Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться
| Вид материала | Документы |
- Чтение как труд и творчество вся литература для ребенка преждевременна, ибо вся говорит, 73.17kb.
- Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 178.24kb.
- Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 600.13kb.
- Загрязнение биосферы, 1150.22kb.
- Тест заключение список использованной литературы введение, 283.98kb.
- Тертуллиан к мученикам, 89.73kb.
- Маркс: идеи сделать мир мирным и ликвидировать классовую борьбу как абсолютно абстрактную, 79.97kb.
- Гарри поттер и волшебный камень джоанна роулинг, 2893.33kb.
- Московский Педагогический Государственный Университет реферат, 365.36kb.
- Тем, кто когда-то слушал «Арию» и «Мастера», 4302.23kb.
- Император Иоанн настаивает. Говорит, несовместно с достоинством Нашим и честью поступиться малыми сими. А буря - это хорошо, - раздумчиво заметил Баглир, - когда не на нашем огороде. Буря взмучивает воду. В мутной воде удобнее ловить рыбу. А я, кстати, рыбу люблю. И с утра еще ничего не ел...
Остается добавить: Кейзерлинг действительно знал Польшу, и все было, точно он был оракулом. Голосование партии собирались провести отдельно друг от друга, объявить себя победителями и обнажить сабли. Но на место сбора саксонской партии явились части русского легкого корпуса, казалось, только введенного в страну и пребывающего в районе Гродно. Князь Адам стал королем. И немедленно узаконил вынужденную эмиграцию оппозиции, объявив ее ссылкой.
После чего попытался выжить русские войска. Вежливо так. Мол, функции ваши выполнены, а мы вам тут уже собрали припасов на дорожку... Не тут-то было!
- Надо подождать результатов сейма, - объяснил посол, - мало ли, какой беспорядок. И вреда от нас никакого нет. Мы тихие.
И король Адам был вынужден кормить двенадцать тысяч ртов чужой армии. Тут и рад бы завести свою - а за какие шиши? В коронной казне - медный грош и три грустные мыши.
Чарторыйский был человеком деятельным. Поэтому он немедленно повысил пошлины на ввоз промышленных товаров, как два года назад поступили восточные соседи. Это было удобно - живые деньги в казну, теплые места на таможне для своих людишек, а в потенциале - развитие промышленности.
Вот только если Россия могла выбирать между товаром из Англии или Франции свободно, Польша получала такой товар все больше из Пруссии. И Фридрих Второй разозлился. Нет, воевать он не стал. Он просто решил отобрать свои деньги обратно. Невдалеке от городишки Мариенвердера Пруссия выходила своей восточной границей к Висле.
Пруссаки живо насыпали там земляной бастион, установили батарею тяжелых крепостных орудий - и стали досматривать любой проходящий по Висле корабль под угрозой потопления. Досмотрев судно, прусские таможенники оценивали товары в его трюмах. И требовали пошлину. Ни много, ни мало - пятнадцать процентов.
Судоходство по Висле встало. А польские дороги были никак не лучше русских.
Пришлось Чарторыйскому идти с поклоном к русским послам - а через них императорам. И просить урезонить разбушевавшегося Фридриха. Он, в конце концов, чей союзник?
- Я в своем праве, - настаивал Фридрих, - это мои воды, раз простреливаются из пушек, стоящих на моей земле. А еще вы можете снизить пошлины на прусские товары. На прочие можете оставить. Мне же лучше.
Торговались почти полгода. И вот, наконец, вахта на Висле закончилась.
Королю снова напомнили о диссидентах.
Адам Чарторыйский слово держал. И от званых, но приевшихся гостей спешил избавиться. Правда, сам говорить не стал. Погнушался. Выставил за себя примаса.
Русские послы следили из-за занавесочки. Вот примас Подоский начал речь. Слово, другое - и вот орет весь уже весь сойм, зрители на галереях выхватывают сабли. Сыплются поспешные клятвы умереть за веру.
Баглир тихонько поднялся и пошел вниз, в кипящую залу. Пару раз его останавливали люди с беспокойными умными лицами, уговаривали - не надо туда идти, примас еле спасся. По лицам было видно - об этом жалеют. Подоский был известен как самый продажный говорун королевства. Баглир кивал и шел дальше.
Взошел на покинутое примасом место. Грохнул кулаком по трибуне. Не помогло. Воинственные вопли больно били по ушам.
- Перестаньте кричать! - надрывая глотку, пролаял он, - Перестаньте шуметь, не то я вам сам пошумлю. А мой шум будет погромче вашего.
И правда, стало тише.
- Я не буду говорить о праве, о справедливости, о добрососедстве, - заявил он, - Я скажу грубо и жестоко, как скажет вам не всякий солдат. Любое государство стоит на доверии, а подрывается ненавистью. Любое государство стоит на страхе, а подрывается презрением. И если в некоторых ваших областях такое действие этого сейма отзовется ненавистью и презрением к вашему кликушеству - долго ли они останутся в пределах Речи Посполитой?
И прочитал русское предложение. Оно было весьма умеренным, и требовало для православных не столько даже равенства - сколько спокойствия. Началось голосование. И вопрос шел не так уж плохо - но тут черед дошел до краковского епископа Солтыка. И тот возгласил вето.
Баглир равнодушно пожал плечами и ушел.
- Отменят вето, вот и повторим, - заявил он позже, - не то придется все делать самим. Посредством войска.
Этот срок пришел через неделю. Как только сейм постановил отменить вето, Баглир объявил, что будет настаивать на повторном обсуждении вопроса о правах диссидентов.
Пришлось ему повторить свои прежние угрозы. Но главное - за день до голосования главные крикуны вдруг исчезли. Не то чтобы неизвестно куда - к ним в дома вошли русские солдаты, и увезли оппозицию прочь от города. Епископ Солтык тогда ужинал у маршалка литовского, Мнишка. Услыхав об арестах, пытался остаться на ночь - но был схвачен и в гостях.
Поэтому, едва сейм увидел князя Тембенчинского, зал взорвался негодованием.
- Потише! - прикрикнул на депутатов Баглир, - Я вам уже говорил - на любой шум отвечу большим шумом. Говорите по одному, тихо и учтиво - и я с удовольствием вас выслушаю.
- А говорить тихо, так не услышишь!
- Не беспокойтесь, господа - услышу. Я на ухо силен. Сосед ваш не услышит - а я все разберу.
- Тогда, ксенже Михал, отпустите Солтыка и остальных.
- А зачем? Какое мне дело до каких-то католиков?
Снова волна гнева.
- Еще раз - тише! Да отпустил я с утра вашего Солтыка и всех его конфидентов. Просто хотел им показать нынешнюю ситуацию с другой стороны. Если одного человека можно лишить самых простых прав - то и другие могут тому же подвергнуться.
- А если Солтык на свободе - то где же он?
- А прежде чем отпустить, его отвезли подальше от Варшавы... Так что на сегодняшнее заседание он не успеет. Но ведь кворум есть?
Потом выступал король. И намекнул депутатам - дайте гостям то, чего они хотят. Иначе не уйдут. И большинство согласилось с королем.
Баглир немедленно заявил, что его присутствие пока не требуется - и исчез, по его словам, в отпуск по семейным обстоятельствам.
Причина у него была самая уважительная - Виа собиралась рожать. Предлагаемых наперебой акушеров и бабок Виа напрочь отвергла, заявив, что тимматская подготовка офицера очистки включает в себя еще не то. Так что если что-то пойдет неправильно - помочь ей может только муж. Ну а если все будет правильно - оближет с ней на пару малыша и посидит с младенцем до тех пор, пока их не станет возможным доверить его нянькам.
- Зачем облизывать-то? - удивилась Елизавета Воронцова.
- Иначе Михель маленького съест, - объяснила Виа, - и ничего не поделаешь - так мы устроены. Зато если оближет, будет сидеть над ним с ятаганом и никого не подпускать, кроме меня. Пока маленький молоком кормиться не перестанет.
Разумеется, все получилось не так. Для начала Виа родила четверню, хотя у ее сородичей считалась невозможной даже тройня. Облизав потомство, Баглир закутал и сложил слепые, лысые и бескрылые комки рядком в заготовленную колыбельку. Которую рассчитывали, на редкий случай, на двойню. И заступил на определенный природой пост. Причем, по тимматскому обычаю, прихватил с собой не только ятаган.
Потом вмешался император Иоанн. Сначала он просто напрашивался на крестины. Узнав, что на седьмой день младенцы не будут крещены, вознегодовал. И прислал в Дом-на-Фонтанке приказ. Виа, слетав в Зимний, вернула его с наддранием и антиассигнацией Петра. То есть уравновешивающей подписью под отрицательной резолюцией.
Пришлось - впервые за два года - побеспокоить князя-кесаря Румянцева. Петр Александрович честно попытался рассудить дело.
- Почему не крестить то? - спросил недоуменно.
Виа объяснила. И опасность для жизни малышей. И опасность для жизни священника.
- Я всегда знал, что твой Мишка именно хорек, но не знал, что такой приличный, - заявил ей Румянцев, - Ну и ладно. А почему крестины отложить нельзя?
Император Иоанн разразился страстной теологической филиппикой. Князь-кесарь понял из его доводов половину.
- Пошли поговорим со счастливым отцом, - решил он.
Виа сразу стала ломать руки.
- Он же и вас...
- Я с ним через дверь поговорю. Это-то он вынесет?
Виа торопливо закивала.
Баглир находился в служебной квартире в Аничковом дворце. И был самим собой примерно наполовину. Эта половина перечитывала записки Манштейна, черкая пометки на полях. Вторая половина неотрывно бдела над потомством, слушая - не свистнут ли тихонько, давая знать о неудовольствии. Крикливостью его дети не отличались.
Когда в дверь постучали, правая рука сама легла на рукоять ятагана. Левая выпустила когти.
- Виа?
- Не только. Вы меня слышите, Михаил Петрович? Я Румянцев.
- Я вас узнал по голосу. Не заходите - убью.
Сказал буднично так. Как "здравия желаю". Князю-кесарю стало ясно - убьет. Ну и ладно. Петр Александрович описал ситуацию.
- А в чем, собственно, затык? - поинтересовался Баглир.
- Загвоздка, - поправила его Виа, - понабрался ты в Варшаве чужеземных словечек.
Баглир на поправку внимания не обратил.
- Ваших детей до появления на свет не крестят, - продолжил он, - а видели бы вы моих, Петр Александрович. Слепые, лысые, не кричат, не ползают даже. Потому им и нужно такое внимание. А как уподобятся вашим младенцам, глаза откроют, крылья прорежут, кричать станут - тогда и я мешать уже не буду. Тогда и окрестим. А государь Иван Антонович торопить будет - скажите ему, что так нас устроил тот, кто создал и все остальное...
В Польше все недовольные ждали лишь до тех пор, пока русские войска не ушли из страны. А уходили русские со скоростью в стельку пьяной улитки. Но как ни старались - за полгода управились.
И сразу в городке Баре возникла конфедерация.
То есть законный, оформленный по всем правилам мятеж. Еще конфедерация должна была соблюдать некоторые правила - но на такие вещи уже сотню лет никто внимания не обращал.
Конфедерация требовала отмены всех решений предыдущего сейма, восстановления вето и разрыва соглашения о диссидентах. Бердичев и Краков пали сразу. Небольшое королевское войско только и могло, что прикрыть столицу.
Опять позвали русских. Русские, по обыкновению, были не готовы и принялись долго запрягать. А потом шли со скоростью тяжело похмельной улитки.
Конфедераты от делать нечего рассыпались бандами. Законно - грабили, законно - вешали любого встречного. Особенно прославился отряд ротмистра Хлебовского, обожавшего ревизовать местечки - то есть устраивать погромы православных жителей. При этом не просто били - забивали до смерти. Вешал же сей удалец и вовсе всех подряд. Даже и католиков. Известное дело - бог на небе узнает своих...
Варшавские газеты писали о нем восторженно!
И тогда вернувшийся в Варшаву отдыхать от отцовских забот и буйных крестин Баглир вспомнил свою основную специализацию. Тимматскую. Подготовка в таких делах у него была больше теоретическая, никакого боевого опыта. Но просто бездельно сидеть на месте он уже не мог. И убедил Кейзерлинга в том, что ему надо на несколько дней покинуть город.
С собой он взял только карту и ружейный шомпол.
Вернулся грустный и голодный. Сжевал, не заметив, два телячьих окорока, полдюжины копченых карпов из Вислы.
- Нету больше Хлебовского, - сообщил послу. И завалился спать. Рассказал же свою историю только через три дня. И то - по дипломатическим обстоятельствам.
Гибель удалого ротмистра взбудоражила город. Разгром крестоносного отряда приписали войскам короля. И те под взорами национальной укоризны, начали перебегать к конфедератам. И вот мятежники уже заняли Прагу, ближайшее предместье столицы.
- Надо ускорить выдвижение наших войск, - предложил Кейзерлинг, - иначе Чарторыйского детронизируют. Он же за нашу политику пострадал! Его войска Хлебовского вырезали...
- Не надо ничего ускорять, - отрезал Баглир, - слабое государство выгоднее иметь врагом, нежели лицемерным другом. А Хлебовского вырезал не король. Это сделал я.
- У вас есть тут сторонники? - заинтересовался Кейзерлинг.
- Я перебил эту шайку один, - признался Баглир, - причем запросто. На часы они ставили совершенно негодных людей, да еще пьяных. К этим просто подходил со спины, ятаганом горло перехватывал. Оказывается, очень удобно. Хорошую вещь арабы придумали. Обошел лагерь по кругу, обработал всех часовых. Остальные спали мертвецки. Было темно. Одет я был вполне по-свойски, лицо прятал. Ходил вразвалку. Любой полупроснувшийся мог подумать, что товарищу понадобилось до ветру. Или поблевать в сторонке хочет, как европейский человек. Тут ятаганом было блестеть опасно. Так я шомпол взял, от карабина, с которым летаю, короткий, в рукав спрятал. У любого подобного нам существа есть уязвимое место - ухо. И если достаточно глубоко туда засунуть шомпол - это существо умрет. Может, успеет немножко вскрикнуть. Но рот можно зажать. Зато ни проблеска ятагана под луной - луны не было видно, тучи, но мало ли какой лучик? - ни лужи крови. И проснувшемуся кажется, что товарищи просто спят. А там и его черед настает. Триста восемнадцать душ на тот свет отправил за ночь. Страху натерпелся - непредставимо. Но что поделаешь - если надо? Лечу назад. Внизу - Литва, хатки небеленые. А главное - происходит в душе гадостное самокопание. Обрусел, думаю, себе на голову. Парю, ветер свищет, совесть угрызает. Облетел стороной Гродно. Вижу - внизу церквушка, крест православный. Еще, стало быть, не сожгли конфедераты. Я, между прочим, христианин ревностный только с виду. В Бога верю. А вот церковь полагаю учреждением. Хожу, когда предписано. Исповедуюсь по графику. То есть исповедовался, пока был военным и у полкового попа в журнале надо было крестик в нужной графе получать. А за последний год ни разу.
Лютеранин Кейзерлинг кивнул. Для него такой подход был не слишком еретическим.
- А тут - потянуло. Спустился. Нашел местного священника. Бедный поп сначала очень меня испугался. Чуть успокоился, когда я ему крестик свой показал. Он у меня нарочно серебряный. Чтобы сразу было понятно - князь Тембенчинский не нечисть. Но святой водой украдкой все-таки побрызгал. После чего совсем успокоился, и, дивясь многообразию мира, стал меня исповедовать. И вместо обычной формулы получил ту же историю, что и вы. "И ты был один, сын мой?" - спрашивает. Меня, кстати, такое обращение часто раздражает. Особенно когда так меня называет какой-нибудь вчерашний семинарист. Но этот священник был уже в летах, и прозвучало это как-то правильно. "Один", - говорю. "Тогда это не грех, а чудо господне. Бог этих ляхов через тебя покарал. А как иначе - одному на три сотни?". "Вопрос подготовки", - отвечаю, - "умеючи и шельму бьют". "А вот это", - говорит священник, - "уже гордыня, грех. И в нем покаяться надо". И перстом в меня тычет. Ну, я покаялся, он мне этот грех и отпустил. Лечу себе дальше, полонез Козловского под нос себе свищу. И понимаю - знаменитые русские самокопания есть банальный плод разума людей, обладающих совестью, но пренебрегающих исповедью...
Так из рассказа о приключениях вышла притча. А еще того не знал Баглир, что исповедовавший его священник видел его взлет. Вышел проводить гостя - а вместо копытного стука - хлопанье крыльев и громадная тень над отцветшими грушами. И пошел по Литве гулять слух, что Хлебовского, чашу гнева Господнего переполнившего, истребил посланный с небес ангел. И начали хлопы по всей Литве привязывать косы к древкам - вертикально. И поднимать на них отбившихся панов-конфедератов.
Варшава держалась еще около недели. Война тут шла не кровавая, зато горластая. Кто кого перекричит. У конфедератов получалось громче и складней. Скоро они уже вольно ходили по городу. Королевская гвардия пока следила, чтобы никто не лез в королевский дворец и к посольствам - но и только. Наконец, явился прусский посол с ненемецкой фамилией Бенуа.
- Кажется, пора отсюда съезжать, - заявил он, - в... где там ваши части?
- Дошли до Гродно.
- Значит, в Гродно. Соединим охрану посольств. Наши рейтары, ваши драгуны.
Кейзерлинг поспешил к королю - предлагая отступить и составить в Гродно свою конфедерацию, коронную. Но Чарторыйский бежать под охрану дружеских штыков не захотел. Заявил, что примет любую судьбу - но со своим народом. Даже если его изрубят в куски.
- Как бы то ни было, я останусь с нацией.
Тогда из тени русского посла вышел князь Тембенчинский.
- Жаль, - это было все, что он сказал. Но король почему-то понял - если его изрубят в куски, это будет еще хорошо.
Этого с ним не случилось. Зато конфедеративный сейм отменил все нововведения и восстановил все вольности. А епископ Солтык провел закон, объявлявший врагом государства всякого, кто осмелится хотя бы речь произнести в защиту некатоликов. В это же время конфедерация добралась до Украины. И тут - грянуло всерьез.
Кучка реестровых казаков, вместо вступления в конфедерацию против православных, то есть самих себя, поддела присланных к ним полковников на пики. Казалось, у нескольких мятежных сотен нет никакой надежды, разве бежать за рубеж. Но внезапно на помощь собратьям ринулась вся Запорожская Сечь. Следом - тучи беглых казаков, укрывавшихся на левом, русском берегу Днепра. И все чаще повторялось имя молодого вожака, объявившего себя гетманом - Василия Мировича.
Умань. Взятый в кольцо город. Пьяные песни под давно не чинеными стенами. Комендантом там был француз Ленарт, который полагал, что вокал и дисциплина - вещи несовместные. Вывел отряд на вылазку - резать пьяных. Увы, трезвых казаков оказалось больше. Пока вытащившие счастливый жребий везунчики изображали полную неспособность, остальные, осатанев от неудачи, ждали наиболее боеспособную часть гарнизона. Дали немного углубиться в лагерь - и ударили в спину, отрезав от замка. Голову командовавшего вылазкой Ленарта положили перед воротами. С запиской от самозваного гетмана. В которой он обещал в случае капитуляции города удержать своих людей от совершения разнообразных зверств. Так и написал. И обещал утром безудержный штурм. Шляхтичи-конфедераты и хохлы-католики из горожан, всю ночь провоображав эти самые зверства - а фантазия у них была богатая - к утру сдались на капитуляцию. Город был занят казаками. Потом последовал еврейский погром - а как же без? Настоящий, украинский, с резней. Последовал и общий грабеж. Горожан согнали в костел, а все прочие строения разворовали.
Потом казаки подошли к костелу, и начали вытаскивать католиков. Начали забавляться - бить. Но вмешался гетман. Высверкнул саблей - и головы допустивших разбой сотников Гонты и Железняка упали на булыжники мощеной площади.
- Не за ляхов казню, а за ослушание приказа, - сообщил тот своим, - без порядка вольной Украине не быть.
И велел католиков, от греха, из города выгнать вон.
Уманские беглецы потом описывали гетмана огромным человеком на небывалых размеров белом коне, одетым в русскую кирасирскую форму, поигрывающим усыпанной драгоценными каменьями булавой. И называли имя - Василий Мирович.
За Уманью казаки шли уже не одним огромным табором - рассыпались небольшими отрядами. Однако выбить их получалось не слишком легко. Рядом непременно оказывался другой отряд, побольше - и успевал подать помощь товарищам до их полного поражения. А если и тут не выходило победы, являлся полк. А то и собственная гетманская бригада - полторы тысячи сабель и коротких кавалерийских карабинов. Клейма на карабинах стояли саксонские!
Измерять силу войск и расстояние часами Мирович придумал не сам - слышал еще от князя Тембенчинского на датской войне. И вот теперь - воплощал. И каждого вновь назначенного есаула или полковника непременно одаривал тяжелой луковицей сносной французской фирмы - швейцарские часы были слишком дороги, поощрять же промышленность возможного противника - Англии - он не хотел. Многие часы теряли, другие, важно нося на брюхе - не пользовались. Такие зарывались дальше, чем нужно и погибали. А другие уже не пренебрегали расчетом времени. Казаки воевали по-прежнему, по-свойски, но в их авантюрной манере вдруг стало сквозить что-то аналитически немецкое. Видел бы Фридрих Второй - изумился бы и одобрил.
Ровно казаки заняли без хлопот. Под гетманское слово. И резни не было. Мирович же говорил на площади, и обещал всем русинам волю и казацкие права именем русских царей. Даже и католикам!
Тернополь не сдался. И отбил три