Часы всей моей жизни

Вид материала

Несколько слов о пьянстве.
Имена первопоселенцев села Левая Россошь.
Ну а женщины домовничали, пряли, ткали холсты и работали на поденных работах…
Гибель мадьяра.

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 12

Несколько слов о пьянстве.

Сегодня модно говорить, что все русские пьяницы. Неопровержимым аргументом в поддержку этой лжи приводят слова киевского князя Владимира: «Руси есть веселие пити - не можем, без того быти...». Ложь. Я до 1965 года, пока не уехал из села, ни разу, ни разу! не видел на улице нашего пьяного мужика. Конечно, были любители напиться до чёртиков. Но на улицу они не выходили. Федька Образцов иногда напивался и начинал буянить дома, но подросли его сыновья Иван и Виктор и быстро приводили его в порядок. Был ещё один любитель напиться, о нём мы скажем в другом месте. Да и пить-то в селе было некому – сложили свои головы наши мужики на фронтах войны. Оставшимся в живых было не пьянок, выпить было не на что. У меня на глазах началось нарастание употребления алкоголя, когда подросло новое поколение. Кому интересно – читайте. После войны в селе было всего три машины: у секретаря райкома разбитая вдребезги Эмка, на которой рулил Иван Теслинов (Чубук), в Райпотребсоюзе две Полуторки, на которых работали Иван Бугаков и Васька Каштан (Каштан – прозвище). После получки или после случайно перепавшего им рубля они могли зайти в столовую и выпить (кроме Чубука, тот был мужиком правильным). Тогда водку в столовой продавали на розлив. Меркой служили маленькие стаканчики по 25 и 50 граммов. Нальют полную мерку и перельют Каштану в его стакан ёмкостью 75 граммов. Для водки свои стаканы, для чая свои, и все гранёные. Брали всегда норму в 50 граммов. «Дерболызнул», утёрся ладонью и пошёл домой. А перед ним уже слух по улице катится: «Васька Каштан из столовой!» Всем ясно, что выпил положенный напёрсточек. Озорной мальчишка пропоёт в след Ваське Каштану: - «Он зашёл в ресторанчик, чекалдыкнул стаканчик …». Через 3-5 лет в столовой появилась третья мерка – 100 граммов. Событие выхода нашего посетителя из столовой встречали осуждающе-одобряющим комментарием: «Ванька Бугаков остограммился!» К середине 50-х пить стали больше. Зашумели: «Каштан выпил сто граммов с прицепом!» Это означало, что Каштан выпил 125 граммов! На его Полуторку иногда цепляли одноосный прицеп, когда нужно было с Колодезной привести брёвна. Верно подмеченная аналогия. Собьёшь с ног нашего мужика 125 граммами? Но что интересно, старые водочные стаканчики исчезли, стали и для водки и для чая одни – гранёные, 250 граммовые. Намёк был понят. В 70-е годы по стране утвердилась норма потребления – стакан 250 граммов. У нас в селе всё ещё остограммливались с прицепом. 1978 год, Сирия. Сижу за одним столом с русским человеком, которому пить нельзя. Но он наливает себе полный гранёный стакан до уровня, пока из стакана водка начинает капать на стол. «Люблю выпить, да врачи категорически не разрешают. А это моя норма, пить нужно сразу и один раз весь стакан. Почему так полно? Больше нельзя налить, меньше - не хочу сам себя обделять». Для всех стало нельзя пить меньше стакана, даже для больных, но больше можно. 1982 год, Куйбышев, прощальный чай в столовой после совещания. Стол простой, но для чая всё есть. Хозяин, глава Объединённого Диспетчерского Управления Средней Волги Осечкин, человек очень интеллигентный, посмотрел на стол и догадался: спиртного нет, а вдруг кто-нибудь из присутствующих захочет немножко выпить (вдруг кто-нибудь!). Зовёт диспетчера Еремеева и даёт поручение: «Возьми машину, съезди в магазин, возьми что-нибудь выпить. А то как-то не очень хорошо». «Сколько брать?» Осечкин долго думал и изрёк: «Поллитровочку на четверых, я думаю как раз». Ах, Осечкин, Вы всё ещё живёте во времени «ста граммов с прицепом». Еремеев возмутился, мало. После колебаний Осечкин согласился на бутылку на троих. Стоим разговариваем. Через некоторое время появляется Еремеев с ребятами, и несут ящик за ящиком. Осечкин ошалел: - «Вы сколько взяли?». «По бутылке на человека». На возмущение и негодование Осечкина Еремеев ответил просто: «Я Вам не мальчик, чтобы по два раза в магазин бегать!» И оказался прав, через полтора часа всё было выпито. В это временя по всему Союзу при расчёте затрат на любые застолья предусматривалось не менее пол литра на человека. В последнее время расчёт ведётся по 750 граммовой бутылке водки или пол литра водки плюс пол литра вина уже на рыло. За 50 лет прогресс в этом деле ужасающий. В 70-80-е годы в расцвете лет один за одним стали гибнуть мои школьные товарищи, те, с кем я сидел за одной партой: Женя Попов (Жека), Лёня Миронов (Мирон), Борис Теслинов (Юха).

После войны в селе пили мало и редко. Но однажды меня поразил случай чрезмерного питья. В те времена в селе раз в год устраивались ярмарки и выставки достижений народного хозяйства. Съезжался народ со всего района, свозился лучший скот для выставки, люди все нарядные, идут концерты, песни, шум. И пиво бочковое на розлив. Мужики нет-нет да подойдут по бокальчику выпить и поговорить со старыми друзьями. А Пашка Курбат (Павел Плеханов) за четыре часа выпил 24 кружки пива. Весь побагровел, глаза осоловели, с головы до пят покрылся струями пота, дренаж работает бесперебойно от кружки до кружки, но он… пьёт и пьёт. Вся ярмарка ходила смотреть на выдающегося чемпиона. Молодой был, блеснул способностями. Потом-то всю жизнь выпивал только по праздникам в кампании и очень-очень умеренно. Опился в молодости пивом.

Последствия питья печальны, но бывают и забавные случаи. Мой старый друг Владимир Иванович Махонин прошёл всю войны сыном авиаполка, получил тяжёлое ранение с повреждением позвоночника. И это повреждение сильно влияло на его состояние в определённые моменты его жизни. А моменты те известны, он очень любил выпить, но старая рана ограничивала его желания маленькой меркой – приблизительно семидесяти граммами водки. Меньше 70 граммов – ни в одном глазу. 80 граммов – через несколько минут внезапный глубокий сон, где стоял – там и упал в мёртвый сон, который длился ровно двадцать минут. А как нальёшь в гранёный стакан ровно 70 граммов, особенно при желании налить 72 грамма? Меньше-то нельзя. Выпьет, чувствует, перелил 10 граммов и бегом домой, только пятки сверкают. Если перебор меньше 10 граммов, то успевал добежать до дома, если больше 10 граммов, то успевал забежать в ближайший подъезд, где сваливался в глубоком сне под лестницей. Так он хотел избежать вытрезвителя. Но не тут-то было! Жители этого подъезда тут как тут, через пять минут его грузят в милицейскую машину и … на нары в родном вытрезвителе. Через несколько минут он просыпается и требует выпустить его. Ведь он абсолютно трезв! Самая тщательная экспертиза не может установить у него ту степень опьянения, за которую забирают в вытрезвитель, только малые следы алкоголя неизвестно когда попавшие в его организм. Задержан ошибочно. Его немедленно выпускают. Но закон есть закон, через два дня на работу приходит трёх цветная флажок – штрафная квитанция за посещение вытрезвителя. И минус ежемесячная премия.

Воскресный день, работы на даче закончены. Можно ехать домой. Владимир Иванович долго раздумывал: не выпить ли с устатку? Решил: норму - и быстро домой, успею. Выпил, сел на велосипед и изо всех старческих сил давит на педали. Летит. На пол пути его останавливает сосед по даче. «Подвези, тут немного». Уселся на багажник, и поехали. После моста с острова Зелёный небольшой поворот, но велосипед мчится прямо в глубокий кювет. Хряснулись с высоты дороги так, что Владимир Иванович лежит без движения, а сосед весь в крови, нога то ли переломана, то ли вдрызг разбита. Сосед понял, Владимир Иванович погиб. Выполз на дорогу, остановил первый же грузовик, погрузили мёртвого и в больницу. Там определили, что живой. Сделали укол, и мёртвый встал, как ни в чём не бывало. Оказывается, Владимир Иванович во время езды на велосипеде, как обычно в таких случаях, заснул мёртвым сном. Перебрал на 10 граммов больше нормы. Потому-то кому поворот, а ему прямо в кювет.

Последняя печальная встреча с Юхой (Борис Теслинов).

Когда мы оканчивали школу, мне очень хотелось, чтобы Юха поступил на ветеринарный факультет, мне тогда казалось, я уверен до сих пор, что из него получился бы прекрасный ветеринарный врач, а может быть и учёный. Да не судьба. Его школьные знания были очень слабы, и он не поступил в институт. Так как он был старше нас на три года, то после провала в институте, его забрали в армию. После армии он поступил в сельскохозяйственный техникум, закончил его и стал ветеринарным фельдшером. Личная жизнь у него не сложилась, он начал пить и скоро спился. Вы видели его в Левой Россоши. Жалкий алкоголик, потерявший человеческий облик, выбивающий кулаками из старухи матери жалкие копейки на одеколон и вонючие лекарства, которые он пьёт вместо водки. Бегает он по улицам, как затравленный зверёк, нервный, грязный, воняющий мочой и немытым телом. Увидев меня на крылечке материнского дома, он на противоположной стороне улицы перед тремя старухами устроил спектакль праведного человека, стоявшего за правду-матку, громко и возмущенно что-то кричал старухам, в знак своего запредельного возмущения демонстративно хлопал фуражкой об землю, топтал её ногами, и украдкой поглядывал в мою сторону. Иногда я видел его на автобусной остановке, он стоял недалеко от остановки и с печалью в глазах смотрел на людей, приезжающих и уезжающих по своим делам, у всех была жизнь, а у него не было. Он смотрел на чужую жизнь, как будто смотрел кино. Даже в посадке односельчан в автобус он видел что-то особенное, наполненное смыслом, значением, чего он был лишён. Всюду была жизнь, в которой ему места не было, и в которую он не мог вернуться. Он это осознавал очень хорошо. Я подошёл к нему, поздоровался как со старым товарищем. Сначала он насторожился, а потом разговорился.

- Как живёшь, Борис?

- Да как, сам видишь, нет у меня никакой жизни, не живу, сам не знаю, жизнь это или нет?

- Работаешь?

- А где тут работать, тут работать негде.

- На что же ты живёшь?

- Хожу на колхозный ток, там вроде бы работаешь, а сам воруешь зерно, днём спрячешь, а после работы унесёшь, продашь да пропьешь. Так и живу.

- Значит, пьёшь.

- Пью, всё пропил. Ничего не осталось.

Юха махнул рукой в знак окончания разговора на эту тему. Вспомнили детство, ловлю сусликов, учёбу в школе. Он оживился.

- Я часто вспоминаю, как твоя мать меня страшно ругала за книгу. Я взял выучить урок и залил её щами. Так она дала мне, до сих пор помню.

- Борис, не ужели ты не можешь ничего изменить в своей жизни? Ведь ты помнишь детство, ты помнишь такие подробности, какие мы уже забыли, и эти воспоминания тебе дороги. Вот вспомнил, как моя мать тебя отругала, значит не всё потеряно?

- Нет. Всё, поздно, не выберусь я. Бросить пить я уже не смогу. Я это понимаю. Тут

скоро и конец мне. Чего уж тут говорить.

Мы разошлись. Скоро его не стало.

Мне жаль его, я до сих пор верю, что в нём был заложен огромный талант скотского врачевателя, это была его стихия. Невозможно винить его в падении, если пролистать книгу его жизни, если посмотреть на его безрадостное, холодное и голодное детство, детство без отца, погибшего на фронте, детство без игрушек, без книг, вдали от наших шумных компаний, где мы даже на голодный желудок могли строить планы, мечтать, как-то заглядывать в будущее. А он сидел в холодной избе на краю села, на отшибе, откуда до товарищей трудно добраться, сидел без обуви и одежды в мороз зимой, в весеннюю и осеннюю слякоть, а летом в полном одиночестве от зари до зари потрошил сусликов на аэродроме. Вырос в страшной бедности. Всё это предопределило его несчастную судьбу.

Имена первопоселенцев села Левая Россошь.

Недавно в Интернете появился сайт ch-otrog.ru о селе Чёрный Острог (Оренбургская область, Саракташский район). Для интересующихся историей села Левая Россошь материал сайта поистине бесценный. В его основе лежат архивные документы, в первую очередь о переселенцах из Левой Россоши, направленных на заселение земель Омской области. На новые земли отправилось 101 душа, но их судьба сложилась крайне неудачно. Прошли они половину пути, около 1600 км, начался падёж скота. Потеря лошадей ставила крест на продолжение пути, 45 душ безлошадных переселенцев вынуждена была остановиться в Саратовской губернии и просить власти о поселении их здесь. Судьба их не прослеживается, в Интернете нет ни одного упоминания, ни о месте их поселения, ни о месте их исхода.

Другая часть наших земляков – 56 душ, очевидно, у которых остался скот, продолжили свой путь, но в пределах Оренбургской губернии их постигла та же участь – падёж скота. Остановились они восточнее Оренбурга на речке Сакмара, и начались их мытарства по чиновникам с прошениями о поселении, наделении их землёй. Документами зафиксировано прибытие переселенцев в 1927 году, возможно, чуть раньше. Они были поселены на речке Сакмара и наделены землёй, но скоро они должны были вступить в казачье сословие, чтобы удержать за собой выделенную землю. Поселение их вошло в документы с названием Чёрный Острог. Перечислим наших земляков с указанием года рождения каждого, установленного по документам, находящимся в распоряжении сайта: ch-otrog.ru

Беспаловы (Григорий),

Булгаковы (Алексей, Тимофей (1799г.р.) и его братья Конон и Василий),

Долгушины (Семён, Епифан и его сыновья Андрей, Марк (1803г. рожд.),

Лавровы (Пётр Яковлевич (1789г.р.), Иван и Пётр),

Чаусовы (Иван, Роман Александрович, Савелий Андреевич (1777г.р.),

Чиковы (Степан Семёнович (1797г.р.) и его братья Филлип (1802), Василий (1791г.р.)),

Чуриковы (Василий),

Щегловы (Селиван и его брат Яков).

Согласно этого списка в основании Чёрного Отрога приняли участие 8 родовых семей. При даже неполных датах рождения «фундаторов» видно, что все они родились в селе Левая Россошь уже после прихода их отцов на речку Левая Россошь из подмосковных слобод. Одного поколения, рождённого и выросшего здесь, было достаточно, чтобы земельный голод поднял их с места и погнал за 3000 вёрст в поисках нужного по размерам надела. Отсюда же мы узнаём имена только некоторых первопоселенцев в селе Левая Россошь: Яков Лавров, Александр и Андрей Чаусовы, Семён Чиков с их семьями. Благодаря авторам сайта ch-otrog.ru левороссошанцы впервые узнают своих предков, пришедших из Подмосковья. И о той нелёгкой жизни, которая их ждала на новых местах переселения. И ещё один вывод из материалов сайта. Те, кто хотел бы восстановить свою родословную только по этим фамилиям, обнаружат, что им придётся заполнять разрыв с 1790-1800гг. по 1870-1880гг., разрыв протяжённости жизни двух-трёх поколений. Нужны архивные документы. Я говорил ранее, что они есть, но добраться до них рядовому левороссошанцу практически невозможно. Мне известен только один просто невероятный случай успешного восстановления одной родовой крестьянской ветви. Своей родословной давно занимается Сливной Олег Викторович, корни одной из ветви его предков находились в Левой Россоши. Посмотрите, он восстановил одну ветвь фамилии Чуриковых. Правда, он не указал годы рождения всех предков, но причина понятна.

Чуриков Василий – пчеловод

Чуриков Иван Васильевич – садовод

Чуриков Яков Иванович – садовод (5 сыновей)

Чуриков Тимофей Яковлевич 10.10.1884 – 15(20). 02.1967 – кишошник

Чурикова Татьяна Тимофеевна 15.11.1908 – 24.05.1994

Чурикова Мария Тимофеевна 31.01.1918 – 16.02.1991

Теперь обратите внимание на то, что у Чурикова Тимофея Яковлевича было ещё четыре брата, это свидетельствует о том, что Якову Ивановичу потребовалось, по крайней мере, 10 лет, чтобы произвести их на свет. Да ещё 20 лет, чтобы самому вырасти до женитьбы. Ориентировочно он был рождён в 1858 году (1884г. минус 30 лет). Мы не знаем, сколько детей было у Чурикова Василия и его сына Ивана Васильевича, если посчитать по их первенцам, то Иван Васильевич родился в 1838 году, а его отец в 1818. Отец Чурикова Василия, возможно, родился в 1798 году, его прадед и был переселенцем в село Левая Россошь. Чуриков Василий – переселенец в Чёрный Отрог был в том же возрасте, что и его товарищи по переселению, значит, он родился в 1780-1805 годы. Если у него родословная начиналась с первопоселенца в Левую Россошь Чурикова, то левороссошанский Василий Чуриков мог быть его племянником, стоявшим в начале родовой ветви Чуриковых в нашем селе. Сливному О.В. осталось установить имя отца и деда Чурикова Василия.

Но и это ещё не всё. Сливной О.В. установил, что женой Чурикова Тимофея Яковлевича была Анна Лукьяновна (15.05.1887-20.03.1980), дочь нашего односельчанина батрака Лаврова Луки (или Лукьяна) Ивановича. Погружение в эти родословные высвечивают и другие стороны жизни крестьян нашего села. У Чурикова Якова Ивановича было 5 сыновей, у его сверстника Лаврова Лукьяна Ивановича 5 дочерей. Землю давали только на мужчин. Лука Лавров или уже не имел надела, или он был дан только на Луку, который с этого надела не мог прокормить свою семью. Он стал батраком у многоземельных односельчан. Переселение крестьян из Левой Россоши диктовалось безземельем и уход крестьянских семей в самом начале XIX века на земли Саратовской и Оренбургской области остроту безземелья не снизили, скорее всего, обострили. Об этом и свидетельствуют факты жизни Чуриковых и Лавровых уже в середине XIX века. По теме безземелья и нищеты рекомендую посмотреть сайт inter-68.narod.ru . Это выдержки из дневника Петра Терехова, дающие много тем для размышлений о судьбах наших односельчан.

«Левая Россошь - это хорошее большое село, Кортояцкого уезда Воронежской губернии, Левороссошанской волости. Здесь родились мои родители (а значит мои прадед и прабабка - Автор сайта), прожили свое детство, молодость, поженились, и жили до 1914 года. В Левой Россоши много садов, умеренный климат, есть небольшая речушка… …Своего сада у нас не было…

…Население занималось сельским хозяйством и садоводством. Промышленности никакой не было. Но главным источником существования для большинства населения села в то время были сезонные работы в осенне-зимний период по убою скота и переработке внутренностей (кишок) крупного рогатого скота в сырье для колбасного производства (оболочка). …

… Ну а женщины домовничали, пряли, ткали холсты и работали на поденных работах…

…Родила меня мама на пашне, на поденщине, на прополке…»

… «Наша небольшая изба, крытая соломой, полувросшая в землю, стояла в центре села в переулке. Напротив через дорогу - ограда сада богатого жителя Шерешкова, имевшего большой кирпичный дом, хорошую надворную постройку, мощеный двор, оцементированный погреб…»

…… «Видимо, слишком дряхлая была наша хата, и отец в 1907 году затеял строительство нового дома с помощью (материальной) богатого соседа Шерешкова». … «Закончено строительство в 1908 году». … «За эту помощь отцу и матери долго пришлось отрабатывать»…

… «мама работала или у священников, которые жили недалеко, или у соседей Шерешковых»…

Построив для семьи дом, отбатрачив у Шерешкова за свои долги, Пётр Терехов остался у разбитого корыта. В новом доме семью кормить стало нечем, и он уезжает на заработки на бойни Сибири. Перед Первой мировой войной его семья переехала жить к нему, бросив только что построенный дом. Почитайте, в каких немыслимых условиях жила там семья Петра Терехова, но она не вернулась в Левую Россошь, работа на бойне гарантировала какое-никакое пропитание.

Теперь рассмотрите судьбы Петра Терехова, Лукьяна Ивановича Лаврова, причины переселения наших односельчан из своего села. Рассмотрите судьбы раскулаченных с позиций Тереховых-Лавровых. С экранов телевизоров, с газет, усилиями цепных псов воровского капитала ТВНщиков, «мирового судьи» Сванидзе, ополоумевшего от ненависти Млечина и иже с ними засрали наши мозги о несчастной доле ни в чём неповинных, бесконечно добрых и благодетельных кулаков, которых кровожадные коммуняки взяли, да и выселили на просторы Сибири и Севера. Но… это одна сторона медали. Как и у всякой медали есть и другая сторона, но о ней ничего не говорят, её замалчивают, как будто её не было. Ответьте честно на вопрос обратной стороны медали – кто раскулачил и отправил в Сибирь семью Петра Терехова? Кто раскулачил и бросил в нищету семью Лаврова? Затрудняетесь с ответом? Тогда вернитесь на лицевую часть медали, и вы увидите, что в течение полторы сотни лет всеми правдами и неправдами, шаг за шагом у бедняков отбиралась земля и сосредотачивалась в руках зажиточных семей, позднее получивших название – кулаков. Почему вы не хотите слышать об изломанных судьбах кишошников, об их мытарствах по России в поисках куска хлеба для семьи? Почему зажиточные беспощадно эксплуатировали на подённых работах женщину, заставляя её рожать в поле на борозде? От хорошей ли жизни в первые годы XX века село потеряло половину своего населения? Млечину и Сванидзе за ложь хорошо платят, но вам никто не платит, так почему вы слушаете их побаски и не хотите оглянуться назад, узнать о горестной судьбе своих предков, крестьян села, всю жизнь работавших не покладая рук, но в нищете родившихся и в нищете умерших? То, что сделали с нашими односельчанами зажиточные и кулаки, история развернула на 180 градусов и ударила по ним с той же силой. Что заслужили, то и по справедливости получили. За что боролись …

Сегодня ищут свои родословные среди дворян, священников, чиновников, на худой конец купцов, но крестьянские родословные обходят стороной. Гордятся своим происхождением от Плюшкина, Салтычихи, Тяпкина Ляпкина, Скалозуба и т.д. Сайты о Чёрном Отроге, дневнике Петра Терехова, родословная Сливного О.В. открывают нам мир наших предков, который всеми силами стремятся закрыть для потомков. Читайте эти сайты, там жизнь ваших дедов, думайте своей головой. Боже мой, когда же наши люди начнут думать своей головой?

Голос войны.

Это не был гром орудий, грохот обрушивающихся домов, разрывов бомб, вой мин. Мы были за 40 километров от Воронежа, который горел день и ночь. Половина неба была затянута непроницаемой мглой пожарищ. Внутри этой мглы полыхали багровым отсветом взрывы, голыми пятками мы ощущали дрожь и качание земли. Мы были маленькими детьми, много не понимали. Мы не задумывались о том, что война была всего за 40 километров. Весь ужас её мы читали на лице матери, он доходил до нас через смятение в её голосе, мы, прижавшись к ней, слышали тревожный стук её сердца. Всем страшно, тревожно. Но ужас потрясал нас, когда среди сельской тишины в след почтальонке вдруг раздавался раздирающий душу крик и плач. Получили похоронку. Наше потрясение было так сильно, что потом, увидев почтальонку, бросали свои детские игры и прятались по домам. Мы боялись этих страшных криков. Такими услышали мы первые голоса войны.

Гибель мадьяра.

Был воскресный день. Вечерело. На улице было так холодно, что пришлось затопить плиту на ночь. Мама за столом перед лампой что-то штопала, бабушка возилась в кухне, а я с сестрой Валей занимались своими детскими делами около сундука. От плиты шло тепло, поддувало светилось жёлтым тёплым пятном над чисто вымытым полом. В дверь что-то заскребло.

- Откройте кошке, - сказала мама.

Я открыл дверь и в испуге отбежал к маме. В дверь в облаке холодного пара вползало что-то огромное, грязное, тряпичное, рычащее. Все вскочили со своих мест. Смотрим, затаив дыхание, не сразу даже поняли, что это полз человек, закутанный в разные грязные лохмотья и тряпки. Лица его не было видно, ноги волочились за ним, руки, обмотанные тряпками, были распухшие, красные, в язвах и струпьях, пальцы чёрные. Фактически это были уже не руки, а отмирающие куски живого тела. Этот человек прополз к свету поддувала, голова его упала на пол, весь он обмяк, и затих на минуту, потом застонал, забормотал что-то. Первой опомнилась бабка Луша. Она проворно захлопнула дверь, и закричала:

- Иди отсуда, пошёл, пошёл отсуда!

Вряд ли он слышал её, он только стонал. Бабка долго кричала, шумела около него, но подходить боялась. Скоро человек совсем замолчал, наверное, уснул. Мы немного осмелели:

- Мам, кто это?

- Пленный, мадьяр. Их таких сейчас много в селе.

- А почему у него руки такие?

- Отморозил, и ноги отморозил, погреться приполз. – И говорит бабушке:

- Что ты шумишь на него, он всё равно ничего не понимает по-нашему. Погреется – уползёт. Им в такую стужу куда деться?

- Ага, - вскричала бабка, - он тут разляжется, а потом не выгонишь, всю ночь не уснём из-за него, кто его знает, что это за человек. Сиди тут около него, карауль.

- Уйдёт, - ответила мама.

- Ну и сиди тут около него, - ответила бабка и демонстративно полезла на печь спать.

Стало совсем темно, то, что было когда-то человеком лежало не двигаясь, большое, грязное, гибнущее.

Мама уложила нас спать, а сама села перед лампой штопать. Мы долго не могли уснуть. Утром, как только открыли глаза, сразу посмотрели в сторону плиты, мадьяра там не было. Бабка Луша гремела у печи рогачами, мама ушла на работу. Она всегда уходила на работу раньше, чем мы просыпались.

- Бабушка, а где мадьяр?

- Уполз.

- Когда?

- Ночью уполз.

Долго я думал, куда могут уползать мадьяры с отмороженными руками и ногами, но ничего не мог придумать, в селе не было таких мест, куда могут приползать пленные мадьяры.

Детские радости и огорчения скоро заслонили мои впечатления о пленном мадьяре, но время от времени я вспоминал его. Однажды я спросил маму:

- Мам, а куда делся тот мадьяр?

- Жалко тебе его было?

- Жалко.

- Да, жалко, человек всё-таки. Не знаю. Говорили, что замёрз он. Морозы тогда стояли лютые.

- Его никто в дом не пустил?

- Кому они нужны, кто их сюда звал? Не наши они, воюют с нами. Сколько нашего народу они побили, сколько крови пролили, в каждом доме одни сироты.

И всё-таки мне было жалко того мадьяра, именно того. Других я не видел, те были враги, далёкие, страшные, тех надо было стрелять, а этого жалко. Мама добавила:

- Дети, небось, есть, мать с отцом. Говорят, у них семьи большие. Все мужики ходят в шляпах.

- Откуда ты знаешь?

- Тётя Поля жила в Бессарабии, там их много живёт, а у пленных карточки есть, на

карточках большие семьи у всех. Мужики все серьёзные. А этот вот умер здесь. Дома, небось, не знают, где пропал.

Прошло много лет, я стал взрослым, но детское впечатление о том мадьяре оказалось столь сильным, что я до сих пор вспоминаю о нём, до сих пор мне жалко его, замёрзшего где-то на гумнах в глухом русском селе. И, кажется, что его большая семья осиротела, горе поселилось в той семье, как живёт такое же горе в наших сельских семьях, в которые не вернулись с фронта мужики.

* * *

Возвращение с войны.

Уже два года как закончилась война. Редко кто вернулся домой, почти все полегли на фронтах. А кто вернулся то, кто без ноги, кто без руки, кто контуженный, осколки почти у каждого сидели в теле. Сами души вернувшихся были контужены страшной войной. Оплакали бабы погибших и без вести пропавших. Без вести пропавших уж перестали ждать.

На пригорке напротив избы Ольги Логвиной, стояла небольшая старая избушка, крытая соломой, когда-то она была чисто побелена. Потом дожди смыли побелку, сама избушка обветшала. Жила в избушке маленькая и одинокая старушка. Тихая такая. Сын у неё на войне без вести пропал.

Был прекрасный летний день, начинали косить рожь. Мы с двоюродными братьями сидели на травке около избы, когда увидели, что колхозная телега вдруг свернула с дороги прямо к избушке старушки. Какой-то дед спрыгнул с телеги, взял лошадь под уздцы, подвёл её к палисаднику так близко, что телега оказалась прямо перед дверью избы. На задке телеги в соломе спиной к передку смирно сидел человек в гимнастёрке, одной рукой опершись на фанерный чемоданчик. Гимнастёрка выцвела так, что казалась белой, лицо молодое, а худое и жёлтое. Пальцы на руках жёлтые и прямо таки прозрачные. Сам хоть и молодой, а седой. Крикнул дед старушку:

- Марья, выдь поскорей, посмотри, кого привёз!

Вышла старушка, шмыгнула мимо деда, сразу не поняла, кто в телеге сидит. Человек в подводе улыбнулся виновато:

- Мама ….

Не успел больше ничего сказать, узнала мать сына, закричала как от боли, как подстрелённая, забился плачь над улицей. Мы повскакали на ноги от неожиданности. Подошла мать и упала сыну на грудь, рыдает, остановиться не может. Сын обнял её, и то же заплакал. Левой рукой мать к груди прижимает, а правым рукавом гимнастёрки слёзы вытирает. А с телеги не сходит. Дед отвернулся, не может смотреть от волнения на них, потихонечку тоже слёзы вытирает.

- Будя, Марья, будя! Радуйси, что сын вернулси домой … .

Успокоилась немного мать, радость просияла на лице, сын живой вернулся, а его уж

давно похоронили.

- Пойдём в избу, что ж мы тут стоим.

Тихо скользнул сын с телеги, и увидела мать, что нет у него одной ноги. Закричала она вдруг дико, по-звериному, как будто предсмертным криком, забилась вся от боли, затряслись у неё руки. Словно сыновняя боль пронзила её, от этой боли, от жалости к сыну закричала мать, и стала падать. Едва успел дед подхватить её, отнялась у неё левая нога, повисла старая мать на копылах телеги.

- Не плачь, мама, живой я остался. Проживём как-нибудь без ноги. Не я один такой вернулся.

Услышала мать голос сына, стала приходить в себя.

- Что ж ты ни разу не написал, что живой?

- Два года по госпиталям валялся, думал, не выживу. Тебя не хотел беспокоить.

Взяла старушка сына поперёк, чтоб поддержать, пока он искал в соломе костыли, дед взял его фанерный чемоданчик. Хромая на левую ногу повела мать бедного сына в родную избу.

Когда мы шли с мамой домой, я спросил её:

- Мам, а почему у бабки Марьи нога отнялась, когда она встретила сына?

- От горя. Как у детей болит, так и у матери болит. Нет у сына ноги, вот и у матери нога отнялась. От этой войны кругом одно горе.

Не долго жили старушка с сыном в этой избушке, к концу лета они навсегда покинули село.

Blog

Часы всей моей жизни