Жизнь в розовом свете
| Вид материала | Документы |
- Третья Международная теоретико-практическая конференция «социальная жизнь в свете философской, 44.5kb.
- День матери, прошедший 23 ноября во 2 и 4 классах, 132.67kb.
- «Человек с детства должен видеть мир в свете идеала, чтобы жизнь его была восхождением, 347.88kb.
- Моу «Основная общеобразовательная школа №33» Кузбасс – водные ресурсы, 79.35kb.
- Н. А. Некрасов Автор Биография, 10.42kb.
- Я выбираю жизнь вместо наркотиков, алкоголя и табака! Суррогатная жизнь, 25.43kb.
- 2. Глава I. На грани миров и эпох: работа и жизнь Лу Андреас-Саломе, 6462.11kb.
- Проект резолюции межрегиональной научно-практической конференции " Реалии XXI века, 26.66kb.
- Чтоб все исполнялось, лишь глазом моргни, 24.71kb.
- Тема: «Ополномочиях прокурора в свете нового Закона «О прокуратуре Республики Беларусь», 83.53kb.
- Кругосветное путешествие, Энн, - уточнила Ди. - Мы же изо всех сил старались вытащить тебя! Маме уже ничто не угрожало. Но ты уперлась и не поехала.
- У меня были серьезные причины. Сейчас я расскажу, как это началось.Однажды в апреле я опаздала на занятие по истории живописи. Ты помнишь профессора Фицке? О, его львиная седая шевелюра! Шелковистые костюмы серебристого цвета и запах лаванды! Он душился только "Ярдли". Все девицы приходили на его занятия особенно нарядными. Ведь профессор имел привычку, говоря о мировых шедеврах живописи, ссылаться на кого-нибудь из учеников.
"Обратите внимание, мои юные друзья - "Лютнистка" Караваджо по колористической гамме близка мадмуазель... Жанне" - Ди рассмеялась.
- Поэтому я тогда и опаздала, - продолжила Энн, - меняла блузку пять раз. Ведь я знала, что предстоит лекция о Ботичелли и тайно надеялась олицетворить для Фицке "Весну". Навила локоны, надела фисташковую юбку в складку и совершенно замучилась с блузкой. Хотелось что-то девственно белое, но я надела пеструю, шифоновую, в мелких бутончиках и лепестках. Подкрасила губы, совсем незаметно, размазав помаду мизинцем.
С духами все было предрешено заранее.У меня хранилась именно для такого случая крошечная пробирка "Мисс Диор". Как жаль, что "Диориссимо" появились позже. Вот уж точно - весна! Дыхание ландышей, фиалок, гиацинтов, порбуждающейся женственности, предчувствие бурного цветения... Предчувствие... - Энн задумалась. - Конечно же, оно было...Да еще какое! Я думала лишь о том. чтобы влюбиться - сказочно. волшебно...
Такая разфуфыренная я влетела в переполненный унылыми людьми вагончик трамвая. Домохозяйки с кошелками повернули ко мне носы - "Мисс Диор" праздновал победу.
Трамвай тащился еле-еле. Последнюю остановку я пробежала прямо через газоны сквера, усыпанные крошечными маргаритками. и все равно опаздала. В коридоре было пусто, торжественно блестел натертый паркет, за окнами , роняя цветы, поджимали ветки старые каштаны. Подкрадываюсь, распахиваю дверь и - вижу его! Все столы заняты, а прямо против двери под окном на стуле сидит парень, появившийся у нас впервые. Мы очень долго смотрели друг другу в глаза, что-то вспоминая, чему-то удивляясь и радуясь... То есть - в полном столбняке и недоумении. Всю эту прорву времени Фицке держал указку на груди Венеры, спроецированой на экран, а все студенты, разинув рты, ждали бури.
Произошло чудо - незнакомец предложил мне свой стул, а профессор, одарив меня строгим взглядом, обратился к аудитории: "Продолжим..."
Думаю, все тогда заметили, что Батичелли писал своих богинь с меня. Мои щеки горели, а грудь вздымалась под тонкой блузкой - ведь я бежала от самого Бургтеатра... Ах, нет! Все дело было в том, что незнакомец остался стоять прямо за моей спиной, слегка прислонившись к стене и сложив на груди руки. Он был очень высок и, очевидно, для такого события. как лекция Фицке, постарался выглядеть импозантно. Во всяком случае больше никогда я не видела Грега в костюме... Клянусь, Ди, еще в дверях, едва увидев его у освещенного солнцем окна, я поняла - мы связаны навсегда. - Энн сделала паузу и призналась: - Такое, конечно, случается с девицами не единственный раз. Но лишь однажды предчувствия сбываются и чудо совпадения пронизывает своим вещим светом всю жизнь. Это был именно тот случай.
Парень не мог не привлечь внимания. Живописно, неординарно выразительный. грациозно неуклюжий, как молоденький породистый конь. И грива волос до плеч - в те времена такое позволяли себе только художники.
Я вижу до сих пор движения чуть сутулой, застенчивой спины, его длинных рук, подающих мне стул. Не думаю, чтобы какое-то иное человеческое существо производило на меня столь захватывающее художественной впечатление.
- Ты влюбилась с первого взгляда. Это же понятно. И он тоже - вот и проскочила такая мощная искра. Тогда я не понимала этого, Эннн.
- Я тоже. Григорий Армет-Ордынцев, уже заканчивающий медицинское отделение в Англии был принят к нам в группу в связи с выдающимися способностями. Он великолепно рисовал - точно, своеобразно, прямо слету. Прилично играл на фортепиано и здорово разбирался в музыке. А кроме того, отчаянно любил животных и мечтал лечить всех - и людей, и собак, и морских свинок. Естественно, ему трудно было понять, кто он есть на самом деле. Хватался за все - и везде преуспевал...
После занятий он проводил меня к остановке. Мы о чем-то болтали, пропустив три или четыре трамвая, а потом пошли по Рингу налево. Я появилась дома лишь вечером. Помнишь эти шестиэтажные муниципальные корпуса? Жильцы-студенты и эмигранты. Четыре комнаты выходят на лестничную клетку, где находятся двери в туалет и душ.
- Как же не помнить, Энн, я ж провела там почти два года. До того, как уехать в Нью-йорк. Тогда мы впервые расстались надолго, и ты осталась одна.
- Стоял теплый душистый апрель с долгими ясными, прозрачными вечерами, абрикосовыми лепестками, кружащимися словно метель в аллеях Пратера...
"Здесь как в Питергофе... Такая же сирень и ландыши..." - умилялся Гриша, а я глядела на него с насмешливым прищуром. Грег никогда не бывал в России.Его отец - Клайв Армет - английский еврей служил до октябрьских событий в посольстве Великобритании. В Питере он и женился на Ольге Ордынцевой - дочери чиновника из министерства просвещения. Супруги покинули Россию с началом первой мировой войны. Григорий родился в Лондоне, там учился в медицинском колледже, вдруг почувствовал себя художником и прибыл в Вену, чтобы заняться живописью... Так что, русского в нем было не очень много... И тем не менее Россия связывала нас. Мы говорили по-русски, упиваясь звучанием непонятной для австрийцев речи, горячо обсуждали Бунина, Набокова, как некую особую ценность, принадлежавшую только нам. Кажется, он видел во мне героиню некой русской. навсегда сгинувщей в омуте истории Антарктиды - набоковскую Машеньку или усадебную барышню, из бунинских рассказов. Он говорил, что "Подвиг" Набокова - про него. Про страстную жажду и самоубийственную нелепость возвращения на родину. В те годы страной правил Сталин. А Грег все время бубнил стихи Набокова: "Бывают ночи - только лягу в Россию, полетит кровать. И вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу - убивать..."
- Бог мой! Что за литературный роман! Какие старомодно - утонченные отношения. - Ди вздохнула. - Собственно, чего бы я хотела от своей сестры? Ведь мы с Родриго вообще флиртовали в письмах.
- Нам и впрямь не хотелось быть современными. То есть - не хотелось ничто упрощать. Нам нравилось наслаждаться ньюансами - тонкой сервировкой банальнейшей влюбленности... Тогда я этого, конечно, не осознавала. Просто очень стремилась ему нравиться. И даже помогла обмануть нашего преподавателя живописи. - Энн смотрела в огонь, помешивая кочергой угли. - Ты будешь смеяться - Грег оказался дальтоником! Он прекрасно рисовал, но когда дело дошло до живописи - все получалось в коричнево-зеленых тонах... У вас своеобразный колорит, юноша, - сказал господин Марцевич. - Но почему так мрачно? Ведь здесь, кажется, Вы хотели передать солнечное освещение?"
- И ты помогла ему изобразить солнце. Вот когда зародилась твоя страсть к украшательству, - подшучивала Энн, стараясь смягчить то, к чему приближался рассказ сестры.
- Вобщем я кое-что подрисовала и Григорий остался в нашей группе. Каждый день после занятий он провожал меня до подъезда дома, касаясь локтя лишь для того, чтобы я не влетела под автомобиль или не провалилась в открытый канализационный люк.
- Не верится, что Грег был так робок. Он производил впечатление любимчика дам.
- В нем не было и двух черт, которые могли бы тесно совпасть друг с другом, как кусочки мозаики. Застенчив , но дерзок, опытен и наивен, тщеставлен и при этом начисто лишен самолюбования. Он умел умиляться и быть злым. Но всегда фонтанировал особым, непередаваемым очарованием.
- Грег здорово смеялся и постоянно шутил, - вставила Ди.
- Казался трогательным и опасным одновременно. Порой во мне вспыхивала почти материнская нежность, а иногда я поражалась его искушенности. лихому, гусарскому легкомыслию.
- Хватит, Энн. Сделай перерыв. Твое горло не выдержит.- Похоже, ты собираешься говорить о нем до утра.
- И все равно не смогу объяснить... - Энн вздохнула. - Уверена, нет никого похожего на Грега.
- Полвека прошло, а твоя влюбленность благоухает как майский сад. Завидное умение сохранять свежесть чувств. Но что касается похожести. Разве парень у моря не потряс тебя сходством?
Энн грустно усмехнулась: - Минуло пятьдесят лет. Остается лишь думать, что Грег Армет явился сюда в новом воплощении.
- Мне кажется, тебе хочется порассуждать о каких-то мистических, очень высоких материях.
- К этому разряду можно отнести дальнейшие события... - Энн повернулась и внимательно глянула на сестру поверх очков. - Во всяком случае, я до последнего вздоха не поверю тому, кто назовет мою любовь обычной. И не пытайся опустить меня на землю, дорогая. - Энн снова обращалась к огню. - В те дни я витала в небесах: Грег поцеловал меня.
Знаешь, где это случилось?
- Разумеется, в Венском лесу. Вы стояли на виноградном холме в лучах заходящего солнца, взявшись за руку, присягая перед светилом в вечной любви и верности.
- Это, наверное, совсем неплохо... Но мы не клялись. Болтали о всякой чепухе - и это было невероятно прекрасно - предчувствовать, предвосхищать то, что надвигалось на нас, подобно...
- Скорому поезду на Анну Каренину.
- Если б знать, если б знать... - Как же мы легкомысленно хохотали, еще за столиком в парке. Там был дешевый венгерский ресторанчик прямо на плоту, плавающем посреди крошечного озера. Седой цыган в красной широченной рубахе с серебряным кольцом в ухе играл на скрипке, а полная чернявая дама с усиками и огромным декольте на дрябной смуглой груди разносила мясо. Они жарили его на углях и подавали с кислым вином и жгучим соусом. Весь парк вкусно пах жареной говядиной, от жаровен тянуло дымком и трудно было удержаться, чтобы проглатывая слюнки, не завернуть в ресторанчик.
Вечером, очевидно, там шла хорошая гульба, но мы-то пришли днем и оказались почти одни, не считая стайки лебедей, крутившихся у плотика. Они разевали клювы, жеманно изгибая шею, и красиво трепетали белыми, словно хризантемы, крыльями.
Это не было показательным выступлением. Гордые птицы просто клянчили - да! Они ждали свой кусок венгенской "поджарки". Нам принесли большое блюдо, соусник, вино. Изголодавшись на занятиях, вымотанные прогулкой, мы жадно вгрызались в темные с пепельным налетом ломти...Увы, прожевать их не удалось даже нашими молодыми зубами. А лебеди заглатывали полетевшую к ним добычу целиком. Мы налили соус в тарелку и макали в него хлеб. С кисленьким вином это фантастически вкусно!
- Ты всегда изображала из себя гурманку.
- Поверь, Ди, это было посильнее кухни "Максима". Но пока мы блаженствовали, небо стало серым и все вокруг как-то странно замерло. Лебеди попрятались в своем плавающем домике, официантка забегала, сдергивая со столиков скатерти, цыган со скрипкой исчез на кухне. Опустошив тарелки, мы спешно расплатились и побрели к остановке трамвая, держась за руки, потому что надо было взобраться наверх по крутому подъему, а меня здорово пошатывало. Ты ведь не хочешь знать, что я чувствовала?
- Ты была счастлива. И обмирала от того, что не могла понять - как и почему это случилось. Да и вообще - что это за штука такая - сумасшедшая радость от того, что твою ладонь сжимает его рука.
- Правда, Ди... Такое происходит лишь однажды - душа предчувствует это и замирает, боясь упустить драгоценные мгновения. А они проходят, проходят... Когда мы выбрались к остановке трамвая. тяжелая багрово-сизая туча уже закрыла полнеба. Под ветвями огромного платана жались несколько человек, не прихвативших зонтик. Грег вышел на трамвайные пути, пытаясь высмотреть за поворотом звенящий вагончик. Но его не было.
И тут все сорвалось с места, взвилось - ветви, листья, бумаги, афиши на тумбах, моя юбка, волосы, шарф... Грег обнял меня, защищая от бури несущей тучи песка и пыли. Он оказался большим и теплым, как дом, в котором прячется заблудившийся путник. Мы крепко зажмурились, спасаясь от шквала, и оказались совсем одни-одни в целом свете.
Так и стояли, среди тьмы разбушевавшегося ливня, укрытые как в шалаше ветвями платана.
Когда мы вернулись к реальности - никого вокруг не было. Буря пронеслась, трамвай увез промокших людей, а вокруг нас, словно очерченный волшебной палочкой, светился круг сухого асфальта.
20
....Мне повезло. В моей жизни был тот самый поцелуй - единственный, ради которого стоило появиться на свет.
- Извини, что я подтрунивала. - Ди, давно отложившая вязание, смотрела на свои сморщенные, в крупных коричневых крапинках руки. - Не из зависти. Просто не знала, как должна вести себя. А теперь знаю - я дерьмо, Энн. Прости.
- Неправда. Мы же договорились не лукавить. Тебе не за что извиняться. Я в самом деле так думаю...На следующий день мы сели в поезд, идущий к адриатическому побережью. Там в маленьком доме в окрестностях Триеста жила бабушка Грега, вышедшая замуж за итальянца давным-давно и давным-давно овдовевшая.
У нас было совсем мало денег, пришлось взять билеты третьего класса - в четырехместное купе со стеклянными, все время лязгающими дверями. Наши соседи - унылая дама с пятнадцатилетней прыщавой девочкой говорили по-итальянски и старались не смотреть на нас... Очевидно, мы излучали взаимное притяжение до неприличия.
Ночью в купе стояла напряженная духота. Мы впервые спали рядом, в одном помещении - Грег на верхней полке, а я внизу. До утра я держала его протянутую ко мне руку.
...Бабушка приготовила ботвинью из свекольных листьев. Мы очень старались понравиться друг другу, как будущие родственницы. И, кажется, получилось. Я была готова любить всех и все, что имело отношение к Грегу. Помню, как смотрела в его спину, обтянутую клетчатой фланелевой рубашкой и замирала от умиления. Боже, как я любила эту рубашку, забор, на котором лежала его рука, его падающие до плеч волосы. Я пыталась остановить внутри себя это мгновение и понять: вот он - мой человек! Единственный из миллиарда мужчин, существующих на Земле и точно тот, который необходим мне больше собственной жизни.
Ночью мы стали мужем и женой, сбросив на пол шерстяной матрац с узкой скрипучей кровати. Бабушка спала за стеной и нам не хотелось шуметь. Но огромный дубовый шкаф, возвышавшийся над нами подобно доброму великану, берег нас.
До сих пор не знаю, бывает ли лучше тем, кто остался вдвоем.
Эх... потом было много всего, так много! Целая ювелирная лавка драгоценностей. Сколько раз я перебирала их, любуясь каждым сияющим мгновением. Все они, не сомневаюсь, были сотворены Великим мастером. Лишь тогда я впервые почувствовала, что такое Бог.
Мы были одни в сосновом лесу, устланном таким ярким, нежным, пружинящим мхом, что он казался неземным. А в изумрудном бархате, словно пасхальные яички, лежали красные, оранжевые, лиловые сыроежки.
Бог был во всем - в падающих между сосен столбах света - таких величественных, как в соборе. В тишине и благоговейной радости, окутавших нас, в землянике, которую Грег подносил мне на ладони. Я губами забирала добычу, видя, как светится рубиновый сок на линиях его руки. Там, в тайнописи жизненных линий, была внесена и я. Ведь мы не могли, просто никогда не могли расстаться...
Знаешь, меня умиляли даже муравьи, преследовавшие нас везде, стоило лишь присесть. А белый горячий песок пустынного пляжа и очень синее, мелкое, зеркально-прохладное море... Все это было величайшим даром Всевышнего, Его величайшей благодатью, от щедрости которого болело сердце. Мы ощущали Его присутствие, но не боялись быть людьми, наслаждаясь любовью. Не может быть греховной плоть любящих.
Энн замолчала, глядя в окно. Ди поняла, что настал через ее исповеди.
- А потом вы вернулись в Вену... Ваши лица как-то особенно светились, когда вы вошли в комнату. Но до сих пор не пойму, что промелькнуло в твоих глазах, когда ты увидела меня, Анна.
- Страх. Ты стояла в центре нашей маленькой спальни - похудевшая, загорелая, вытаскивая из чемодана пестрые одежки. Ты была той и не той. как если бы вернулась из другой жизни. Грег уставился на тебя, ошарашенный загадкой. Где-то в глубине моего сознания, а может - и вовсе - в солнечном сплетении взыла сирена тревоги. Я похолодела и передо мной всплыла крупная надпись, как на черном экране, в завершении сеанса: - "Конец".
С минуту было слышно лишь завывание ветра в трубе и потрескивание дров. Энн подбросила в огонь сосновую чурочку. Ди виновато вэдохнула: - - Я была невестой. Не могла и представить своим мужем никого, кроме Родриго. Правда, на теплоходе мне случалось играть в пинг-понг с молодыми людьми, загорать, кокетничать, танцевать на палубе под джаз-оркестр. Мне нравилось все это. Нравилось ощущать свою привлеательность. Я поняла, что кроме Родриго в мире существует масса соблазнов , но именно это заставляло меня строчить ему все более пылкие письма, которые я отправляла в каждом порту... Поверь, дорогая, я не сомневалась, что никакой опасности нет. Это делало меня свободной, уверенной в общении с Грегом...
- И соблазнительной. Ты фантастически кокетничала с ним. С того самого момента, как мы переступили порог комнаты, в которой стрижанная под мальчишку спортсменка распаковывала свой багаж, стало ясно: вы "заметили" друг друга.
- Я всего лишь радовалась жизни, играла своей расцветающей женственностью, предвкушением настоящей плотской любви. Лишь позже я поняла, что думаю не о Родриго. Мы проводили все время втроем гуляли, бродили по музеям, уезжали на воскресенье загород, валяли дурака, болтали обо всем на свете, беспрестанно смеясь... Я твердо знала - Грег твой. Но вот вы уехали в Дюссельдорф, где Грег должен был ознакомиться с новым методом каких-то новых прививок. Ведь он все еще не оставил мысли о медицине. Ты поехала с ним - вам не терпелось остаться вдвоем.
Я представила маленькую гостиницу с тусклой лампой у зеркала и громоздкой мебелью. Я знала - ты завесишь прогорелый абажур своей алой шалью и упадешь вместе с ним на широкую скрипучую кровать... Я взвыла! Да, Энн,. Ведь мы так похожи. Я не могла забить Грега. Мне захотелось умереть - только уйти, скрыться - и все. Я даже не думала о любви, я ощущала ее как напасть, преступление, заразу, как дурную, убийственную болезнь. С закрытыми или открытыми глазами я видела только его. Наверно, мое состояние было близко к безумию...Образ Армета приследовал меня.
- Грег почувствовал это. Что-то влекло его. К тебе, Ди. Наверное - преступность и невероятность такой связи. Мы провели в Дюссельдорфе трудные дни. Твоя тень стояла между нами. Ничего нельзя было объяснять, но впервые мы плохо понимали друг друга, цепляясь к мелочам, раздражаясь, провоцируя ссорами проявление сильных чувств. А их не было. Мы бурно ссорились и холодно мирились, не воспламеняясь от мимолетной вражды, а постепенно остывая...Я ощущала всем своим существом. как Грег удаляется от меня и ничего. ничего не могла поделать... Ты погубила нас, Ди.
- Нет, Энн. Нет! Я не хотела этого. Меня считали сумасшедшей, говорили о плохой психической наследственности. Но я-то понимало, что это единственный выход. Я и вправду хотела убить себя.
- Хм... Наглоталась снотворных таблеток, а потом позвонила соседке: "Спасите. умираю!" Естественно, мы примчались прямо в больницу. Как сейчас вижу - Грег стоит на коленях и целует твои руки. Ты все хорошо рассчитала, Ди. Это был великолепный ход.
- Тебе стало бы легче, если б я умерла? Ошибаешься! Ты уже никогда не смогла быть счастливой. Ни с Грегом, ни с любым другим. - У Ди задрожали губы. Она вскочила, держась за сердце.
- Успокойся, старушка. Все прошло. Все... - вструхнув оцепенение, Энн подкатила к буфету. - Пора выпить. Будем считать время поздним или ранним? Кстати, скоро утро. Не знаешь - утром пьют "мадейру" - Она поставила на стол бутылку и рюмки. - Мы прожили совсем неплохую жизнь. Несмотря ни на что. Выпьем за это и за тех, кто был с нами рядом.
- За них... - не чокаясь, Ди подняла рюмку. - Ты полагаешь, Грег жив?
- Не знаю... Я ничего не знаю о нем с той ночи, когда он оставил нас. Просто ушел. А на следующий день мы узнали, что Грег Армет бросил учебу и уехал из Вены.
- Ты была еще очень слабенькой, я не могла не заботиться о тебе... И, конечно, не знала, что Грег больше никогда не вернется! Замирала всякий раз, когда кто-то звонил в дверь...
- Я уехала в Испанию, вышла замуж... Очень поспешно, словно боялась чего-то. Ты не приехала на свадьбу. Мы молча договорились разделить наши судьбы.
- Я ждала. Три года. И ничего... Армет исчз. словно никогда и не появлялся в нашей жизни. Сегодня впервые увидела там на набережной его заблудившийся образ. - Энн наполнила рюмки. - Давай выпьем за это.
- Мне хочется еще раз взглянуть на парня. Иллюзия так сильна, Ди подошла к окну. - Там пусто.Ни души..
- Естественно. Он сел на последний паром и уже давно в Стасбурге.
- Там его встретит прекрасная дама?
- Там у парня дела - это русский журналист, талантливый, известный, удачливый.
- У него были женщины и почти всегда - неординарные. Он влюбился и даже женился на экстравагантной красотке, изучавшей мировую моду, считал себя везунчиком, а свой брак - чудесным... Хм... Этот парень из тех, кто умеет носить розовые очки. редкость для наших дней, редкость.
- Мне кажется, молодежь задыхается от тоски и пресыщенности. Они объелись благополучием, от розового и сладкого их тошнит. Чтобы подстегнуть интерес к жизни им необходимо другое - горы трупов на киноэкране, галлоны крови, супер-экстравагантный секс. Злость, ненависть, риск дают када более острые ощущения. чем нежность и сострадание. - Ди рассматривала золотящийся в рюмке напиток.