Эра милосердия

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Екатерина Михайловна Бакунина Подвиг милосердия, 260.4kb.
• Инструкция менеджера проектов Центра духовного развития «Эра Водолея», 20.39kb.
• Мезозойская эра мезозойская эра, 120.11kb.
• 80 лет со дня рождения русского писателя Аркадия Алексеевича Вайнера (1931 – 2005),, 626.98kb.
• Международного Общества Милосердия (мом) по программа, 11.19kb.
• 1)Наши обильные разговоры о нравственности часто носят слишком общий характер. (2)А, 27.44kb.
• «Кодекс милосердия», 237.5kb.
• Доклад Кубанская община сестер милосердия, 125.9kb.
• 1. История хосписов, 357.97kb.
• Задачи: обобщение знаний о милосердии и остальных качествах, сопутствующих ему; накопление, 69.12kb.

Эра милосердия

В субботу в Кишинев привезли икону животворящей Ясской Божьей Матери. Потому Кафедральный собор, куда поместили чудотворный лик, стоял посреди города не как обычно, в обрамлении тополей и каштанов, а переливался в необычном золотистом свете.

• Ох, будет чудо, - говорили старушки радостно, и мелко крестились, - Бог про нас вспомнил, наконец.
  

Если бы икона, - почерневшая от времени женщина в свободной накидке, - могла говорить, она сказала бы богомолкам, что Бог не забывал Молдавию никогда. Но икона не могла сказать ничего, и потому лишь слабо улыбалась младенцу, глядевшему на сумрачное золото храма торжественно и спокойно.


Младенец был Иисус. А вот женщина Богоматерью не была.


Ее на доске написал живописец – полукровка, сын мадьярки и грека, Хорти Сванидос. Было это в 18 веке, еще когда Румынии не было, и княжество Валашское, столицей которого и были Яссы, стонало под турками. Вот турчанку-то сумасшедший Хорти, влюбившийся в дочь турецкого наместника, и нарисовал. Правда, признаться в своей любви к девице он так и не решился: турки в Восточной Европе не церемонились, и даже за один взгляд на дочь чиновника Сванидос мог поплатиться жизнью. А вот женщинам смотреть на турок и турчанок не возбранялось: поэтому Хорти и влюбился, и написал свою возлюбленную по рассказам соседской девушки. А та любила Хорти, любила всю жизнь, - они и поженились потом, - но была так добра, что никогда не попрекнула его безответной страстью к турчанке. А художник запер свою любовь в сердце, и она постепенно умерла. Потом и Хорти умер, и жена его, и турчанка, и Румыния появилась, а портрет девушки нашел в начале 20 века один монах, и выдал его за чудотворную икону. Позже какой-то умелец нарисовал ей младенца на руках.


С тех пор она и стала ликом Богородицы. И сейчас ласково глядела на затылок немолодого мужчины, пришедшего в церковь с утра. Мужчина был одет в смешной плащ, и в руках держал помятую шляпу. Как пришел, так и упал на колени у иконы, и стоял так целый час, о чем-то молясь. Икона глядела ему в затылок, и все гадала, какого же цвета у него глаза.


Наконец, академик, председатель Союза Писателей Молдавии Аурел Чимпуй встал. Глаза у него были карего цвета, чуть покрасневшие.

• Ох, грехи мои, - шептал Чимпуй, выходя из церкви, и напяливая шляпу на полысевшую голову, - грехи тяжкие.
  

Только вчера вечером приехал он из села, где проводил встречу творческой интеллигенции с крестьянами, и потому стал. В особенности оттого, что после села пришлось интеллигенцию вести в бар Союза Писателей, вином поить. И пить пришлось, по обыкновению, много. Чимпуй, вышагивая по центральной улице города, поморщившись, вспоминал отрывки вчерашнего вечера.

• Я, безусловно, - категорически утверждал убогий Дабужа, - являюсь величайшим писателем стран, в которых проживают народы романской группы.
  
• Мы румыны, - почему-то не соглашаясь с Дабужей, говорил совершенно о другом поэт Виера, - никогда не были близки славянам. Вот об этом я и напишу свою следующую книгу.
  

Чимпой сплюнул. Покосился на витрину магазина: так и есть, губы после вчерашнего вечера фиолетовые. А все оно, проклятое молодое вино. Осень, что поделаешь. После первого вина сколько лицо не мой, два дня будешь синий, как первые выжимки. Слава богу, крестьяне упросили Чимпуя (будто он сам этого не хотел!) отменить встречу, и лишь потчевали заезжих гостей. Чимпуй дошел до памятника Штефану Великому, и повернул налево. К счастью, он на лекцию в университете не опаздывал, хоть и боялся этого. Но в церковь зайти стоило: недавно Чимпуй узнал, что у него рак (наступала последняя стадия), и просил Бога лишь о том, чтобы протянуть еще год. Вздохнув, писатель закрыл глаза. Идти это ему не мешало: в Университете Чимпуй преподавал без малого сорок лет.


Сначала – теорию марксизма-ленинизма, потом – историю Молдавии, наконец, сейчас – историю румын. Ни один из трех своих предметов Чимпуй не знал, но твердо усвоил: нет лучшего занятия, чем преподавать историю, для человека, не нашедшего себя в жизни.


Жизнь. Чимпуй снова вспомнил о болезни, и горестно застонал. Время – вот что было его головной болью. Старшую дочь, Аурику, надо было выдавать замуж не позже, чем через два месяца. Девочка ведь на третьем месяце беременности. Младшую, Веронику, надо было устроить по весне в институт, и выдать замуж за хорошего парня из хорошей молдавской семьи.

• Лучше уж мы сами, - говорила жена Аурелу, - а то пустим все на самотек, и влюбится в какого-нибудь безродного. А что может быть хуже, чем выйти замуж за человека без большой семьи со связями?!
  

С этим академик Чимпуй был совершенно согласен. Он даже монографию об этом написал, и напечатал ее в 1990 году. Называлась она: «Семейственность – как главное отличие традиций бессарабских румын от южнославянских племен». В ней академик утверждал, что клановость и непотизм являлись движущими факторами в развитии бессарабских румын. И что, якобы, благодаря им, румынский народ Бессарабии продвинулся в своем развитии гораздо дальше отсталых и варварских народов России и Украины (Подзаголовок у этой части был «Иван, родства не помнящий»).. Также писатель Чимпуй категорически опровергал обвинения системы клановости в том, что она способствует дичайшей молдавской коррупции. Чимпуй не был лжецом: он верил в то, что писал.

• Недаром русских сейчас, - объяснял он коллеге по цеху Матею, когда они выпивали в баре союза писателей - везде бьют. Не связаны они семьей, разобщены они. Да и ленивы. Это-то их и погубило. А мы, молдаване, подобны трудолюбивым муравьям. Мы – сила. Кстати, и кухня у нас лучше. Ну, скажи, разве это нормальная еда – хлеб? Тяжелый для желудка, грубый продукт. То ли дело, мамалыга. Ты, между прочим, знал, что молдаване до прихода русских хлеба совсем не ели?!
  

Пьяный полуукраинец Матей недобро косил на Дабижу, после чего просил кофе, долго пил его, и, протрезвев, ронял:

• Да уж. Мы, молдаване, в отличие от русских, друг друга и без хлеба жрем.
  

Чимпой неодобрительно хмурился и отсаживался за другой столик. Вечно этот Матей со своим желанием встрять поперек. Нехороший человек. Наверняка, думал Аурел, Матей был при Советах осведомителем КГБ. Не может у такого человека не быть плохое прошлое. Но сколько ни пытался, вспомнить лицо Матея в коридорах городского КГБ (куда сам Чимпуй приходил, как, впрочем, и все писатели, стучать на коллег) у него не получалось. Видно, годы память отбили. Годы, и еще эти проклятые Советы. А Советы кто принес? Русские. Русские и Советы. Всех они унизили, всех они прогнули. И никто в Молдавии прямым не остался. В этом-то Матей был прав, говоря:

• Везде в Союзе диссиденты были, везде, кроме Молдавии. Дерьмо вы. То есть, простите, мы.
  

Ну, а раз Матей прав, думал Чимпой, то и Матея сломали, то и он осведомителем был. Это не то, чтобы радовало, но, как-то успокаивало. Чимпой, все еще не открывая глаз, дошел до угла, откуда надо было сворачивать к Университету, и нашарил сигареты в нагрудном кармане. Теперь все равно. Можно и покурить. Дотянул сигарету почти до фильтра, почувствовал, что руки жжет, и бросил окурок на асфальт. Сам себе усмехнулся неодобрительно: ая-яй, а еще культурный человек, интеллигенция, по селам ездишь, крестьян просвещаешь. Вспомнил, как несколько дней назад к нему, как ответственному за здание Союза писателей, буфетчица пришла.

• Господин Чимпуй, - сказала эта бедная женщина, протягивая ему счет, - вчера тут пять человек из вашего Союза сидели, кучу посуды разбили, и за две бутылки водки не расплатились. Да еще официантке нахамили.
  
• А где ж я вам деньги найду? – недовольно спросил тогда Чимпуй.
  

Но уговор с начальством буфета был: если кто из писателей в баре набедокурит, расплачивается за это руководство Союза. А уж потом само недоимки с провинившихся взыскивает. Поэтому Чимпуй, посопротивлявшись для виду, расплатился, взял бумажку, и стал переписывать фамилии виновников «торжества».

• Вы сказали – пятеро в одной компании, а я вот еще два счета вижу! – сказал он. – Значит, наши писатели не единственные посетители были!
  
• Те двое сидели за другим столиком, - объяснила буфетчица.
  
• А может, - снова начал спорить прижимистый Аурел, - это они вам бардак устроили, а вы сейчас все на писателей наших спихнуть хотите? Раз, мол, писатели пьяные были, то припишем им лишний счет, да?!
  
• Господин Чимпуй, - твердо сказала буфетчица, - двое других клиентов не буянили. Они вообще не писатели.
  
• Это точно?!
  
• Я вам в этом могу на Библии поклясться, - прижала руки к груди буфетчица.
  
• У них что, на лбу было написано, что они не в Союзе Писателей? Нет, как, ну, откуда, скажите на милость, вы знаете, что те двое посетителей не молдавские писатели?!
  

Буфетчица кашлянула, и ответила:

• Они были трезвые.
  

ХХХХХХХХ


Вспомнив об эпизоде с буфетчицей, Чимпуй снова поморщился. Потом решил, что это входит у него в привычку, и нужно следить за мимикой. Негоже мужчине, пусть и в возрасте, выглядеть, как шарпею. Кожа должна быть настолько гладкой, насколько это возможно. Да и постричься, - укоротить волосы, все еще растущие на затылке и чуть по бокам головы, - тоже бы не мешало. И костюм почистить. А то он от пепла да винных пятен скоро невесть во что превратится. Надо взять себя в руки. Написать что-нибудь. Решив так, Чимпуй глубоко вдохнул, и, было, обрадовался, как вспомнил. Диагноз.


Рак. Какая теперь разница, морщиться или нет, если жить осталось меньше года. Аурел, как только узнал о своей болезни, точно решил, что не умрет в муках. Об этом он и просил Богородицу Ясскую. А еще заранее каялся перед ней в смертном грехе, который намеревался совершить, когда боль станет нестерпимой. Со знакомым врачом он уже поговорил. Большая доза морфия, и все. Чимпуй мрачно улыбнулся, вспомнив, как жена отправляла его в Оргеевский монастырь. Ей он о диагнозе не сказал, намекнул лишь, что у него деликатная болезнь, которая у многих мужчин в возрасте бывает. Лучия, конечно, намека не поняла, и погнала его в Оргеевский монастырь, молиться перед особой иконой. Но Оргеевский монастырь подчинялся Московской патриархии, а Москве Аурел больше подчиняться не собирался, никогда и ни в чем. Поэтому, сказав жене, что едет в Оргеев, целый день проходил по парку у Комсомольского озера.


Жена. Еще одна головная боль. Вообще-то ее звали Надя, но в 1989 году Аурел велел ей поменять имя в паспорте.

• Я знаю, что ты молдаванка, - уклончиво объяснял он жене, не глядя ей в глаза, - но ты же знаешь, какое время сейчас. Вот, даже сам Дога говорит, что ему русский язык слушать на родине неприятно. Кто?! Дога! Уж, казалось бы, этому-то русских любить…
  

Жена, - стопроцентная румынка, названная родителями – коммунистами в честь Надежды Крупской, - ничего не сказала. И даже про Надю Команчи (знаменитая румынская гимнастка – прим. авт.) не упомянула. Но в паспортный стол сходила. Документы ей, кстати, сделали за две недели. Без блата. Но двести леев, - согласно тарифу, - уплатить пришлось. Деньги. Проклятые деньги. Всюду расходы. Всюду: дай, дай, дай. Хоть бы кто сказал: возьми. Хоть бы кто-нибудь подошел, и сказал:

• Аурел Чимпой, ты человек, и, значит, брат мне. Вот, возьми денег. Я знаю, как тебе тяжело растить двух дочерей и непутевого сына, который в Бухаресте вместо того, чтобы учиться, за девчонками бегает. Как тебе тяжело будет устроить свадьбы дочерей, найти приданое. Конечно, чтобы такую семью прокормить, не только марксизм или историю румын преподавать станешь. Тут что хочешь запреподаешь. С самим дьяволом побратаешься. Вот. Возьми все. Возвращать не нужно. Возьми эти деньги, и не печалься, брат. Я люблю тебя.
  

Увы, сказать это Чимпую мог только один человек на свете. Родной брат. Но тот давно уехал в Москву, и работал там в театре, сценаристом. Не то, чтобы они с братом поссорились, - тот, как и Аурел, тоже участвовал в национально-освободительном движении, просто переехал в Москву, потому что там работа, и платят больше, - но время и расстояние меняют судьбы. Сначала каждую неделю созванивались, потом каждый месяц. Последний раз два года назад говорили. Проклятая жизнь. Что же они с нами делают! Только кто это, они?! Брат, жена, дети, родственники, будущие зятья, невестки, осведомители КГБ, студенты, писатели, крестьяне, проститутки, политики, русские, румыны, молдаване, кто, кто, кто?!


Как же все мелочно и пусто в его жизни!


Аурел почувствовал, как в сердце закипает ярость, а на глазах – слезы. Стареющий академик, он вытер глаза, не открывая их, и постарался успокоиться. Головы его что-то мягко коснулось. Чимпуй понял: осенний лист. А так хорошо, будто Бог по голове погладил. Осень. Лучшая пора. Уж в этом-то эфиоп Пушкин, которого русские почему-то к своим причислили, не ошибся. Чимпуй успокоился, и решил, что даст дополнительные лекции. Украдет еще немного денег из фонда Союза Писателей. Все равно они, писатели эти, только и могут, что водку пить, да разглагольствовать, кто из них гений, а кто нет. В общем, денег для родни он достанет. Никто не будет побираться после того, как он, писатель и академик Аурел Чимпой, уйдет из этого мира.


На мобильном телефоне Аурела прозвенел будильник. Значит, пора. Аурел вдохнул три раза, после чего открыл глаза, глянул на светофор, - зеленый ли свет, - и собрался было сойти с тротуара, как на всякий решил глянуть уже на дорогу, не едет ли шальной автомобилист, которому все равно, есть пешеход на дороге или нет. Чимпуй повернул голову налево, очень удивился и сел прямо на бордюр.


На дороге, в нескольких метрах от него, стояла колонна танков.


ХХХХХХХХХХХ


Аурел посидел еще немного, но танки не пропадали. Тогда академик, путаясь в плаще, встал, и отошел к дому у дороги, и прислонился к стене.

• Русские пришли, - услышал он, как прохожая старушка делится новостью со своей приятельницей, - русские опять…
  

Аурел быстро надвинул шляпу на глаза, повернулся, и, пытаясь идти ровно и не сбиваться на бег, пошел в сторону от дороги. Время от времени он поглядывал в витрины магазинов, пытаясь определить, уж не за ним ли приехала колонна. С этих русских станется. Сумасшедший народ. Что угодно могут сделать.


Чимпуй шел, вспоминая все. Лекции по теории марксизма, коридор городского КГБ, плотный научный руководитель, который его туда и привел, разговоры на кухне, бог мой, 21 век, как они решились, а впрочем, черт побери, им плевать на это, а Западу тоже плевать; Запад всегда предает, всех предает, Польшу в 39-м продали, Чехию в 37-м, Бессарабию в 40-м продали, Европу в 45-м, предатели они, Иуды. Они всегда подзуживают нас против русских, всегда обещают помочь, а как доходит до дела, сразу отворачиваются. Ну, разве что пару заявлений сделают. Христопродавцы. Наверное, Иисусу было обидно не само предательство, а предательство того, кому он поверил. Предательство близкого. А ведь Запад нам близок.


В нескольких метрах от себя Аурел увидел книжный магазин. Через стекло хорошо были видны книги и флаги. Молдавский государственный флаг, румынский, почему-то британский…

Чимпуй, холодея, вспомнил, как ходил несколько лет на демонстрацию к российскому посольству, протестовать против вмешательства проклятой Москвы во внутренние дела стран Балтии. Тогда как раз в Латвии закрывали русские школы. И правильно делали. Потому что русским школам место в России.

• Я ничего не имею против русских в России, - так, кажется, сказал он тогда какому-то журналисту, - так что, поверьте, я не шовинист. Но это русские в России. А русские вне России невыносимы.
  

Кто его за язык-то тянул?! Чимпуй стиснул зубы. Найти бы автомат. Да где его, купишь? И что он с ним сделает? Да, они опять все точно рассчитали. Проклятые славянские фашисты. Знают, что мы, молдаване, миролюбивый народ. Знают, что мы не беремся за оружие со времен Штефана Великого. Что же делать. Что делать-то?!


Танки возле Университета. Ну, конечно. Это уж всегда само собой разумеется. В первую очередь танки бросают на прогрессивную учащуюся молодежь. Что ж. Значит, на занятия идти опасно, и потому не нужно. Аурел потянулся, было, к телефону, чтобы предупредить студентов, но потом передумал. Еще увидят из танков, что он звонить собрался, поймут, что предупреждает, выстрелят в спину. Почему-то остро захотелось жить. Жаль. Ах, как жаль. Какие славные ребята у него в группе. Несколько ребят даже вступили в молодежное крыло ХДНП (молдавская националистическая партия – прим. авт.). Ходили на занятия с трехцветными (цветами государственного флага Молдавии) повязками на головах. Бойкотировали курс древнеславянской литературы. Остро дискутировали на политические темы. Трое студентов даже ездили на две недели в Америку, участвовали в семинаре «Толерантность и демократия в странах Восточной Европы: реформы после диктаторских режимов». Славные были ребята.


Аурел вдруг понял, что думает о своих студентах в прошедшем времени, и поежился. А что делать. Звонить же нельзя, опасно. Что ж. Кровь невинных детей падет на головы проклятых палачей. Чимпуй немного постоял, и снова вспомнил митинг у посольства.


Тогда, в толпе митингующих, - их было человек сто, - Аурел видел флаги НАТО, Евросоюза, и, почему-то Мексики. И вот сейчас: британский флаг на витрине молдавского книжного магазина. Сумасшествие какое-то. Аурел снова оглянулся. Колонна стояла. Чимпуй постоял у дверей магазина, наконец, решился, и решительно толкнул дверь.


Продавщица обернулась, приветливо улыбаясь. Аурел Чимпуй выдохнул:

• Вы продаете российские флаги?!
  

ХХХХХХХХХХ


Идти по улице с государственным флагом Российской Федерации было непривычно. Аурел вообще забыл, когда последний раз шел вот так. Кажется, это было в 89 году. На последней демонстрации, посвященной какой-то там годовщине Великой Революции, он, тогда руководитель кафедры марксизма государственного университета, нес в руках портрет с фотографией члена Политбюро.

Аурел вспомнил, какое сегодня число, а ахнул. Так и есть. Седьмое ноября. Наверняка, это они специально приурочили.


Оказывается, оживить воспоминания несложно, подумал Аурел. Он шел медленно, не спеша, любуясь серой кишиневской улицей, окаймленной золотыми ноябрьскими кленами. В кобальтовом кишиневском небе Чимпуй увидел серебряную паутинку, словно расколовшую небо надвое, и остановился, чтобы осторожно взять нить паука дрожащими пальцами. С третьего раза получилось. Аурел, придерживая флаг левой рукой, сдул с правой паутинку, и загадал желание.


Удостоверение председателя Союза Писателей Чимпуй аккуратно разорвал на ощупь в кармане, пока продавщица, отвернувшись, искала ему флаг (остался один экземпляр еще со времен празднования дней Славянской культуры, объяснила она). Бумажки пришлось, как в идиотском шпионском фильме, тайком сунуть в рот, и сжевать. Мало ли что. Наверное, в Университете уже всех танками раздавили. А эта колонна прикрывает подходы к центральной улице.


Слава Богу, подумал вдруг Аурел, что я не успел удостоверение заламинировать. А ведь сколько раз собирался, да все как-то руки не доходили. Видно, Бог уберег. Бог, или икона Ясской Богоматери. Сейчас не разберешь, а выяснять некогда. Надо срочно налаживать связи с новой властью. А потом, глядишь, если все удачно пройдет, можно будет новым удостоверением обзавестись. Аурел Чимпой, академик, председатель союза писателей Российской Молдавии. А что, недурно. Он ведь – олицетворение культуры. Его долг – выжить любой ценой. Спасти себя ради культуры. Ради страны.


Чимпуй попытался вспомнить, что еще сможет записать в актив при новой власти. Потом вдруг остановился, и выругался. Черт возьми! Паспорт. Опять жене придется имя менять. И паспорт. Расходы. Ладно, ничего. Главное, уцелеть. А там и денег на новый паспорт заработаем. Сейчас надо взять себя в руки. Быть доброжелательным. Вежливым. Тактичным. Показать, что готов сотрудничать. Но с радушием не переборщить: откровенных предателей никто не любит. Их презирают даже те, кто пользуется их услугами. Почему же тогда, подумал Аурел, у нас в Молдавии никто никого не презирает? Ах, да, понятно, почему. У нас никто не пользовался услугами предателей, потому что мы все предавали. Ладно. Надо успокоиться. Вот оно и случилось. А мы не верили. Что поделать, зверя не изменишь, такова уж его зверская сущность.


Академик постоял немного, глядя, как уплывает к верхушке клена его паутинка, и пошел дальше. Поравнявшись с танками, Чимпуй спокойно улыбнулся, и остановился. Главное – самому верить в то, что говоришь. Не поверишь ты, не поверит никто. Академик

постарался перехватить древко флага так, чтобы полотнище как можно больше развернулось. Громко и торжественно сказал:

• Добро пожаловать в Молдавию, братья. Мы измучились, ожидая вас. Спасибо, что пришли. Спасибо.
  

Некоторое время танки стояли по-прежнему. Аурел все так же улыбался, и стоял, как часовой на посту. Наконец, люк башни головной машины открылся. Потом открылся люк второй машины. За ним – третьей. Через пару минут на Аурела Чимпуя глядели двадцать веселых, улыбающихся чумазых ребят-танкистов. Молодые парни с доброжелательными лицами, они поглядывали то на Аурела, то на своего командира, помалкивая. Командир тоже улыбался, дружелюбно глядя на академика с флагом. Все шло, как надо.

• Русские солдаты, - с надрывом сказал Аурел, - спасибо, что вы пришли к нам. Спасибо, братья. Добро пожаловать.
  

Самый старший танкист из головного танка улыбнулся еще шире. Чимпуй улыбнулся в ответ. Танкист подмигнул. Чимпуй подмигнул в ответ. Танкист раскрыл руки для объятия, и полез из башни. Аурел зажал флаг подмышкой, и распахнул руки, дожидаясь танкиста внизу. Танкист весело и заразительно рассмеялся. Аурел радостно рассмеялся в ответ. Танкист наклонился с брони танка, и протянул академику руку. Аурел потянулся к руке, и увидел в ней пистолет. Пистолет грохотнул, и Аурел ничего больше не увидел.