Психологические основы и юридическая конструкция форм виновности в уголовном праве
| Вид материала | Документы |
- Фельдштейн Г. С. Психологические основы и юридическая конструкция форм виновности, 19791.97kb.
- Институт обстоятельств, исключающих преступность деяния, в уголовном праве россии:, 635.27kb.
- Замена наказания в уголовном праве россии (юридическая природа, виды, характеристика), 363.83kb.
- Учебная программа дисциплины «Юридическая техника в уголовном праве» аннотированной, 217.13kb.
- В. А. Якушин Субъективное вменение и его значение в уголовном праве, 5419.54kb.
- План лекций по дисциплине «судебная психиатрия» Астрахань-2009, 183.36kb.
- Действенным способом борьбы государства против правонарушителя выступает юридическая, 104.64kb.
- Якушин В. А., Габидуллин М. С. Пределы субъективного вменения в уголовном праве., 588.48kb.
- А. Л. Санташов отмечает, что некоторые юристы не признают существования юридической, 293.61kb.
- В. А. Якушин, В. В. Назаров, 729.35kb.
4
Мы видели уже из предыдущего, что, помимо тех случаев, в которых имел место dolus, в римском уголовном праве мы встречаемся еще с явлением существования уголовной реакции и по отношению к таким деяниям, которые не могут быть подведены под понятие этой коренной формы виновности. Мы неоднократно уже имели случай касаться вопроса о том, какими чертами могут быть характеризованы те неумышленные деяния, в которых римляне считали возможным допускать уголовную реакцию. Подведем теперь отчасти итоги и, кроме того, остановимся несколько подробнее на ближайших мотивах обложения наказанием этих деяний. Такой труд представляется безусловно необходимым, когда ставят себе целью выяснить вопрос о том, из каких элементов слагается та форма вины, которая, в дальнейшей эволюции форм субъективной виновности становится рядом с умыслом, и за которой укрепляется название неосторожности. В виду особенностей источников римского права, мы считаем, при этом, целесообразным, прежде чем приступить к трактованию этого вопроса, по существу, остановиться несколько на терминологии случаев наказания в римском уголовном праве комбинаций, не подходящих под dolus.
А. Терминология деяний, подлежавших по римскому праву уголовной реакции, но не подпадающих под умысел - dolus
В этом обзоре терминологии тех правонарушений, которые караются римским уголовным правом без того, чтобы быть подведенными под dolus, мы не претендуем, с одной стороны, на исчерпывающую полноту, а, с другой, по особенным свойствам предмета, не минуем и тех выражений, употребляемых для обозначения, интересующих нас комбинаций, которые не имеют строго технического значения.
Уже при обзоре выражений, употреблявшихся для обозначения умысла, а равно в других частях нашей работы мы указывали, что для обозначения тех случаев, в которых современная господствующая доктрина видит комбинации уголовно-правовой неосторожности, мы не встречаемся в источниках римского права с термином culpa*(1274).
Но если термин culpa не употребляется источниками в тех случаях, где может предполагаться уголовно-правовая неосторожность, то должно отметить, что выражением, наиболее часто употребляемым для этих комбинаций, являются обороты при помощи negligentia.
В известном, цитированном нами уже, рескрипте императора Адриана, содержание которого передается Каллистратом*(1275), предусматриваются случаи, обнимающие собой и неосторожность. Элемент нарушения обязанности караульными, не придает, как мы уже видели выше, этому рескрипту значение такого акта, которым создается неосторожность, как самостоятельная, стоящая рядом с dolus'oм, форма виновности. Это не мешает, однако, тому, чтобы момент нарушения обязанности входил в процессе дальнейшей эволюции форм виновности в понятие неосторожности. Такое обстоятельство возлагает на нас обязанность допустить то предположение, что в выражении рескрипта nimia negligentia мы имеем одно из обозначений, с которыми мы встречаемся в римском уголовном праве для обозначения случаев, могущих быть подведенными,съсовременнойточкизрения,подъкомбинациинеосторожности. С оборотом речи при помощи negligentia мы встречаемся, однако, кроме того, еще в случаях наказания неосторожного обращения с огнем, о котором упоминают источники*(1276), а также в комбинациях, столь абсолютно караемого, преступления sacrilegii, при котором не делается исключения и в тех случаях, когда лицо действовало nesciendo aut negligendo*(1277). Эта форма обозначения достаточно широка, чтобы обнять собой и комбинации неосторожные. Здесь, по всец вероятности, nesciendo и negligendo относится, вообще, к области casus'a в том смысле, в каком этот термин противополагался dolus'y. То развитое понятие неосторожности гражданско-правовой, которое мы наблюдаем, однако, ко времени, к которому относится императорский указ de crimine sacrilegii (380 г. р. Chr), делает, впрочем, вероятным то предположение, что термин negligendo относился и к случаям неосторожного, с современной точки зрения, совершения sacrilegiuui.
О неосторожной форме совершения правонарушений, опять таки в современном смысле, идет в источниках речь implicile и тогда, когда они говорят о casus, как о сфере, исключающей уголовную реакцию. С некоторой степенью вероятности это подтверждается тем отрывком из Ульпиана, в котором противополагаются умышленным случаям правонарушений уголовного характера комбинации казуальные*(1278). Мы говорим о некоторой вероятности потому, что, по догадкам критиков текста указанного места, некоторые исследователи усматривают в этом отрывке заключительные слова указа императора Адриана по делу Эвариста. В этом же случае решение вопроса о том, имела ли там место неосторожность, представляется весьма затруднительным. Если, вообще, даже можно было бы видеть в casus неосторожность, в применении в делу Эвариста, то не следует забывать, что наказание, постановленное проконсулом и утвержденное Адрианом, ни в каком случае еще не означало признания новой формы виновности. В этом случае, как следует из того, что нами было сказано прежде уже об этом процессе, шла только речь об исключении из общего правила о ненаказуемости casus'a по праву республиканскому.
Необходимость такого исключения мотивировалась, как мы видели в своем месте, положением "ut ceteri eiusdem aetatis iuvenes emendarentur*(1279). Наиболее часто термин casus употребляется в источниках для обозначения тех случаев, которые могут быть квалифицированы, с точки зрения современных понятий, как комбинации неосторожные, а иногда и случайные*(1280).
Для характеристики неосторожных деяний в сфере уголовно-правовой мы встречаемся в источниках, между прочим, и с термином ignorantia. Определяя закон, Папиниан замечает, что "lex est commune praeceptum, virorum prudentum consultum, delictorum, quae sponte vel ignorantia contrahuntur coercitio"*(1281). Термин ignorantia, как возможный (синоним неосторожности, встречается, между прочим, в постановлении о нарушении межевых знаков в той части его, в которой идет речь о комбинациях нарушения, имеющих место по неведению или случайно: per ignorantiam aut fortuito*(1282). Весьма вероятно, впрочем что и здесь неосторожная форма совершения-ignorantia обозначает, наравне с fortuito, комбинации казуса. Указания источников по этому вопросу так неопределенны, что ничто, по-видимому, не мешает сделать предположение о том, что комбинации per ignorantiam aut fortuito обнимают собой, еще в недифференцированном виде, наряду со случаями casus'a, и комбинации уголовно-наказуемой неосторожности.
Не исключена, кроме того, возможность, что неосторожность, правда, не уголовно-наказуемая, скрывается в источниках под оборотом при помощи fortuitus. В пользу этого свидетельствует то место из Каллистрата, в котором он, говоря о ненаказуемости неосторожного поджога и гражданском характере, причитающегося за это, вознаграждения, выражает это в следующей форме: "nam fortuita inceadia, si, qmim vitari possenl, per negligentiam eorum, apud quos orta sunt, darano vicinis fuerunt, civiliter exercentur, ut qui iactura affectus est, damni disceptet, vel modice vinidicaretur"*(1283). Но, рядом с этим, мы встречаем в источниках случаи, когда за оборотом fortuitus должно быть признано значение casus, в современном смысле термина, употребляемого для обозначения границы всякого субъективного вменения*(1284).
В ряду дальнейших обозначений в источниках комбинаций, которые могут быть подведены под уголовно-правовую неосторожность, мы встречаемся еще с терминами impotitia и incuria. Первый из них употребляется для обозначения действий врача, которые имели своим результатом смерть пациента и были подсказаны его неопытностью*(1285), второй обозначает ту беспечность, которую проявляет владелец участка, на земле которого, даже без его ведения, практикуется подделка фальшивой монеты*(1286).
В целом ряде случаев, могущих быть подведенными, с современной точки зрения, под неосторожность, мы встречаемся, вдобавок, не с определенными терминами, но с описательными выражениями, вроде non quidem malo animo, sed malo ехетрио*(1287), etsi dolo non faciant, tamen quia mali exempli res est*(1288). Встречаются места, которые, предусматривая, по всей вероятности, и неосторожные последствия, не дают, вообще, никакой формулировки субъективной стороны. Такой. случай может быть отмечен у Павла. Юрист этот передает, что в тех комбинациях, когда от, данного кому-либо, лекарства лицо, воспользовавшееся им, умрет, то отравивший наказывается, на тот конец, когда он принадлежит к низшему классу, смертной казнью, и если к высшему-ссылкой*(1289).
Вот терминология, сложившаяся в источниках римского уголовного права для обозначения тех случаев, в которых можно предполагать, с современной точки зрения, и неосторожность. Вслед за этой внешней, формальной стороной, перейдем, однако, к исследованию того, каковы были основные характеристические черты тех правонарушении, в которых каралась не только деятельность умышленная, но и неосторожная.
В. Общая характеристика правонарушений, подлежащих уголовной реакции по римскому праву, несмотря на то, что в них отсутствует dolus
Мы нашли возможным констатировать, что в римском праве даже на стадии его конечного развития единственную форму виновности представляет собой dolus. Мы пришли к заключению, что если мы и встречаемся в праве императорского периода со случаями уголовного вменения за такие деяния, которые могут быть конструированы, с современной точки зрения, как неосторожные, то нужно остерегаться видеть в них проявление того порядка, по которому неосторожность выступает, в качестве второй формы виновности, наравне с dolus'ом, в роли формы, притом, менее наказуемой. В пользу, защищаемого нами, взгляда, говорят, главным образом, следующие соображения.
В римском уголовном праве мы имеем дело, помимо dolus'a, с одной стороны, с casus'ом в том широком смысле этого понятия, при котором оно обнимает, в числе прочих элементов, и неосторожность и, с другой стороны, наконец, с отдельными нарушениями, могущими быть подведенными и под неосторожность. Разберемся, однако, повнимательнее в том, достаточно ли всего этого для признания существования в римском уголовном праве неосторожной формы нарушения, как самостоятельного вида виновности.
Выводить из существования casus'a наличность в римском уголовном праве понятия неосторожности столь же допустимо, как утверждать, что в глыбе неотесанного мрамора содержится чудная статуя. Если это и так, то не следует забывать, что для того, чтобы открыть ее в глыбе камня необходима рука художника. Совершенно в том же смысле для открытия неосторожности в комбинациях римского уголовно-правового casus'a необходима, с одной стороны, современная тонкая конструкция неосторожности и, с другой стороны, рука современного юриста. Не подлежит сомнению, что римский уголовно-правовой casus, даже наверное, заключал в себе неосторожность; существование этой последней только тогда, однако, становится реальным фактом, когда она отграничена от случая-, - от casus fortuitus, Но мы уже видели, как мало говорит в пользу этого римская уголовно-правовая практика и, в частности, римская терминология неосторожности.
Кроме широкого понятия casus'a, римское право знало еще отдельные нарушения, которые, являлись, зачастую формами неосторожности, выступали теми разрозненными чертами этого понятия, которые еще не успели консолидироваться в одно целое. Возникает, однако, вопрос, действительно ли факт наличности отдельных комбинаций, которые, с современной точки зрения, подходят под некоторые виды неосторожности, достаточно для того, чтобы говорить о существовании в римском уголовном праве понятия неосторожности. Нам кажется, что существование таких отдельных случаев наказуемости действий, могущих быть подведенными, с современной точки зрения, под неосторожность, далеко из говорит еще в пользу того, что существовала неосторожность, как самостоятельная, определенная форма виновности.
Существование неосторожности, как формы виновности, предполагает, со стороны внешней, существование известного технического термина. Мы видели, что, именно, этого в римском уголовном праве нет. Но пойдем далее. Цивилисты утверждают, что в римском гражданском праве мы не встречаемся с понятием неосторожности, как таким целым, которое может быть поставлено рядом с dolus'ом. Но если и они указывают на то, что римское право не выработало единого, цельного понятия неосторожности*(1290), что в римском гражданском праве бросается в глаза отсутствие такого иска для гражданско-правовой culpa, каким была actio doli*(1291) для умысла, то с тем большим правом может быть сказано то же относительно culpe; в сфере права уголовного. Если в римском уголовном праве мы не встречаем ни общего термина для уголовно-правовой неосторожности ни общего, цельного ее понятия, из которого дедуктивным, так сказать, путем неосторожность могла бы конструироваться, в форме, симметрической dolus'y, при всех правонарушениях, которые- допускают ее, по своей природе, то, вместе с тем, мы должны и отвергнуть признание римским уголовным правом culpa, как самостоятельной формы виновности.
В пользу того, что не существует в римском праве уголовно-правовой culpa, как самостоятельного понятия, свидетельствует самым красноречивым образом отсутствие признания неосторожной формы совершения убийства, как таковой, а равно неосторожного преступления, поджога и проч. Мы видели уже в своем месте, что и в самый цветущий период развития римской юриспруденции продолжают трактовать неосторожные последствия, в отношении применения к ним уголовной реакции, наравне с последствиями случайными. В тех единичных и сомнительных случаях, когда можно полагать, что неосторожность рассматривалась, как форма менее наказуемая, в тех разных случаях, когда можно предполагать перенесение гражданско-правового понятия неосторожности в сферу уголовную, мы имеем применение уголовной реакции, которая оправдывается какими-нибудь специальными соображениями. Наказание той или другой комбинации, подходящей под неосторожность, подсказывается самыми разнообразными соображениям целесообразности,, но не соображениями необходимости покарания их, как неосторожных и за неосторожность. Вопрос о том, каковы те мотивы, по которым начинают наказывать те или другие деяния, не подходящие под умысел, представляют глубокий интерес, так как дают возможность проследить, под влиянием каких потребностей складывается то, из чего со временем вырастает понятие неосторожности, как единое целое, как самостоятельная форма вины. Утверждать, однако, что неосторожность уже дана вместе с тем, как наказываются отдельные комбинации, подходящие под понятие, которое только впоследствии разовьется, это то же, что утверждать, что вместе с тем, как привезена часть материала для постройки величественного здания, план которого еще не сложился, даже в самых общих чертах, уже дано само это здание.
Все сказанное о характере деяний, подлежавших в римском уголовном праве уголовной реакции, независимо от того, подходили ли они под dolus, может, думается нам, только убедить в том, что некоторая систематизация тех отдельных правонарушений, из которых со временем сложилось понятие неосторожности, представляет глубокий интерес, в виду того, что дает, как мы уже сказали, возможность изучить тот материал, из которого неосторожность складывается. Остановимся, в виду этого, несколько более подробно на отдельных категориях случаев, подлежавших в римском уголовном праве уголовной реакции, но стоявших вне области вменения за dolus.
Все случаи, в которых целесообразно видеть неосторожность, если и могут быть увеличены в числе, то, насколько мы знаем, не могут быть, с одной стороны, увеличены значительно, а, с другой стороны, что особенно важно, не могут представлять собой каких-нибудь, существенно отличных, разновидностей, по сравнении с теми, на которые мы указывали в предыдущем изложении. Все эти случаи наказания неосторожности выступают исключительно в форме реакции, направленной на охранение устоев римского общества и государства, имеющих, более или менее важное, значение. Устоем римской жизни на всех стадиях ее высокого развития было, прежде всего, сознательное и строгое исполнение принятых на себя обязанностей, в чем бы они не заключались. Черта эта проходит красной нитью через, наиболее блестящие, моменты истории Рима и, проявляясь в цветущую эпоху республики в форме сурового и самоотверженного исполнения долга, черта эта не умирает в сознании лучших людей и Рима императорского. При таких условиях, нет ничего удивительного, если мы встречаемся в истории римского уголовного права с энергичной попыткой оградить санкцией уголовного закона основной столп римской общественности - исполнение, принятых на себя, служебных обязанностей.
В связи с этим, в, самом по себе небольшом, числе неосторожных правонарушений, которые как delicta sui generis, были известны римскому праву на заключительной стадии его развития, мы встречаемся, прежде всего, с уголовной реакцией на нарушение обязанностей, будь они добровольно принятыми или принудительно возложенными, будет ли нарушение их волимым, или таким, которое не характеризуется этой чертой. Мы видели, что нарушение прямых обязанностей имеет в виду карать тот рескрипт императора Адриана Статилию, который говорит о наказании караульного, благодаря nimia negligentia которого охраняемые ушли из под его надзора*(1292). С карой уголовно-правовой неосторожности, не как таковой, правда, но в качестве самостоятельного правонарушения, в виду того, что здесь заключается момент нарушения, принимаемых на себя, обязанностей, мы встречаемся и в случаях уголовной реакции против действий врача, благодаря неопытности которого пациенту причинена смерть*(1293). С, близким к этому, примером наказания причинения смерти мы встречаемся и в, цитированном нами уже выше, отрывке из Павла*(1294). Здесь выступает, однако, на первый план, как нам кажется, не столько момент нарушения обязанности, сколько тот взгляд, что в тех случаях, когда прибегают к воздействию на организм при помощи внутренних средств, при помощи яда, приходится иметь дело с, особенно опасными, случаями, требующими уголовной реакции и далеко за пределами dolus'a, этого общего мерила того, что наказание уместно. В пользу такого взгляда свидетельствуют красноречиво слова императора Антонина, замечающего, что "plus est hominem extinguere veneno, quam occidere gladio"*(1295). Тем не менее, нельзя отрицать, кажется нам и того, что в числе мотивов наказания неудачного врачевания, могущего быть и неосторожным, некоторую -роль играет момент нарушения обязанности. Это подчеркивается словами отрывка из Павла "si ех ео medicamine, quod ad salutem hominis vel ad remedium datutn erat". Очевидно, здесь идет речь о, добровольно принятой на себя, обязанности целителя, врача*(1296). С наказанием неосторожности по мотиву нарушения обязанности, если толковать этот последний термин в несколько более широком смысле, мы имеем дело и в тех местах источников, o которых идет речь о подвергнутии взысканиям лиц, вызвавших своими действиями пожар*(1297). О нарушении обязанности здесь можно спорить с тем большей вероятностью, что в одном из двух, приводимых нами, отрывков речь идет не о простых гражданах, но об insularii, т. е. о рабах, которым поручался надзор за домом*(1298) и на обязанности которых, следовательно, лежало заботиться о принятии мер предотвращения пожара.
Наряду с тем наказанием неосторожных деяний, которое наблюдается в римком уголовном праве, в качестве delicta sui generis, по мотиву нарушения обязанности, мы встречаемся еще с уголовной реакцией, направленной против некоторых действий, которые подрывали то, что римляне называли boni mores и которые подавали как бы повод к соблазну. Случаи наказания таких комбинаций мотивируются обыкновенно слова quia mali exempli res est. По этому мотиву, законодатель находит нужным карать ту женщину, давшую кому-либо для зачатия какое-нибудь средство-medicamentum ad conceptionem, от которого умерла, воспользовавшаяся им*(1299). В, еще более общей, форме высказывается такое положение, без ограничения случаев учинения этого нарушения только лица женского пола, но с той же неизменной мотивировкой, quia mali exempli res est, по отношению к тем, которые дают всякие средства для производства, выкидыша и, вообще, так называемые, любовные напитки-poculum amatorium и эти последние приводят к смерти лиц, воспользовавшихся этими средствами*(1300). Тот же мотив, но выраженный несколько иначе, мы имеем отчасти и в известном деле Эвариста*(1301), вели только допустить, что в нем идет речь о неосторожности. На основании существующих отрывков переписки по этому вопросу проконсула испанской провинции Baetica с имп. Адрианом и, цитированного нами в своем месте, отрывка Ульпиана, вопрос этот не может быть решен окончательно. Res mali exempli, выраженную только оборотом "quin pessimum factum sit eorum, qui terminos finium causa positos propulerunt, dubitari non potest", мы встречаем в роли мотива при наказании, в качестве delictum sni generis, неосторожного нарушения межевых камней*(1302).
Нам остается упомянут, наконец, о третьей группе случаев, в которыхе, с точки зрения римского законодателя, хотя и не in expressis verbis, признавалось необходимым карать всякие виды субъективного отношения к результату, а, следовательно, была речь об уголовном вменении и неосторожности. К такому крайнему средству римский законодатель прибегал только для охраны таких интересов, которые имели особую цену для государства. Сюда должна быть отнесена та сфера, которая подлежит охрани по соображениям религиозным. Рядом с религией, как устоем государственной жизни, охраняется и сфера экономических условий общежития, а равно область прерогатив верховной власти. После всех этих замечаний нетрудно догадаться, что мы говорим, в применении к римскому праву, об уголовно-наказуемой неосторожности в преступлении sacrilegium*(1303), с одной стороны, и о наказании incuria в преступлении подделки монеты, с другой стороны*(1304).
Резюмируя все изложенное, по, занимающему нас в данный момент, вопросу, мы должны констатировать, что в римском уголовном праве его развитого состояния. мы не встречаемся с понятием уголовно-правовой неосторожности, существующей наряду с понятием умышленности. Мы констатировали бы такое признание уголовно - наказуемой неосторожности в римском уголовном праве только на тот конец, когда могли бы прийти на основании источников к тому выводу, что неосторожность облагалась в них уголовной реакцией во всех тех случаях, в которых она допускалась понятием преступления. Одного, наблюдаемого нами, реагирования на некоторые деяния, по существу своему неосторожные, не достаточно еще для констатирования, что римскому праву неосторожность известна. В римском праве развитого периода мы встречаемся и со случаями объективного вменения, правда, в исключительных случаях