрия Ивановича после этих слов рот раскрыла в изумлении:

- Это что же она так придуряется? У неё денег мешок в Воронеже на книжке, пусть потрясёт этот мешок, да бросит эту дурь. Ишь, напустила на себя……

После такого резкого и искреннего возмущения, от неожиданности такого поворота в судьбе Катьки наши бабы в свою очередь в изумлении раскрыли рты. Да и то сказать, иметь мешок денег и пропадать в голоде и холоде. Чюдно!

День был горестный, продолжать разговор на эту тему было не к месту, а на другой день дочь Дмитрия Ивановича уехала в Воронеж. Загадочные слова о мешке с деньгами и искреннее возмущение поведением Катьки для многих так и остались не понятными. Да что не скажешь в сердцах при таком горе? Потолковали бабы между собой про мешок с деньгами и постепенно утратили к этому интерес. Больших денег в селе ни у кого не было, тогда даже три рубля были деньгами солидными, месяц жить на них можно было. Потому и трудно было поверить в такую кучу деньжищ у нищей Катьки.

Однако что-то было в словах дочери Дмитрия Ивановича, было, что отложилось в памяти односельчан до подходящего случая. Ведь она работала с Катькой вместе несколько лет в сберкассе. Тогда они были молоды, веселы, вся жизнь их была открыта, а тайны могли быть только любовные. Но всё-таки…. Просто так не скажешь о подруге, дочь Дмитрия Ивановича пользовалась большим уважением в селе. Не могла же она просто так такое сказать?

Много лет подряд после этого разговора Катька всё бедствовала. Грязная, голодная, иссохшая до последней степени она забегала иногда к нам. Мать кормила её борщом и совала ей в карманы какие-то куски. Так тогда в каждом доме относились к Катьке, как к юродивой, ставя её на одну доску с дурачками. Обижать дурачков и всяких блаженных исстари считалось большим грехом, они итак богом обижены, а накормить их считалось делом богоугодным, приносило большое моральное удовлетворение и высоко ценилось окружающим миром. Однажды мать так кормила её и сказала:

- Катя, тяжело ты живёшь, уж как сильно ты бедствуешь, все видят, а говорят, что могла бы и пожалеть себя, деньг у тебя много, жизнь пройдёт и деньги пропадут.

- Да ты что, Варя? Откуда у меня деньги? Сама видишь, как живу.

И тут же неожиданно окрысилась и закричала резко и пронзительно:

- Откуда у меня деньги? Какие деньги? Они всё брешут! Брешут!! Нет у меня никаких денег.

Её волнение было так сильно, что у неё затряслись руки, лицо покрылось красными пятнами, глаза выкатились. Она что-то продолжала говорить, но уже ничего нельзя было разобрать в её лихорадочных выкриках. Мать не на шутку испугалась. Как бы чего не случилось с бедной Катькой.

- Успокойся, Катя! Что ты так разволновалась? Успокойся, чёрт с ними, с этими разговорами.

Катька не могла успокоиться, не доев суп она поднялась из-за стола и не сказав обычное ,,спасибо тебе, Варя”, хлопнула дверью. Мать долго мучилась и ругала себя, дёрнуло её начать этот разговор. Кто же знал, что так всё обернётся. Жизнь прожили рядом. Ведь Катька ещё с моим отцом училась в одном классе, вместе ходили до седьмого класса в школу в соседнее село Боево. Не хорошо получилось. Позже я понял, что мать заговорила с Катькой о деньгах неспроста.

Годы шли, ничего не менялось в судьбе Катьки. Правда, случалось заметить, что иногда она стала кое-что брать в магазине, и подавала в кассу новенькие двадцати пяти рублёвки. Те, кто знал её давно, подивятся на такие деньги, да и забудут. Таких людей в селе становилось всё меньше и меньше, одни умирали, другие - уезжали, а молодёжь сегодня сама денежная, да и сельскую жизнь знает плохо, потому и не удивляется.

Так было ли что-нибудь за этими двумя разговорами, отделёнными друг от друга почти двумя десятками лет, или это были случайные эмоциональные вспышки? Было. Для того чтобы понять, что скрывается за этими разговорами, нужно вернуться далеко в прошлое сельской жизни.

Катя родилась приблизительно в 1912 году в большой и очень бедной семье. Её мать скоро умерла, отец погиб на фронте, дети осиротели. Пяти лет от роду Катю взяла на воспитание бабка Катерина, родная сестра моей бабки Луши. Катя приходилась племянницей мужа бабки Катерины. Детей у них не было, Катя не стала обузой в этой семье, скорее наоборот, она принесла радостные заботы скучавшим без детей супругам. Муж бабки Катерины Завалкин, как и большинство наших сельских мужиков, работал на бойнях кишечником, зарабатывал не плохо. Катя из голодной семьи попала на вольные харчи, росла хорошо, училась сначала в нашей школе, потом вместе с моим отцом ходила в соседнее село Боево, где они закончили семилетку. Потом она училась в Воронеже на курсах телеграфисток, после курсов работала у нас в селе на почте, а потом перешла работать кассиром в сберкассу. Заведующим сберкассой тогда был Петр Куликов, Петька, племянник наших бабок Луши, Катерины и Нотки. Был он высок ростом, хорошо сложен, честен, добросовестен в труде, весельчак и красавец. Под стать ему была его жена Наташа. По свидетельству односельчан в молодости была необыкновенно красива, хотя росту была не большого, но стройна и ловка во всякой работе. Обаятельная женщина.

Катя сидела за кассой, ни с кем особенно не дружила, была она какой-то диковатой. В моей памяти даже голос её не сохранился с той поры, она с детьми не разговаривала. При нашем появлении быстро уходила в другую комнату и плотно закрывала за собой дверь.

В то время государство делало много займов, иногда не один раз в год. Народ в селах был малограмотный, много ещё было верующих в бога, подписывались все, а куда деваться. Деньги отдавали аккуратно, но многие облигации не брали. Одни почему-то считали это грехом перед богом, другие не верили, что кто-либо получит назад свои деньги. Люди умирали, разъезжались, разбегались от той жизни, куда глаза глядят, бросая на родине все, и облигации тоже. Петька Куликов такие бесхозные облигации аккуратно складывал в стопку в кладовке сберкассы. Через несколько лет облигаций скопилось пол кладовки. Спустя некоторое время начались розыгрыши тиражей и выплаты выигрышей. Тут то и пришла в движение скопившаяся куча невостребованных облигаций. Как это случилось, теперь уж никто не узнает. Петька после получения официальной таблицы начал тайком проверять облигации из кучи, выигравшие изымал, не выигравшие клал вместо выигравших. Деньги потекли в карман Петра. Не было ни одного тиража, который бы не давал ему какую-нибудь сумму денег. И тут он сделал роковую ошибку. Он стал делиться деньгами со своими тётками. Достаточно знать мою бабку Лушу, чтобы понять к чему всё это может привести. Невероятная бедность сразу в четырёх семьях и страшная жадность моей бабки, а она командовала своими сёстрами, предопределили судьбу Петьки. Денег требовалось всё больше и больше. Кулики сразу научились жить, как-то сразу стали умными, у них появилось чувство превосходства перед соседями. В магазине покупали хромовые сапоги, шали, всё, чем была богата тогдашняя кооперация.

Прибегут бывало к бабке Луше её сёстры, и шушукаются где-нибудь в углу двора, потом бабка Луша скажет:

- Ладно, ну ладно, надо сказать Петьке, пусть сделает, не помешает.

Но чем больше становилось денег, тем большее беспокойство овладевало Петькой. Он всё больше и больше погружался во мрак глухой, одинокой и опасной жизни. Страх поселился в его душе, отравляя ему жизнь. Да какая жизнь, не стало её, минуты покоя не стало. Страх рос и рос, он убивал Петьку. Петька стал бояться ходить по улицам села. По несколько раз в день он проверял свой револьвер. Тогда всем работникам, связанным с деньгами выдавалось оружие. Много лет спустя его жена Наташа рассказывала моей матери, что он так боялся, что ходил с работы гумнами.

- Бывало, навалит снегов в пояс, - рассказывала она, - а он говорит: - Пойдём, Наташа, задами. И мы лезем по этим сугробам, да не ближний свет, замучаемся, вымокнем по пояс, в валенки снега набьётся по пуду, он сядет отдохнуть прямо в сугроб и озирается, как волк, вынет револьвер и водит им туда–сюда. Сам трясётся от страха. И я трясусь, а ну-ка выстрелит со страха и поминай, как звали.

Бросить воровство, видимо, уже не мог. Очередной тираж толкал его к заветной куче облигаций. Не только собственная корысть, но и родственники, вошедшие во вкус, давили на него, требуя всё больше и больше денег. Зная характер бабки Луши можно смело предполагать, что они не церемонились. Размах и суммы денег начали пугать и кассиршу Катю. Она пыталась предупредить и как-то ограничить Петьку:

- Хватит, хватит, ну, куда столько. Ну-ка, что случится?

- Ладно, Катя, последний раз. Нужно.

Катька снова отсчитывала деньги.

То, что должно было случиться, случилось. В сберкассу пришла ревизия. Тогда ревизии были серьёзные, в те времена ревизии обязательно что-нибудь неправильное в документах находили, а если не находили, если всё было в порядке, то об этом знали все заинтересованные лица, проверяемый в этом случае признавался хорошим специалистом. Ревизий боялись, окончанию их радовались все, проверяемые и проверяющие. Петька пришёл в смятение, Катька медленно умирала от страха в своей кассе. Бабки забегали по дворам друг к другу, но главные решения принимала бабка Луша. В один из дней все три бабки стояли в нашем дворе у старой риги и встревожено шушукались. Мать вышла во двор доить корову. Когда она проходила мимо них, то нечаянно услышала в невнятном говоре слова:

-……бу-бу-бу-бу……хоть бы с собой что сделал……бу-бу-бу…..

Мать потом вспоминала, что у неё волосы на голове зашевелились от каких-то минутных, но зловещих предчувствий. Она ничего не могла понять и найти место этим словам в повседневной жизни. Возня около коровы, монотонный звон струек молока по стенкам ведра успокоил её. Когда она отошла от коровы, бабок на дворе уже не было, и она окончательно успокоилась.

В сберкассе между тем волнения росли с каждой минутой. Ревизоры копали бумаги и ничего плохого не находили. Петька весь извёлся. Наконец ревизия закончилась, ревизоры дописывали последние строки акта проверки. Всё благополучно, всё, что следовало проверить, было проверено. Петька подсел к Кате и они начали мирно беседовать в полголоса. Один из ревизоров встал, потянулся до хруста костей, чтобы размяться он начал ходить по комнате из одного угла в другой. Неожиданно он изменил свой прогулочный путь и направился к двери кладовки, но дойти до неё он не успел … сзади него раздался выстрел. В маленькой комнате сельской сберкассы, среди такой тишины, что слышно как жужжат и бьются мухи о стекла окна, револьверный выстрел прозвучал как взрыв снаряда. Все были оглушены до контузии. Дико закричала Катька и забилась в беспамятстве. Петька упал к её ногам залитый кровью, он выстрелил себе в висок. Начался переполох, крик, гам, кинулись запрягать лошадь. Пока запрягали, пока везли в больницу, Петька умер. Да и можно ли было спасти его после такого выстрела? Ясно, что нет. Ревизоры недоумевали:

- Что ж он так перепугался? Ведь у него все в исключительном порядке, всё копейка в копейку сходится. Редко у кого так чисто в документах.

Если разобраться, то ему, в общем, ничего не грозило. Количество облигаций и их стоимость в куче сохранялось, их количество нигде не регистрировалось, они были ничьи, их как бы не было совсем, обвинить Петьку по существу было не в чем. Но в то время в наших сёлах не воровали вообще. Не только не умели. Сама мысль, что ты вор, что ты воруешь, потрясала душу, была нестерпимой, невыносимой. Одно осознание этого делало человека негласным изгоем, ставило его вне закона, вне общества, где большая часть его были родственники, соседи, друзья-товарищи. Даже когда воровство было покрыто тайной для всех, оно уже начинало своё разрушение внутреннего мира человека. Это выражалось в резком изменении образа жизни и отношений к окружающим людям. Когда тайное становилось явным, перед взором всех присутствующих открывалась картина страшной трагедии, жуткая своей безысходностью, гибельностью для её участников. Весь сельский уклад жизни, опыт отцов и дедов требовал одного от молодёжи – жить честно. Другого не допускалось. Петька разрешил свой страх, свои душевные муки, последствия ясно представляемой трагедии пулей в лоб. Катька ополоумела, она продолжала ещё работать, но больше ни с кем не разговаривала, никуда не ходила, всё делала молча. Молодость её сразу и навсегда куда-то исчезла, с каждым днём она всё больше опускалась, пока не превратилась в человеческую тень. Бабки поплакали скорее для приличия и облегчённо вздохнули, казалось, что их такой конец вполне устраивал. Петька похоронили в расцвете лет.

Жена Петьки, Наташа, была очень красивая женщина. По сельским понятиям без мужа жизнь её складывалась хорошо. Скоро к ней посватался Васька Бушмин, у которого умерла жена. Наташа вышла за него на троих уже больших детей. Он увёз её в Куйбышев. Там она устроилась работать поваром. Васька особого рвения к семейной жизни не проявлял. При любом удобном случае он любил показать свою красавицу жену. Но почти каждый вечер после работы он надевал выходной костюм, долго стоял перед зеркалом, тщательно причесывая волосы и усы, затем уходил один погулять, пивка попить. Наташа оставалась дома с его детьми. Приходил он поздно, иногда уже утром, в жене особенно и не нуждался. Его же дети сказали однажды мачехе:

- Мама, что ты с ним живёшь? Ты же видишь, что толку от него никакого не будет. Ты ещё молодая, найдётся хороший человек, будет у тебя хороший муж. Отец сгубит твою жизнь.

- Вижу. Всё надеюсь, поумнеет, повернётся к семье. Да и к вам привыкла, жалко вас бросать.

- Нас не жалей, мы уж выросли. Себя пожалей.

Она подумала-подумала, поплакала, да и бросила Ваську. Пасынки проводили её до вокзала. Приехала она в родное село, купила домик на Стегневке, рядом с домом деда Мирона, и стала жить одна - одинёшенька. Недавно она умерла. Так и пропала её редкая красота в глуши наших полей.

А деньги? Вряд ли их было много. Никому не известно, сколько их осталось, кому сколько досталось. Наверное, они помогли прожить жизнь Наташе и дожить до старости. Поддержали они семью бабки Нотки. Бабка Луша копила деньги для дочери Ольги. Сколько она накопила, одному богу известно. Судьба этих денег оказалась связана с судьбой книг моего отца.

Отец очень любил книги и знал им цену. После его смерти осталось много хороших книг, только читать их некому было, мы с сестрой были слишком малы, а мать с бабкой были безграмотны. Скоро началась война. К осени 1942 года немец вышел на Дон, а затем подошёл к Воронежу. Половину неба со стороны Воронежа заволокло чёрными тучами дыма, даже в солнечный день там было темно. Эта кромешная тьма непрерывно озарялась сполохами взрывов и пожаров. Город горел день и ночь, за сорок километров от Воронежа мы голыми пятками ощущали, как земля стонала и болезненно гудела, люди с тревогой глядели в ту сторону. Наше село наполнилось лётчиками и медсанбатами. Раненых везли беспрерывно и рядами клали в избах на пол. В нашей избе жили врачи. Они приходили к полуночи, падали на кровати и мгновенно засыпали, утром чуть свет вставали и уходили к раненым. Кровавое, трудное время. В один из дней наши постояльцы прибежали и говорят:

- Собирай детей, Варя, сейчас машины придут, вывезут вас отсюда, только успеете ли, немец часа через четыре здесь будет.

Началась суматоха, подошли машины, я стоял около машины и смотрел на колесо, удивительно, оно было больше меня. Из изб выбегали бабы с детьми, солдаты подавали детей в кузов. Крики, слёзы, растерянность, никто не знал чего брать, что бросать здесь. Нас увезли в Каширу, соседнее село километров за двадцать. Бабка Луша с коровой остались дома. Из-за её старости никто особенно не настаивал на её эвакуации. После нашего отъезда бабка взяла в дом внука Юрку, сына дочери Ольги. Немец не прошёл и остался за Доном, Воронеж сгорел дотла и был стёрт с лица земли, фронт стабилизировался, но нам долго не разрешали возвращаться в родное село. Мы голодали на чужбине, завшивели, один Юрка сидел у тёплой плиты, корова кормила его одного. Он целыми днями листал книги, строил из них домики. Однажды за столом он разложил несколько книг и играл с ними, как обычно, тут зашёл комиссар санбата, посмотрел на книги и говорит:

- Рано тебе читать такие книги.

Сгрёб их в кучу и унёс. Когда бабка узнала об этом, то собрала все книги какие были в избе, сложила их на печи и задёрнула занавеской. Сколько их было? По сельским понятиям много, очень много. Вся печь была ими завалена, они угрожающе нависали над краем печи.

Когда мы приехали домой из эвакуации, книг в доме не было. Мать спросила у бабки:

- Мам, а где ж Алёшины книги?

- У-у-у, нету. Комиссар всё забрал. Я их спрятала на печь. Комиссар пришёл, заглянул на печь, увидел книги и говорит:

- Ты что старая карга прячешь книги? Солдатам в окопах цигарку не из чего скрутить, а ты тут нахоронила столь книг. Солдат прислал, они унесли все книги.

Делать нечего, мать поверила, хоть и жалко ей было книг до слёз, а солдат тоже можно понять, война, там жизни кладут, книги потом нажить можно.

Жизнь шла своим чередом. Пережили войну, пережили голод, пошли в школу, научились читать и ценить книги. Разыскали на печи несколько отцовских книг, случайно уцелевших за толстой матицей на грубке. Помню ,,Кавказского пленника” Льва Толстого, ,,Робинзона Крузо” Д. Дефо, помню огромную, прекрасную, таинственную книгу Брема. Из нескольких томов уцелел только один. Мать смотрела на эту огромную книгу, на нас с сестрой, гладила нас по головкам и грустно говорила:

- Таких книжек у Алёши было несколько штук. Других хороших книг было много. Он мне их часто читал.

Мы видели, как в глазах у неё появлялись слёзы. Нам было жалко мать, отца, которого мы не помнили, его пропавшие книги. С тех пор и до сего дня жалею, что книги отца не сохранились. Я почти уверен, что они могли бы изменить мою судьбу, сейчас я твёрдо уверен, что энергетиком я бы не был.

Дом, в котором жила тётя Оля с троими сыновьями, был покрыт железом, маленькое полукруглое слуховое окошечко выходило во двор. Когда-то на чердак был лаз из сеней, но его заложили, замазали глиной и побелили, это место ничем не стало отличаться от так же побеленного потолка. Никто из нас детей не знал, как можно проникнуть на чердак дома. Через слуховое окошко никто не пытался влезть, оно было узковато, да и по крыше ходить было опасно, его железо со дня смерти Петьки Логвина ни разу не красили, оно обветшало до последней степени. Лестниц в доме не водилось. Мы, мальчишки, нашли бы способ пробраться на чердак, но бабка и тётя Оля почему-то зорко следили за нами, чтоб никто из нас не оказался на крыше. Все наши попытки прорваться туда пресекались пронзительными криками, а то и крепкими подзатыльниками. После таких вознаграждений наша инициатива пошарить по чердаку надолго угасала, но никогда окончательно.

К 55 году мои двоюродные братья выросли, старшие закончили ФЗО и работали в Воронеже. В 56 году Витька окончил школу и поступил в институт. Он после института работал в колхозах зоотехником. Тётя Оля осталась одна. Бабка Луша, по-видимому, решила, что всё плохое позади.

Однажды соседка Логвиных услышала какие-то скандальные, раздражённые крики со двора тёти Оли.

- Ос-споди Суси, што ш там случилась та? – и взглянула через плетень.

Со двора к стене дома была прислонена лестница. Из погреба взяли, тяжёлую, осклизлую. Тётя Оля протискивалась задом в узкое слуховое окошечко, а бабка Луша снизу командует, обе злятся, кричат, одна из-за того, что та не очень энергично лезет в окошечко, другая из-за того, что никак не может протиснуться в слишком узкое окошко. Соседка поразилась невиданному и непонятному событию, не бабье это дело лазить по потолкам, да и за чем? Двадцать лет не лазили, а тут приспичило.

Приблизительно через полчаса соседка снова услышала скандальные голоса и ещё раз заглянула через плетень. Видит, тётя Оля высунула голову из слухового окошка и вытаращив глаза докладывает бабке:

- …мыши всё съели! ….

Бабка взвопила диким голосом:

- А деньги, деньги?

- И деньги съели!

- Смотри лутьчи, в книгах смотри! – приказывает бабка.

- А што смотреть та, и книги мыши источили, всё дочиста, целый потолок трухи.

Эта соседка спустя довольно долгое время спросила мою мать:

- Варя, не пойму, твоя свекровь с Ольгой про какие такие деньги скандалили полдня? - И рассказала эту историю с чердаком.

- Про деньги? Не могу сказать, не знаю, мать при мне никогда слова не сказала про деньги. – Ответила моя мать.

В последствии оказалось, что большое количество книг хранилось на потолке, все они полностью были уничтожены мышами. Это были книги моего отца. После налёта комиссара в нашу избу бабка, чтобы не искушать судьбу, тайком переносила книги к Ольге в дом, спрятала их на потолке. Никто теперь не узнает, сколько было уничтожено денег, которые потом были спрятаны в книги. И это еще не всё. После смерти Петра Михайловича Логвина, мужа тёти Ольги, остались его костюмы, пиджаки, шубы старинные, полушубки и ещё кое-что, что хорошо помнили односельчане, и что вдруг бесследно исчезло после смерти Петьки. Исчезло потому, что всё это было перенесено на потолок, замурован лаз туда и почти двадцать лет на потолок никто не мог заглянуть, а бабка с дочерью строго хранили тайну. Моль и другая нечисть всё источили, что не было источено, то погубил тлен. Там же чуть не пропала прекрасная по тем временам зингеровская швейная машинка, зависть сельских баб.

Потребовалось ещё не мало времени, чтобы восстановить всю картину гибели Петькина добра. Началось с того, что моя мать предложила Ольге поменять её зингеровскую машинку на конёвое одеяло, единственно красивую и дорогую вещь в нашем доме, вокруг этого одеяла Ольга ходила многие годы.

- Ты всё равно не шьёшь, ребята у тебя выросли, - просила мать,- а у меня девка растёт, ей шить в жизни много придётся, пусть пока при мне учится. А разницу я доплачу деньгами.

- Варя, машинки-то у меня нету.

- Как нету, куды ж она делась?

- Ржа её съела, на потолке она всю войну пролежала, вода на неё текла. Пропала она совсем.

Моя мать не могла опомниться от такого известия, а потом мало помалу узнала и другие подробности. Больше всего в этой истории её возмущало то, что погибла Петькина одежда, в то время как его дети ходили почти голые, страшно мёрзли, простужались, особенно младший, Виктор. До шестого класса они все трое ходили в школу в рубахах и штанах из мешковины, швы мешковины были сшиты вручную через край грубой дратвой. А в это же время моль точила добротный материал, который можно было перешить и одеть ребят, тем более что и машинка лежала здесь же. Ребята отчаянно мёрзли, теряли здоровье, а барахло берегли на какой-то чёрный день. Сберегли, чёрный день настал, всё съели мыши, моль, ржавчина и тлен. Витька от постоянного переохлаждения сильно оглох.

Вот где нашли свой печальный конец отцовские книги и деньги, добытые обманом и кровью Петьки Куликова. А вот машинка нашлась. Конёвое одеяло для Ольги было её голубой мечтой, и однажды она предложила моей матери поменять машинку на одеяло. Мать дипломатично промолчала о странном появлении машинки из небытия, так как она не могла поверить неожиданной удаче и боялась спугнуть намечавшуюся сделку. Машинку долго отчищали от ржавчины и грязи, с той поры и до сих пор она прекрасно работает у моей сестры, теперь на ней шьют внучки моей матери. За эту машинку и сейчас дают самую современную японскую машинку с полусотней автоматических операций без всякой доплаты. До сих пор на ней шьют и тонкие ткани, и толстый брезент, и кожу.

Моей матери было уже 65 лет, когда из Пензы приехал Юрка, старший сын Ольги. Приехал посмотреть и проститься с родными местами навсегда. Время пришло. Зашёл он к моей матери. Мать обрадовалась, всплакнула, угостила, чем могла. Они долго сидели вспоминали прошлое. Юрка вспомнил военное время, как жил в войну у нас в хате с бабкой Лушей, как грелся перед открытой дверцей плиты, как строил домики из толстых книг. Это были лучшие дни его жизни. Когда он сказал о книгах, мать вспомнила свои печали об Алёшиных книгах, и спросила:

- Санбатовский комиссар много книг отнял у тебя?

- Да нет, тёть Варь, только те, которые были на столе, всего несколько штук. Потом бабушка все книги спрятала на печи.

Он подумал и добавил:

- Книг было много, а вот куда они потом делись … не знаю, …убей, не помню. Ни разу и ни одной книги не видел, … странно. Я как-то никогда об этом не думал, а сейчас мне прямо стукнуло в голову. Столько книг не испарилось же. Странно.

Мать не стала больше говорить о книгах, что было, то было, чего теперь в задний след искать прошлогодний снег.

Катька ходила к нам до самого отъезда матери в Комсомольск-на-Амуре. Щи она ела так, будто за ней гнались, второе она ела уже не спеша, приговаривая:

- Варя, буду умирать, всё подпишу твоей Вальке.

- Катя, чего же ты можешь подписать, у тебя самой ничего нет. Валя живёт хорошо. Наши хорхоры никому не нужны.

- Варя, не скажи. Умру, Валька богатая будет.

И всё, замолкала, ни разу не закончила фразы, не закончила свою мысль. О чём она думала, что хотела она сказать этими словами, теперь никто не узнает. Прошло несколько лет с тех пор, как я видел её в последний раз. Жива ли она? Она была последней, живой свидетельницей и участницей кровавой трагедии, которая разыгралась почти шестьдесят лет тому назад в нашем селе.

Годы многое стёрли в памяти, забыты многие подробности. Здесь я рассказал только самое главное, что забыть оказалось невозможно. Здесь нет ни строки вымысла, всё было так, как я вам рассказал.