Geum.ru

В. А. Доманский Дендронимы в творчестве С. Есенина «Русь моя, деревянная Русь!»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Дендронимы в творчестве С. Есенина// Есенинское энциклопедия: Концепция. Проблемы. Перспективы. Материалы Международной научной конференции, посвященной 111-летию со дня рождения С.А. Есенина. Москва- Константиново-Рязань. 2007. С. 189-200.


В.А. Доманский


Дендронимы в творчестве С. Есенина


«Русь моя, деревянная Русь!»
С. Есенин


Есенинская картина мира восходит к древнейшим языческим культам и архетипам – славянским, древнегреческим и даже индо-иранским. В ней особое, в чем-то исключительное место отводится растениям: травам, цветам, кустарникам, деревьям. Если сравнивать поэзию Есенина с вышивкой, то в ней будет преобладать растительный орнамент, причем здесь растительность является как отражением объектов реального мира, так и средствами художественной изобразительности: сравнениями, метафорами, символами.

Самым значительным объектом в растительном мире для поэта, несомненно, является дерево. «Все от дерева», – писал Есенин в своей статье «Ключи Марии» [V. C. 190], имеющей для него важное методологическое значение в осмыслении собственного художественного метода. Его модель мира сложилась ко времени написания упомянутой статьи, то есть к 1918 году, и, по сути, оставалась неизменной на протяжении всего его творчества. Менялись только средства изобразительности и художественные приемы, восходящие к этой «древесной» миромодели.

Вычленим основные функции дерева в конструировании Есениным своего поэтического космоса. Прежде всего есенинский концепт дерева связан с образом мирового древа – вертикали или, как выразилась Т. В. Цивьян, «материализованным образом соединения земли и неба» [1]. По его стволу и веткам (своеобразной лестнице) осуществляется движение вверх/вниз, оно же представляет и структуру космоса в балканославянской традиции:

<…> Едно дърво дафиново

Колку вишно, толку лично;

Корен-от му по съ земя,

Гранки-те му слано море,

Вършен-от му сино небе…[2]

В этой функции дерева соединять небо и землю слышатся также отголоски древневосточного фаллического культа, в котором небо ассоциируется с мужским началом ян, а земля – с женским началом инь. Через дерево небо проливает свою живительную влагу на землю, вступает с нею в брачный союз. Не случайно все светопоклонники почитали расцвет растений как ежегодное проявление светоносной и животворящей эротической силы неба.

У славян этот культ связан с весенним красным солнцем Ярило, которое будило эротическую энергию у всего живого: людей, животных и растений. Апофеозом этого культа являются Зеленые святки, соединяющие в себе два культа: языческо-славянский и христианский. Они начинались в Семик (празднуемый на седьмой неделе после Пасхи), и заканчивались в Троицыно воскресенье. В эти четыре дня травами, цветами и ветками деревьев люди украшали свои дома, а девушки завивали венки, наряжали березу, покровительницу женского начала, и водили вокруг нее хороводы, призывая Ярилу, Люля, Леля. Семиковое дерево являлось символом весны, цветения, проникновения зеленой «эротической» силы природы в людей [3].

Интересно, что у Есенина эротической энергией весеннего солнца обладает также и весенняя луна, пробуждающая любовное томление:

Сад полышет, как пенный пожар,

И луна, напрягая все силы,

Хочет так, чтобы каждый дрожал


От щемящего слова «милый» [I. C. 211].

Поэт, по воспоминаниям его сестры А.А. Есениной, особенно любил праздник Святой Троицы, которым заканчивались Зеленые святки. В этот день в Константиново дома внутри и снаружи украшались не только травами и ветками, но и лентами. Девушки надевали белые платья, ходили по улицам и даже в церковь с букетами. Александра Александровна и полагает, что именно под впечатлением этого сельского праздника ее брат создает известное стихотворение «Троицыно утро, утренний канон…», («Троица») [4], в котором отразилась не только радостная, но и печальная сторона «троицыного канона». Она связана с тем, что на Троицу, часто по воле родителей, заключались браки с нелюбимым, и праздник молодой земли, ожидания молодыми людьми любви и близкой свадьбы был одновременно днем прощания девушки с молодостью:

На резных окошках ленты и кусты

Я пойду к обедне плакать на цветы.


Пойте в чаще, птахи, я вам подпою.

Похороним вместе молодость мою [I. C. 31]

Вторая функция дерева в поэтической миромодели Есенина – функция мировой горизонтали. Дерево не только соединяет небо и землю, но и своей ветвистой кроной, как крыша, покрывает землю, объединяет мир животных и растений в единую «плоть». Оно – руки праславянского бога Рода, который обнимает ими весь рожденный от него мир при-роды и на-рода. Поэтому в поэзии С. Есенина весь природный мир не только живой, одухотворенный, но и целостный при всем его бесконечном многообразии. Растения, животные, человек составляют единый орнамент грандиозного божественного полотна.

Две эти функции мировой вертикали и горизонтали соединяет в себе и христианский образ Мамврийского или Мамрийского дуба (у Есенина в статье «Ключи Марии» он назван Маврикийский дубом). Под его сенью библейский Авраам с Сарой встречают Святую Троицу, в честь которой и назван один из главных христианских праздников. Мамврийский дуб для Есенина является как вселенским деревом-храмом, под сенью которого объединяются народы в мировую семью, так и мировым древом славян [V. C.189]. Эта связь между землей и небом, божественным и человеческим может осуществляться в поэзии Есенина посредством и другого библейского древа – кедра, находящегося в центре христианского космоса:

Шумит небесный кедр

Через туман и ров… [II. C.43].

Вместе с тем в творчестве поэта образ Маврикийского (Мамврийского) дуба может получить и языческую контаминацию:

Под Маврикийским дубом

Сидит мой рыжий дед,

И светит его шуба

Горохом частых звезд [II. C.44].

.

О.Е. Воронова прослеживает связь есенинского «деда-пращура с языческим богом славян Сварогом», повелителем неба» [5]. И в этом нет ничего необычного, так как амбивалентность библейских и языческих образов – отличительная особенность поэтики стихотворений Есенина, включенных в первые поэтические сборники. Но мировое древо не только связывает мир горний и дольний, оно, по сути, превращает землю в продолжение неба, поэтому в жизни природы «голубой», то есть небесной Руси, прочитываются тайны небесной жизни, христианская история. Как писал Д.С. Лихачев, ссылаясь на Вицента из Бове: «Природа – это второе откровение, второе писание. Цель человеческого познания состоит в раскрытии тайного символического значения явлений природы» [6].

Все это и объясняет генезис устойчивого есенинского образа древа-храма, который особенно часто встречается в произведениях, написанных им в 1914 году не без влияния «литургийных» пейзажных текстов Н. Клюева [7]. Вместе с тем следует отметить, что в есенинском пейзажном литургическом коде отсутствует клюевская бинарная оппозиция ада и рая, зато сильнее укоренены ментальные мифологемы «древа», «дома», «храма», которые создают устойчивую модель «деревянной», патриархальной, «голубой Руси» [8], где дерево, роща, лес символизируют либо атрибутику храма (его аналой, алтарь, свечи, кадильники и т.д.), либо сам храм:

У лесного аналоя

Воробей псалтырь читает [I. C.55].

Приведем еще один пример:

За прощальной стою обедней

Кадящих листвой берез… [I. C.136].

Следует заметить, что на уподобляемую дереву церковь переносятся и все его свойства, поэтому церковь может расцветать, чахнуть, стареть:

Чахнет старая церквушка,

В облака закинув крест [I. C.54]. .

В этом лесе-храме вполне естественно для поэтического мира Есенина – появление Христа, который в своем облике тоже имеет «древесные черты»:

Между сосен, между елок,


Меж берез кудрявых бус,

Под венком, в кольце иголок,

Мне мерещится Исус.


Он зовет меня в дубровы,

Как во царствие небес,
И горит в парче лиловой

Облаками крытый лес [I. C.56]. .

Естественно, что в уподоблении храма лесу слышатся отголоски древнего языческого культа. Славяне имели священные рощи, которые заменяли храмы; в них совершались культы, осуществлялись жертвоприношения. Многие деревья сами считались священными, особенно большие ветвистые дубы, дуплистые липы.

Интересно, что, дед, герой есенинской поэмы «Возвращение на родину», вернулся к этому языческому культу поклонения деревьям, так как нельзя и негде было в разоренной революцией деревне помолиться богу. А разве можно жить без молитвы, которая соединяет человека с божеством?

На церкви комиссар снял крест.

Теперь и богу негде помолиться.

Уж я хожу украдкой нынче в лес,

Молюсь осинам…

Может, пригодится… [II. C.91].




Надо заметить, что остатки этого древнего культа до недавнего времени сохранялись в некоторых труднопроходимых районах украинского и белорусского Полесья. На этот факт обращают внимание читателя А. Куприн в своей повести «Олеся» и И. Мележ в романе «Люди на болоте».

С деревом Есенин связывает и само происхождение человека: оно модель мира и материальная субстанция человека. Мы есть чада древа, – пишет поэт в «Ключах Марии» [V. C.189-190], приводя в качестве примера былину-сказку «Егорий храбрый» (у Есенина «О хоробром Егории»), в которой имеется уподобление людей травам, деревьям:

У них волосы – трава,

Телеса – кора древесная.

Это одно из центральных положений статьи Есенина восходит также к славянским мифам о душе, переселившейся в дерево и обнаруживающей себя печальной песней [9]. Контаминация этого мифа нашла свое отражение в славянских сказках о бедной сиротке, а также в «Лесной песне», известной лирической драме-феерии украинской писательницы Леси Украинки.

Уподобление человека дереву, а дерева человеку становится обычным для творчества Есенина, о чем свидетельствует обилие поэтических образов, связанных с деревом. Чаще всего его лирический герой ассоциируется с кленом, реже – с дубом:

И я знаю, есть радость в нем


Тем, кто листьев целует дождь,

Оттого что тот старый клен

Головой на меня похож [I. C.143]. .

Излюбленная женская пара для Есенина – береза/девушка. Реже девушка уподобляется калине, рябине или липе, женщина – сосне, склонившейся над прудом иве. Любопытно, что поэт именно березу наделяет всеми свойствами девушки, хотя в фольклорной традиции в соответствии с культом славянской Берегини она чаще сопоставляется с женщиной, матерью. В качестве примера приведем строки из известного стихотворения поэта, посвященные Л.И. Кашиной:

Зеленая прическа,

Девическая грудь,

О тонкая березка,

Что загляделась в пруд?

…………………….

Открой, открой мне тайну

Твоих древесных дум,

Я полюбил печальный

Твой предосенний шум [I. C.123]. .

Своеобразной соперницей простой, наивной девушки-березки в стихотворения поэта является «девушка-краса» черемуха – холодная, чистая и неприступная в своих белоснежных кружевах:

Черемуха душистая

С весною расцвела

И ветки золотистые,

Что кудри завила.

……………………

Черемуха душистая,

Развесившись, стоит,

А зелень золотистая

На солнышке горит [IV. C.98].

В «Персидских мотивах», воспроизводящих мир Востока, возникает новая бинарная пара роза/девушка:

Оглянись, как хорошо кругом:

Губы к розам так и тянет, тянет [I. C.261]. .

или сад роз/гарем:

Угощай, хозяин, да не очень.

Много роз цветет в твоем саду.

Незадаром мне мигнули очи,

Приоткинув черную чадру [I. C.248].

В некоторых стихах Есенина можно встретить и дендронимические зооморфизмы, сближение дерева, куста с животным:


Там, где капустные грядки

Красной водой поливает восход,
Клененочек маленькой матке

Зеленое вымя сосет [I. C.16].

Здесь, как отмечает З. Паперный, образ «клененочка» вызывает «ассоциации с живым существом, с "теленочком", "олененочком". Рождается неразделимый образ деревца-звереныша» [10], а точнее детеныша.

Иногда происходит сближение не только отдельных деревьев с животными, а целых групп деревьев, даже рощ с тучными стадами. Возникают неожиданные яркие сравнения, ошеломляющие метафоры:

Я люблю, когда синие чащи,

Как с тяжелой походкой волы,

Животами, листвой хрипящими,

По коленкам марают стволы.


Вот оно, мое стадо рыжее! [I. C.153].

При этом, как видим, дендронимические образы в лирике Есенина не чисто технический прием, средства изобразительности, а прежде всего «опорные конструкции» картины мира, в которой происходит замещение дерева человеком или животным и наоборот. Это замещение не только на уровне частей тела, физических характеристик, но и психической жизни человека в целом. Дерево шепчет, разговаривает, любит, страдает, печалится, стареет, умирает и даже может вызывать эротические чувства у лирического героя. Как правило, этим объектом становится береза, иногда липа:

Хороша ты, о белая гладь!

Греет кровь мою легкий мороз!

Так и хочется к телу прижать

Обнаженные груди берез.


О лесная, дремучая муть!

О веселье оснеженных нив!…

Так и хочется руки сомкнуть

Над древесными бедрами ив [I. C.125]. .

В дендронимической символике, к которой часто прибегает поэт, отчетливо проявляется бинарная оппозиция мужского/женского, сумблимированная в устной песенной традиции. Девичье, женское начало у него чаще всего связано с образом березы, липы, черемухи, рябины, сирени, ивы, а мужское с образом клена, дуба, тополя. Этим и объясняется появление в его стихотворениях «эротических» образов природы:

Зеленокосая,

В юбчонке белой

Стоит береза над прудом.


Уж и береза!

Чудная… А груди…

Таких грудей

У женщин не найдешь…[II. C.164].

Нередко в этой оппозиции мужское/женское происходит замещение, и функцию мужского начала может выполнять шалун-ветер, напоминающий греческого Эрота:

Отрок-ветер по самые плечи

Заголил на березке подол [I. C.147]. .


О дендронимоцентричности художественного мира Есенина говорит и частотность обращения поэта к «древесным» образам. Так береза упоминается в его стихотворениях 72 раза, роза – 28, клен – 26, тополь, сосна, ива – 19, ель – 18, липа – 17 [11].

Приведенная статистика свидетельствует о чисто русских, славянских древесных архетипах. Экзотические деревья практически отсутствуют. Еще один любопытный факт – это явное преобладание в «древесной» модели мира образов деревьев, восходящих к женскому началу. Среди «древесных» образов намного чаще встречается образ березы, березки, символизирующий девушку, женщину, языческую Берегиню, христианскую Богородицу и даже саму родину, Русь – «страну березового ситца».

Содержит в себе древесный код и фамилия поэта: Есенин – есень – весень – осень – ясень. Хорошо зная работу А.Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», положенную в основу его «Ключей Марии», поэт, несомненно, осознавал семантику образа ясеня, являющегося в греческой мифологии мировым древом и прародителем человеческого рода. Из-под корней этого дерева «текли источники мудрости и всякого знания; сюда приходили боги утолять свою жажду – потому они ведали все прошедшее, настоящее и будущее» [12]. Таким образом, поэт, не без основания, мог гордиться своей фамилией и имел основание называть себя «новым пророком».

Дендронимоцентричность художественного мира Есенина является неисчерпаемым источником поэтической образности и средством идентификации лирического героя, который то видит себя золотистым кустом, то запущенным садом, то молодым неразжелудившимся дубом, то опавшим и заледенелым кленом. Возникает ощущение его присутствия в каждом объекте растительного мира – кусте, дереве, саде, роще. Но он и наделяется свойствами этого мира флоры, может цвести, увядать, терять свою листву, леденеть, замерзать:

По-осеннему кычет сова

Над раздольем дорожной рани.

Облетает моя голова,

Куст волос золотистый вянет.

……………………………….

Скоро мне без листвы холодеть… [I. C.150].

Так в есенинскоом художественном космосе создается разветвленная система поэтических метафор и семантических коррелятов, объединенных центральным: мотивом цветения/увядания, который является развернутой метафорой жизни вообще. Цветение, как и молодость – это лишь миг жизни, за ним неизбежно следует увядание, уход из этого мира, смерть:

Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льется с кленов листьев медь.

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть [I. C.164]. .

Этот мотив увядания определяет преобладающую в его лирике осеннюю палитру тонов и красок. Любое дерево, любой кустик и травинка переживают осень или уборку урожая как человек переживает свое ожидание ухода из этого мира. Выходит, что и весь этот природный мир так же хрупок, как и человек. Мир растений и мир человека объединены не только общей плотью, но и общей скорбной мыслью о неизбежности смерти.

Этот мотив увядания и гибели усиливает социокультурная ситуация времени, в котором жил поэт. Индустриальный железный XX век произнес свой беспощадный приговор бревенчатой избе, русской деревне:

О, электрический восход,

Ремней и труб глухая хватка,

Се изб древенчатый живот

Трясет стальная лихорадка! [II. C.82].

Поэт тяжело переживал эту трагедию гибели голубой, «древесной» Руси. В поэме «Сорокоуст» он показал прямое столкновение деревянного, живого мира с миром железным. И первый удар на себя в этой схватке приняла рябина, дерево, которое в славянской мифологии понимается как женское начало, символ лирической души самой Руси.

Оттого-то в сентябрьскую склень

На сухой и холодный суглинок,

Головой размозжась о плетень,

Облилась кровью ягод рябина [II. C.83-84]. .

Суждения Есенина о формах словесного творчества во многом совпадают с высказываниями Ф.И. Буслаева, который считал, что в мифах в зачаточном виде содержаться все элементы будущего народного искусства [13]. Он обращался к мифу, фольклору, народному искусству, чтобы отыскать исторические корни «словесного древа», «увидеть на этом "древе" ветви собственной поэзии» [14]. Можно заключить, что художественное полотно есенинской поэзии расшито образами, восходящими к древесному орнаменту, а сам его художественный метод создания стихотворения восходит к древней поэтической формуле: «растекаться мыслью по древу». Художественный текст растет, как дерево: укореняется, разветвляется, обрастает словами-образами.

Таким образом, действительно в поэтическом мире Есенина все от дерева: картина мира, поэтическая образность, скорбная философия понимания причины гибели тысячелетней крестьянской культуры.


Примечания:

1. Цивян Т.В Движение и путь в балканской модели мира. Исследования по структуре текста. М., 1999. С. 43.

2. Български народни песни събрани от братя Миладинови. София, 1981, (фототип. изд). № 177.

3. См.: Миролюбов Ю. Сакральное Руси. Т. 1. М., 1996. С. 196.

4. См.: Есенина А.А. Родное и близкое. Изд-е 2-е, доп. – М., 1995. С. 37.

5. Воронова О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культур. Рязань, 2002. С. 288.

6. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979. С. 162.

7. См.: Киселева Л.А. Русская икона в творчестве Николая Клюева //Православие и культура. Киев, 1996. № 1. С. 46, 47.

8. Воронова О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культур. С. 87-89.

9.См.: Буслаев Ф.И. Эпическая поэзия.//Исторические очерки народной словесности и искусства. Т.1. СПб,, 1861. С. 145.

10. Паперный З. Роща золотая//В мире Есенина. Сборник статей. М. , 1986, 248.

11. В своей работе мы опираемся на статистику В.И. Николаева.

12. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т.2. М., 1995. С. 146.

13. Буслаев Ф.И. Эпическая поэзия. С. 67-68.

14. Базанов В.Г. Сергей Есенин и крестьянская Россия. Л., 1982. С. 83.