Внимание!!! внимание!!! Уважаемые коллеги!

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

Врачи улетели

В области начались “антикризисные сокращения”

медработников на селе

(«Московский Комсомолец» 21.10.2009)

Власова Ольга

Кризис докатился до “социалки”. Начиная с этого года в подмосковной системе образования будут сокращены 8,5 тысячи рабочих мест. Следующей в очереди на обрезание, видимо, окажется медицина. Отмашки пока не дали, но как будет выглядеть экономия, можно узнать на примере Можайского района. Здесь местная власть закрыла третью часть фельдшерско-акушерских пунктов на селе и “оптимизировала” больницы. Как себя чувствует после этого население, поинтересоваться забыли.

— Куда ж я на старости лет? Я с детства слепая, шесть лет здесь, каждый гвоздик тут знаю на ощупь.

Из незрячих глаз хлещут рекою слезы. Нина Алексеевна не успевает их вытирать, и они капают на воротник ситцевого халата. Женские слезы, они словно инфекция. Стоит заплакать одной, тут же подхватит другая. Глядя на подругу, Нине Алексеевне начинает вторить тезка, другая Нина, но только Петровна. Их койки в палате стоят голова к голове. Петровна безногая, Алексеевна — незрячая, но вместе они что-то вроде тандема. Когда за окном появляется солнышко и Петровна начинает рассказывать Алексеевне, как там загораются свечи березок, обе принимаются гоношиться. Алексеевна помогает Петровне перебраться из кровати в инвалидное кресло и выкатывает к дверям. Прогулка, девчата!

— Расшвыряют по разным углам — привыкай потом к новым людям, — причитают они.

Сельские больнички в подмосковной глуши — это место, куда свозят заброшенных, сирых, неизлечимых. Не дай бог когда-нибудь там оказаться! Однако две Нины, живущие в Дровнинской сельской больнице, искренне сокрушаются из-за того, что могут лишиться и такого комфорта.

— Тут хорошо, — всхлипывает слепая. — Санитарки внимательные, кормят по расписанию. Суп, котлеты, на третье — компот. Я его очень люблю.

* * *

Сельская медицина — золушка здравоохранения. Отношение к ней второсортное. Типа для сельской местности сойдет! Большая часть материально-технической базы досталась падчерице в наследство от советского прошлого. Тогда, правда, в селах открывали амбулатории и больницы, в небольших деревнях фельдшерско-акушерские пункты. Областное управление здравоохранения планировало проценты охвата сельского населения квалифицированной медпомощью. В штатное расписание амбулаторий, не говоря уже о стационарах, в обязательном порядке вводились должности врачей-специалистов.

Реформа российского здравоохранения помимо путинского нацпроекта “Здоровье” открыла народу много нового и интересного. Выяснилось, что экономика медицины должна быть экономной. Количество коек в больницах и время пребывания на них пациентов следовало сокращать. Успевают ли пациенты выздоравливать в отведенные сжатые сроки — реформа умалчивает.

В частности, выяснилось, что на селе врачи-специалисты — слишком большая роскошь. Там нужны доктора общей практики, то есть такие универсалы, которые и роды примут, и зуб выдернут, и переломы срастят. Если “общая медицина” бессильна, тогда пациента надлежит отправлять в город, километров эдак за сто с гаком. Правда, оттуда он быстро вернется.

Можай — одна из окраин губернии. Реформы доходят туда, как простуда до жирафа. А потому до недавнего времени там лечили по старинке — всеми средствами. На территории района насчитывалось около 40 ФАПов, с десяток амбулаторий и, кроме центральной районной, 5 больниц в сельской местности. Район большой, расстояния между деревнями немереные, существование разветвленной медицинской сети — насущная необходимость.

Самая крупная из сельских больниц, Клементьевская участковая, до последнего времени насчитывала 50 коек. Половина предназначалась для терапевтических больных, другую половину составляли койки так называемого сестринского ухода. Наиболее мелкие — Бородинская и Дровнинская больницы — имели по 25 мест: 10 — больным, 15 — для инвалидов. Подобное соотношение давно уже превратило маленькие больницы в нечто среднее между домом для престарелых и хосписом. Спрос на койки ухода стабилен. Количество брошенных стариков, инвалидов и безнадежных больных с каждым годом становится больше. За пребывание в отделениях сестринского ухода они платят две трети пенсии и нередко залеживаются там до скончания своих дней.

Что касается остальных пациентов, то основной контингент в сельских больничках составляют опять-таки старики. Потому что молодежь из глубинки давным-давно подалась в мегаполис на заработки и трудится там вахтовым методом.

— В больнице с амбулаторией неподалеку от дома — наше спасение, — рассказывает жительница поселка Дровнино Наталья Чижмакова. — В ней круглосуточно можно получить помощь. С госпитализацией тоже не возникало проблем. Для пожилых людей это благо. Ведь их в городские больницы попросту не берут. Негласное указание сверху: с людьми старше 50 не возиться. На “скорую помощь” надежды немного. С подстанции в поселке Уваровка машина приезжает по вызову к нам часа через два — это если опущен шлагбаум на переезде Смоленской железной дороги. Если шлагбаум открыт, карета прибудет минут через 40. Но счастье случается редко.

Как гром среди ясного неба в поселке прозвучало известие: в Дровнинской больнице перестанут лечить. Обиднее всего было то, что решение шло от нового главы Можайского муниципального района Дмитрия Белановича, который избрался на этот пост в марте. Агитируя за себя, зимой он обещал избирателям, что построит на селе 8 новых больниц. Однако уже в апреле, заняв руководящее кресло, подписал постановление о закрытии с 1 июля 13 ФАПов и перепрофилировании больниц.

— Сулили горы золотые, а вместо этого отбирают последнее, — заволновались аборигены.

В Дровнине стали активно протестовать.

* * *

Постановление главы от 24 апреля 2009 года №565 затрагивало 4 больницы из имеющихся шести. Можайской центральной районной больнице предписывалось сократить 55 коек. Причем в отделениях, которые редко пустуют: в детском, в травматологии, гинекологии. Клементьевской участковой больнице надлежало выбросить за борт 20 мест, Бородинской — 5, Дровнинской — столько же. В трех последних больницах полностью закрывались терапевтические койки круглосуточного пребывания, вместо них предлагалось организовать по 5 коек дневного стационара.

Вивисекция, как утверждали местные администраторы, проводилась по требованию областного минздрава. Согласно распоряжению, датированному еще 27 октября 2008 года, району предписывалось — со ссылкой на неведомую простым смертным методику — “привести мощность коечного фонда в соответствие с расчетными нормативами и фактическими потребностями”. По прикидкам столичного руководства, для удовлетворения оных всему Можайскому району должно было хватить 390 коек вместо развернутых 645.

Откуда такие цифры? Может быть, люди стали меньше болеть? Не стали, увы. Или смерть косой прошлась по Можаю, отчего народу в нем стало в полтора раза меньше? Да нет же, живехоньки — слава тебе, господи.

Между тем вокруг судьбы Дровнинской сельской больнички закручивалась интрига. Местные жители настроились очень решительно. По всему выходило: их дурят. Еще в ноябре 2008 года, когда в Можайске чесали репу над указиловкой, начальник райздрава В.Гарднер официально пообещал жителям, что больничку не тронут. “Учитывая, что в Дровнинском поселении медработникам трудно трудоустроиться, решено сохранить коечный фонд. Принимаются меры по укомплектованию стационара врачебными кадрами”.

Однако в апреле, как уже говорилось, перспективы лечения вновь оказались туманными. Впрочем, у подмосковного министерства здравоохранения на этот счет была немного другая позиция. Ссылаясь на то же постановление №565, зав. отделом областного минздрава О.Павлова 18 июня 2009 года письменно успокоила дровнинцев: в больнице останется до 10 круглосуточных терапевтических коек, 5 коек дневного стационара, количество коек ухода остается неизменным.

Значит, все-таки будут лечить? Как бы не так. Через полтора месяца новый начальник Можайского райздрава А.Поспелов спускает в администрацию сельского поселения Дровнинское бумагу: “Как непригодную по санитарно-техническому состоянию больницу предполагаем закрыть, больных переориентировать на Уваровскую и Можайскую больницы, пациентов сестринского ухода перевести в Клементьевскую и Порецкую больницы. В Дровнинской амбулатории планируется организовать 5 коек дневного стационара, которые при необходимости будут работать в 2 смены”.

Вконец запутавшиеся в районных прожектах аборигены созвали сельский сход и вытребовали на него замглавы района М.Лузину и уже знакомого нам руководителя райздрава Поспелова. Удивительно, почему лояльные дровнинцы не закидали этих господ помидорами. Доклад про нормативы, с которыми они выступали, заслуживал того на все сто.

Короткая справка. В 80-е годы прошлого века на 10 тысяч человек населения в области приходилось 130 коек в стационарах. В конце 90-х этот показатель реально снизился до 89, в связи с чем организаторы регионального здравоохранения выражали обеспокоенность. В 2008 году вполне достаточным оказался норматив в 60 койко-мест. За 20 лет таким образом обеспеченность больничными койками сократилась в 2 раза.

— Реорганизация коечного фонда не снизит качества оказания квалифицированной медицинской помощи терапевтическим больным, — доказывал на сходе Поспелов. — Но позволит проводить более полное обследование и лечение больных в учреждениях, имеющих более современное оборудование. Мы стараемся для вас, но больницу закроем.

— Что будет с ее медперсоналом? — выкрикнули из толпы.

— Пенсионеров отправим на пенсию, остальных трудоустроим в Уваровскую больницу, — прозвучало в ответ.

* * *

— Ну да, — возмущается Нина Леонкина, старшая медсестра Дровнинской больницы, — до такого додуматься надо! И больных, и медицинский персонал хотят заставить ездить за 20 км, когда мы живем здесь и друг другу нужны именно здесь, а не у черта на куличках.

Поселок Дровнино находится в двух верстах от границы со Смоленской губернией. До Можайска отсюда 60 километров. До Уваровки — местного центра цивилизации — около 20. Правда, автобус туда ходит редко и стоит он дорого — 80 рублей. Чтобы попасть в Можайск и вернуться обратно, вообще нужна физическая закалка. Вот и бьются дровнинцы за то, чтобы доступная медицинская помощь оказывалась им в поселке в прежнем объеме.

Идем осматривать больницу преткновения. Одноэтажное деревянное здание, построенное в 60-е годы, из коммунальных удобств в нем — центральное отопление и холодный водопровод. Теплую воду греют в титане. Ванной комнаты нет. “Обидно, — сетует медсестра, — купили хороший водонагреватель, не успели его подключить, а нас закрывают. Если честно, мы и без ванны приспособились мыть больных, — объявляет она, — они у нас чистенькие, даже лежачие”.

Дровнинская больница обслуживает порядка 20 деревень, чье население вместе составляет чуть больше двух тысяч человек. В основном это бабушки. Некоторые деревушки — Бутырки, Дьяково, Барыши — насчитывают от 4 до 7 жителей. На убитой “буханке” (“уазике”) медики ездили по округе, если надо, забирали заболевших в больницу.

— Каждая из 10 терапевтических коек в нашей больнице работала 348 дней в году, — рассказывает врач Юрий Савченко, — хотя по нормативам положено 330. Бытовые условия, сами видите, у нас не ахти, но пожилые люди неизбалованные. Жаль, что на нас и на них власти махнули рукой, не финансируют. С марта бюджет не платит за электричество и коммунальные услуги, оказанные больнице. Долг составляет полмиллиона рублей. Даже последний косметический ремонт мы вынуждены были проводить за свой счет. Терапевтические палаты мы закрыли, как приказали, 1 июля. Пустые стоят. Но говорят, что 9 ноября закроют уже всю больницу.

— Знаете, что удручает больше всего? — спрашивает пенсионерка Наталья Чижмакова, написавшая в “МК” про ситуацию с местной больницей. — То, что сельскую медицину ориентируют на вымирание деревни. Смотрите, сокращаются в основном лечебные отделения, а отделения сестринского ухода — богадельни по сути — они остаются. Не хочется думать о такой “модели развития”. Что сельскую медицину нужно улучшить, вспоминают только на предвыборных митингах. На деле ее стремятся послать куда подальше. Намного дальше, чем за Можай.

* * *

Наш разговор с главой Можайского района Дмитрием Белановичем, к сожалению, не получился.

— Вы ее видели, эту больницу? По-хорошему эту рухлядь надо снести.

— А что взамен? Вы обещали построить несколько новых больниц…

— В ближайшие годы вряд ли получится. Планы есть, но я сейчас вынужден заниматься не тем, чем хотелось бы. Мое мнение: кто-то специально нагнетает нервозность вокруг учреждения, которое оказывало плохую медпомощь, спекулирует на этом явлении, в то время как большинство жителей предпочитает лечиться в Можайской ЦРБ.

Что же, не новость. К гадалке не ходи: стоит кому-нибудь высказать несогласие с начальством (высокое оно или маленькое, новое, старое — это не важно), то сразу становится провокатором. Или врагом. Хуже того — террористом. В общем, редиской.

…А конец у этой истории мог получиться бы сказочно-пряничным. Не так давно в Дровнино нагрянул с проверкой директор одного из департаментов Счетной палаты, куда написали петицию сельские активисты. Взяв под белые руки госпожу Лузину и господина Поспелова, он привел их в больницу.

Кстати, до этого навестить тамошних страдальцев они как-то не догадались. В ходе беседы с начальником департамента господа заявили, что никто из них закрывать больничку даже не собирался. Получив заверения, директор департамента направился на служебной машине в сельпо, купил там 20 арбузов и раздал инвалидам из отделения сестринского ухода: “Простите, но эти люди заслуживают большего”.

Прошло время. Вкус съеденных арбузов забылся. Больницу в Дровнино все-таки закрывают.

Потеря времени,

или Кто наживается на очередях

(«АиФ» 21.10.2009)

Екатерина Донских

Недавно челябинская газета сообщила о смерти в очереди к терапевту пожилой женщины.

Врачу, к которому она стояла, осталось только констатировать её смерть. До этого в Ростовской области в очереди к педиатру на руках у матери умер месячный ребёнок.

По статистике, средний россиянин проводит в очереди от 1,5 до 5 лет жизни. Если в магазинах от этого пережитка времён советского дефицита удалось избавиться (просто потому, что торговых точек сейчас пруд пруди), то от многочасового стояния в государственных медучреждениях, судя по всему, мы не уйдём никогда. Потому что есть люди, получающие от этого доход.

«Семь кругов»

— Первое посещение детской поликлиники с новорождённым ребёнком предварялось 2-недельными стояниями в очередях. По телефону не записали, попросили прийти за талоном лично. Из первой очереди нас отослали в «особую» — «по четвергам с 14.30 до 15.30». В назначенный день после 2 часов ожидания вручили бумажку с датой и временем посещения. Сам же талон и карточку предстояло добыть уже в день приёма. Под этими словами нашей читательницы Светланы из Химок может подписаться каждая вторая мамочка.

Почему для записи нельзя воспользоваться телефоном? В поликлинике объяснили, что «это создаёт путаницу с теми, кто записывается в регистратуре напрямую». Почему бы им не перенять опыт регистраторов в частных клиниках, где без особых проблем записывают на приём и очно, и заочно? Однако, как объяснили «АиФ» в Минздравсоцразвития, порядок записи на приём поликлиника определяет сама.

— Недавно нас порадовали: в регистратуре поликлиники поставили компьютер. Странно, но очередь, — делится своими наблюдениями читатель из Поволжья Олег Станиславович, — двигается ещё медленнее. Из окошка извиняющимся взглядом смотрит 60-летняя дежурная медсестра и одним пальцем, долго разыскивая букву на клавиатуре, набирает в базе нужную фамилию: «Говорила же — не умею… А что делать — больше работать некому».

На модернизацию системы здравоохранения ежегодно выделяется около 10 млрд руб. Считается, что использование компьютерной техники позволяет врачу принять за день на 20% больше больных. Сейчас же 40% времени приёма врач тратит на заполнение карточки. Правда, как показала практика, модернизация без обучения медперсонала компьютерной грамотности зачастую даёт обратный эффект — очереди лишь увеличиваются.

Виноват дефицит?

— Так как за нашим детским врачом закреплено 4 участка вместо 1 положенного (при норме 15 человек к нему записываются в день по 36), почли за счастье попасть в его кабинет на 5 мин., прождав 3,5 ч. (ведь кто-то и вовсе ушёл ни с чем…). А к бесплатному невропатологу, который работает на полставки два дня в неделю, так и не сходили — ждать приёма пришлось бы 2 месяца. Нам посоветовали обратиться в платную лечебницу на соседней улице, — пожаловалась в своём письме Елена из Подмосковья.

Стране не хватает более 45 тыс. врачей и 80 тыс. медсестёр. Проблему с нехваткой терапевтов, педиатров и медсестёр правительство пыталось решить, повысив им зарплату. Обиженными оказались остальные медработники. Но не всегда самим врачам выгодно избавляться от столпотворений у кабинетов. Часто эти же специалисты перекочёвывают в «платную лечебницу за углом». Один из них рассказал, что переманил в коммерческую клинику многих уставших от очередей пациентов. И к своей официальной зарплате в госбольнице в 16,5 тыс. руб. он ежемесячно добавляет ещё 20 тыс. руб.

P. S. Очереди в государственных учреждениях мы принимаем как само собой разумеющееся — это же бесплатно. И как-то забывается, что это «бесплатно» мы оплачиваем своими налогами.

Официальное мнение

Позиция Минздравсоцразвития:

— Службы, оказывающие первичную медико-санитарную помощь в нашей стране, остаются перегруженными и потому малоэффективными. Длительное время ожидания приёма, неудобный график работы учреждений здравоохранения снижают доступность медпомощи для работающего населения, так как врачу приходится заниматься помимо лечебно-профилактической работы ещё и той деятельностью, которая может выполняться средним медицинским персоналом.

Чтобы обеспечить всех граждан равной возможностью получения медпомощи, прорабатывается нормативный акт о порядке организации деятельности амбулаторно-поликлинических учреждений. Будут пересмотрены схемы распределения «потоков» пациентов. Планируется создание отделов, которые возьмут на себя часть функций участкового врача. Это позволит увеличить доступ к врачу работающих граждан не только в запущенных случаях болезни, но и на более ранних стадиях заболевания.

Врачи не видят себя в зеркале

Поэтому не боятся ответственности за свои ошибки. Внутренние проверки ни к чему не приведут. А судьи и прокуроры права пациентов не защитят — им самим важно дружить с медиками

(«Новая газета» 21.10.2009)

Людмила Рыбина

Справка «Новой»

Около 80 000 человек гибнут ежегодно в США из-за врачебных ошибок. В России такой статистики нет, но наша страна, по оценке ВОЗ, занимает 130-е место по уровню качества медпомощи, США — 37-е. Согласно справке ФФОМС, «в целом по РФ в I полугодии 2007 проведено 5,04 млн экспертиз качества медицинской помощи, <…> выявлено 2,6 млн нарушений, или 5,1 нарушения на каждые 10 проведенных экспертиз». Половина!

Больная не могла ни есть, ни спать, ее мучили боли: в брюшной полости скопилось 12 литров жидкости. Врачи оставили ее без помощи в таком отчаянном состоянии… на месяц. А теперь, когда ее не стало и муж просит разобраться в действиях врачей, вместо экспертизы в суд направляется отписка с нарочитой ложью о том, что больная, которая уже не вставала самостоятельно, «начала процедуры закаливания» и тем самым навредила себе…

Из подобных «частных» случаев складывается общая картина нашей медицины: пациент и его близкие воюют на два фронта — с болезнью и с неграмотным или грамотным, но корыстным врачом, находясь при этом в полной от него зависимости. По данным ВЦИОМа, до 60% пациентов в России недовольны качеством медицинской помощи, а доктора ничем не отвечают за результаты лечения — ни именем, ни карманом.

Александр Шварцбург, доктор физико-математических наук, главный научный сотрудник Института высоких температур РАН, сразу предупредил: «Дело у меня непростое. Я буду жаловаться на тех, кого все боятся, может быть, и для вас это табу…»

Его жена Мария Максимова была госпитализирована в Российский онкологический центр им. Блохина, и консилиум врачей назначил ей шесть курсов химиотерапии с интервалом в 21 день в стационаре одного дня отделения радиохирургии. После четвертого курса в медицинской карте гинеколог отметил «уменьшение опухоли в размерах на 25%», что, по его мнению, позволяло ставить вопрос об операции. Однако в это время лечащий врач А.Снеговой ушел в отпуск, и, несмотря на решение консилиума, лечение было прервано. Завотделением Л. Манзюк не подобрала замены, не назначила консультации. Пятый курс химиотерапии доктор Снеговой провел не через 21 день, как было рекомендовано (и что при химиотерапии очень важно), а только после возвращения из отпуска. Разрыв в лечении перечеркнул положительную динамику, которую дали четыре курса. Больной стало хуже, и шестой курс так и не был проведен. Врач Снеговой записал в карте Максимовой: «Рекомендована консультация фтизиатра». Спустя 10 дней он повторит рекомендацию, но никуда больную не направит для консультаций. Через месяц компьютерная томограмма диагностирует асцит — скопление жидкости в брюшной полости. Больная не может ни есть, ни спать, из-за чего быстро теряет силы.

Вместо того чтобы дренировать жидкость из брюшной полости, доктор Снеговой назначил болеутоляющее: «Белладонну под язык». А завотделением Манзюк, тоже не обратив внимания на результаты компьютерной томографии, прописала дорогостоящий фторафур, предложив родственникам больной купить его на свои средства в определенной аптеке (с этой схемой сегодня сталкиваются многие пациенты).

Белладонна показана при функциональных расстройствах перистальтики кишечника, при раковой опухоли не применяется, фторафур противопоказан при терминальной стадии болезни. Не включены эти средства и в список противоопухолевых и сопутствующих средств, утвержденный приказом Минздрава.

Когда лечащие врачи фактически отвернулись от Максимовой, ее муж в отчаянии обратился в соседнее отделение — химиотерапии. Здесь удалили 12 литров жидкости. На эту операцию потребовалось полчаса, сделал ее начинающий врач, а профессор Манзюк и кандидат медицинских наук Снеговой месяц наблюдали мучения пациентки, никак их не облегчая, и только повторяли мужу: «Готовьтесь к худшему». Худшее случилось через несколько дней — Мария Максимова скончалась.

Доктора-онкологи, разговаривая с мужем Марии с глазу на глаз, возмущались халатностью коллег. Правда, выступить открыто отказались. Тогда он пригласил адвоката и обратился в Симоновскую межрайонную прокуратуру Москвы. Через некоторое время прокуратура в возбуждении уголовного дела отказала на основании того, что специально созданная при Академии медицинских наук комиссия ошибок в лечении не нашла. Адвокат Сергей Гирич это объясняет тем, что онкоцентр входит в состав академии — т.е. жалобу истцов проверяли те, на кого, в сущности, истцы и пожаловались.

Пытаясь все-таки добиться экспертизы, истцы обратились в Симоновский районный суд с просьбой затребовать медицинские документы из онкоцентра, провести экспертизу хода лечения и решить вопрос о привлечении к уголовной ответственности врачей, допустивших медицинские ошибки. Суд отказал. В постановлении суда есть ссылки на объяснения врачей, которые ни потерпевшей стороне, ни адвокату не показали. Адвокат получил лишь письмо от и.о. руководителя Росздравнадзора по Москве и Московской области В. Завалева, из которого следует, что перерыв в химиотерапии после 4-го курса произошел не из-за отпуска лечащего врача и халатности завотделением, а из-за «токсичности 3-й степени». Но в медицинской карте о токсичности — ни слова, наоборот, отмечено уменьшение опухоли на 25%. Но и это еще не все: руководитель регионального Росздравнадзора пишет, что «пациентка после пятого курса химиотерапии самостоятельно начала процедуры закаливания (обливания холодной водой) без согласования с лечащим врачом». Откуда взялось это «объяснение ухудшения», неизвестно: в медицинской карте про это ничего нет. Муж разводит руками: Марии в это время — за месяц до конца — было не до обливаний. Она уже не могла самостоятельно дойти до ванны, чтобы почистить зубы.

Даже составляя отписку в суд, чиновники не пытаются объективно разобрать медицинские документы, чтобы установить виновных или объяснить, почему нельзя было помочь.

Как говорят в онкоцентре, у каждого есть свой рак, только не каждый до него доживает… Онкокорпорация внушает страх, и, может быть, поэтому, как рассказала федеральный судья О. Неделина, нет прецедентов обращения в суд онкобольных, пострадавших от халатности врачей. «Реально добиться возбуждения уголовного дела в случае виновности врача (не только онколога. — Л. Р.) практически невозможно, — утверждает президент общероссийской общественной организации «Лига защиты пациентов» Александр Саверский. — С 1992 до 2004 года в России не было широко известно ни об одном приговоре уголовного суда против врача в случае вреда для жизни или здоровья больного. В 2004 году появилось как минимум два таких приговора. С тех пор такие дела появляются, но их единицы, и все эти случаи дошли до приговора скорее вопреки, чем благодаря усилиям прокуратуры. О неотвратимости наказания говорить невозможно. Действия прокуратуры скорее нарушают права граждан на правосудие и справедливость, чем защищают их».

Саверский рассказал, как представителям «Лиги пациентов» следователь прокуратуры заявила: «Я сама рожала в этом роддоме, мои дети будут здесь рожать, я не буду возбуждать уголовное дело!» Даже в таком мегаполисе, как Москва, не говоря уж о провинциальных городах, ведущие клиники — слишком ценный ресурс, чтобы терять его: вдруг понадобится тебе или твоим близким. А прокуроры, они ведь тоже люди. Поэтому известны дела, которые без возбуждения тянутся по семь-восемь лет, хотя Уголовно-процессуальный кодекс РФ на проверку сообщения о преступлении отводит не больше 30 дней.

Это испытала на себе Марина Малинка из Обнинска после того, как ее муж, никогда раньше не жаловавшийся на сердце, погиб от инфаркта в городской больнице, куда обратился, впервые почувствовав на работе боль за грудиной. За первые 5 (пять!) часов в больнице ему только измерили давление и посчитали пульс, позже, когда больной стал кричать от боли, дважды сделали обезболивающий укол. А реанимационные мероприятия уложили в 15 минут вместо положенных 40.

Марина 8 месяцев билась с местной прокуратурой за возбуждение уголовного дела. «Без возбуждения дела, — говорит Александр Саверский, — невозможно осуществить необходимые процессуальные действия, например назначить и провести судебно-медицинскую экспертизу. Прокуратуры назначают исследования и почти всегда называют их «экспертизой», но назначение истинной экспертизы требует возбуждения уголовного дела. Только в таком случае экспертов предупреждают об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения. До тех пор, пока уголовное дело не возбуждено, эксперт никакой ответственности за свои выводы не несет».

Именно по такому сценарию и развивались отношения Марины Малинки с обнинской прокуратурой. После ее заявления надзорное ведомство в рамках следственной проверки запросило экспертизу. Эксперты из Калужского бюро судмедэкспертизы представили письменное заключение: «Больному было проведено правильное полноценное и в полном объеме лечение». Малинка не сдалась, и прокуратура запросила еще одну экспертизу в ЦКК Санкт-Петербурга. Ответ ЦКК: «Не было обеспечено адекватное лечение нестабильной стенокардии и не был снижен риск развития острого инфаркта миокарда и вероятность преждевременной смерти пациента». Две противоположные экспертизы никак не повлияли на прокуратуру. В возбуждении уголовного дела жене и сыновьям погибшего она отказала.

Это практика такая: дела не возбуждаются как уголовные, а ведутся в рамках прокурорской проверки. Исследования, называемые «экспертизой», проводят экспертные учреждения, у которых один и тот же собственник с учреждениями здравоохранения, на которые поступают жалобы граждан.

После отказа в возбуждении уголовного дела Малинка подала в суд иск о возбуждении гражданского дела. Перед этим за свой счет сделала еще и третью экспертизу в Центре медицинского права Омска. Здесь тоже констатировали, что отсутствие полноценного лечения в больнице привело к прогрессированию как основного заболевания, так и возникшего осложнения — кардиогенного шока, который и явился непосредственной причиной смерти. Этот же вывод содержится и в четвертой экспертизе, сделанной по инициативе страховой компании «МАКС-М», куда обратилась жена погибшего.

Суд не принял во внимание результаты всех четырех экспертиз. Он ждет сейчас результатов пятой — из Российского центра судмедэкспертизы Минздравсоцразвития.

«Здравоохранение, которое не видит себя в зеркале (глазами общества и правовых институций), не способно видеть и свои ошибки, а значит, лишено возможности анализировать их и исправлять. Отрасль, которая не исправляет свои ошибки, но при этом имеет дело с жизнью и здоровьем, не может не пугать людей и государство», — утверждает Александр Саверский в своей новой книге «Права пациента на бумаге и в жизни». К такому неутешительному выводу он пришел после 9 лет правозащитной практики.

22 октября Александр Саверский в прямом эфире ответит на ваши вопросы из редакции «Новой».

Blog

Внимание!!! внимание!!! Уважаемые коллеги!