Geum.ru

Материалы 3-й региональной научной конференции, посвященной 780-летию крещения карелов (16–17 октября 2007 года, г. Петрозаводск)

Вид материалаДокументы
Духовенство как культурный медиатор
Епископ олонецкий и петрозаводский евгений мерцалов
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   36

ДУХОВЕНСТВО КАК КУЛЬТУРНЫЙ МЕДИАТОР:

ВЛИЯНИЕ ПРИХОДСКИХ СВЯЩЕННИКОВ

НА РАЗВИТИЕ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ПРОЦЕССОВ

(на материале Архангельской губернии)1


Интеграция традиционной народной культуры в культуру национальную, санкционированную правительством, — задача, которую выполняли несколько социальных институтов, в том числе и Русская православная церковь. Сословие, составляющие основу этого института, духовенство, выполняло, по выражению философа А. Ахиезера, «медиационную», то есть объединяющую задачу, задачу «срединной культуры». «Решать медиационную задачу — это значит преодолевать противоречия между массовым сознанием, т. е. культурой, господствующей в обществе, точнее ее массовой основой, и интеграцией общества, его организационной формой. …Медиатор — социализированный орган, нацеленный на поиск между конфликтующими силами»2.

Об огромной цивилизаторской роли РПЦ в целом говорить не приходится. Исследователи достаточно много внимания уделяют также тяжелому социальному и экономическому положению сельского духовенства, на плечи которого и ложилась та самая «медиационная» задача. Действительно, в своей массе «батюшки», задавленные тяжелым бытом, вынуждены были вести образ жизни, мало отличающийся от быта крестьянства, которое они призваны были «просвещать». Однако объективно, иногда бессознательно, просто выполняя директивы высшего начальства (или вынужденно им подчиняясь), духовенство все же выполняло эту роль. Конкретные формы, в которых облекалась эта деятельность приходского духовенства, и является предметом данного исследования.

На большинстве территорий Русского Севера не было помещичьего землевладения, а если таковое и было, то владельцы не проживали в этих отдаленных и климатически мало привлекательных районах. А значит, не сформировалась та специфическая культура «дворянских гнезд», волнообразно распространяющая вокруг себя образцы бытовой культуры, межличностных отношений и прочих явлений, влиявших на изменение традиционного быта крестьян, нацеленного на архаичные и изолированные формы существования.

Нет смысла повторять, что северные монастыри в средневековую эпоху играли роль цивилизирующих и организующих центров севернорусской жизни. К концу XVIII в. усилившееся государство стало само выполнять эти функции. На священников и небольшие монастыри была возложена обязанность по формированию в населении иных поведенческих моделей, которые соответствовали бы новым социокультурным условиям. Священник должен был стать проповедником кротости, активно участвовать в формировании нравственности, трудолюбия, семейных ценностей в среде своих прихожан.

Сельское духовенство относилось к числу так называемой «массовой интеллигенции» — по своей численности, социальной, экономической, культурной близости к народу. Для того, чтобы оно могло выполнить свою роль «медиатора», необходимо было начать с воспитания самого духовенства. Подготовка их к этой роли не основывалась на их собственном желании, которое могло бы возникнуть при подражании неким положительным поведенческим образцам. Конечно, такие образцы были: их можно было увидеть среди самых видных представителей духовных подвижников; на положительных примерах происходило обучение будущих священников в семинариях. Однако реальные бытовые условия, в которых священники вынуждены были существовать, особенно в отдаленных и бедных приходах (а в малонаселенных северных территориях почти все приходы были именно такими), не позволяли успешно копировать рекомендованные для подражания образцы. «Воспитание» духовенства происходило в массовом порядке, через жесткую регламентацию их жизни, которая в большей или меньшей степени заставляла священников вести образ жизни, который должен был стать примером для прихожан.

Приходские священники обязаны были предоставлять отчеты о нравственном состоянии населения своих приходов. Подобные отчеты не только являются для нас бесценными историческими свидетельствами. Приучаясь анализировать окружающую действительность, священник не «сливался» с местным населением, несмотря на всю схожесть условий жизни. Вот несколько примеров констатации приходскими «батюшками» религиозно-нравственной жизни своих прихожан: «в числе общественных зол бедность вызывает упадок нравственности, и поддержка в этом отношении лиц или забота о поднятии нравственно павших составляет одно из средств к упрочению общественного благоустройства…»3; «во многих местах замечается нарушение супружеской верности, побег жены от мужа, оставление мужем жены, непочтение детей к родителям, даже часто дети обижают родителей действием, не желают их кормить в старости, бьют их. Между молодыми людьми особенно сильно развивается пьянство, распутство, картежничество, вольнодумство, оскудение веры, увлечение социалистической и бульварной литературой, сквернословие. Главный же недуг, разлагающий простой народ как в городе, так и в деревне — это пьянство, которое не только не уменьшается, а увеличивается»4. Осознавая эти пороки, священник как бы дистанцировался от них и мог осуждать эти проявления в проповедях и на исповедях.

Исповеди были важнейшей формой личного общения священника со своими прихожанами, и на протяжении всего времени церковь любыми способами боролась за привлечение населения к причастию. «В былое время самыми побудительными мерами были денежные штрафы, поклоны в церкви, а также напоминание народу о великом посте через полицейских чиновников, каковые меры в настоящее время хотя и выведены из употребления, чтобы не стеснять совесть народа, но для нерадивых могли бы и ныне служить»5 — сетовал «благочинный» в 1889 г. Действительно, в народе существовало множество предрассудков вокруг таинства исповеди. Так, женщину или девушку, посещающую исповедь, подозревали в грехах, от которых она стремится очиститься. Священники же воспринимали исповедь, позволяющую прихожанину четко определиться, «что такое хорошо и что такое плохо», как важное воспитательное средство.

Первейшей задачей приходских священников было формирование семейных ценностей, что было жизненно необходимо для Российского государства, нуждающегося в «сохранении народа». Сам пример священника, обязанного вступать в брак в весьма раннем возрасте, без чего не мог получить приход, его многодетность и забота обо всех детях, которым он (за этим следило епархиальное начальство) был должен дать не только воспитание, но и образование, подталкивали прихожан поступать так же. Священник с петровских времен предоставлял начальству отчеты о своих детях с указанием возраста и уровня образования, которое им дано. Если в семье духовного лица был сын школьного возраста, не обученный чтению, письму и пению псалмов, отец за это подвергался наказанию. В результате, из отчета за 1794 год видно, что все сыновья священно- и церковнослужителей в возрасте 8-10 лет были «обучены»6. Позднее священник уже без дополнительного побуждения стремился любыми способами дать своим детям — как сыновьям, так и дочерям — не только домашнее, но и систематическое образование.

За воспитание своих детей священник также отвечал. Если девушка из духовного сословия беременела, ее срочно и тайно исключали из сословия, давали паспорт для того, чтобы она уехала в те места, где ее никто не знал и не связывали бы ее «грех» с церковным сословием7. Священники, скрывая таким образом случавшиеся «грехи», имели возможность показывать пример для окружающих целомудренного воспитания дочерей. Существовавшая до середины XIX в. в среде северного духовенства традиция передавать свой приход зятю заставляла священника заботиться о подборе для дочери подходящего жениха8; это давало пример населению так же стремиться к устройству своих дочерей, что было немаловажно, так как, по свидетельствам этнографов, до середины XIX в., а в отдельных районах и в начале ХХ в., девушки на Севере были предоставлены сами себе, рожая внебрачных детей и самостоятельно подыскивая себе женихов.

Священник обязан был показывать своим примером образец идеального семьянина и супруга. Овдовение означало для него потерю прихода, одинокую, а возможно, и нищую жизнь. При высокой смертности женщин молодой священник мог остаться вдовцом, имея единственную перспективу — монашество. Для многих священников, особенно не могущих справиться со своим «мужским естеством», это превращалось в настоящую трагедию, не говоря уже о том, что подобные монахи «по принуждению» не могли быть положительными примерами людей, «посвятивших себя богу». Столь тяжелая перспектива заставляла священников быть внимательными и заботливыми мужьями, давая тем самым соответствующие образцы поведения и своим прихожанам.

Чтобы священнослужители имели моральное право диктовать поведенческие образцы прихожанам, они сами должны были выглядеть людьми нравственными и без дурных привычек. Непреодолимые житейские заботы, неуверенность в завтрашнем дне нередко вызывали у священников депрессивные состояния, перерастающие в бытовые пороки. «Благочинные» (назначенные из среды самого приходского духовенства) следили за нравственным обликом священников и докладывали обо всех проступках епархиальному начальству. В 1805 г.9 архиепископ распоряжается «даже о небольшом пьянстве (священников) рапортовать, не опуская времени». Из рапортов благочинных следует, что были случаи, когда священники показывали себя «пьянствующими и сварливыми», «в пьянстве беспорядочными». В 1851 г. Архангельский ревизор Пащенко доносил о священниках, которые «вовсе не пользуются доверием крестьян как по слабости их характера, нестрогости в правилах жизни, так и по лености в исполнении обязанностей», и приводит пример, когда по его вызову священник явился «не совсем в приличном виде с разбитым глазом»10. В 1893 г. по Архангельской епархии было зафиксировано 22 проступка и преступления, совершенные священнослужителями, в том числе такие, как «нетрезвая жизнь и неблаговидные поступки, неблаговидное жизнеповедение, вымогательство при заключении брака, повенчание несовершеннолетнего, венчание в неузаконенное время». Два священника обвинялись «в немиролюбивых отношениях между собой»11.

Провинившимся епархиальное начальство делало внушение, «дабы соблюдали должную осторожность и свято хранили бы чистоту совести и сану священническому приличное благоразумие»; в случае «неисправления» их ждал перевод «в худший и дальний приход». Если и это не помогало — отправляли на определенный срок в монастыри «на черные работы», а также исключали из сословия и отправляли в солдаты или причисляли к казенным заводам. Подобные строгости заставляли священников, даже склонных к нетрезвой жизни, скрывать свой несчастный порок от прихожан, что позволяло им проводить соответствующую воспитательную работу без опасения, что к их мнению не прислушаются.

К середине XIX в. духовенство продуцировало положительные примеры поведения уже вполне естественно, и большинство священников легко приняли на себя новую задачу, поставленную перед ними правительством — стать деятельными, и при этом бескорыстными просветителями народа. Им предписывалось учреждение церковных школ, попечительств о бедных, регулирование семейных отношений. В 1863 г. в Архангельской губернии духовенством было открыто 161 школа, в которых обучались 2038 мальчиков и 463 девочки. Священники, что было вообще свойственно для российской интеллигенции, стеснялись указывать на то, что дополнительная учительская деятельность без вознаграждения создавала им определенные бытовые трудности. Обычно жаловались, что для открытия школ, о чем просили прихожане, не хватало помещений. «Жажда грамотности проявилась в народе нечаянно и застала приходы не готовыми»12. Священники предлагали использовать стремление зажиточных крестьян обучать своих детей, устраивая при школах отделения для сирот и вдов, и тем самым «сосредоточить разрозненные подаяния в одном месте и освободить таким образом сочленов своих от нищенства, часто соединенного с нравственным изуродованием их».

Приход, в котором священник официально был первым лицом, в действительности в значительной степени зависел от старосты и попечительского совета — в основном, в глазах населения, «толстосумов». Для выполнения предписанных обязанностей — устройства школ и попечительств, — священники вынуждены были обращаться (а иногда и кланяться) к ним за финансированием. К концу XIX в. даже в сельском обществе возникает социальное напряжение, и священник, который был вынужден общаться с «толстосумами», в глазах многих прихожан превращался в человека, который предпочитал богатеев беднякам. Двойственность такого положения никто не понимал лучше самих священников. Так, возмущение членов Духовной консистории вызвало условие архангельских лесозаводчиков назначать в построенную на их средства церковь священника по их выбору. В этом случае, указывала консистория, «священник должен будет пресмыкаться перед [хозяевами], чтобы всегда им нравиться, а иначе они выберут другого. Такой священник как бы лишается даже возможности защищать правду. …И в других приходах епархии, если где священник не будет пресмыкаться перед богачом, то тот вправе пожаловаться и его уберут в другой приход, как неумевшего жить мирно с богатыми. Ныне… нужно священнику сильным мира сего говорить правду и при этом иметь заступу в том правом деле у епархиального начальства»13. Однако финансовые проблемы не позволяли священникам, да и самому епархиальному начальству быть в полном смысле «заступниками за бедных».

Постепенно священник начинает терять свое значение «батюшки», первого учителя и утешителя, и переходит в разряд «классовых врагов». Это особенно усугубилось после Первой русской революции, когда многие священники активно участвовали в политических событиях, а затем стали пользоваться «завоеванным» правом принимать участие в общественных делах. Таковыми были, в частности, работа в потребительских обществах, в органах самоуправлении. Малообразованные прихожане, да еще попавшие под влияние принесенных из города радикальных идей, воспринимали такую общественную деятельность как стремление «нажиться».

Священники становятся объектом критики со стороны социалистов. Для многих крестьян «ближе» был священник, а не помещик или капиталист; именно из него агитаторы-революционеры и старались создать «образ врага» — эксплуататора, мракобеса и стяжателя народного добра. В начале ХХ в. радикальная критика церкви достигла своего апогея. Ирония истории заключается в том, что в значительно степени экстремистские партии состояли из священнических детей и выпускников семинарий. Сбылось пророчество маркиза А. де Кюстина, писавшего в 1839 г., что «сыновья священников… эти плоды схизмы, дозволяющей священникам иметь жену, начнут будущую русскую революцию»14.

Именно в годы революционного «безумства» священники получили сполна от своего народа. Приходской «батюшка» констатирует: «Осенью 1917 г. явились массы солдат из тыловых частей и они, отравленные ядом большевизма и потерявшие веру в бога, стали вносить смуту в религиозную и общественную жизнь, и отношение народа к духовенству стало охладевать, и вместе стала понижаться религиозность в народе. …Много приходится претерпевать духовенству, а особенно пастырям, на которых обрушиваются с сатанинскою злобою развращенные и потерявшие веру и совесть солдаты»15.

Источники свидетельствуют, что именно священники превратились в самых ненавистных врагов для революционного народа. Конечно, отмена жалования и изъятие у духовных лиц земли заставляло некоторых, в первую очередь молодых и прошедших фронт, идти ради заработка в армию — разумеется, не в Красную. Были случаи отъезда священников на территории, занятые белыми. Но почему именно армейских священников расстреливали, невзирая на возраст и без учета их реальной вины перед красноармейцами? Почему именно «батюшки», которые учили своих будущих палачей в школе, наставляли их для нравственной жизни, были добрыми и ласковыми, давали примеры добропорядочной жизни — почему именно они стали жертвами красного террора? Представляется, что сами священники в этом были виноваты меньше всего. Возможно, объяснить этот феномен можно с помощью психологической теории «когнитивного диссонанса» Л. Фестингера, следуя которой человек, вынужденный утверждать то, во что сам не верит, либо совершает нечто, противоречащее его нравственным нормам, обращается к внутреннему оправданию своего поступка. Таким «оправданием» стал извращенный образ «попа» в сознании распропагандированных социалистами людей.

Православные священники стали жертвами незаконченного социокультурного процесса, в котором они сами принимали самое деятельное участие.


А. К. Галкин


ЕПИСКОП ОЛОНЕЦКИЙ И ПЕТРОЗАВОДСКИЙ ЕВГЕНИЙ МЕРЦАЛОВ

(материалы к биографии)


Из всех епархий Европейской России самой многострадальной в советский период оказалась Олонецкая. Угроза ее существованию возникла уже в 1919 г., когда правящий епископ фактически бросил свою паству. Его пришлось уволить на покой. Олонецкую епархию, оставленную на расхищение большевикам, самоотверженно принял под временное управление ее же уроженец, митрополит Петроградский и Гдовский св. Вениамин (Казанский)1. Осенью 1919 г. митрополит лично посетил Петрозаводск. Его поездка имела огромное значение, как для морального, так и для административного укрепления епархии. По докладу митрополита Вениамина Высшему Церковному Управлению в ноябре 1919 г. Олонецкая кафедра была замещена. Нового епископа Олонецкого и Петрозаводского, Евгения (Мерцалова), уже хорошо знали в Олонии: на рубеже XIX—XX веков он состоял преподавателем, а затем инспектором и ректором Олонецкой духовной семинарии.

Епископ Евгений, в миру Евгений Александрович Мерцалов, сын диакона Тульской епархии, родился 6 марта 1857 г.2 После окончания Тульской духовной семинарии (1878) он стал надзирателем Ефремовского духовного училища. 1 октября 1883 г. Е. Мерцалов был рукоположен во священника к Введенской ц. с. Березовец Новосильского уезда Тульской епархии (ныне Залегощенский р-н Орловской обл.) и 17 декабря утвержден законоучителем местной школы. Рано овдовев, о. Евгений в 1889 г. поступил в Московскую духовную академию. В 1892—1894 гг. находился по болезни вне Академии3; окончил ее в 1895 г. со степенью кандидата богословия, присужденной за сочинение «Св. Григорий Нисский как панегирист»4.

Известно, что будущий епископ не отличался физическим здоровьем, но это не мешало ему быть настоящим руководителем. Так, в 1903 г. архиепископ Тверской и Кашинский Димитрий (Самбикин) признался, что его первое впечатление от знакомства с ним оказалось ошибочным: «Не скрою, что когда вы, о. ректор, в первый раз явились ко мне, то я, при виде вашего небольшого роста и бледного лица, невольно подумал, достанет ли у вас сил для управления многолюдной нашей семинарией… Но в скором времени из вашей деятельности и из бесед с вами я вполне убедился, что в вашем сравнительно слабом теле живет крепкий дух, и что вы в состоянии будете водворить в нашей семинарии надлежащий порядок, мир и единение…»5

22 января—3 февраля 1896 г. священник Евгений Мерцалов был определен преподавателем основного, догматического и нравственного богословия Олонецкой семинарии в г. Петрозаводске, а с 1 марта 1897 одновременно преподавал в ней и еврейский язык. Его педагогическая служба началась «в тяжелое время ректорства… архимандрита Стефана [(Киструсского) — авт.], когда преподаватели уходили из Олонецкой духовной семинарии при первой возможности»6. Недоброжелательство, доходящее до самодурства, нового ректора было особо тягостно на фоне той братской атмосферы, которую поддерживал его предшественник, протоиерей Петр Щеглов, все 23 года своего ректорства. Духовно-учебное ведомство начинало пожинать плоды «контрреформ» императора Александра III. В 1884 г. были отменена выборность ректоров семинарий, введенная уставом 1867 г.

Начало 1897/1898 уч. года в Олонецкой семинарии ознаменовалось крупными скандалами и переменами. Из-за самоубийства одного воспитанника из семинарии пришлось уйти инспектору А. П. Надежину. Как следует из воспоминаний протоиерея Николая Чукова (впоследствии — митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий), инспектор «устроил увольнение в отставку старика кафедрального протоиерея А. Я. Благовещенского [которому не было и 70 лет! — авт.], принял сан и поступил на его место, будучи по духу совершенно нецерковным человеком»7. Этот же случай положил конец духовно-учебной службе ректора архимандрита Стефана: 24—25 октября 1897 г. он был переведен (а фактически сослан) настоятелем Жировицкого монастыря Гродненской губернии, где вскоре скончался. В те же дни (21 октября) был уволен на покой и 83-х летний епископ Олонецкий Павел (Доброхотов).

2 декабря 1897 г. в Петрозаводск прибыл новый епископ — Назарий (Кириллов), которому не исполнилось и 50 лет. Желая обратить на себя внимание в Синоде, он проявлял повышенную активность: объехал всю епархию, учредил «Олонецкие епархиальные ведомости», построил епархиальный (Братский) дом с залом для религиозно-нравственных чтений. Круг деятельности преподавателей семинарии, в том числе священника Евгения Мерцалова, значительно расширился. Они стали постоянными сотрудниками епархиального журнала и желанными лекторами в Братском доме. Ранее о. Евгений уже помещал свои проповеди в местной газете «Олонецкие губернские ведомости», публиковались они и в виде брошюр8. Что касается чтений в Братском доме, то о. Е. Мерцалов не только вошел в состав комиссии для выработки их программы, но и сам регулярно в них участвовал. Так, в 1900—1901 г. он выступал чаще всех — 19 раз (всего в тот год было 29 чтений)9.

Новым ректором Олонецкой семинарии стал архимандрит Нафанаил (Троицкий). По его инициативе в 1898 г. при семинарской Иоанно-Богословской церкви было учреждено попечительство для оказания помощи наименее обеспеченным воспитанникам (для детей духовенства малонаселенной северной епархии создание такого попечительства имело очень большое значение). Казначеем попечительства был избран преподаватель священник Евгений Мерцалов (в 1902 г.— его председатель по должности ректора); кроме того, он единовременно пожертвовал в пользу попечительства 35 руб. и т. о. вошел в число его пожизненных членов. 27 февраля 1900 в Петрозаводске открылся епархиальный комитет Православного Миссионерского общества. Священник Е. Мерцалов произнес речь на организационном собрании, был избран в совет комитета и также стал казначеем10. А летом 1899 г. о. Евгений, не связанный семейными заботами, смог совершить паломничество в Святую Землю (в тот год из-за ремонта семинарского здания летние каникулы были удлинены). Своими впечатлениями он затем щедро делился и в письменной, и в устной форме. На страницах «Олонецких епархиальных ведомостей», он опубликовал немало очерков (очевидно, из-за большого спроса они были изданы также в виде оттисков)11, а в Братском доме он провел серию выступлений о Святой Земле, иллюстрируя рассказы «туманными картинками». Написанные живым языком, полные личных наблюдений, эти очерки с интересом читаются и сегодня.

За пять месяцев до перемещения ректора архимандрита Нафанаила из Петрозаводска священник Евгений Мерцалов станет ближайшим его помощником — 19 сентября 1901 г. состоялось его назначение инспектором семинарии. Перед Рождеством, 22 декабря, о. Евгений принял монашеский постриг без перемены имени. Обряд пострижения совершил архимандрит Нафанаил за всенощным бдением в семинарской церкви. Все эти события произошли уже при новом Олонецком епископе, Анастасии (Опоцком), сменившем епископа Назария 20 января 1901 г. Замечательна биография этого архиерея. Окончив С.-Петербургскую духовную академию в год освобождения крестьян (1861), он до посвящения в 1885 г. во епископа Брестского состоял на духовно-учебной службе в Западном крае. В 1880 г. архимандрит Анастасий выпустил сборник проповедей, в которых он раскрывал вселенский характер христианства, горячо приветствовал прогресс (реформы 60-х годов, развитие женского образования и науки вообще) и выступал против чиновничьего «обрусения» края. Естественно, что в эпоху императора Александра III епископ Анастасий пришелся «не ко двору», и назначение в Петрозаводск стало вершиной его служебной карьеры. Там он и скончался 7 декабря 1905, на 76-м г. жизни. В отличие от епископа Назария, он мог позволить себе жить без оглядки на то, чтобы понравиться начальству. Очевидно, в священнике Евгении Мерцалове епископ Анастасий увидел человека, близкого себе по духу.

Из воспитанников Олонецкой духовной семинарии периода преподавания в ней о. Евгения Мерцалова нельзя не упомянуть Николая Шайжина (1879—1950) — первого по успехам выпускника 1901 г. Впоследствии Николай Семенович несколько лет состоял в корпорации родной семинарии.

20—21 февраля 1902 г. иеромонах Евгений (Мерцалов) был определен ректором Олонецкой семинарии, с возведением в сан архимандрита (возведен в Неделю Православия, 3 марта, епископом Анастасием). 4—14 апреля 1902 г. он был утвержден в должности председателя Олонецкого Епархиального училищного совета, членом которого состоял с июня 1896 г.; он же редактировал «Олонецкие епархиальные ведомости» (с № 5 1902 по № 2 1903 включительно).

В истории Олонецкой семинарии только протоиерей Петр Щеглов и архимандрит Евгений (Мерцалов) прошли здесь все три ступени служения: преподавателя, инспектора и ректора. Они оказались и земляками (оба — туляки). Однако пребывание архимандрита Евгения в Петрозаводске на посту ректора оказалось совсем недолгим. 8 января 1903 г. он получил назначение ректором Тверской духовной семинарии. При прощании 19 января было произнесено много теплых слов. Так, епархиальный наблюдатель церковно-приходских школ священник Николай Чуков подчеркнул такие отличительные черты личных и служебных отношений о. Евгения как «справедливость, прямота и беспристрастие»12.

Тверская семинария входила в число 5 крупнейших семинарий страны, превосходя Олонецкую по контингенту учащихся в 4 раза (соответственно 600 и 150 чел.). Из-за частой смены ее ректоров на рубеже XIX—XX вв. архимандрита Евгения ожидала усиленная работа по приведению в надлежащий порядок всего семинарского быта. Однако намеченные планы оказались бессильны перед лицом революционных событий осени 1905 г.: тверские семинаристы пополнили ряды забастовщиков. Правление духовной школы во главе с архимандритом Евгением проявило благоразумие и не стало накалять обстановку. При возобновлении занятий в январе 1906 г. было объявлено, что те семинаристы, которые особенно рьяно протестовали против «действующих ныне правил», могут не являться в семинарию, «причем они не будут считаться уволенными… а лишь отпущенными в дома родителей и родственников»13. Подобным образом, «кротко, но твердо», действовал и ректор С.-Петербургской духовной семинарии архимандрит Вениамин (Казанский) — будущий Петроградский митрополит-священномученик. Из всех богословских вопросов о. Евгению были наиболее близки вопросы нравственного богословия — «заветы любви, снисхождения и прощения»14. И здесь он показал себя единомышленным с митрополитом Вениамином, который призывал «обращать внимание главным образом на нравоучение, а не на вероучение»15. «Просветительная, нравоучительная и благотворительная деятельность среди мира» были выделены о. Евгением в качестве основных задач в его речи при наречении во епископа16.

В Твери о. Евгений состоял цензором «Тверских епархиальных ведомостей» (с 5 февраля 1903 г.), был членом совета Тверского епархиального историко-археологического комитета, а 26 декабря 1906 г. вошел в состав новоучрежденной Епархиальной комиссии по составлению и изданию историко-статистического описания Тверской епархии. В его памяти не мог не остаться праздник Благовещения 1906 г., когда в самом центре города был убит тверской губернатор П. А. Слепцов. Над гробом убитого архимандрит Евгений засвидетельствовал, что благо России он видит в «гармоническом росте духовно-материального прогресса… на основе св. православной веры, самодержавного уклада правления»17. Сформулированную им «триаду»: «православие, самодержавие, прогресс» разделяли очень немногие русские архимандриты начала ХХ в. Двадцатью пятью годами ранее с подобными идеями столь же одиноко выступал упомянутый выше архимандрит Анастасий (Опоцкий), но верх одержали охранители «незыблемых основ». В итоге призыв двигаться вперед перехватили экстремисты…

Изданный с опозданием едва ли не на полвека указ 17 апреля 1905 г. об укреплении начал веротерпимости положил конец использованию православным духовенством полицейского рычага «воздействия» на население и ускорил открытие викарных архиерейских кафедр в уездных городах ряда епархий. 23 ноября 1907 г. император Николай II утвердил синодальный доклад «об учреждении во Владимирской епархии на местные средства кафедры второго викарного епископа, с присвоением ему наименования Муромским и с переименованием первого викария в епископа Юрьевского и о бытии ректору Тверской духовной семинарии архимандриту Евгению епископом Муромским»18. Хиротония состоялась 16 декабря в Троицком соборе Александро-Невской лавры в С.-Петербурге. В ней приняли участие 12 иерархов, в том числе архиепископ Финляндский и Выборгский Сергий (Страгородский; впоследствии — Патриарх Московский и всея Руси) и епископ Козловский, викарий Тамбовской епархии, Нафанаил (Троицкий), бывший начальник о. Евгения по Петрозаводску.

В Муроме епископ Евгений имел резиденцию в Спасском монастыре, настоятелем которого он состоял. В 1909—1910 гг. он переиздал в Муроме свои «палестинские» очерки19, а также свидетельствующее о его глубоком знании древнерусских летописей и житий исследование «Как совершалась канонизация святых в первое время существования Русской Церкви?» (1-е изд. — Спб., 1903). Находил он время и для новых научной занятий – им опубликован труд «О церковном прославлении и почитании св. праведной Иулиании Лазаревской. (Исторический очерк)» (Муром, 1910) с приложением: «Житие св. праведной Иулиании Лазаревской (в двух редакциях) и служба ей». (СПб., 1910). В наши дни это произведение русской агиографии XVII века широко известно как «Повесть об Ульянии Осоргиной». 7 июня 1908 г. епископ Евгений участвовал в погребении в Успенском кафедральном соборе во Владимире тела Экзарха Грузии архиепископа Никона (Софийского), убитого в Тифлисе националистами от православия 28 мая 1908, а 6 июля — в заупокойных богослужениях по случаю 40-го дня его гибели. До января 1918 г., когда, в Киеве расстреляли митрополита Владимира (Богоявленского), одного из совершителей хиротонии епископа Евгения, хоронить убиенного архипастыря в России было в диковинку.

14 июня 1912 г. епископ Евгений назначается епископом Юрьевским, первым викарием Владимирской епархии, настоятелем Боголюбова монастыря, а 4-23 июля 1912 г. — также и председателем Владимирского Епархиального училищного совета. Имел ордена св. Владимира 4-й (1907) и 3-й (1911) степени и св. Анны 1-й степени (1915).

Февральская революция 1917 г. показала, насколько обманичивым было внешнее благополучие церковной жизни. Открывшийся 3 мая 1917 г. Епархиальный съезд в г. Владимире начался с того, что единогласно (при 30 воздержавшихся) постановил удалить с кафедры архиепископа Владимирского и Шуйского Алексия (Дородницына). Св. Синод не спешил утверждать постановления съезда, и первоначально представителям епархии пришлось довольствоваться тем, что архиепископу Алексию был предоставлен двухмесячный отпуск с 18 мая. Во временное управление Владимирской епархией с того же дня вступил епископ Юрьевский Евгений (оставался в этой должности по 10 августа). Архиепископ Алексий попытался взять реванш, но в итоге 10 июня был уволен на покой20; одновременно Св. Синод благословил произвести выборы для замещения Владимирской архиерейской кафедры21. Под руководством епископа Евгения их подготовили меньше чем за 2 месяца. Выборы состоялись 9 августа 1917 г.; епископ Евгений получил во втором туре 27 голосов. По результатам голосования 10 августа архиепископом Владимирским и Шуйским был утвержден архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский)22.

В 1919 г., на двенадцатом году служения епископа Евгения викарным епископом, решался вопрос о будущем Олонецкой епархии. Патриарх Тихон первоначально указал «озаботиться выборами» епископа. Началась активная подготовка к ним, но выборы так и не состоялись23. Назначение епископа Юрьевского Евгения в Петрозаводск было произведено 17 (4) ноября 1919 г.24 — административным порядком.

Под резиденцию епископу приспособили деревянный дом на бывш. Соборной пл. (пл. Свободы, д. 6). Там он и скончался 7 мая 1920 г. от кровоизлияния в мозг25, встретив в Петрозаводске всего одно Рождество и одну Пасху (в 1920 г. она пришлась на 29 марта/11 апреля). В период его правления к епископскому служению был призван протоиерей Олонецкой епархии Александр Надежин (бывший инспектор Олонецкой семинарии и будущий обновленческий митрополит Карельский и Петрозаводский)26.

Епископ Олонецкий и Петрозаводский Евгений был погребен за алтарем нового кафедрального собора (закрыт в 1930 г. и снесен в 1936 г.). В наши дни его память чтят преимущественно в Муроме, где поминают как убиенного — расстрелянного «в ссылке в Олонецком краю»27.


Н. А. Басова