Средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке (на материале казымского диалекта)

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается выбор темы и формулируется научная проблема, на решение которой направлено исследование, его цель и задачи, раскрываются актуальность, научная новизна, практическая ценность работы, описываются материал и методы работы, выдвигаются защищаемые положения. Во введении содержатся также сведения общего характера о языковой модальности и эвиденциальности и возможностях их проявления в разных языках, о категоризации этих функционально-семантических категорий в хантыйском языке, проводится анализ предшествующих работ [4].

По сравнению с интересом к категории эвиденциальности, воникшим только в первой четверти XX века [5], изучение категории модальности (и связанных с ее выражением форм глагольного наклонения) как в отечественном, так и в зарубежном языкознании имеет давнюю традицию. Знакомство с историей данного вопроса показывает, что работы, посвященные изучению модальности, во множестве представлены в индоевропеистике (в русистике, в частности), в тюркологии, в финно-угроведении (обзор этих работ и библиографии см. [6]). Однако в этих работах не ставилась цель сопоставления средств _____

4. Гуя Я. Морфология обско-угорских языков // Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские языки. М., 1976. С.277-332; Черемисина М.И. О системе спряжения хантыйского глагола // Языки народов севера Сибири: Сборник научных трудов / ИИФФ СО АН СССР. – Новосибирск, 1986. С.3-19; Хантыйский язык: Учебник для учащихся педагогических училищ. Л., 1988; Кошкарева Н.Б. Модальное сказуемое в хантыйском языке (на материале казымского диалекта) // Компоненты предложения (на материале языков разных систем): Сб. науч. тр. Новосибирск, 1988. С.33-38; Хантыйский глагол: Методические указания к курсу “Общее языкознание” / М.И.Черемисина, Е.В.Ковган. Новосибирск, 1989; Salo M. Modal auxiliary verbs in Khanty dialects // Congressus Nonus International Fenno-Ugristarum: Summaria acroasium in sectionibus factarum. Pars VI. Tartu, 2001. P.138-143.

5. Boas F. Handbook of American Indian Languages. Part. 1. Washington, 1911. (Smithosinan Institution, Bureau of American Ethnology. Bull. 40); Sapir E. The Takelma language of South-Western Oregon. Washington, 1912. (Smithosinan Institution, Bureau of American Ethnology. Bull. 40. Part 2).

6. Якобсон Р. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972; Бондарко А.В. Предисловие // Темпоральность. Модальность / В сер. Теория функциональной грамматики / Отв. ред. А.В.Бондарко. Л., 1990. С.3-67; Ляпон М.В. Модальность // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С.303-304; Козинцева Н.А. Категория эвиденциальности (проблемы типологического анализа) // Вопросы языкознания. 1994. №3. С.92-104; Тураева З.Я. Лингвистика текста и категория модальности // Вопросы языкознания. 1994. №3. С.105-114; DeLancey S. Mirativity: New vs Assimilated Knowledge as a Semantic and Grammatical Category // Linguistic Typology. 1997. Vol. 1.1; Скрибник Е.К. К вопросу о неочевидном наклонении в мансийском языке (структура и семантика) // Языки коренных народов Сибири: Сборник научных трудов. Вып.4. Новосибирск, 1998. С.197-215; Плунгян В.А. Общая морфология: Введение в проблематику. М., 2000. С.329; 334-354; Цыпанов Е.А. Грамматические категории глагола в коми языке. Сыктывкар, 2005.

выражения категории модальности в двух близкородственных языках (как делаем мы в своей работе, сравнивая материал хантыйского и мансийского языков). Именно решение данной задачи и определяет научную новизну всей нашей работы, результаты которой могут быть весьма полезны для обоих сопоставляемых языков, так как подобные исследования систем родственных и типологически схожих языков дают возможность более детально и глубоко изучить то или иное грамматическое явление, позволяют выявить некоторые особенности сопоставляемых языков, которые невозможно обнаружить при их “внутреннем” изучении.

В первой главе модальность и эвиденциальность рассматриваются как две части одной гиперкатегории “модальность~эвиденциальность”. Устанавливается план содержания названных категорий.

Модальность – сложная функционально-семантическая категория, и выражается она не только грамматическими формами глагольных наклонений и некоторыми специализированными лексемами, которые обычно употребляются в качестве вводных слов (типа русск. может, возможно, наверное, хант. mosaŋ ‘может быть’, манс. nāŋkχat

‘кажется’). При таком подходе понятие модальности обрисовывается в самых общих чертах: это оценка ситуации говорящим как реальной (существующей на самом деле, в том или ином временном измерении) или нереальной (возможной, предположительной, необходимой). Более конкретно, модальность – категория, выражающая разные виды отношения высказывания к действительности, а также разные виды субъективной квалификации сообщаемого; главным средством грамматического оформления модальности является категория глагольного наклонения.

Модальность бывает (значит, и наклонения бывают) двух типов – реальная (-ые) и нереальная (-ые). Формы реальных наклонений представляют действие уже совершившимся, совершающимся или таким, которое произойдет в будущем. В общем случае, во всех языках – это формы индикатива, прямого наклонения. Формами же косвенных наклонений (императива, конъюнктива, оптатива и под.) выражаются значения

нереальной (ирреальной) модальности. В данном случае термин “ирреальная модальность” употребляется как родовой по отношению к собственно ирреальной модальности и потенциальной модальности. В свою очередь, к первой разновидности относятся модальные значения, при которых действие категорически невозможно (kešen łuχatsen ki ‘если бы ты наточил нож’ = kešen ănt łuχatsen ‘ты не наточил нож’). Когда же говорят о второй разновидности (т.е. о потенциальной модальности), подразумевают значения возможности, необходимости, долженствования и т.п.

Мы в целом принимаем самый широкий набор модальных значений (Темпоральность. Модальность 1990: 59-71); думаем, что они существенны и в хантыйском языке, все составляют поле модальности, за исключением значения утверждения/ отрицания, которое в каких-то случаях может “подправлять” модальное значение, но непосредственно к модальным не относится. Считаем, что в числе модальных должны рассматриваться и желание, и побуждение, тем более что наряду со значением побуждения (императив), во многих языках и значение желания может выражаться формами глагольного наклонения (оптатив). В упомянутом коллективном труде оптативность и повелительность рассматриваются в разделе “Модальность”, и сами авторы обосновывают это так: в модальных значениях отражается не только оппозиция реальности/ ирреальности, но и динамика связей между ними; именно эти связи отражаются в понятии потенциальности; а сфера потенциальности непосредственно охватывает модальные значения возможности и необходимости, а также гипотетичности; и вместе с тем элемент потенциальности играет существенную роль в значениях оптативности и повелительности.

По сравнению с модальностью, об эвиденциальности написано намного меньше. В самом общем виде: эвиденциальные значения выражают эксплицитное указание на источник сведений говорящего относительно сообщаемой им ситуации (Плунгян 2000: 321; Эвиденциальность 2007: 13-14). Но эти две категории часто рассматриваются совместно: их связывает то обстоятельство, что основным средством грамматического оформления эвиденциальности также является категория глагольного наклонения.

В русской грамматической традиции эвиденциальность как языковая категория вплоть до последних десятилетий рассматривалась как составная часть модальности. За рубежом рассмотрение эвиденциальности, безотносительно к модальности, проводилось во многих случаях, особенно подробно – начиная с известной статьи Р.Якобсона (Якобсон 1972). Статьи “эвиденциальность” нет и в большом советском лингвистическом энциклопедическом словаре 1990 года (под редакцией В.Н.Ярцевой). Там находим лишь упоминание о некоторых значениях, позже причисленных к эвиденциальным. В частности, согласно словарю, к сфере модальности относят: …разную степень уверенности говорящего в достоверности формирующейся у него мысли о действительности”. Из средств выражения этой категории в словаре упомянуты только “специальные модальные частицы, напр., для выражения неуверенности (‘вроде’), … недостоверности (‘якобы’).

В русском языке эвиденциальность не находит грамматического выражения и передается в основном лексическими средствами типа вводных “мол”, “видно”, “оказывается”. Говорящие по-русски указывают на источник сведений о ситуации только в том случае, если эта информация представляется им необходимой: например, если говорящий хочет подчеркнуть, что он лично наблюдал описываемое событие (ср. у меня на глазах; я сам видел, как… и т.п.) или, наоборот, если говорящий хочет снять с себя ответственность за достоверность сообщаемой информации.

Эвиденциальность как категория, близкая к модальности, но все же имеющая свою специфическую семантику, грамматикализуется во многих языках, и ее морфологические формы традиционно также называются наклонениями. Повторим, что в русском языке эвиденциальность не грамматикализована, поэтому в переводах на русский появляются лексические средства, которые вербализуют смысловые оттенки, в других языках (в том числе в хантыйском) заключенные в самой морфологической форме:

Jajum-iki ma kińśεma šuši mirew jăma wŏ-t-ał ‘Брат мой лучше меня людей наших знает, оказывается (выяснилось)’; Łiw iśi tăta noptał-ti pit-t-eł ‘Они тоже здесь плавать будут, оказывается (по их словам)’; Śi kŭtn łŭw sεm pawtas: łŏχsał iki χot łipijn, χotχari kŭtupn śimaś mawaŋ łant, suraŋ łant pasan tiw-m-ał, omsaś-m-ał ‘В это время он повел глазом [и видит]: в доме его друга, посреди пола, всякой пищей накрытый стол, оказывается, возник, откуда ни возьмись, появился’; Năŋ, nεš, χăńεmu-m-en, ma pa kănša! ‘Ты вот, надо же, спрятался, оказывается, а я ищи!’.

Эвиденциальность, в ее отношении к модальности, - также сложно устроенная функционально-семантическая категория, в разных языках имеющая свой набор средств выражения. В русском языке – это преимущественно лексические средства, в хантыйском языке – они тоже есть, но служат в качестве дополнительных (уточняющих) средств по отношению к морфологическим формам неочевидного наклонения:

Łŭw năŋti tăłaŋ χătł wŭš ławał-ma-ł ‘Он тебя в течение целого дня ведь ждал, оказывается (как он говорит)’ (указывается на то обстоятельство, что говорящему стало известно об ожидании 3-го лица от него самого); Năŋ, nεš, sora-sora śiw χŏχatł’u-m-en! ‘Ты, оказывается, быстро-быстро туда сбегал (как мне стало известно)!’; Łiw, šop, iśi śi măratn kŏrtewa juχat-t-eł ‘Они, вспомнил, тоже в это время в нашу деревню приедут (как они говорили)’.

Ješawŏł pa śi kasupsijn łuχn χŏχał-ti pit-t-ał ‘Скоро опять на соревнованиях на лыжах бежать будет, оказывается (по его словам)’; Pa oł tuχłaŋ χopat tiw łatijł-ti pit-t-eł! ‘На следующий год самолеты здесь приземляться будут, оказывается (как говорят)!’

Имеются некоторые другие (в частности, синтаксические) средства выражения эвиденциальной семантики. В случае с прошедшим временем, возможно, следует вести речь о значении перфектности. Этот вопрос будет рассмотрен далее.

Дать определение языковой категории эвиденциальности можно по аналогии с дефиницией категории модальности, приводимой в академических словарях. Эвиденциальность – грамматическая категория, выражающая разные виды соотношения содержания высказывания и объективной действительности, с точки зрения говорящего, который сам очевидцем действия (события) не был, и этот факт специально подчеркивается или подразумевается. Эвиденциальность является языковой универсалией, она принадлежит к числу основных категорий естественного языка, в разных формах проявляющаяся в разноструктурных языках, и средства выражения этой категории имеются на всех уровнях языковой системы.

Хантыйские формы на -m, -t и -ti -t получают значение эвиденциальности в том случае, если они являются финитным сказуемым. Есть и дополнительные лексические средства, способствующие выражению оттенков этого значения, а также других значений (латентива, аудитива, комментатива, миратива). Чаще всего во фразе содержатся слово (словосочетание, предложение) типа nεš ‘оказывается’, mătte ‘оказывается; говорят’, wante ‘смотри; видишь ли’, χŏłtεmn ‘слышу’, mir lupłat ‘люди говорят’, t’e! ‘ба; вот те на!’:

Tum joχłan iśi tiw wewεmu-m-eł ‘Те люди тоже сюда наведались, оказывается (=это видно)’; Ješawŏł, lupłat, noχrat punš-t-eł ‘Скоро, говорят, созреют кедровые шишки’; Χăłewat jaχa măn-t-ew, łiw ujełan, mosaŋ, aršak χŭł wełłŭw ‘Завтра вместе поедем, оказывается, благодаря их удаче, может быть, больше рыбы добудем’; Xŏłtεmn, mułti śi pŭsijł. Ampεm, t’e, χŭwan-wanan părśen χota wŭrat-m-ał! ‘Слышу: что-то сопит! Ба, собака моя давно ли, недавно ли в палатку залезла, оказывается!’.

Рассматриваемые формы, таким образом, могут выражать различные оттенки эвиденциальности, а также другие значения, связанные со значением очевидности/ неочевидности:

Łował ewałt ił woχał-m-ał pa tiweł-tuχeł wantijł, χota łuŋti jełpijn ‘С коня своего слез уже и теперь туда-сюда оглядывается, прежде чем войти в дом’; Xănum, lupłat, năŋ ar moś wŏ-t-en, tăj-t-en. Mońśa sa, at ăł muj kašn χułał ‘Кум, говорят, ты много сказок знаешь, имеешь. Рассказывай-ка, глядишь, между делом и ночь пройдет’; Năŋ śi tăta łoł’-m-en! Muj ăn ŭwatsen łŭwtti? ‘Ты ведь здесь стоял, оказывается! Почему не крикнул ему?’; Nin pa tăta χăś-m-an, aśen tŏp pŏn want-ti măn-m-ał ‘Вы двое, как вижу, остались, отец только снасти проверять пошел, видать’.

Часто на эвиденциальный контекст указывают модальные слова и частицы; особенно частотна при этом частица śi ‘ведь, ну вот, же, даже, так’:

Šăŋka śi jŭw-m-ał, wŭłet pεšiłał piła pirmat ewałt ł’ŭk tăχetn χăńatijł-ti pit-m-eł ‘Жарко ведь стало, олени с телятами от оводов в чаще прятаться стали, очевидно’; Năŋ śirenan, śi purajn mŭŋ śi amat-t-ew, nuχ śi pŏrła-t-ew! ‘По-твоему, тогда мы так обрадуемся, так и взлетим!’; Min pεłama łŭw łik an tăj-m-ał, łŭw sămł łuła-m-ał ‘На нас он не гневался, оказывается, его сердце оттаяло, оказывается’.

Śaśełn wŏtlup jŭχ ewałt ńoł šŏpijn, juχal šŏpijn wεr-um. Tŏrum wεrum ar χătł tijŋ juχan tijł pεłi śi jăŋχ-t-ał. N’ŏrum χor kŭr ewat-t-ał, wŏnt χor kŭr ewat-t-ał, śiti χułti jăŋχ-t-ał ‘Бабушка ему из стружечного дерева лук и стрелы сделала, оказывается. Каждый божий день в верховья реки ходит, оказывается. Болотную ногу отрезает, оказывается, лесную ногу отрезает, оказывается. Так и ходит, оказывается’.

Для выражения подобных значений используется и сложная форма: сочетание инфинитива смыслового глагола и временные формы вспомогательного глагола pitti ‘быть, становиться, начать’:

Tuχłaŋ χopen łat-ti śi pit-m-ał ‘Самолет вот уже начал садиться (это же очевидно)’; Xŏn śi knigałan εt-ti pit-t-eł? ‘Когда эти книги твои будут выходить? (они же будут выходить)’; Xŏn pa rŏpit-ti pit-t-ał!? ‘Когда и работать начнет!?’

Приведем еще ряд примеров на все эти случаи.

Jăm sew joša pawat-m-εm ajłat ewi ewałt. In χŭw nŏpat wŏłti pitłum ‘Хорошую косу приобрела, гляньте, у молодой девушки. Теперь долго жить буду’; Łŭw śi χătł in wŏnta śi nŏm-t-ał ‘Этот день он ведь до сих пор помнит, оказывается’; Jina muj χon takłi wŏł-ti pit-t-ew? ‘Правда, что теперь без царя жить будем, видимо?’; Łŭw ăn ńuχaman omas-ti pit-t-ał, tŏp jămas at łurtsa ‘Он не двигаясь будет сидеть (обещал), лишь бы его хорошо подстригли’; Łŭŋn pa towijn łiw aršak χŭł wełł’a-t-eł ‘Летом и весной (каждые весну и лето) они немного больше рыбы добывают, оказывается’; I nεŋał lup-t-ał: “At omasal, łεti-jańśti pitlŭw!” – Одна из женщин, видимо, говорит: “Пусть садится, есть-пить будем!”

Mŭŋ juχi łuŋsŭw: karti łow upenan χot χăr kŭtupa laŋkas-um ‘Мы в дом зашли: (и обнаружили, что) железный конь сестрой посреди пола уложен’; Łŭw, śi, ješawŏł rŭt’śa-ti pit-t-ał? ‘Он, да, скоро отдыхать будет, это точно (т.е. уйдет на пенсию)’; Śi purajn, jis śirn, mojpar ăn pit-t-ał łŭwtti wełum χujatał ńŏχał-ti ‘Тогда, согласно поверью, медведь не будет преследовать ранившего его человека’; Ješawŏł noχrat punš-t-eł ‘Скоро созреют кедровые шишки, очевидно’; Jetn ołŋa ăn juχat-t-ał, χŭw ławałti śi pitłew ‘К вечеру он не придет (по его словам), долго ждать будем его’; Śos măr tŏp rŏpit-ti pit-t-ew ‘Час только будем работать, оказывается’.

Способность формы на -m- представлять действие в его протяженности используется в художественной речи при изображении действий и ситуаций, составляющих фон для поступательного движения сюжета:

Łin wońśumta jăŋχmanan, jăm χošum χătł wŏł-m-ał. Xălewat ŭw-m-eł, tŏrum rŭwaŋa śi jŭw-m-ał. Pεłŋajn tŏp ił’amtijł-m-an. Śi kŭtn jăm kεm ar wońśumat ăkat-m-an ‘Когда они-дв. ходили по ягоды, был хороший теплый день, оказывается. Кричали чайки, оказывается, уже и жарко стало, оказывается. Но все же они-дв. достаточно ягод набрали, оказывается’; Śiti, śiti, mojłum śuχrenan χŏłum χŏ imiłał ałaŋ sata χuł weł-m-eł ‘Так и так, подаренным тобой ножом трое мужчин жен своих утром убили их, оказывается’.

После анализа подобного материала хантыйского языка необходимо вновь вернуться к проблеме соотнесения в системе языка модальности и эвиденциальности, к тому вопросу, которая В.А.Плунгяном была сформулирована следующим образом: “у лингвистов нет оснований ни объявлять эвиденциальность простой разновидностью эпистемической модальности, ни трактовать эвиденциальность и эпистемическую модальность как ничем не связанные категории” (Плунгян 2000: 325).

В первой главе рассматривается и вопрос о грамматикализации модальности и эвиденциальности с помощью форм глагольного наклонения. Модальность и эвиденциальность в своей главной функции (выражать объективные связи и отношения) – это также и грамматические категории, поскольку выражаются в языках грамматическими формами, прежде всего - формами глагольного наклонения. Другими словами, они полностью соответствуют основным понятиям грамматики, принятым в общем языкознании: грамматическая категория - система противопоставленных друг другу рядов грамматических форм с однородными значениями; в свою очередь, грамматическая форма – это языковой знак, в котором грамматическое значение находит свое регулярное (стандартное) выражение, а грамматическое значение – обобщенное, отвлеченное языковое значение, присущее ряду слов.

Формы (и словоформы) служат для выражения определенных грамматических или функционально-семантических категорий. Во взглядах на модальность, эвиденциальность и, соответственно, наклонения мы придерживаемся понятия грамматикализации: грамматикализоваться могут как модальные значения (в формах модальных наклонений), так и эпистемологические (в формах эпистемологических наклонений).

Как общее правило: наклонения реалиса реализуются исключительно через набор временных форм. В большинстве языков представлено одно реальное наклонение, которое в грамматиках этих языков называется изъявительным, или индикативом. Так обстоит дело в русском, английском, немецком и многих других языках.

Но в языках бывают и другие наклонения реалиса. Так, в нанайском языке нейтральному изъявительному противопоставляется очевидное наклонение, значение которого – подчеркнутая очевидность, достоверность действия. Сюда же следует отнести и утвердительное наклонение якутского языка, которое выражает “несомненную уверенность” в действии. Оно противопоставляется изъявительному (так же, как и очевидное наклонение нанайского языка) по признаку “степень достоверности”.

Еще одно достаточно широко представленное в языках наклонение – неочевидное. Его семантика заключается в представлении действия, которое совершилось “вне поля зрения” говорящего. Такого рода формы распространены, например, в тюркских и финно-угорских языках, но в этой грамматической традиции их в особое наклонение не выделяют. Соответствующая семантика там приписывается временам: говорят о “прошедшем неочевидном (заглазном)”, “настоящем заглазном” времени и т.п. Поскольку этот ряд наклонений/”времен” присутствует в очень большом числе самых изученных европейской наукой языков, говорят иногда о языках, образующих так называемый “эвиденциальный пояс Старого Света”, простирающийся на обширной территории от Балкан до Дальнего Востока (Плунгян 2000: 323).

В некоторых финно-угорских языках, например, в коми-зырянском, марийском и удмуртском, находили “прошедшее неочевидное время”. Обобщающую работу по этому типу форм в финно-угорских языках выполнил Б.А.Серебренников [7]. Наклонение с семантикой неочевидности (называемое “латентивом”) известно почти всем самодийским языкам [8].

Если в языке не одно, а два (или более) реальных наклонения, то и временных форм должно быть больше. В системном ожидании их должно быть больше ровно вдвое, но в реальности заполняются не все “места”. Языки могут иметь разные способы маркировки рядов временных форм “неочевидности”. Для агглютинативных языков, по-видимому, возможны два варианта: либо второе реальное наклонение снабжается собственным

показателем, либо наклонения различаются формами “параллельных” времен. В первом варианте маркер наклонения должен включаться в каждую из временных форм данного наклонения. Соответственно, в глагольной словоформе выделяются два показателя – времени и наклонения. Это можно продемонстрировать на примере тазовского диалекта селькупского языка. В изъявительном наклонении там насчитывается четыре времени: прошедшее, прошедшее повествовательное, настоящее, будущее. Латентив же располагает тремя временами, показатели которых образуются сложением временных показателей индикатива с показателем –ent- латентива: форма прошедшего повествовательного имеет показатель -mmynt- (из –mp + nt-), будущего – -nynt- (-nt + nt-). В настоящем времени представлен только показатель латентива, без форманта времени.

В хантыйском языке представлен иной вариант: наклонения (изъявительное и неочевидное) отличаются материальными показателями во всех своих временных формах. Собственно, эти показатели и являются темпоральными, но они же служат для различения форм наклонений: показатели -s-, -ł-, -ti pit-ł- маркируют временные формы изъявительного наклонения, а показатели -m-, -t-, -ti pit-t- - неочевидного. При этом наименования наклонений не дают полного представления о том, какие формы и при каких условиях выражают то ли модальные, то ли эвиденциальные значения. Об этом скажем в дальнейшем изложении, пока же предварительно заметим, что в хантыйском языке по основной своей функции, в минимальном контексте эти формы противопоставлены как формы подачи информации либо вписывающейся, либо не вписывающейся в картину мира говорящего. Картина осложняется тем, что в речи при _____

7. Серебренников Б.А. Категории времени и вида в финно-угорских языках пермской и волжской групп. М., 1960.

8. Терещенко Н.М. Синтаксис самодийских языков: Простое предложение. Л., 1973; Терещенко Н.М. Нганасанский язык. Л., 1979; Кузьмина А.И. Грамматика селькупского языка. Ч. I. Новосибирск, 1974;Ч.2. Л., 1976; Очерки селькупского языка. Т.I: Тазовский диалект / А.И.Кузнецова, Е.А.Хелимский, Е.В.Грушкина. М., 1980; Морева Л.В. Повествовательный аорист в среднеобских говорах селькупского языка // Вопросы енисейского и самодийского языкознания. Томск, 1983. С.112-117; Черемисина М.И., Мартынова Е.И. Селькупский глагол: Формы и их синтаксические функции. Новосибирск, 1991.

функционировании этих форм возможно появление значения миративности.

Другая сфера широкого функционирования аналитических форм в хантыйском языке – глагольные наклонения. Кроме синтетических форм индикатива и латентива, имеются аналитические формы косвенных наклонений (императива, адхортатива, оптатива, кондиционалиса, конъюнктива). На материале обдорского диалекта хантыйского языка они описаны (Николаева 1995: 124-135). Если конституировать аналитические конструкции (лексико-грамматические), можно рассматривать функционально-семантические и грамматические категории в хантыйском языке глубже, с расширенным составом их парадигм.

Jiłup łŏχas kŭtn katra jăm łŏχasłan ał jurεm-a-łi ‘В кругу новых друзей старых добрых друзей не забудь’; Ał ńawrεm šŏkat-e ‘Не мучай ребенка’; Ał

Blog

Средства выражения модальности и эвиденциальности в хантыйском языке (на материале казымского диалекта)