Средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке (на материале казымского диалекта)

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

săr χołł-a ‘Не плачь же!’; Ał ketm-e săr łŭwtti! ‘Не трогай же его!’

Năŋ śaχa śiw al pŏrm-a ‘Ты потом туда не наступи’; Šitam, al săr ńuχal-a ‘Тихо, не двигайся-ка!’

Как видим, противопоставление модальных и эвиденциальных форм в хантыйском языке возникает вследствие попадания инфинитных глагольных форм в позицию финитных (см. выше).

Еще примеры предложений с исследуемой формой: Pa śi năŋ χoŋsa tał-m-en ‘Опять ты курил, оказывается’; Łŭw χułna wŏnłtijł-t-ał ‘Он еще учится, оказывается’; Kešεm χopn χăj-m-εm ‘Нож мой в лодке оставил я, оказывается’; As χuśa sεma ma pit-m-εm ‘Я, оказывается, родился на берегу реки’; Ma puχεm ăn łăŋχałεm εsałti – łŭw iśimurt măn-t-ał ‘Я сына моего не хочу отпускать – он все равно идет, оказывается’.

Далее обратимся более детально к хантыйским причастным формам в финитном употреблении и рассмотрим их место в структуре предложения, их функции в предложении, какие компоненты доминируют в их семантике и при каких условиях.

Форма на -m передает чаще всего умозаключение по явным признакам (инферентив); всегда присутствует компонент “несоответствие ожиданиям”: от простого “оказывается” (латентив) – до более сильного “к удивлению” (миратив):

In woj leŋkεm wars paj iłpija χăńεmu-m-ał, at jiŋkał ił răńŋał-m-ał ‘Оказывается, он под тем кустом спрятался, с которого заодно и росу стряхнул’; Wăj, năŋ χuti ar łew-m-en! ‘О, как ты, оказывается, много съел!’

Форма глагола на -t чаще всего имеет значение непосредственно воспринимаемого “неожиданного” действия:

Ăŋkarmasum – ńŭr ma jełpεmn pŭpije εtma-t-ał! ‘И тут позади меня как выйдет медведь!’

Компонент умозаключения (инферентив) в форме на -t реализуется реже; и обычно анализируется как “неуверенность восприятия”, чему способствует регулярное сопровождение ее в этом случае частицей ăłmŏnti (ki) ‘как будто, словно бы’:

Łiw ăłmŏnti wεra śi păł-t-eł ‘Они словно бы сильно боятся’.

Эти две формы, таким образом, должны характеризоваться скорее как миратив, чем как эвиденциалис.

Регулярно употребляется в конечной позиции единственная хантыйская деепричастная форма, форма на –man. В финитной функции она очень частотна, может сопровождаться вспомогательными глаголами; это пассивная форма прошедшего времени, в зависимости от семантики глагола реализующаяся как пассив, результатив и статальный пассив. В ее значении могут присутствовать оба компонента, и “логическое умозаключение”, и “несоответствие ожиданиям”, однако, в зависимости от лексического наполнения фразы, может выражаться то один, то другой компонент. Миративное значение сильнее всего представлено с пассивом, слабее с результативом и практически совершенно стирается со статальным пассивом от глаголов, обозначающих природные процессы. Значение инферентивности же сохраняется во всех случаях.

Рассмотрим примеры с формой настоящего времени (в этом случае при форме на -man служебный глагол wŏł ‘быть в наличии’ может и отсутствовать):

Xŏnti, mosaŋ pa, išni at pŭnš-man (wŏł) ‘Когда-нибудь, возможно, окно пусть открыто (будет)’;

Tăm nεpek χŭwan-χŭwan χănš-man (wŏł) ‘Эта книга давным-давно написана’;

Juχan tăł χŭwat jεŋkan pot-man (wŏł) ‘Река всю зиму покрыта льдом’;

Śi săχał wŭš kimat tilaś wεr-man (wŏł) ’Эта шуба уже два месяца как сшита’;

Tăm ńuχi kăt χătł kawart-man (wŏł) ‘Это мясо два дня как сварено’.

Таким образом, особенности формы на -man состоят в следующем: реализация обоих ее смысловых компонентов – “умозаключение о действии по состоянию объекта” и “несоответствие ожиданиям” – сильно зависит от семантики лексического наполнения фразы. Для выражения чистого, без элемента миративности и без подчеркнутого элемента умозаключения, значения результатива/ статального пассива, в хантыйском языке используются две аналитических производных формы на -man: одна с esse-глаголом (-man wŏł-), другая - с habeo-глаголом (-man tăj-). Вспомогательный глагол тем самым служит как бы для деактуализации семы миративности, отчасти и семы инференциальности: эти аналитические формы могут передавать значения результатива, перфекта и длительного действия в прошлом.

Более того, формы на -man wŏł- со значением длительного действия бывают также активными:

Ar oł măr tăta 1-2 ăklas ńεwrεmat păta ăškola pŭnš-man wŏ-s ‘В течение многих лет здесь была открыта школа для детей’;

Šaj anat tεłaŋa šajn pun-man (wŏł-ł-at) ‘Чашки полностью наполнены чаем’. Здесь происходит контаминация активной формы бытийного глагола с деепричастием на -man.

Как видим, вспомогательный глагол чаще всего принимает форму настоящего и прошедшего времени индикатива; другие формы крайне редки, но возможны, в том числе даже форма неочевидного наклонения; при этом отсутствует компонент миративности:

Śi jis purajn iket iśi ŏpatłał sew-man tăj-m-eł ‘В старое время мужчины тоже косы заплетали (букв.: волосы заплетая имели, оказывается)’.

Форма -man tăj- благодаря семантике вспомогательного глагола (tăj- ‘иметь’), как бы переворачивает диатезу и дает статальную характеристику уже субъекта действия по итогам выполненного им действия (по состоянию объекта, с которым он имел дело); она может быть охарактеризована как статальный антипассив:

Śi ampał łŭw, iśipa, jir-man tăj-ł-ałłe ‘Эту свою собаку он, наверное, привязав имеет (привязанной держит)’.

Интересно, что эта форма может в свою очередь принимать залоговый показатель для перенесения коммуникативного ударения на объект при сохранении семантики формы (характеристика субъекта по состоянию объекта):

Śi wεr isa wŭłi ławałti joχn want-man tăj-ł-a ‘Это дело постоянно находится под наблюдением оленеводов’.

Другими словами, аналитические формы на базе -man должны быть отнесены к индикативу как формы перфектного типа - результатив, статальный пассив и статальный антипассив.

Все перечисленные финитные формы хантыйского глагола, а также и инфинитные, если они способны выступать в функции независимого сказуемого, задействованы в системе средств выражения модальности и эвиденциальности. Формы на -ł (-s, -ti pit-ł-, -man, -man wŏ-ł-, -man wŏ-s-) и формы на -t (-m, -ti pit-t-, -um) противопоставлены друг другу как формы индикатива и миратива. Другими словами, формы миратива – это причастные формы в предиктивном употреблении, инфинитные формы – в позиции конечного сказуемого.

Итак, основной вывод на данном этапе исследования сводится к тому, что модальность и эвиденциальность – две разные, но взаимосвязанные категории.

Как уже сказано, авторы упомянутого коллективного труда (А.В.Бондарко и др.) явным образом придерживаются широкой трактовки модальности, но включают в эту сферу не все выявленные ими типы модальных значений (в частности, исключается значение утверждения/ отрицания). Широко понимать модальность в данном случае помогает теория поля, в котором выделяются ядро и периферия. А далее в этой модели функциональной грамматики на передний план выдвигается анализ типовых категориальных ситуаций в их многоступенчатой вариативности (Темпоральность. Модальность 1990: 244).

Мы также придерживаемся широкой трактовки понятия “модальность” (но все же не совпадающей с понятием “модуса”; см.: Балли 1955), но при этом эвиденциальность рассматриваем как отдельную категорию, т.е. признаем наличие эвиденциальных наклонений, по другой терминологии – наклонений эпистемологических (Скрибник 1998: 206; Плунгян 2000: 322). Другими словами, в нашей трактовке модальность и эвиденциальность рассматриваются как две равноправные функционально-семантические категории, имеющие каждая свою системы наклонений, а другие средства выражения названных категорий целесообразно рассматривать как полевые структуры, и каждое из полей имеют ядро и периферию. Пересечение полей модальности и эвиденциальности может происходить в области периферийных средств.

Во второй главе рассматривается соотношение и взаимодействие глагольных категорий, связанных с выражением модальности и эвиденциальности; и основная проблема, выявляемая в данной главе – как соотносятся глагольные наклонения и перфект (перфектность). В хантыйской разговорной речи, а также в повествовательных текстах, часто возникает потребность выражения актуальности прошедшего действия для последующего временного плана (перфектность). Это значение может быть выражено и при нерезультативности действия, обозначаемого формой на -s индикатива, но достаточно редко. Перфектное значение в гораздо большей степени связано с результативностью и обнаруживается в подавляющем числе результативных контекстов, хотя и не во всех. В некоторых случаях форма на -s обозначает завершенное и результативное действие, но результат не является актуальным для момента речи (или некоторого момента в прошлом). Переходные глаголы при таком употреблении встречаются как в субъектном, так и в субъектно-объектном спряжении:

Kŏren ma tŏχar-s-εm ‘Печь я закрыл-ее’; Jεrnasen wŭsał jont-s-εm ‘Дырку на твоей рубашке зашила-ее’; Ma năŋ jεrnasen pŏs-s-εm ‘Я твою рубашку выстирала-ее’; Kartsεset ma nuχ wŭ-s-łam. A năŋ, utšam puχije, łŭjen śiw lŭkεma-s-en ‘Капканы я убрал. А ты, глупыш, палец туда сунул (давеча)’; Tin ma łŭw ewałtała ăn wŭ-s-um. Pa sorńεŋ χŭłije ma śorsa εsał-s-εm ‘Откуп я от нее не взял. И золотую рыбку ту я в море отпустил-ее’; Ma siwas ołaŋn χŭwn nŏmasłum. – Xŭwn? Pa năŋ siwas mułχatł ołaŋ pŭš wełśi šiwała-s-en! ‘Я давно уже про орла думаю. – Давно? Ведь ты же вчера только первый раз орла увидел-его!’

Перфектное значение формы на -s- во многом определяется лексической семантикой глагола. Такое значение легче всего возникает в формах прошедшего времени глаголов, обозначающих действия, могущие иметь реально наблюдаемые последствия.

Контекстуальные средства, способствующие проявлению перфектного значения, разнообразны по своей уровневой принадлежности. Перечислим основные из них:

1) указательными словами задается наблюдаемость (перцептивность) субъекта или объекта действия и, следовательно, актуальность самого действия:

Tăm, łŏnt weł-s-um, - łŭw wełpas χujat iti lupas ‘Вот, гуся добыл, - сказал он как заправский охотник’;

шур. Muj ma jastisam? Tum palaŋ manem rom ăt mas! Watlallan, luw un palna larpema-s ‘Что я говорил? Вон та тучка мне покоя не давала. Видите, она в большую тучу развернулась’; Tata si! – jošpatal suχtasli Untari. – Ma ujat-s-em ‘Вот здесь! – протянул ладонь Унтары. – Я нашел-ее (рыбку)’.

2) в контексте есть форма настояще-будущего времени (со значением настоящего), связанная с s-овой формой причинно-следственной, временной или какой-либо другой связью:

Śi χuwat χułt uł-ł-an? Łεtut ănt wεr-s-an, măntti ănt ławał-ł-an ‘Что так долго спишь? Еду не приготовила, меня не ждешь’; Ma śimaś pŏχar ănt śi nŏmłum! – Pirśεma-s-ijan, in nŏm-ł-en χŏn! ‘Я такого места не помню! – Состарилась, вот и не помнишь теперь!’;

шур. Χoti ulti, taram-l-et! – χaliwat pela jošal likanat wośemas Kup’ja. – Mošta-s-at letot! ‘Что делать, торопят! – сердито махнул рукой в сторону чаек Купья. – Заметили пищу!’;

Wojłan mŭw iłpijn ji-l-at. Łiw uš mŭw kŭtupa wanama-s-at ‘Звери твои под землей идут. Они уже до середины приблизились’.

3) во фразе присутствует обстоятельство с семой “теперь, сейчас”:

In łŭw pensijaja măna-s ‘Сейчас он на пенсию ушел’;

Tăm jisn śimaś purmas šimał χăśa-s ‘Сейчас таких (старинных) вещей мало осталось’;

Puχεm ma χuśεma in śi łeśat-s-a wŏł-ti pa rŏpit-ti ‘Сына вот ко мне теперь отправили жить и работать’;

Xŭrup pŭlen šał’ wŏs, in năŋ łεtutłan isa łε-s-ijat ‘Корочки тебе жалко было, теперь твои припасы все съели (съедены)’.

4) последствия прошедшего действия распространяются в область будущего, что выражается в наличии коррелирующего глагола с соответствующим значением в форме будущего времени или императива:

Xołtεmn takła, pătlasijman χuti ‘Придется заночевать, ночь настала ведь’; Luwel in putar elti jel ăt tallen: woj epal moštas ‘Ее (собаку) теперь оттуда не вытащишь: запах дичи учуяла’.

5) перфектное действие соотносится с ситуацией отсутствия кого-либо (чего-либо) на момент сообщения. Это отсутствие непосредственно связано с произведенным действием. Сюда же относятся фразы о произошедших событиях, и в этих описаниях содержится указание на полное или частичное отсутствие некоторой субстанции:

Nelan lapat oχpi mek ikijn tusajt. Śalta χulmet χătaln mătsat ‘Женщин твоих семиголовый менк увел. Три дня как ушли’; Pa otna χun, mojparna χireman tusa ‘Не кем иным, а медведем мешок наш утащен’; Aśen ăntŏm. Nik kałtaŋa mănas ‘Отца твоего нет. На берег ушел он’.

Nεmałt śistam mŭw ănt χăśas ‘Ни одного чистого клочка земли не осталось’; Wetχŭśjaŋ śem’ja mŭwłi-jiŋkłi χăśsat ‘Пятнадцать семей без земли осталось’; Śi ujaŋ, ŏmaś wŏłupsi tŏp ma numsεmn pa sămεmn χăśas ‘Эта счастливая, интересная жизнь только в моей душе и в моем сердце осталась’; Xŏs wanpas χojat Šănšwoš ewałt łał’ χărn χăśas ‘Больше двадцати человек из деревни Шаншвош осталось на полях войны’.

6) отчетливо проявляется перфектная семантика s-овой формы в вопросительных конструкциях, а также в вопросно-ответных единствах, построенных на использовании одного и того же глагола:

Ušena juχtas? – Juχtas ‘Дошло до ума твоего? - Дошло’; Xŭl welti joχa met kińśa lajlasti χošti mosal! Uša pontsen? – Pontsem uša ‘Рыбаку более всего – ждать надо уметь! Запомнил? - Запомнил’; Ăt jaremasen, L’adi, χati tuńal luŋa Ewet joχanna tunti waśti jaχsuw? – Ăt jaremasem ‘Не забыл, Ляди, как прошлым летом на Эвет-юган за берестой ездили? – Не забыл’.

Результативные переходные глаголы в хантыйском языке легко принимают форму пассива прошедшего времени. При этом они выражают, как правило, перфектное значение (если не выражают нарративное): оттенок пассивного состояния сам по себе способствует проявлению перфектности. Имя субъекта действия (в форме местно-творительного падежа) может отсутствовать, если оно не значимо или известно из ситуации или контекста:

Muja rŭś jasaŋa wŏnłtasijŭw?! ‘Зачем русскому языку обучены мы?!’; Kuńar Pel’a. Ma urŋemna luw likapsa ‘Бедный Пеля. Из-за меня ему попало’; Śiśki tew, tew! N’at χot suŋen ńat tutn lośsa ‘Щищки тэв, тэв! Четыре угла дома твоего четырьмя кострами обложены’.

В условиях ситуативно неактуализированной речи s-овая форма обозначает предшествующее действие, значимое для того момента, о котором идет речь на данном этапе повествования (плюсквамперфект):

Imeŋan ikeŋan wosŋan. Šok tuwman, woś tuwman wosŋan. Puχ ănt tajsaŋan, top kat ewijn torumn partsajŋan ‘Муж с женой жили. В нужде, в бедности жили. Сына у них не было, только двух дочерей небо им послало’; Łŏmatsuχłam εła χănsat, wεnšεm pa jošŋałam ewałt jiŋk pŏsaŋ kawarł. Tŏp łałman pitum juχ ŏχtija omassum ‘Одежда моя к телу прилипла, от лица и от рук пар струится. Еле дыша, присел на упавшее дерево’ (здесь плюсквамперфектное значение поддерживается соотносительной формой на -ł- во второй части сложного предложения); Jemel’a χot isa muwa iti enmis, nowi turima tup šukatim karmiś šukit χaśsit ‘Избушка Емели совсем вросла в землю, глядит на свет божий всего одним окном; крыша на избушке давно прогнила, от трубы остались только обвалившиеся кирпичи’.

Итак, в рамках категории наклонения-времени хантыйского глагола реализуется противопоставление форм прошедшего времени с перфектным значением (как при наличии дополнительных лексических средств, так и при их отсутствии) формам прошедшего времени без значения перфектности. Дальнейшее семантическое варьирование не подкрепляется в достаточной мере формальными морфологическими средствами, разграничение оттенков перфектности производится исходя из контекста (тип текста, лексико-грамматическая характеристика предиката и субъекта). Перфект в хантыйском языке соотносится и с модальностью (значение перфекта могут иметь индикативные формы на –s и на –man), и с эвиденциальностью (формы эвиденциалиса на –m, у которых, впрочем, значение перфекта отходит на второй план: резче выражается неочевидность или неожиданность события).

Далее рассматривается соотношение категорий наклонения и спряжения глагола. Мы считаем, что основным условием употребления форм объектного спряжения в хантыйском языке является указание на то, что действие направлено на объект. Объектные спрягаемые формы указывают не только лицо и число субъекта действия, но и число объекта действия. Семантика наклонений и времен для форм объектного спряжения та же, что и для форм субъектного спряжения. Покажем это на примере форм настояще-будущего времени.

На синтагматическом уровне существует определенная связь между противопоставленными временными значениями формы на -ł- (настояще-будущее совершенное) и показателями лица-числа переходных глаголов. Те же два ряда лично-числовых показателей участвуют в противопоставлении перфектного (совершенного) и имперфектного употребления формы на -s-.

Суффиксы, образующие глаголы от глагольных основ, вносят различные оттенки акциональных, залоговых и модальных значений. Иногда один и тот же суффикс выполняет разные смысловые функции, а для выражения одного и того же значения используются разные суффиксы. Собственно суффиксов модальных значений в хантыйском языке нет. Но к ним можно отнести суффиксы, свойственные модальным и модально окрашенным глаголам. Таких глаголов не так много, и оформляются они различными суффиксами. Опосредованно некоторые модальные значения могут выражаться в глаголах с преимущественным участием того или иного суффикса, маркирующего либо переходность, либо непереходность действия (woχ-e ‘проси у него’ – woχ-ijł-a ‘проси-ка у него’). Переходность обычно выражается суффиксами понудительного и моментального значений, а непереходность - суффиксом возвратности и суффиксом многократности (наиболее употребительные суффиксы хантыйского языка: -t; -ət (-at); -әt; -tә (-ta); -әłt (-ałt); -łtә (-łta) и другие).

В этой группе много непроизводных глаголов (типа păk- ‘мочь в силу внутренних свойств’), а также много таких, которые восходят к немотивированным корням. Часть рассматриваемых глаголов семантически экспрессивна.

С формально-семантической точки зрения они отличаются способностью иметь при себе инфинитивную форму. Из числа словообразовательных суффиксов (не считая тематические гласные) наиболее часто встречаются в составе модальных глаголов суффиксы -t, -ts (-tś), -ijł, -ła (-ł’a), -ma:

-t, -i, -a; значения - непереходность, невозвратность/ возвратность: tuśi- ‘стремиться’, wŭt’śa- ‘намереваться’;

-t (-at, -ta); значения - непереходность/ переходность: łup-at- ‘засобираться’, wŭr-at- ‘стремиться, проситься’, wεr-at- ‘суметь, одолеть’, arm-at- ‘мочь’;

-as, -aś; значения - непереходность/ переходность: kŭrt-as- ‘затрудняться’, εsł-as- ‘решаться, отправляться’, kaš-aś- ‘соглашаться’;

-ijł (-ła); значения - непереходность/ переходность: armat-ijł- ‘пытаться, норовить, приноравливаться’, χŭśas-ijł- ‘завлекать, искушать’;

-ła (ł’a); значения - непереходность/ переходность: arta-ła- ‘пробовать’;

-ma; значения - непереходность, возвратность: sontu-ma- ‘собраться быстро’ (sont- ‘?’).

Взаимосвязь категорий наклонения и спряжения в хантыйском языке лучше всего показать на примере императива (повелительного наклонения), в котором степень категоричности играет определяющую роль.

Модальные значения и оттенки, выражаемые на основе императива (и обусловленные контекстом и интонацией), могут быть самыми разными: приказ, просьба, призыв, приглашение и т.п. Запрет и предостережение выражаются в хантыйском языке при помощи отрицательной частицы аł ‘не’, всегда препозитивной по отношению к глагольной словоформе. Эта частица закреплена исключительно за императивом, и для ряда финно-угорских языков она принимается как императив так называемого “запретительного глагола” (Плунгян 2000: 319; Цыпанов 2005: 41-42).

Хантыйская приимперативная частица аł ‘не’ может отделяться от глагола другими словами, чаще всего – прямым дополнением и обстоятельством образа действия. В императивную парадигму хантыйского глагола в качестве косвенных форм включаются также формы 1-го и 3-го л. – осложненные грамматикализованными частицами временные формы индикатива:

At łŏłŋ juχat-ł ’Пусть придет он’; Juχłi łŏłŋ at jowłas-ł ‘Пусть обратно убирается он’; At wujum-ł-aj-ŋan łŏłŋ ‘Пусть уснут они-дв.’.

В случае, если непереходные глаголы получают возможность иметь при себе имя объекта, они могут изменяться по объектному типу спряжения. Ср.:

Śi wŏri χonaŋn łŭwtti εłti śi juχat-s-εm ‘Возле той протоки его нагнал я его (сверху пришел-его)’;

Lŭw χuti šεŋk wεra εłti măn-ł-ałłe! ‘Он же сильно довлеет над ним (сверху идет-его)!’;

I juχłi at kεr-at-s-en łŭwtti! ‘Обратно надо было вернуть его!’

Таким образом, формы объектного спряжения в хантыйском языке участвуют в выражении модальных значений своей способностью к трансформации, определенностью и большей степенью категоричности.

Соотношение категорий наклонения и времени – это прямое взаимодействие, связь этих двух категорий представляется наиболее тесной. Далее рассматривается участие глагольной категории времени в выражении модальной и эвиденциальной семантики.

Сложность семантики глаголов, участвующих в выражении модальной и эвиденциальной семантики определяется не только смысловой емкостью глаголов, богатством и многообразием их значений, лексических связей, употребления, но также тесным переплетением в глаголе лексических и грамматических значений.

Например, значение сослагательного наклонения выражается в хантыйском языке сочетанием глагольной формы прошедшего времени индикатива с частицей lŏłŋ. Сослагательное наклонение выражает несколько значений ирреального плана. Чаще всего оно обозначает действие, не состоявшееся по причине отсутствия необходимого условия:

Łuχ ki pănan tăjsum, ma łŭwtti łŏłŋ ńŏχał-s-εm ‘Если бы лыжи с собой имел, я бы его догнал’; Pa ki ješa omassum, juχi śi χăś-s-um łŏłŋ ‘Если бы еще немного посидел, то опоздал бы’.

Частица łŏłŋ, занятая в образовании сослагательного наклонения, обычно сочетается с формой прошедшего времени глагола, хотя нереальное действие может мыслиться не только в плане прошлого, но и тогда, когда подразумевается план настоящего и будущего:

Wuχ ki tăjsum, ma łŏłŋ kašaŋ χătł kinaja jăŋχ-s-um ‘Если бы у меня были деньги, я бы каждый день ходил в кино’; Tătа tăm surtłamn ănt ki katłsajum, ewεm χuśa măn-s-um łŏłŋ ‘Если бы заботы здесь не держали, к дочери поехала бы’.

Ирреальное значение сослагательного наклонения обнаруживается и в конструкциях противопоставления:

Łŏłŋ arije arεma-s-um, łŏłŋ sijŋa ńăχat-s-um, tŏp aŋkεm uł ‘Песню запела бы я, громко засмеялась бы, но мама спит’; Ma łŏłŋ jăŋχ-s-um, tŏp χŭłłam wεrti mosł ‘Я бы сходила, да только рыбу надо разделать’.

При помощи форм сослагательного наклонения может выражаться также смягченное побуждение (в виде приглашения к действию, предложения, просьбы). Во многих случаях – это та же конструкция ирреального условия, и меняется только расположение частей:

Xašapan pela luln nin măt-s-atan, - keremas luw jelli lojti ńawremŋan pela ‘Шли бы вы в палатку, - обернулся он к стоявшим детям’; Jămšak u-s luln, ješa ńotsan ki χolpat jentastija ‘Было бы лучше, если бы помог сети чинить’; Jămšak u-s luln, il ki omassan ‘Было бы лучше, если бы ты сел’.

При помощи форм сослагательного наклонения может быть выражено сильное желание, подаваемое как заведомо неисполнимое. При этом основной смысловой глагол часто принимает форму инфинитива:

Śiti łŏłŋ śi ăpałma-s-εm! ‘Так бы его и обняла!’;

Kuškepa manem luln χolna ipuš Šum jeχanna lojti sumtat elti iś-ti al! ‘Мне бы еще раз попить сока стоящих на Шум-югане берез!’

Формы сослагательного наклонения функционируют и в других, более редких конструкциях со значением ирреальности (в различных ее проявлениях). Так, они могут использоваться в конструкциях со значением возможности, невозможности, желания, а также в целевых конструкциях в сочетании с частицей at ‘пусть’ (в отрицательном аспекте – ał ‘не’ или ăntał ‘пусть не’):

Mŭw ŏχtijn śiti wεrti ăn răχł, łŏłŋ mułti ut ławart ăn tăj-s ‘На Земле не бывает так, чтобы какой-нибудь предмет веса не имел’; Ma łŏntije pεła wantsum pa nŏmassum: mănεm łŏłŋ at mă-s-łe ‘Я смотрел на гуся и думал: мне бы отдал его’;

L’adi ăt weritas ultija jalap jentap takli, χata Untari pilna jurlan artala-ti luln răχa-s ‘Ляди не мог жить без какой-нибудь новой игры, в которой можно было бы помериться силами с Унтары’; Luw tup numasas, nemolti χojatna luln atat in woχap-s-a, atat ketap-s-a luwel sijel wat-tija, χoti ow χuwat jeŋkat nawarlat! ‘Он думал только (о том), чтобы никто не позвал его, не помешал ему смотреть (на то), как прыгают льдины!’

Итак, в сослагательном наклонении хантыйского языка временная семантика не находит выражения, поскольку это наклонение входит в сферу ирреалиса.

Соотношение категорий наклонения и залога также интересно. При рассмотрении функционирования форм наклонений в хантыйском языке обращает на себя внимание тот факт, что чрезвычайно велика доля и роль участия в распределении ролей у пассивных форм и конструкций. Что такое пассив в хантыйском языке? Ответ на этот вопрос дан очень развернутый (Kulonen 1989), а мы здесь кратко охарактеризуем лишь некоторые яркие типы модальных и эвиденциальных конструкций, построенных с помощью форм пассива.

Итак, предложения с переходным глаголом характеризуются наличием потенциальной позиции прямого объекта. Прямой объект выражается формой номинатива имени или формой аккузатива личного местоимения. Такого рода предложения реализуются в трех возможных типах конструкций - субъектном, объектном и пассивном. В активных конструкциях позицию субъекта занимает агенс, а позицию прямого объекта - пациенс. При этом в объектных конструкциях глагол принимает форму объектного спряжения, которой выражается и число прямого объекта (ед. или неед.). В пассивных конструкциях позицию субъекта занимает пациенс, а агенс перемещается в позицию косвенного дополнения, что выражается формой местно-творительного падежа. Правила выбора той или иной конструкции определяются коммуникативными условиями.

Пассивная конструкция употребляется в том случае, если пациенс имеет коммуникативную роль топика или роль данного при нейтральном значении агенса. Данная ситуация реализуется в нескольких вариантах:

а) имя агенса - название некой внешней силы (одушевленной или неодушевленной), действующей на предмет: łŭw jajăłan χăt’śa-s-i ‘его брат ударил’ (букв. ‘он братом ударен’), in lŭk ampenan łε-s-i ‘глухаря собака-твоя съела’ (букв. ‘глухарь собакой съеден’), jošεm χăstεłn pεł-s-a ‘в руку-мою заноза воткнулась’, năŋ pa śi χujatn łεpał-ł-aj-an ‘ты опять кем-нибудь будешь обманут’;

б) агенс обозначает новый предмет, о котором впервые говорится в тексте: Kawśleŋki aŋkeł piła wŏs. Imałtijn χŏłłałłe, mojŋ utatn śi ji-ł-i ‘Кавщ с матерью своей живет. Однажды слышит: гости к нему идут’;

в) агенс может быть не выражен вообще (в неопределенно-личных и безличных предложениях): war wεrti jełpijn jŭχał-aŋkał łeśit-ł-a ‘перед строительством запора колья заготовляют’, łał’a śi woχ-s-a ‘позвали его на войну’, pa śi pătla-s-ij-ŋan ‘снова застала их-дв. ночь’.

При неочевидности агенса или неожиданности действия используется пассивная форма неочевидного наклонения: milen apśenan joša pawt-um ‘шапка-твоя у младшего брата-твоего оказалась’, wεtrajŋan χujatn tiw tŭw-um-ŋan ‘ведра-дв. кем-то сюда принесены’, tum imeł ńawrεmŋał piła isa šăpij-um-at ‘та женщина с детьми все обглоданы’.

Пассивная конструкция часто употребляется в том случае, если пациенс выполняет коммуникативную роль данного, а агенс при этом выступает в функции топика: sora sołtat suχłan χułt εŋχa, ma nuχ łŏmatłałłam ‘быстро свои coлдатские одежды снимай, я одену-их’; năŋ ma nεmεm wŭje, ma năŋ nεmen wŭłεm ‘ты мое имя возьми-его, я твое имя возьму-его’; păłman śi omasł, ńawrεmł šanša wŭsłe ‘сидит и боится, ребенка на колени взяла-его’; joχłan išńeł ănt tŏχarseł ‘люди-твои окно-свое не закрыли-его’; in nεŋen puχijeł łŏmattasłe ‘та женщина сыночка-своего одела’.

Подобная конструкция употребляется и тогда, когда пациенс выражен личным местоимением в аккузативе (с суффиксом -ti): ma łŭwtti łεpałsεm ‘я его обманул’, aŋkεm łinti wošitsałłe ‘мать-моя их-дв. прогнала-их’, mănti muja katłsen? ‘меня зачем схватил-ты?’

Во всех остальных случаях употребляется субъектная конструкция: χăśum iki χołupłał wantał, χŭł weł ‘оставшийся мужчина сети-свои проверяет, рыбу добывает’; ŭpł omasł, šaj jańł’ ‘шурин-его сидит, чай пьет’; in utł tŭŋa pitumn in ampi ŏχał kiras ‘когда тот упал неподвижно, собачью упряжку запрягла-она’.

В безличных конструкциях отсутствует синтаксическая позиция субъекта. В качестве предиката выступают безличные глаголы и предикативно употребленные прилагательные (наречия, слова категории состояния). С точки зрения семантики безличные предложения описывают различные природные явления, физиологические и психические состояния. Сюда же относятся некоторые модальные конструкции.

В предложениях с предикативными прилагательными употребительны различного рода обстоятельства (особенно места и времени): kamn iśki ‘на улице холодно’, łiw χotełn jolaχ ‘у них дома прохладно’, łεpaŋn pătlam ‘в сенцах темно’, sŭsn wεra jεrtaŋ ‘осенью сильно дождливо’, tămχătł χotew χošum ‘сегодня у нас дома тепло’. К данному типу примыкают и обобщенно-личные кострукции, обозначающие состояние или положение вообще (в т.ч. связанное с человеком): łŭŋn, pεłŋa-ńamałt purajn, šεŋk ławart ‘летом, в период гнуса, очень тяжело’; mŏšaŋ χojat piła turas ‘с больным человеком неудобно’. В безличных предложениях могут выражаться различные временные планы: настоящее (см. приведенные примеры), прошедшее (с помощью бытийного глагола wŏs ‘было’), будущее (с помощью глагола pitł ‘будет’): mułχătł rŭwaŋ wŏs ‘вчера было жарко’, śirn wŭš nuwi wŏs ‘тогда уже светло было’, juχanan iśki pitł ‘на реке холодно будет’. В конструкциях, о которых идет речь, предикативные слова могут управлять актантами: tăm pŏkatnijn tuχłiti ławărt ‘в такую непогоду неводить тяжело’, ńuki wejn ńorum χŭwat kεn jăŋχti ‘в кожаной обуви по болоту легко ходить’, ńawrεm εnmałti iśi kεn χŏn ‘ребенка растить тоже нелегко’.

В конструкциях с пассивным причастным оборотом определяемое слово называет прямой объект причастного действия, а в составе предложения имеется обязательный компонент в форме местно-творительного падежа (со значением субъекта причастного действия). Этот компонент может обозначать как одушевленный, так и неодушевленный предмет, и располагается он обычно в начале предложения: mir-n isa jănχ-ti joχum wońśumat χŏn tăjł ‘людьми постоянно обходимый бор ягод не имеет’; amp-an pur-um lŭken šăkas ‘собакой погрызенный глухарь испортился’; χujat-n tăj-um mil ma nuχ χŏn łŏmatłεm ‘кем-то ношеную шапку я ни за что не надену’; wot-n ił pawt-um wŏnši ara pił’atłew ki ‘ветром сваленную сосну хорошо бы распилить нам’.

В конструкциях с деепричастными оборотами осложняющим компонентом предложения является деепричастие на -man с зависимыми словами. В данных конструкциях может выражаться: 1) одновременность добавочного действия с основным или 2) разновременность двух действий.

1) Прежде всего конструкции с деепричастными оборотами служат для выражения одновременности главного и побочного действия. При деепричастиях от переходных глаголов (именно переходные глаголы наиболее частотны в этом случае) почти всегда обязательно прямое дополнение, предшествующее форме на -man. Деепричастный оборот в целом располагается либо в середине, либо в конце предложения (т.е. до или после основного глагола, тяготеющего к абсолютному концу): kŭtup jajn χotχări ołaŋn ńuχs χur-man omasł ‘средний брат на полу, соболя ошкуривая, сидит’; in piraś iki łεtut tŭw-man śi juχtas ‘этот старик, еду неся, пришел’; wuχsar pa šowar wŏnt χŭwat łεtut kănš-man jăŋχsaŋn ‘лисица и заяц по лесу, пищу добывая, ходили’; imi χŏχałman śi jăŋχał, eweł păta an ăkat-man, pŭt ăkat-man ‘женщина туда-сюда бегает, за дочь свою чашку собирая, котелок собирая’; isa χŏs i oł rŏpitł ńawrεmat wŏnłtu-man ‘уже двадцать один год работает, детей обучая’.

Вторым по частотности компонентом при деепричастии является обстоятельство образа действия, меры или степени, которое также обычно располагается перед главным словом оборота (который может стоять в любой части предложения): păsta šŏš-man nεmałti ăn mutšăłan ‘быстро шагая, ничего не видишь’; aj woj leŋki šăštoχa omas-man χŭł łεł ‘маленький зверек, cпиной сидя, рыбу ест’; śiti i mănas, sijŋa pa pitasa šŏχ-man ‘так и ушел, громко и назойливо насвистывая’.

2) Конструкции со значением разновременности главного и побочного действия встречаются гораздо реже. В них деепричастный оборот (включающий те же компоненты в том же порядке), как правило, занимает начальную позицию в предложении: łŏpat wŭj-man χułijewa nik mănti pitsat ‘весла взяв, все стали спускаться к берегу’; ńańłam kŏra omas-man weł’śi lŭkłam sŏχatti pitłum ‘тесто в печь поставив, только глухарей ощипывать начну’; wŏt’śa ńortas-man šăkłat ‘вместе слежавшись, испортятся=они (лекарственные травы)’.

После анализа материала во второй главе приходим к следующим выводам (по степени участия глагольных категорий в выражении модальной и эвиденциальной семантики).

Все модальные и эвиденциальные значения выявляются исключительно в предложении, и для их выражения достаточно простого предложения, а модальность (или эвиденциальность) сложного предложения складывается из значений его частей. Взаимодействие планов выражения различных глагольных категорий происходит на уровне предложения, и здесь часто важную роль играют собственно синтаксические категории: функциональная нагрузка членов предложения, соотношение темы и ремы и т.п.

В частности, в безличных предложениях, в которых описывается состояние конкретного лица, наименование носителя данного состояния передается формой дательно-направительного падежа (имени или личного местоимения), а выражение модального (или эвиденциального) значения осуществляется при помощи служебных глаголов (его отсутствие – показатель настоящего времени индикатива): mănεma uśχŭł’ ‘мне интересно’, mŭŋewa nεmałt atum ăntŏm wŏs ‘нам плохо не было’, ninan ăł šŏk ńuχati wŏłmał ‘вам просто лень двигаться было, оказывается’, śirn wŏłum mira śit ławărt śi wŏs ‘тогда жившим людям вот тяжело было’, aŋkena atełt pitas pitł ‘матери одной скучно будет’.

Как указывалось выше, большинство членов предложения имеют в нем свои закрепленные позиции (впрочем, не вполне строгие). Для разных типов конструкций существуют свои закономерности размещения членов предложения. Наиболее общие закономерности связаны с коммуникативными условиями и коммуникативной установкой говорящего. Топикальный элемент (в большинстве случаев совпадающий с грамматическим субъектом) обычно занимает позицию в самом начале предложения: ma jŭχ saja łoł’sum ‘я за дерево встал’; i imi wošn χiłeł wŏjtsałłe ‘одна женщина в городе племянника встретила’.

Śi wŏłtanan mułti wŭnawota ănt pitijłłan? ‘Во время этой вашей жизни виноватой не оказывалась?’;

Ńawrεmi tεłn, ałpa, ławart wŏs? ‘С ребенком, наверное, тяжело было?’;

Xuti, łŏχas, ar suχum pŏnłsan? ‘Что, друг, много нитей наткал?’;

Ja, χuti, woj tŏsn? ‘Ну, что, зверя привез?’.

В вопросительных предложениях с вопросительным словом последнее в норме занимает начальную позицию в предложении:

Xutisa ma măł łońś χŭwat mănłum? ‘Как я по глубокому снегу пойду?’;

Xutisa ma łŭwtti wošitłεm? ‘Как я его прогоню?’;

Muja năŋ χirłen tăm χot ow? ‘Зачем подрываешь эту дверь?’.

Этот порядок, однако, нарушается в случае выдвижения в начало предложения топикального элемента:

Xot χułta wεrti? ‘Дом где делать?’;

Mănti muja katłsen? ‘Меня зачем поймал?’;

Ńawrεmen pa χojn ławałsa? ‘А ребенка кто сохранял?’.

Mija pa suχum poχał ‘Дай другой моток ниток’;

Łεwałi tăm pałum ńańat ‘Съешь эти пирожки’;

Łuŋa ma ńŭki χotεma ‘Заходи в мой чум’.

Kămn ut juχan χŭwat nopatła! ‘Что только не несет по реке!’;

Śiw χułti pa omassan?! ‘Туда зачем опять сел?!’;

Juχi măna-ja, piraś iki! ‘Домой иди же, старик!’.

Єnum-ti jŭχ ał šŭkata ‘Растущее дерево не ломай’;

Mŏšit-ti χujat kămn muj kănšał ‘Болеющий человек чего только не просит’;

Ow χonaŋn kirum wŭłεŋ ŏχłat omasłat ‘Возле ворот запряженные оленьи нарты стоят’.

Ńăšn χŭł weł-ti χŏ juχan χonaŋn omasł ‘Удочкой рыбу ловящий человек на берегу реки сидит’;

Wŏn juχan χŭwat măn-ti χojata jăm χop wεrti mosł ‘Человеку, который поплывет по большой реке, хорошую лодку сделать надо’;

Xŭłłora jăŋχ-um joχłŭw juχi śi juχatsat ‘В деревню Хуллор ездившие люди домой уже приехали’;

Xŭw ăn łuł-am łońś łułamał ‘Долго не таявший снег растаял (наконец)’.

Взаимодействие функционально-семантических, грамматических и когнитивных (в т.ч. понятийных) категорий, языковых средств и неязыковых знаний происходит во время речевой деятельности. В конкретных речевых актах неязыковые знания выражаются с помощью механизмов языка: всевозможными комбинациями языковых значений, их метафорическим употреблением, варьированием контекста и т.д.

В третьей главе прослеживается взаимосвязь категорий модальности и эвиденциальности, а также рассматриваются формы глагольного наклонения и их основные функции. Вначале анализируется система грамматических категорий хантыйского глагола.

В хантыйском языке имеется несколько видов средств выражения возможности, относящихся к различным уровням: 1) лексические – модальные слова (сочетания) и предикативы; 2) морфологические – формы категории наклонения-времени; 3) синтаксические – инфинитивные конструкции; 4) контекстуальные, т.е. комбинированные лексико-синтаксические способы, функционирующие в разных типах текстов (в первую очередь – описательных). В газетных материалах обычно преобладают тексты публицистического и официально-делового стилей, но в публикациях хантыйских национальных газет широко представлены и разговорный, и художественный стили, поскольку часто публикуются и фольклорные тексты (прежде всего сказки).

Итак, грамматическую базу выражения категорий модальности и эвиденциальности в хантыйском языке составляют формы глагольного словоизменения: формы субъектного (или общего) и объектного спряжения, нефинитные формы, формы пассивного залога. Модальные и эвиденциальные значения выражаются разными формами глагола или сказуемого, стоящего в форме того или иного наклонения. Мы уже достаточно много приводили примеров с формами всех наклонений; ниже перечислим все грамматические формы наклонений, выявленные в казымском диалекте (и в других северных диалектах) хантыйского языка.

Индикатив. В индикативе различаются три формы времени - прошедшее, настояще-будущее и будущее сложное, три числа - единственное, двойственное и множественное - в трех лицах. (С некоторыми ограничениями по последней категории). Индикатив обозначает реальность или нереальность действия (в формах времени глагола). Форма настояще-будущего времени (форма с показателем -ł) выражает действие, совершающееся в момент речи, а также используется для обозначения действия, которое состоится после момента речи.

Форма прошедшего времени, т.е. форма с временным показателем –s, обозначает действие, которое происходило или произошло до момента речи. В формальном аспекте все вышесказанное о форме настояще-будущего времени относится и к форме прошедшего времени (Каксин 2007: 74-75).

Настояще-будущее время. Форма настояще-будущего времени обозначает: а) актуальное действие, происходящее в момент речи; б) действие, совершающееся в настоящее время (в широком смысле), или имеющее вневременной характер; в) действие в будущем, имеющее, как правило, однократный характер; г) нарративное настоящее, употребляющееся при рассказе о прошлом для придания ему большей достоверности.

Временной суффикс тот же, что и в субъектном спряжении (-ł). Парадигмы форм при ед. и неед.ч. объекта состоят каждая из 9-ти мест соответственно (Каксин 2007: 78-79). Ряд форм имеют один и тот же показатель лица-числа, и их значение распознается в контексте. (Это три формы 2 л. и форма 3 л. дв.ч.).

Суффиксы варьируют в зависимости от типа основы. Формы, образующиеся от основ на гласный (кроме гласной -i), идентичны показателям мн.ч. предмета обладания имен существительных. Единственное исключение здесь составляет форма 3 л. ед.ч., которая получает не суффикс -łăł (который остается для 3 л. мн.ч.), а суффикс -łe. При этом происходит совпадение формы 3 л. ед.ч. объектного спряжения при неед.ч. объекта с аналогичной формой при ед.ч. объекта. Формы, образующиеся от основ на согласный, имеют показатели с дополнительным формантом -ăł.

Будущее время (сложное, аналитическое). Форма будущего сложного образуется сочетанием неизменяемого инфинитива (это одна из функций формы на -ti) и вспомогательного глагола pit-. Последний принимает показатель настояще-будущего времени -ł-, становится формой pit-ł-, к которой затем присоединяется тот или иной лично-числовой суффикс. Эта сложная (аналитическая) форма выражает действие, которое будет происходить после момента речи. Данное значение совпадает со значением русского будущего времени несовершенного вида. При употреблении формы будущего сложного вспомогательный глагол обычно следует за инфинитивом (а не наоборот, как в русском языке) (Каксин 2007: 75-76).

Основным условием употребления форм объектного спряжения является указание на то, что действие направлено на объект. Объектные спрягаемые формы указывают не только лицо и число субъекта действия, но и число объекта действия. Семантика наклонений и времен для форм объектного спряжения та же, что и для форм субъектного спряжения.

Cтруктура объектных форм глагола не отличается от структуры субъектных: после основы следует временной показатель, а затем - суффикс лица-числа. Различие в том, что лично-числовые суффиксы материально несколько другие во всех формах парадигмы. К тому же и сама парадигма объектного спряжения шире по объему в сравнении с субъектной: в ней два ряда лично-числовых форм (для выражения ед.ч. объекта и неед.ч. объекта).

Таковы финитные формы хантыйского глагола в парадигматическом рассмотрении.

Исследование способов (или средств) выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке невозможно без предварительного уяснения вопроса об инфинитных формах глагола и основанном на них предикативном склонении. В хантыйском языке, как и во многих других языках, к нефинитным формам относятся инфинитивы, причастия и деепричастия. В казымском диалекте строго формально различаются только два причастия (одно из них выполняет и функцию инфинитива) и деепричастие.

Причастия. Причастие - это особая глагольно-именная форма, имеющая признаки глагола и прилагательного. В казымском диалекте от глагольных основ образуются две причастные формы: причастие настояще-будущего времени и причастие прошедшего времени.

Причастие настояще-будущего времени оформляется показателем -ti. Оно обозначает признак по действию, которое существует в настоящий момент или совершится в будущем: χołłati ńawrεm ‘плачущий ребенок’, jontasti imi ‘женщина, занимающаяся шитьем’, juχtijłti χănnεχŏ ‘приходящий человек’, kawarti šaj jiŋk ‘кипящий чай’; χołłupa pitti ńawrεm ‘ребенок, который заплачет’, jontti imi ‘женщина, которая (со)шьет’, juχatti χănnεχŏ ‘человек, который придет’, kawarmati šaj jiŋk ‘чай, который вскипит’.

Причастие прошедшего времени образуется при помощи показателя -әm/-um. Оно обозначает признак по действию, происходившему или происшедшему до момента речи (или до момента другого действия): kirum wŭłi 'олень, которого запрягали; запряженный олень', εnmum mŭwεm 'земля, где я рос/вырос', łaptum amp 'собака, которую кормили; накормленная собака', jăŋχum joχ 'ходившие/сходившие люди'.

В предложении причастие может выполнять функцию простого определения, вершины причастного оборота или сказуемого определительного придаточного. Во всех этих функциях причастие является неизменяемым. Причастия могут иметь субстантивированные формы, которые образуются при помощи лексико-грамматической единицы әt / ut: ułti ut ‘спящий (человек)’, kawartum ut ‘сваренное’, т.е. горячее (блюдо).

Деепричастие. Деепричастие - глагольная форма, сохраняющая ряд глагольных признаков, но имеющая также некоторые признаки наречия. Как и финитные формы глагола, деепричастия могут выражать видовые, временные и залоговые значения. В казымском диалекте имеется только одно деепричастие, образуемое сочетанием глагольной основы с формантом -man. Оно является неизменяемой глагольной формой. В предложении деепричастие на -man выражает второстепенное действие (или самостоятельно, или в качестве вершины деепричастного оборота).

В казымском диалекте в грамматических формах глагола выражается одно залоговое значение, а именно пассивность. Формы пассивного залога появляются при подлежащем, которое обозначает не субъект действия, а тот предмет, который подвергается какому-либо действию.

Индикатив пассив. Настояще-будущее время. Показатель пассивного залога (-ij или -aj) ставится после временного и перед лично-числовым суффиксом. Суффикс -ij образует пассивные словоформы от глаголов с основой на гласный, а суффикс -aj - от глаголов с основой на согласный. В 3 л. ед.ч. показатель пассива занимает конечное положение в словоформе и проявляется в усеченном варианте (-i или -а).

Лично-числовые суффиксы идентичны суффиксам форм субъектного спряжения активного залога глаголов с основой на гласный (Каксин 2007: 83-84). Все сказанное выше о форме настояще-будущего времени относится и к форме прошедшего времени индикатива пассива, т.е. форм с показателем –s (Каксин 2007: 84-85).

Индикатив пассив. Будущее сложное время. Так же, как и в активе индикатива, будущее сложное пассива образуется сочетанием инфинитива на -ti и формы настояще-будущего времени вспомогательного глагола pit- 'быть, становиться'. Форма pitł- принимает суффикс пассива (-aj), а затем - лично-числовые показатели (Каксин 2007: 85).

Императив пассив. Пассивный залог возможен для форм 3 л. императива (косвенного), поскольку в них содержится форма настояще-будущего времени индикатива смыслового глагола. Примеры: lupa, tămχătł śi at kitła 'скажи, сегодня же пусть будет отправлен'; wuχłam juχłi at măłijәt 'деньги обратно пусть будут возвращены'.

Конъюнктив пассив. Пассивный залог возможен и для форм конъюнктива, поскольку в их состав входит форма прошедшего времени индикатива. Примеры: iśkijn wεra ăn ki potsajmăn, pa χŭwšăk wŏsmăn łŏłŋ 'если бы холодом нас сильно не пробрало, еще дольше были бы там'; łŭw ajłat nŏpătn ăškola ewăłt ăn ki wŭsi, mosăŋ, łŏłŋ număsn juχәtsa 'если бы его с малолетства не забрали из школы, может быть, его “умом пришло” бы'.

Глагольное словообразование и формообразование, а также синтаксическое варьирование, связанное с глаголом, хантыйского языка не очень разветвленное (в некоторых языках, как, например, в мордовских эрзя и мокша, выстраиваются гораздо более обширные парадигмы). Отсутствует сказуемостное (предикативное) изменение имен. Нет специализированных средств для выражения значений видового характера. Лишь отдельные разряды глаголов (с суффиксами соответствующей семантики) могут быть подведены под понятие совершенного/ несовершенного вида.

С другой стороны, в казымском, как и в других диалектах хантыйского языка, отчетливо проявляется наличие т.н. стативного вида (в его противопоставленности общему, семантически нейтральному, виду). Стативные формы обозначают не действие или процесс, а результат действия или процесса, определенное состояние. Формы статива образуются только от предельных глаголов, семантика которых предполагает достижение предела действия или процесса. Внутри группы предельных наиболее частотны в стативных конструкциях переходные глаголы, но специфика казымского диалекта такова, что достаточно легко образуются стативные формы глаголов непереходных. Если иметь в виду еще и залоговость, то здесь наблюдается следующая закономерность: конструкции с переходными глаголами являются, как правило, пассивными (т.н. статальный пассив), а непереходные глаголы образуют конструкции активного пассива; ср.: išńen jăma lăp ł'akman wŏł 'окно хорошо законопачено' - łiw χuśeła wεŋ χŏjł juχatman wŏs 'к ним зять их пришедши был'.

Стативные формы изменяются по временам, и эти временные формы образуются аналитически: сочетанием формы на -man смыслового глагола и глагола-связки wŏł- 'быть' с соответствующими показателями времени и лица-числа.

Таким образом, хотя сказуемостного (предикативного) изменения в собственном смысле этого термина в хантыйском языке нет, коммуникативная парадигма предложения в хантыйском языке выстраивается на основе глагольных и глагольно-именных сказуемых, которые, в свою очередь, имеют базой достаточно богатую парадигматику хантыйского глагола.

Индикатив – прямое наклонение, и его формы (в хантыйском языке – временные формы на -ł, -s, -ti pit-ł, а также man-овые) приспособлены для выражения любого из модальных и эвиденциальных значений. Например, значения возможности. Но при этом не исключается присутствие соответствующих лексических средств, а, главное, - определенного рода модальные глаголы (или модальные предикативы) должны принимать ту или иную темпоральную форму.

Из числа лексических средств хантыйского языка в предложениях со значением возможности используются прежде всего модальные предикативы răχł ‘можно’ и ăn răχł ‘нельзя’. Эти предикативы, или модальные модификаторы, образованы от глагола răχ- ‘мочь’, но, поскольку в хантыйском языке глагол răχ- ограниченно принимает значение ‘мочь’ (а отрицательная форма ăn răχ- вовсе не имеет значения ‘не мочь’), далее слова răχł и ăn răχł рассматриваются исключительно как модальные предикативы:

Arsir ławartat tŭŋmatłŭw, pa mŭŋewa mosł arsir wεrat mir jăm păta łeśatti ‘Разные недостатки исправляем, и нам надо разные полезные дела для людей делать’.

В языке газеты модальные предикативы употребляются прежде всего в текстах публицистического и официального характера (интервью, отчетах, сообщениях информационного плана):

Jalpa enamti aj otat, jelta joχatti arsir mir katra χănti χojatat ulopsa seman wantlat, χoja, mosaŋ, săma raχal ‘Дети, молодые люди, заезжие гости старый хантыйский уклад жизни воочию видят, (и), кому-нибудь, возможно, (это) понравится (букв.: сердцу близко будет)’.

Таким образом, грамматические (морфологические) значения противопоставлены не только лексическим, но и словообразовательным значениям. В этой принятой классификации значений по признаку обязательности – необязательности выражения в словоформе различаются значения обязательные (грамматические) и не обязательные (лексические или словообразовательные, в зависимости от способа выражения).

Нужно сказать, что в хантыйском языке не так много собственно модальных глаголов (или предикативов) с вышеназванными значениями: răχti ‘быть возможным’, mosti ‘быть нужным, необходимым’, łăŋχati ‘хотеть, желать’, некоторые другие. При отсутствии большого числа модальных глаголов указанной семантики возникают или “подключаются” другие средства выражения возможности / необходимости / желательности, в том числе – лексико-грамматические, и они должны быть включены в предполагаемый словарь модальных слов и сочетаний (śir ‘возможность’, wεr ‘дело; необходимость’ и т.п.).

Blog

Средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке (на материале казымского диалекта)