Geum.ru

   Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   36

   - Возьмут, - сказал Сиверс.

   - Никоим образом! - возмутился Сипягин, - Только не Нарву. Я сам проектировал бастионы.

   - Русские драться не хотят, а голштинцев мало, - заметил Сиверс, - и им тоже не хватает решимости умереть за императора. Я зову людей к подвигу, а они говорят: "Вы приказываете нам стоять насмерть. Так покажите же нам, как это делается!" Я говорю, что у мятежников должна говорить совесть, ослаблять их - а мне в ответ, что у гвардейцев совести никогда не было, и теперь нет. И даже смеются.

   - Нужен пример, - сказал тяжело Сипягин, слова падали камнями, - уводите всех людей. Как только ОНИ войдут, я взорву пороховой погреб.

   - Это ужасно, - сказал Сиверс, - лучше дать обычный, регулярный бой.

   - Это лучший способ, - настаивал Сипягин, - я был с Минихом при Хотине. Тогда мы подвели армию к самим стенам, но не вплотную - а на выстрел. И начали бомбардирование города зажигательными снарядами. Турки не могли тушить пожаров - тогда один бросок, и мы были бы внутри. И скоро грохнули все пороховые склады. Была та еще картина. И не потребовалось никакого штурма!

   - Это действительно так эффективно? - удивился фон Левен, - Тогда примем ваш план. Но в погреб пойду я. Крепости нужен русский комендант. И вот еще - сразу после взрыва, Сиверс, проведите контратаку

   - Слушаюсь, - сказал Сиверс, - но это безумие.

   - В России только так и можно, - ответил фон Левен и достал часы, - десять минут вам на все. Прощайте, - и решительно пошел вниз с валганга.

   Взрыв произошел именно тогда, когда ободренные отсутствием обстрела измайловцы приставили лестницы к стенам. Ингерманландцы лезли внутрь через бойницы подошвенного боя, с радостными воплями обнаруживая пустоту вместо защитников. Алексей Орлов уже встал на стене во весь свой громадный рост, размахивая знаменем полка, когда над Ивангородом вырос столб черного огня, вспухший багровым шаром. Древние стены, помнившие еще Ивана Грозного, вывернулись наружу, как лепестки раскрывающегося навстречу солнцу цветка. Многие обломки решили полетать, но оказались слишком тяжелы и осели на землю тяжелым картечным дождем. Хуже всего пришлось тем, кто успел лечь - осколки падали сверху, подражая метеоритам.

   А по мосту через Нарову - и как только уцелел - уже летели голштинские гусары. Их вел Сиверс, со слезами на глазах. Он всегда считал фон Левена пустым пузырем в треуголке, и часто в шутку именовал "великим героем". И вдруг узнал, что был совершенно прав!

   Остатки штурмующих, чудом выжившие при взрыве, ослепленные, оглохшие и обожженные были перебиты и втоптаны в землю. Пытались ли они сопротивляться, гусары не заметили. Просто вбили копытами в рыхлый раскисший грунт, размесили в кровавую грязь.

   Семеновский полк успел организоваться - в нестройную кучу, которая, однако, ощерилась штыками и оказала сопротивление. Гусары набросились на них ангелами мщения. В развевающихся ментиках, кони подобраны в масть - каждый из них мысленно был сбоку от себя и любовался собственной грозной статью. Наконец им подвернулся ощутимый враг, а не труха, удар по которой проходит насквозь и не приносит удовлетворения!

   Начальство мятежников растерялось. Казалось, семеновский полк обречен. Но тут в бой пошли конногвардейцы. Сами, без приказа. Гусары немедленно оставили пехоту - Сиверс увел за собой на конногвардейцев оба эскадрона - и иные солдаты, в раже, пытались бежать вслед за всадниками, тыкая штыком, и некоторых гусар доставали в спины, а, отстав, садились на землю и бессильно матерились.

   Красно-синяя лава конногвардейцев сначала казалась Сиверсу единым существом, невыразимо кричащим, потом - стеной, затем стена распалась на злых усатых всадников, и изо всех невероятно разросся один вахмистр, вздымающий в своей деснице игрушечную для такой ручищи саблю. Полковник понял, что будет сейчас этим вахмистров зарублен, и ждал этого мгновения с ужасом и восторгом. И - вспомнил, дернул из седельной кобуры забытый в горячке сабельного боя пистолет, успел выстрелить в гневное лицо, и, оттолкнув с пути воющую кровавую рожу - забавно, живую - ринулся в гущу схватки, суя руку за другим пистолем. Он еще успел очень удивиться, когда истоптанная земля вдруг бросилась ему навстречу.

   Пришел в себя от настойчивых похлопываний по лицу и чесночного духа, выдыхаемого прямо в ноздри.

   - Вашбродь, а вашбродь, - доносился басовитый голос, - не спешите помирать.

   - Was? - полковник открыл глаза и обнаружил прямо перед собою обыкновенного русского солдата, потертого и небритого. Обмундирование было залепано грязью до полной неразличимости.

   - Вы, вашбродь, мне по-немецки не лопочите, - важно сказал солдат, - А отвечайте прямо: вы за Петра или за Катерину?

  

   Красная площадь была заполнена людьми, и губернатор Салтыков - небольшой человечек на громадном помосте, трибуна вышла вроде эшафота - начал читать манифест, выкрикивая слова по одному. Выкрикивал он их радостно - недолгим оказалось его гонение. Он уже ощущал новую монаршую ласку, предвкушал новый поход на недобитого Фридриха. Люди слушали. Тишина была - гулкая, стариковский голос будто отражался от небесных сфер, и пронизал горожан, словно призраков. Наконец, фельдмаршал закончил с выкриком: "Виват, Екатерина!". Голос его остался одиноким. Народ угрюмо молчал, но сквозь это молчание поднимался тихий еще ропот.

   Фельдмаршал почти растерялся - он ждал народного восторга. Решив преодолеть стеснение москвичей, выхватил шпагу, взмахнул над головой. Еще раз - по-петушиному - крикнул "Виват". Горожане уже не молчали - толпа издавала недружелюбное ворчание, правда, опасливое и негромкое.

   Салтыков не стал вдаваться в причины народного неудовольствия. Куда больше его заботила милость Екатерины. А провозглашение по правилам срывалось. Еще чуть - и ему не зачтется. И не будет главной, ратной, награды, не будет настоящей власти - не над городом, над напряженно следящей за его маршами Европой!

   Поманив адъютанта, спросил зло:

   - Неужели трудно организовать глас народа?

   - Так ведь это... - пытался оправдаться тот отсутствием команды, но - напоролся на свирепый взгляд, осекся и метнулся к рядам мушкетер гарнизона.

   Салтыков едва не сплюнул вслед от досады на себя. Ведь мог подумать заранее! Но время не воротишь. Он снова махнул клинком, крича здравицу:

   - Ви...

   И его голос пропал, растворившись в другом, молодом, басистом, уверенном:

   - Пакет губернатору и коменданту от императорского величества!

   К помосту пробивался всадник - лошадь замылена, белый колет и лосины испятнаны потом, шлем - набекрень. Толпа, уминаемая, недовольно шипела, но раздавалась.

   Принял протянутую офицером комендатуры руку. Грохнув сапогами о пустоту под досками помоста, встал во фронт. Глаза навыкат, усы штопором. На обшлагах - вахмистрские лычки.

   - Давай, - протянул руку Салтыков.

   Тот медлил.

   - Давай, я - губернатор. Давай пакет от ея величества.

   - Не дам, - упрямо ответил кирасир и вдруг заорал: - Потому как пакет - от его величества Петра. А потому не про тебя, изменщик!

   И отбросил старика прочь, выхватывая палаш.

   - Арестовать! - от могучего удара у фельдмаршала шла горлом кровь. Лопнули хрупкие от старости кости, проткнув легкое.

   Солдаты недоуменно смотрели на схватку между начальством и гонцом. Тут к строю решительно подошел купечески одетый детина, взял за грудки салтыковского адъютанта, спросил веско:

   - Что, поторопился твой генерал малость? Не все гвардейским выкормышам престолом вертеть! - после чего нанес поддышный удар полупудовым кулаком и взял от бесчувственного тела шпагу.

   Это послужило сигналом. Гарнизон был вмиг разоружен и избит, затем горожане ворвались на помост, где еще отмахивался от нескольких противников рисковый вахмистр. И тут остался на помосте один.

   Люди стояли внизу - без оцепления, вплотную. Поодаль кого-то еще били, лязгало и плюхало.

   - Говори! - требовали от вахмистра.

   - А что говорить-то? - ершился тот, - Я просто вез приказ. Приказ губернатору вашему. Приказ длинный, как французский роман, и, что внутри, я не заглядывал. А смысл все одно понять недолго: "Соблюсти присягу перед Богом, а честь перед людьми". Да не успел прискакать - он и то, и другое порушил. Кому же пакет теперь вручать? А, москвичи?

   - Нам читай, - крикнул купчик-драчун, - всем. Мы-то, чай, "Виват, Екатерина!" не кричали.

   - Добро, - согласился кирасир, - за бесчестием губернатора пакет вручаю народному собранию. Принимай приказ, народ московский...

   Он сорвал с пакета важные сургучные печати и начал ровным низким голосом, зазвеневшим над площадью, как громадный набатный колокол, читать заключенные в нем бумаги.

   Три дня спустя, опустошив арсенал, московское ополчение двинулось на Санкт-Петербург.

  

   Эскадра была готова к выходу в Кронштадт - но ветра не было. Император поочередно бросался грызть локти и миловаться с фавориткой. Делать ему было решительно нечего - всю работу взвалил на себя Румянцев. Князь Тембенчинский, снова напяливший маску, шастал по городу и упражнялся в разговорном немецком - да еще выполнял мелкие поручения генерал-аншефа. Гудович состоял при Румянцеве для связи, и поминутно бегал от него к Петру и обратно.

   От нечего делать Мельгунов шатался по городу, не брезгуя самыми темными и грязными кварталами. Искал на буйную голову приключений. Или экспонатов в кунсткамеру. Подобно породистому коту, которого, имеющего теплый дом, полную миску молока и добрых хозяев, тянет покопаться в мусорном ведре, Мельгунова тянуло на разнообразные похождения. Обычно все заканчивалось оригинальным подарком императору на именины или украденным кошельком. Как ни осмотрителен был Алексей Петрович, иногда случалось и такое. Но он никак не терял надежды откопать среди городских трущоб что-нибудь необычайно ценное и полезное.

   Одев сюртук победнее и повязав шейный платок попроще, а главное - напялив длинные, по щиколотку, неприличествующие благородному сословию штаны, особенного ажиотажа среди немецкого простонародья он не вызвал. А парики с косицами в Кенигсберге носили даже нищие.

   Зазывала предлагал всем взглянуть на иноземную тварюшку, не птицу и не зверушку. Мельгунов бросил ему монетку, зашел в дом. Пахнуло сыростью и убожеством. В полутемном помещении, на середине, стояла деревянная клетка. В ней лежало нечто, напоминающее выпотрошенную подушку. Стоял запах трупной сладости.

   Хозяин, к удивлению Мельгунова, одетый бедно, но достойно и чисто, поспешно стукнул по куче перьев длинной палкой. Куча с жалким всхлипом пошевелилась, стало ясно, что это - живое существо, только очень грязное и замученное. Хозяин что-то лопотал по-немецки - на такой скорости Мельгунов не разбирал. Похоже, пытался объяснить нетоварный вид экспоната. Мол, кусается, когтями дерется. Жрет много.

   Возможно, когда-то это было и так. Под градом ударов существо приподнялось, пошатываясь, на лапы, голые, кожаные, с манжетами из слипшихся серых перьев. Укоризненно мяукнуло, подняло голову. Мельгунов увидел удивительно ясные для такого замордованного создания глаза, полные боли, укоризны - и вызова. Из мягких пальцев выскочили когти. Цепляясь ими за прутья решетки, существо встало на задние лапы и попыталось выпрямиться в полный рост. Но ему мешал низкий потолок.

   Оно шаталось, но продолжало стоять в неудобной скрюченной позе.

   Хозяин что-то объяснял. Снова пырнул палкой между прутьев - существо зашаталось и - забило крыльями. Крыльям не хватало места, перья ломались, пачкались, путались с грязью подстилки.

   Мельгунов достал из кошелька серебряный рубль. Показал на существо. Хозяин осклабился, стал бойко возражать. Махал руками, деланно возмущался. Мельгунов достал второй. Хозяин затараторил бойче. Мельгунов попытался подойти к клетке - тот загородил дорогу.

   - Черт с тобой, - сказал Мельгунов по-русски и пошел к выходу.

   Хозяин побежал следом, едва не хватая за полы сюртука.

   Алексей Петрович развернулся, бросил три рубля на пол. Шагнул к клетке, сломал засов. Зверушка вывалилась ему на руки, оказавшись удивительно легкой - всего около пуда.

   - Выживешь - подарю Тембенчинскому, - сказал он ей, - похожа ты на него, как на меня - бабуин. Но как я с тобой по улицам пойду? Вдруг съешь кого-нибудь с голодухи?

   Она даже не шелохнулась. Только дышала - еле-еле.

   Взвалил на плечо и пошел. Кому какое дело, если добротно одетый бедняк пронесет по городу старую перину?

   Совсем другое дело, если этот бедняк начнет ломаться в дом к великому ученому. К Эйлеру. Впрочем, шпага и громкие заявления, что ты - генерал инкогнито могут помочь. И то, что сам Эйлер видел тебя в свите русского императора.

   - Лейтенант, - сообразно чину, который математик имел в русском флоте, обратился к нему Мельгунов, - взгляните на это существо, и скажите мне, что вы о нем думаете.

   Эйлер удивился:

   - Но я же не биолог. Это вам к Линнею надо.

   - Из всех ученых я признаю лишь Ломоносова и вас. К тому же мне не надо его классифицировать. А просто посмотреть, что можно сделать, чтобы не сдохло. До Стокгольма же далеко.

   Эйлер был польщен. Как любой немец, он очень ценил военные звания, и ему понравилось, что генерал из окружения царя его сперва поименовал, как флотского лейтенанта, а затем и как великого ученого заодно с Ломоносовым, которого Эйлер очень уважал. Да и просто - гениальный математик не умел толком отказывать.

   - Ладно. Посмотрим на вашу добычу.

   Очень скоро его единственный живой глаз загорелся искренним интересом. Бессознательную зверептицу он разложил поудобнее, ощупал.

   - Совершенно новое семейство. Млекопитающие, но наружный покров как у птиц, шесть конечностей. Заметьте, как любопытно расположены внутренние органы - в крыльях. Зубы - явно не крупного хищника. Видимо, ловят рыбу. Но кто ее так измордовал? - математик искренне возмутился. И стал очень похож на Вольтера - оказалось, внешне их различала только улыбка - у Вольтера змеиная, у Эйлера - добрая. Да еще длинный нос у математика заканчивался картофелиной, а у философа - хищным крючком.

   Мельгунов рассказал об "аттракционе", который посетил.

   Эйлер набрал в грудь побольше воздуха и высказал свое мнение о бывшем хозяине зверушки.

   Алексей Петрович восхищенно покачал головой.

  -- Вот уж не знал, что вы знаете столько русских ругательств, некоторые я даже услышал в первый раз.

  -- Я все-таки моряк, - скромно напомнил Эйлер, - а теперь давайте займемся делом. У бедняги все кости под перьями просто выпирают. Увы, это почти скелет. И все-таки сначала надо это существо вымыть. У нее под перьями почти сплошные струпья. Кожа воспалилась от грязи. Эх, был бы здесь мой сын Карл. Он в медицине пока не светило - но я знаком с этой наукой шапочно - и слишком многое позабыл. Надеюсь, мы действуем верно.

   Немецкий обычай мыться в ванне оказался как нельзя кстати. Чугунное изделие наполнили водой - не слишком холодной, не очень горячей. Прислуга испуганно поглядывала на страшное клыкастое чудовище.

   - Она слишком слаба, чтобы кого-нибудь укусить, - успокаивал Мельгунов. Но все равно на монстру косились.

   Мельгунов легко оттащил свою добычу к купели, окунул. Мыло Эйлер отверг, побоявшись, что перья склеятся, и будет еще хуже.

   - Я только распутаю худшие комки, уберу острые обломки. Прочее - что-то отойдет с теплой водой, что-то нет. Рисковать не будем.

   Вымытая и осторожно просушенная полотенцами, звероптица приобрела неопределенный переливчатый цвет, светлый на голове и темный книзу. Эйлер отвел ей постель в гостевой комнате, куда ее Мельгунов и отнес, завернув в одеяло.

   - Почему вы говорите о ней в женском роде? - спросил он.

   - По результатам осмотра, - хмыкнул Эйлер, - и все-таки: какая любопытная организация. Крыльями служат не конечности, а удлиненные подвижные ребра. Легкие распластаны вдоль крыльев, и в полете увеличивают объем в несколько раз. Сердце тоже рассредоточено цепочкой. При взмахе крыльев происходит дополнительное дыхание и перекачка крови. Полный размах крыльев - восемнадцать локтей! Но складываются в несколько раз и мы получаем вполне компактное существо. Вы говорите, она сидела в клетке? А им, наверное, надо регулярно летать...

  

   Баглир, воспользовавшись спокойным временем, листал в публичной библиотеке геральдические справочники. Стоило такое удовольствие довольно дорого. Это почитать газеты обходилось в несколько пфеннигов. Доступ же в серьезный зал, а особенно к редким книгам, обошелся ему в две марки! Хорошо хоть без повременной оплаты. Раз уплатил, и гоняй библиотекарей и архивариусов за пыльными томами хоть до закрытия. Впрочем, гонять особенно не пришлось. Наука о гербах и флагах была в старом юнкерском краю довольно популярна, и книг на эту тему было превеликое множество - от дешевых изданий на серой бумаге с черно-белой штриховкой гербов и буквенными обозначениями цветов, до роскошных фолиантов на пергаменте с миниатюрами ручной работы. Баглир неторопливо, с удовольствием впитывая дух старинных томов, просматривал их один за другим, уделяя особый интерес крылатым созданиям. Вот оно!

   "Сенмурв - крылатый пес или четырехкрылый леопард". И картинка - точь в точь как знак на ятагане. Встречается в геральдике народов малой Азии и Ближнего Востока, обозначает быстрое завоевание. Некоторыми народами нелюбим - в основном теми, которых завоевывали, некоторыми, которые империи создавали - весьма уважается. Еще он похож на Симаргла, тоже крылатого пса, вестника славянских богов - но происхождение и смысл совсем другие.

   Быстрое завоевание... Слава и бич ближнего Востока. Империи, блистающие среди мутной тьмы окружающего мира, как отблеск клинка в ночи - загадочно и мимолетно, и оставляющие после себя только руины и выбеленные кости. Древний ненавистный смысл, символ бессмысленной перемены тиранов.

   У этих слов был и другой смысл, понятный здесь разве Баглиру. Он помнил, как бронированные дирижабли его отца перли в парадном строю над ночной столицей, отмечая молниеносную победу над очередным неполноценным народом, разбрасывая в лучах прожекторов десятки тонн разноцветной фольги. Спокойно, невозмутимо. Через те же распылители, сквозь которые на города низших рас ниспадал напалм. Или яд на рыбные фиорды, на леса - фитонциды. А потом - отряды доочистки в демаскирующей алой униформе. Цвета артериальной крови. Символ бесстрашия перед ее пролитием. Как своей, так и чужой. А потом, вслед за доочисткой, шли поселенцы. Насаждали новые рыбьи садки, рубили из мертвых деревьев новые города - рядом с руинами городов низших. Еще бы не низших! У этих существ даже не было хвостов... Правда, в прошлые эпохи, (лет за двадцать до того) ничем не зазорным считалось ни подать бесхвостому руку, ни даже жениться на бесхвосточке. И потомство оказывалось почти сплошь бесхвостым. А у кого и был хвост - то бесхвостыми урождались внуки. Или правнуки. И потому все хвостатое потомство бесхвостых родителей было направлено - до пятого колена - в особые отряды, которые вступали в дело, если частям доочистки вдруг оказывали сопротивление. Там они погибали во славу Родины, не оставив потомства.

   А вскоре после первых таких походов у адмираллиссимуса ап Аменго, родился бесхвостый сын. Родословная генерала была безупречной, матери - тоже. Всевозможные анализы подтвердили отцовство полководца.

   Потом подросшему Баглиру предложили выбор: пожизненный штрафной отряд или изгнание.

   Но у этих слов был и третий смысл.

   Библиотека адмираллиссимуса была заполнена трофеями - книгами истребленных народов. Сам он к ним не прикасался. Просто полагал, что трофеи должны соответствовать уровню человека. И тащить злато-серебро из походов богачу и меценату как-то нехорошо. Вот и тащил книги - и собрал сотню тысяч томов.

   Баглир ходил в это место часто, трогал написанные на неизвестных, недавно мертвых языках тома. Его интересовали мысли тех, кто считался неполноценным, вроде него. Он знал - эти народы отстали в области технологии. Но, возможно, они наверстали там, где сородичи Баглира прошли, воздев нос кверху?

   И наткнулся на полку книг из Лаина, совсем недавно освоенного государства. Причем освоенного, несмотря на отчаянное и неожиданно эффективное сопротивление. Лаинцы сбили около полусотни дирижаблей, уничтожили все штрафные дивизии и здорово потрепали армии доочистки. Как рассказывал сам адмирал, лаинцев победил голод. А последние пещерные крепости, наладившие тепличное хозяйство, были взяты при помощи искусственных землетрясений. Многие пытались бежать в сопредельные миры - но с тамошними обитателями Республике Тиммат удалось договориться - кому нужны голые беженцы - и их не пустили.

   Лаин окончился, но война была долгой. И в столе отца Баглир нашел лаинский разговорник. В Лаине приходилось допрашивать пленных.

   Разговорник не словарь. Баглир лаинские книги скорее расшифровывал, чем читал, и многое, видимо, додумал от себя - но тем больше запали они ему в душу.

   "Хорошо разбить армию врага, но лучше оставить ее целой.

   Хорошо уничтожить неприятельское государство, но лучше его сохранить.

   Убив человека, теряешь возможность его использовать.

   Война любит победу и не любит продолжительности".

   Может быть, именно из-за этих книг Баглир и не пошел в штрафную дивизию. Хотя ему и обещали довольно безопасный штабной пост. И на "экзамене" глаза котенку выкалывать не стал. А чтобы животное не стало сырьем для следующего испытуемого, снес ему кортиком голову. И стал готовиться к изгнанию.