Эра милосердия

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 20

Прошу вас, еще! – воодушевился Ридман.
Парк представляет собой чашу, в которой плещется вода - три взаимосвязанных озера, - почти кричал, встав на стул, Балан, - на одном из которых вы сможете покататься на лодках или даже катамаранах. Это Долина Роз. Увы, в ней совсем нет роз, зато по ночам бездомных и добродушных псов беспокоят привидения сборщиков листа этих красивых цветов. Еще в парке живу я и мои призраки, очень смирные, они совсем не беспокоят меня, разве что иногда, когда я сам этого захочу.
О, - прослезился Ридман, - какой талант пропадает.
Края чаши, - продолжал Балан, - это склоны холмов, окружающих естественную впадину. Так вот, на одном из этих склонов, буквально в десяти метрах от резкого спуска вниз и находится наши аттракционы. Параллельно краю холма тянется миниатюрная железная дорога с маленьким составом.
Да, да, - заплетающимся языком сказал Скачук, - я видел, когда мы сюда шли…
Паровоз желтый, а вагоны синие, что же касается вагоновожатого, то он - мужчина с нездоровым цветом лица. Говорят, выпивает, но мне еще ни разу не удавалось поймать его с бутылкой. Впрочем, я и не ловил. Ни к чему - конечно, пьяному машинисту можно доверить игрушечный состав.

Ридман снова зааплодировал. В глубине души советник президента по экономике был честолюбив, и даже тайком писал великий, как он думал, труд. «Самые великие бессарабские евреи». Труд был написал примерно до половины, и Ридман подумал, что неплохо было бы потом подбить Балана на литературное сотрудничество. Разумеется, самым великим бессарабским евреем советник считал себя. Более того, в глубине души он полагал, что является самым великим евреем не только Бесарабии, но и мира. Чего уж там, этот местечковый Эйнштейн был говно против него, Ридмана из Кишинева!

Пьяному машинисту можно доверить игрушечный состав, - восхищенно повторил Ридман, - как это глубоко, как неожиданно, как лирично…
За железной дорогой, - глядел мутными глазами в глубину парка Балан, - есть три колеса обозрения для совсем маленьких детей. Высотой каждое из них метра в два. Отец, потянувшись, сможет достать руки своего сына, наслаждающегося видом из люльки колеса. Еще в каждой корзинке для пассажиров есть подзорная труба. Она увеличивает в шесть раз. Правда, симпатично?
О, да! – ударил по столу Скачук.
Да не отвечайте вы, - одернул коллегу Ридман, - это же вопрос риторический! Просим, просим, продолжайте!
Потом, - вошел в раж Балан, - начинаются аттракционы, посетить которые могут и взрослые. Это «Ромашка», колесо обозрения, американские горки… Жалкое подобие их, говорю я, устыдившись!
Верно, верно! Самое, что ни на есть, жалкое!
Качели «Березка», два тира, в одном из которых вы можете пострелять по движущимся мишеням, и, наконец, зал игровых автоматов. Все на природе, все в зелени, или, когда нужно, в золоте. Здесь очень хорошо и уютно, даже когда зимний ветер свирепствует в щелях деревянного пола. Здесь мой Эдем и ваш рай, здесь вас лечат от безумия и исцеляют от проказы прикосновением палочки со сладкой ватой…
Браво!!!
Здесь я, - почти кричал Балан, - божий ангел, а вы - толпы безгрешных, я подчеркиваю - толпы, а не пара, только здесь, в моем парке, я видел множество по настоящему счастливых людей, и поистине любящих влюбленных одновременно. Я думаю, если бы Господь простил Адаму и Еве прелюбодеяние и позволил им размножаться в грохоте оргазмов и стонах рожениц…
О, как эротично, и в то же время невинно!
Та вот, если бы Господь простил им и позволил, то Эдем стал бы подобен этому Парку аттракционов.
Восхитительно, - отпил Скачук прямо из горлышка пятой бутылки, пока официантка уносила четвертую.
Иногда, - взгрустнул Балан, - я гляжу на Колесо Обозрения, и говорю себе - что-то не то с ним, что-то не то. Два раза оно застывало и на самом верху этой двадцатиметровой махины в корзине, покачиваясь, замирал от страха пассажир. Чего уж там, это был я. С тех пор на Колесе не катаюсь, хоть мы и поговорили, вполне серьезно.
О, буквально Сент, этот, как его, Экзю, который Пери! – согласился уже плохо соображавший Ридман.
В чем дело, Колесо, спросил я, - фантазировал Балан, - машинально потирая висок, в чем дело? Вид с верхней точки так прекрасен, - виновато сказало оно, - и мне стало жаль, что вы видите его мельком, хоть я и стараюсь в этот момент крутиться не спеша, медленно, как только могу. Вот и я подумало…

Ридман и Скачук восхищенно слушали.

Сентиментальное Колесо. - прослезился Балан. - Наверное, зря первой книгой, которую я прочел ему, был избран «Маленький Принц». Да, иногда я читаю книги своим аттракционам, потому что и им бывает скучно. И знаете, теперь я понял, для кого писал Сэллинджер…

Советники президента рыдали. Балан огляделся: окружающий парк и аттракционы слились в какое-то безумное, светящееся пятно. Наверное, я слишком много выпил, подумал Балан, и, значит, завтра опять не начну писать свою книгу, после чего решил, да и черт с ним. И продолжил:

Здесь мило. За два лея вы три минуты сможете переглядываться с небом, а если понравитесь старику-вахтеру, он замолвит словечко, и небо будет покачиваться вместе с вами. Лодки-качели. Воздушные корабли. Пузырьки плохого зефира, политые тягучим шоколадом воздуха нашей долины. Время здесь вязкое, никто никогда не спешит.
Что за образы, - восхищенно шептал Ридман, - нет, определенно, мою книгу про великих евреев будет писать именно этот Балан.
За аттракционами удобно наблюдать из кафе, - продолжал Балан, не слушая комплименты собеседников, - оно небольшое, внутри совсем неуютное, не то, что на улице. Здесь вместо столиков - десять старых корзин, снятых с Колеса Обозрения. Шашлык готовят на улице. Выпивку можно купить внутри. У меня есть своя, любимая корзина, мне нравится сидеть в ней, запрокинув голову, и глядеть в темнеющее на востоке небо, бросать собакам кости и куски мяса. Это мой Рай, говорю я себе, и мой Эдем. Необычный, и знаете, почему? Очень просто - на Земле нет, наверное, ни одного рая, куда бы нас изгоняли. А с моим все получилось именно так. В общем, не спешите, и представьте, что вы - поскрипывающее колесо обозрения, на черный маховик которого непослушный ребенок налепил жевательную резинку. А может, вам больше по душе быть «Ромашкой», которая то парит, а то опускается, как мое сердце, когда я гляжу на ивы, обрамившие парк аттракционов?!
О, да! – соглашались, в экстазе, советники.
Мы с вами побродим в комнате кривых зеркал, и, может быть, даже сумеем пройти по тоннелю времени, а призом вам будет шоколад с кокосовой стружкой, тот самый, который никто вот уже год не выигрывал на автомате «Щупальца»…

Балан умолк, и, отдуваясь, налил себе еще. Выпил, и спросил:

А теперь ответьте, поменяет ли человек в здравом уме и твердой памяти этот рай на жалкую карьеру правой руки президента?

В полночь советники Скачук и Ридман отправили с городского почтамта президенту телеграмму с просьбой о своей отставке, и записались в штат сторожей парка аттракционов.

ХХХХХХХХХХХ

Ну и нажрались вы вчера, уважаемый, - холодно сказал Ридман Скачуку. – Но это еще полбеды. Хуже всего то, что вы по пьяной лавочке язык за зубами не умеете держать. Кто вас просил кричать на весь парк, что у нас нет внешней политики? Что внешняя политика Молдавии – это указания американского посла? Тьфу!

Советники сидели под ивой у парка аттракционов. На Скачуке был огромный, не по размеру, фартук. Грудь Ридмана украшала большая металлическая бляха.

А вы сами-то, - сплюнул Скачук, и потер висок, - помните хоть, что вчера говорили? Мол, когда выживший президент умрет, то его место должен занять еврей, потому что все молдаване тупые.
Я это говорил? – завопил Ридман. – Да вы с ума сошли. Мне такое никогда в голову не придет.
Говорили, говорили. Еще кричали, что, мол, в городах Молдавии никогда молдаване не жили. Мол, молдаване жили в селах, русские в поместьях, а в городах – одни только евреи.
А вы, - мстительно припомнил Ридман, - помните, как заплакали, и стали просить полицейского пристрелить вас, потому что, де, вас мучает комплекс непроизвольной дефекации, и вы жить с этим не можете?
Да, ну, - с сомнением сказал Скачук, - разве было такое?
Было. Еще вы говорили, что все русские, которые живут в Молдавии, неполноценные, потому что если б они были полноценными, то давно бы нашли себе место на исторической родине.
А вы, простите, запамятовали, как кричали, что хороший араб это мертвый араб, и поэтому въезд арабам в страну нужно закрыть?
А вы… Это ваша идея была подать в отставку и остаться работать на этих дурацких аттракционах?! Да еще таким способом: телеграмму дать?!
Нет, ваша!
А, да замолчите вы. Тошно!

Советники тяжело замолчали, и приуныли. Из-за ивы послышался веселый свист. Советники удивленно посмотрели на вышедшего им навстречу Балана. Тот выглядел свежим, веселым и бодрым. Сторож аттракционов был одет в хороший костюм, белоснежную рубашку. Поверх костюма Балан надел отличное кашемировое пальто. Завершали ансамбль туфли хорошего качества и небрежно, но со знанием дела повязанный галстук и заколка на нем, явно из драгоценного металла.

Ну, - радостно поприветствовал Балан советников, - орлы, чего приуныли? И что это на вас за дурацкие наряды? И где машина?
Какая машина? - удивленно спросил Скачук, от удивления забывший о головной боли.
Какая, какая. Та самая, на которой мы едем в президентский дворец! – бодро ответствовал Балан, и закурил.

Советников вырвало.

Эк, вас развезло, бедолаги, - жалостливо оглядел Скачука с Ридманом Балан, - впрочем, с непривычки…
Какой президентский дворец? – деликатно закончив блевать, спросил Ридман. – Мы же условились, что остаемся работать здесь. Вы же нам вчера так это место описали, что устоять было невозможно.
Это была демо-версия, - невозмутимо ответил Балан, затягиваясь, - моей уникальной способности убеждать. Поехали, поехали.
Поздно, - жалобно сказал Скачук, откашливаясь, - вы, наверное, не помните, но мы вчера на почту ездили. Телеграмму с просьбой об отставке отправили.
Как же, помню! – возразил Балан. – Только телеграмма ваша никуда не дойдет. Я специально девушку на почте попросил поле «адресат» не заполнять.

Ридман робко приподнялся, и по-собачьи посмотрел на Балана.

Значит, - шатался советник по экономическим вопросам, - я все еще советник по экономическим вопросам?
Конечно, - широко улыбнулся Балан.

Скачук снял фартук, бросил его на кучу мусора, и, торопливо набирая номер мобильного телефона своего водителя, спросил:

Но вы же вчера говорили, что ни один человек в здравом уме и твердой памяти не поменяет этот рай на жалкую карьеру правой руки президента…

Балан улыбнулся еще шире, и бросил окурок в мусор:

Так ведь то в здравом уме. А я – сумасшедший.

ХХХХХХХХХХХХ

Значит, так, - говорил в машине радостный Скачук, - потирая руки. План действий таков. Мы вас, якобы случайно, приводим в кабинет президента. Вы ему наплетете что-нибудь про сложную ситуацию в Заднестровье. Пусть думает, как решить эту сложную проблему. Правда, решать он ее будет долго. Ведь существовать она будет лишь в его воспаленном мозгу!

Мужчины захохотали. Шофер недовольно обернулся:

Кто пил вчера? – рявкнул он. – Чего молчим? Я спрашиваю, кто пил?! Нажрались, небось, как сволочи. Все окна запотели. А мне, между прочим, ничего не видно!

После чего остановил машины, вынул из багажника тряпку, протер окна, и молча поехал дальше. Перед тем, как включить двигатель, шофер включил на полную громкость радио «Шансон». Скачук виновато съежился на заднем сидении. Ридман и Балан ничего не понимали.

Ого, - весело сказал Балан, когда мужчины вышли из машины размять ноги у городского кафе, - это что же за шофер у вас такой, Скачук? Вы что ему позволяете?
Понимаете, - объяснил Скачук, - уж такой он человек. Грубый, несдержанный, и, простите, хам.
Так выгоните его!
Не могу. Он двоюродный брат моей сестры. Единственная возможность от него отделаться, отправить куда-нибудь на повышение. Начальником парламентского гаража, к примеру.

Балан, посмеиваясь, заказал пива, и советники начали похмеляться.

Боже, - глотнул ледяного пива Скачук, - как хорошо. Продолжим. Итак, вам придется работать по двум направлениям. Первое: придумывать небылицы о Заднестровье. Что-то, мол, там не в порядке. Само собой, деньги не проблема. Если, там, газет фальшивых напечатать, или встречу с народом сфабриковать, вы обращайтесь.
А из-за нас случайно война не начнется? – обеспокоился Балан.
Что вы, - успокоил Ридман, взявший еще пива, - президент ведь, говоря прямо, находится в плену. В плену своего воображения. Ну, и в плену президентского дворца. Вот уже несколько месяцев никакие его распоряжения никуда не доходят. А если доходят, то моментально отменяются нами.
Занятно. Ясно. В общем, Заднестровье. А второе направление какое?

Скачук виновато улыбнулся, и выпил пива. Потом решился закурить.

Я всегда считал, что по утрам после мощной пьянки, - сказал, внимательно глядя ему в лицо Балан, - наступает нечто, что мы можем охарактеризовать, как второе рождение. Более того, обычай напиваться до полусмерти, а утром похмеляться, связан, как мне кажется, с древнейшими культами плодородия.
То есть? – не понял Ридман.
Ну, Осириса убивают, а на утро он оживает. И все такое, - пояснил Балан. – Давайте о втором направлении.
Понимаете, - объяснил Скачук, - с чего все началось?
Это вы мне расскажите.
С того, что Папа зачитал нам речь о тараканах. Он, видимо, совсем сбрендил на почве бедности, которую ни он, ни одно его правительство за четырнадцать лет побороть не сумело. И тогда президент придумал тараканов.
Это как? – деловито спросил Балан.
Ну, решил, что если он зачитает американскому послу речь о защите насекомых, тараканов, то есть, то американцы прослезятся, и дадут денег. То есть, идея-то проста до сумасшествия. Американцы народ жалостливый, политкорректный. Лесбиянки, геи, инвалиды. И президент решил грешным делом открыть мировое движение защиты тараканов. Будто бы они что-то вроде птицы киви, или антарктических китов. Будто бы их вред научно не доказан, и вообще этот вред является мифом.
Ну, и?
И, мол, необходимо реабилитировать этот вид в глаза человечества. Президент рассчитывает, что всякие меньшинства Америки, влияющие на свое правительство, проникнутся этой идиотской идеей, а Америка даст нам грант. Вернее, большой кредит. На всякие исследования насчет пользы тараканов, нарушения их биологических прав, и тому подобного.
Что ж, недурно. Меньшинства, они ведь тоже своего рода тараканы. С другой стороны, президент наивен, - подумал вслух Балан. – Ведь только американцы могут заниматься откровенным бредом, да еще и выбивать под это деньги из своего правительства. Конкурентов они не потерпят.
Ага. Только, ясное дело, мы речь Папы американскому послу не передали. Хотя сказали, что передали.
И теперь президент…
Теперь президент думает, что весь мир охвачен его «гениальной» идеей. И ваша задача, поддерживать его убежденность в этом. Все, что угодно, лишь бы он думал только об этом. О Заднестровье и о тараканах. Как вы думаете, справитесь?
Знаете, - сказал Балан, - этот ваш президент, он самый, что ни на есть психопат, кретин, и сумасшедший. Ненормальный фантазер. Долбанный сказочник.

Советники грустно переглянулись. Балан усмехнулся:

Думаю, именно по этой причине мы с ним сработаемся.

ХХХХХХХХХХХ

В кабинете со скрипом открылась дверь. Президент проснулся, и резко отшатнулся назад. Стул покачнулся, и Снегур едва не упал.

Вечно ты так заходишь, - пожевал губами президент, - неожиданно. Упал бы, страна без президента бы осталась.
Ничего страшного с вами бы не произошло, - советник раскладывал по столу папки, - я читал у Суворова, что разведчиков специально заставляют на стуле опрокидываться. Абсолютно безопасно, и волю тренирует.
Я тебе что, - поморщился президент, - разведчик? Ладно. Приступай.

Сначала советник докладывал президенту об экономическом росте, снижении налогов и понижении уровня бедности. Когда доклад дошел до успехов Рыбницкого металлургического завода в импорте стального прокатного листа в США, Снегур задремал, и советник перешел на шепот.

Да ты громче, - не открывая глаз, и причмокивая, сказал Снегур, - громче-то говори. Я ведь еще не помер, чего ж тут заупокойную молитву бормочешь.
Виноват, - поправился советник, и заговорил громче.
Ты мне вот что скажи, - снова бесцеремонно перебил его президент, - что там в Заднестровье слышно? Все о юге докладываете, о западе. А Заднестровье? Я же оттуда родом. Что, обижаете старика?
Подозрительная ситуация складывается, мой президент, - шепотом сказал советник, и уже громче повторил, - крайне подозрительная.
Это отчего же? – насупился Снегур. – Тихие районы были. Спокойные. В 92-м мы с ними едва не поцапались, но я же на высоте оказался.
Конечно, - грустно закивал советник, - мой президент, но сейчас там что-то происходит. По крайней мере, так говорят.
Кто говорит?
Люди.
Какие? Где? Покажите.
Сейчас перед вами предстанет человек, буквально вчера побывавший в Тирасполе.

Советник тихо собрал папочки, и осторожно вышел из кабинета. Журналист, стоявший за дверью, быстро выхватил из кармана кусок лимона, проглотил его, и ворвался в кабинет.

Все плохо, господин президент, - мрачно сказал он, - не поздоровавшись. Своими глазами я видел, и своими ушами слышал, что в Тирасполе появились мятежники, которые намерены отколоть от нас Заднестровье.
Расскажи, не спеша, - велел Снегур, - только в подробностях.

… Спустя полчаса Снегур, встав из – за стола, прогуливался по кабинету. Время от времени президент бросал ласковые взгляды на журналиста.

Выпить хочешь? – спросил он.
Не откажусь, - судорожно вздохнул журналист, и промычал, отхлебывая, - благодарю.
Молодец, что узнал новости. Никому об этом ни слова. Понял?
Конечно, - журналист едва скрывал улыбку. – Буду нем, как могила.
Еще бы. Если нем не будешь, в могилу и ляжешь.
Да я ведь ради Родины…
Молодец. Сейчас главное, не торопиться. Выждать. Скоропалительных решений не нужно. Я мудрый, я всех еще переживу. И мятежи тоже.
Конечно, президент.
Нравится?
Разумеется. Вы прекрасно выглядите.
Я про коньяк спрашиваю.
Еще бы. «Калараш».
Ну, да. Пять звезд. Пей, пей, не стесняйся. Мой мальчик, я вижу, ты человек молодой, образованный, и начитанный.
Прошу вас, - развел руки гость, - прошу.
Тебе нравится писатель Маркес?
О, конечно.
А его последней книги, ну, этой, как ее…
«Прощайте, мои маленькие бляди», так, кажется.
Совершенно верно. Спасибо, что напомнил.
Всегда рад, мой президент.
Так вот, книги «Прощайте, мои маленькие бляди», у тебя случайно нет?
Увы, - вздохнул журналист, - в Молдавии ее еще нет.
Жалко, - задумчиво сказал Снегур, - весьма…
А почему вы спрашиваете? – удивился журналист.
Видишь ли… Впрочем, это долгая история. Старикам вечно хочется поболтать. Спасибо за новости. Ты верный слуга государства. Дай руку.

Журналист протянул руку, как для рукопожатия, но Снегур, не обратив на это внимания, неторопливо достал из ящика штангенциркуль, и, тяжело дыша, измерил указательный палец молодого человека.

Завтра зайдешь в канцелярию за зарплатой и перстнем советника президента, - велел он. – Будешь моим пресс-секретарем.

Журналист встал, и попрощался.

Да, бросил вслед президент, - вот еще что. Купишь мне с зарплаты «Прощайте, мои маленькие бляди».

Пресс-секретарь поднял брови.

Надо же тебе, - пояснил президент, - хоть как-то проставиться за новую должность.

ХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХ

В 1940 году Румыния оставила две свои провинции, являвшиеся плотью от плоти ее, под угрозой силы! – разглагольствовал за пластмассовым столиком бара Дома Печати молдавский композитор Дога. – И одну из этих провинций называют Бесарабия! Когда в 1989-м году ушли, наконец, эти Советы, мы думали, что вздохнем спокойно. Не тут-то было! Советы ушли, Иваны остались! И особенно много осталось их в восточных районах нашей многострадальной страны.
Вы сказали, провинции, - с легким акцентом поправил Догу собеседник, - впрочем, простите. Продолжайте, я слушаю. Мне интересно.
Так вот, - Дога отпил кофе, и почти бросил чашку на столик, - мы тогда думали, что мост цветов покроет прут, и мы воссоединимся с Румынией. И наш президент дал нам эту надежду. Нет, я не говорю, что Снегу плохой. Тогда он сделал все, чтобы страна не раскололась, чтобы Иваны обманом не отобрали у нас Заднестровье. Но Румыния, с ней мы не объединились! А ведь это противоестественно. Президент пережил свой век, как политик. Сейчас обстановка стала благоприятной для объединения. А он дремлет в своем дворце, как снулая рыба!
Вы говорили о России…
Да, да, - оживился Дога, и лицо композитора задергалось, - этих Иванов за обвинения нас, бессарабских румын в неправильной политике, можно, и нужно привлекать к уголовной ответственности!
Насколько я знаю, - немецкий журналист, изящно отпил кофе, и, в отличие от Доги, мягко поставил ее на блюдце, - у вас в республике наблюдается, если можно так выразиться, национальное спокойствие.
Да. И совершенно зря! Эти Иваны! Сейчас они разжирели. Куда бы они ни поехали, везде стремятся внедрить свой образ жизни. Так пусть уезжают поправить здоровье под Тулу и Смоленск!
Мой дед воевал под Смоленском. Здоровья он не поправил, наоборот.
Вот видите! Знаете, честно говоря, я жалею, что тогда победили не вы, а русские. Если бы к нам пришли пусть не румыны, так хоть немцы, мы бы пили сейчас хорошее немецкое пиво, и ели качественные колбасы!
Не стоит так говорить. Национал-социализм принес нам много бед.
Не говорите о национализме плохо, - покачал пальцем Дога, - в национализме нет ничего плохого. Националист – это человек, который любит свой народ и свою родину.

Мужчины обратили внимание на кофе, и за столиком воцарилась тишина. Из глубины кафе на Догу с завистью смотрели пара журналистов и писателей, отчаянно завидовавших композитору за то, что на него обратил внимание иностранец. К тому же, у Доги был новый костюм: недавно ему из Москвы перечислили гонорар за использование музыки к кинофильму «Мой ласковый и нежный зверь». Деньги пришлись кстати: за десять лет независимости Молдавии вещи Доги, преподававшего в столичной консерватории (ему платили по тридцать долларов в месяц) изрядно обветшали. Поэтому он, поначалу очень активно выступавший на митингах националистов, постепенно перестал появляться на широкой публике. Правда, убеждения своих сохранил и свято соблюдал. Дога допил кофе (платил иностранец) и мечтательно запрокинул голову:

Blog

Эра милосердия