Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Чтение как труд и творчество вся литература для ребенка преждевременна, ибо вся говорит, 73.17kb.
• Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 178.24kb.
• Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 600.13kb.
• Загрязнение биосферы, 1150.22kb.
• Тест заключение список использованной литературы введение, 283.98kb.
• Тертуллиан к мученикам, 89.73kb.
• Маркс: идеи сделать мир мирным и ликвидировать классовую борьбу как абсолютно абстрактную, 79.97kb.
• Гарри поттер и волшебный камень джоанна роулинг, 2893.33kb.
• Московский Педагогический Государственный Университет реферат, 365.36kb.
• Тем, кто когда-то слушал «Арию» и «Мастера», 4302.23kb.

   - В течение ближайших пяти лет пошлины на сырье заметно возрастут, - сообщала она, - сами понимаете, граф, вторая война без перерыва требует существенных средств. Зато мой муж уговорил государя, что вновь сооруженные мануфактуры будут иметь десятилетнюю льготу от налогов...

   На самом деле казна была полна. То ли веселая Елизавета, пять лет никому не платившая жалованья, под конец войны продала душу дьяволу за сто миллионов рубликов, то ли Фридрих тайком от Европы контрибуцию заплатил - денег у царя было много. Возможно, именно, благодаря денежному взносу Петр и продиктовал прусскому королю такие удобные условия мира.

   Просто было решено развивать именно мануфактуры. Баглир убедил царя ввести государственное планирование - но не дурное, как при Великом, когда вовсе неготовому человеку завод дарили, а то и просто велели ставить за свой счет, а разумное, которое всего только направит устремления торгового сословия в нужное русло. Именно этим сейчас занимался Александр Шувалов, пытаясь высчитать будущие нормы прибыли при вновь вводимых тарифах, а значит, и готовность купцов создавать те или иные предприятия.

   Прежде всего, было решено прекратить вывоз сырья. Любого, даже не особенно подверженного переработке. Например, на вывоз хлеба и леса вводилась государственная монополия, превращающая источник уничтожения русской природы в обмен на щетки для ногтей - в тяжелую руку на горле продовольственно недостаточных стран. Планировались чудовищные пошлины на пушнину, на сырое железо и чугун, на пеньку, на лен, и на все такое прочее. При этом убирались вовсе пошлины на сталь, на канаты, на мебель, на корабли, на ткани и шитую одежду.

   При движении товара в другую сторону все обстояло в точности наоборот.

   Становилось очень невыгодным покупать за границей хоть что-то готовое.

   Баглир предвидел, как взвоет Европа. Ухваченной за горло почует себя даже Испания - парусный флот без пеньки дело немыслимое. Разве только соседкам Пруссии, Австрии да Швеции будет все равно. Промышленность у них еще слабенькая, флоты небольшие. А как зло будет шептаться перед реформой дворянская коммерц-коллегия. И знал - Петр уже тренируется в произнесении фразы:

   - Хотите чего-то - сделайте сами!

   Пора было ввести в коллегию промышленников - и такой указ уже лежал, подписанный. Отныне членом коммерц-коллегии мог быть только владелец завода с оборотом не меньше ста тысяч рублей в год. Половина мест назначалась императором, треть выбиралась заводчиками, остальные места - прочими купцами. В таких условиях граф Строганов казался естественным председателем.

   Баглир поспешил ему на это намекнуть.

   - Можете считать это компенсацией за освобождение крепостных, - сообщил он, - варите сталь, и получите добрую прибыль.

   Строганов запел старую песню о дороговизне переоборудования заводов.

   - На вино для гвардейцев средства у вас нашлись, - напомнила ему Виа, - как вы уверяете, исключительно из естественного желания выслужиться перед новой властью. Вот вам случай выслужиться перед старой - причем не без пользы для себя. Так что переводите заводы на пудлингование. Кстати, товарищ моего мужа, капитан Кужелев, разработал стальной единорог. И почему-то мне кажется, что его примут на вооружение, а это означает крупный подряд на оружейный металл...

   - Князь, я намерен танцевать с вашей женой весь вечер, - решительно заявил Строганов, - хотя она и грозится отдавить мне обе ноги. Но ноги для заводчика не главное. К тому же она единственная здесь дама, к которой моя супруга меня не приревнует.

   Баглиру в этом отношении было проще. Так что оставалось откланяться и идти сквозь праздничное мельтешение искать других знакомых. Ему попался Кужелев, изобретший новый вид гранаты и потому чрезвычайно довольный, он уверял всех, что разрыв такой гранаты может убить двести человек пехоты и сто кавалерии разом.

   А потом его поймала Дашкова. В прическе у нее торчало желтое перо. Его перо.

   - Не знал, Екатерина Романовна, что оно вам так понравилось, - сказал Баглир, - иначе прислал бы целую охапку. А так раздарил во время линьки на писчие нужды своего заведения.

   - Ну зачем же целую охапку. Излишества портят вкус. А вот второе я сейчас от вас получу. И третье...

   - Ой, - возмутился Баглир, - больно же! И вообще, у меня новенькое оперение, природой выданное на целый год.

   - Будете знать, как отдавать приличную женщину Ломоносову под начало. Он же совершенно неотесанный тип. Но да, гениальный.

   - Не откажете мне в первом танце?

   - Конечно, нет. Нельзя упустить случай надергать из вас пера хотя бы на маленькую подушечку.

   Тут явился Петр с Елизаветой Воронцовой. Дашкова стала едко и метко высмеивать эту своеобразную пару. И как они будут вести полонез?

   И вот началось это торжественное шествие.

   - Когда-то это был торжественный военный марш, - рассказывала Екатерина Романовна, - но потом господа офицеры догадались, наконец, пригласить дам...

   Баглир старательно перебрасывал шапку из руки в руку, делал величественные позы преклонения перед дамой.

   Кажется, не опозорился... Или?

   Только смолкла музыка, к нему подскочил польский посол, изобразил лицом государственные заботы, и уволок куда-то за портьеру, где начал сгибаться пополам от смеха.

   - Ох, не могу, князь... Матка боска, такая пародия... Кто вас подучил-то?

   - Танцмейстер, мосье Пик.

   - Этот может, да. Будете в Варшаве, повторите. Все ценители старины в жупанах возжаждут изрубить вас в куски дедовскими саблями, а реформаторы во французских камзолах будут шпажонками вас оборонять... А потом придут саксонцы и растащат драчунов в стороны.

   - Неужто так плохо?

   - Для Варшавы, князь, для Варшавы. Русским сойдет.

   А потом было первое совещание, на котором сидело два императора. Еще, конечно, Мельгунов, дядя Петра Георг Голштинский, Румянцев, Миних. И Баглир. "Принц Иван" все больше молчал, изредка вставляя цитаты из священного писания, тезки-Златоуста и других православных книг.

   В конце концов Иоанна все-таки решили утвердить вторым императором. Более того. Было решено, что отныне в России будет всегда два императора - один из Голштейнской фамилии, другой из Брауншвейской. Или, как говорил Иоанн - Петровичи да Ивановичи. А чтобы не передрались - полномочия поделить. Войну же объявлять, и другие столь же важные дела вершить - по взаимному согласию.

   - А если оба рогом упретесь? - спросил Мельгунов.

   - Тогда пусть князь-кесарь рассудит. Напротив чьего решения контрассигнует, того и правда. Петру Александровичу мы доверяем. А в будущем князя-кесаря пусть Сенат утверждает, пожизненно.

   - А кто будет назначать Сенат?

   Задумались. И решили Сенат не трогать. А избирать для выборов князя-кесаря комиссию от всех сословий. И большинством голосов утверждать из десяти лиц, представленных императорами - по пяти кандидатов каждым. Подробные правила разработать поручили самому Румянцеву - как уже действующему князю-кесарю...

   Выход войск в поход пришлось задержать на неделю из-за новой присяги императору Иоанну, который пока взял в руководство Синод, и князю-кесарю, которому было отныне предписано таскать на голове венок в древнеримском стиле.

5. Генерал.

  

   Баглир стоял на пригорке и радовался, что к полевой форме ввели плащи. От резкого датского ветра не спасет никакой сюртук на меху. Пробьет насквозь, как пулей. Когда-то, три дня назад, тут были ветряные мельницы. Мельницы сгорели, Дон-Кихоты восемнадцатого века пользуются калеными ядрами. Но ветер остался. Вокруг жужжали ослепшие от долгого полета пули, на такой дистанции для его доспеха вовсе неопасные. А возможность схлопотать свинцового жука в глаз или висок почему-то не пугала. Может быть, Баглир просто очерствел. Искорка недовольно пряла ушами. У нее-то панциря нет.

   Впереди под неубедительный, легко сносимый ветром барабанный бой, для которой уже атаки строилась бывшая гвардия. Еще дальше - стеной стояли рыжие линии датской пехоты. Такие же несокрушимые, как и вчера. И позавчера.

   Баглиру была особенно неприятна одна из причин столь достойного сопротивления датчан. А именно, выигрыш во времени. Пока русские воевали друг с другом, датчане во главе с невесть откуда возникшим графом Сен-Жерменом успели навестить славный - и совершенно нейтральный - город Гамбург. Казалось, недурно укрепленный город со стойким гарнизоном из собственных граждан был в состоянии дать достойный отпор нахалам, потребовавшим с него контрибуцию в миллион талеров. Тем белее, что датская армия, разленившаяся за долгие годы мира, сильно напоминала прежнюю русскую гвардию, и Сен-Жермена, поволокшего ее в поход, открыто ненавидела. Но купцы боялись убытков от блокады. Сели за счеты - и выяснилось, что дешевле дать Сен-Жермену требуемые отступные. На полученный миллион граф армию приодел, перевооружил, выплатил за поход тройное жалование - и стал едва не боготворим. Датская армия теперь рвалась в поход и вышла к Любеку, чтобы повторить грабеж.

   Тогда Баглиру пришлось совершить пару небольших полетов туда и обратно - и в тылу у Сен-Жермена заполыхало. Датские гарнизоны по всему Шлезвигу были разоружены. И - из ничего - возникла новая голштинская армия, имеющая мало общего с официальной армией герцогства. Дралась она, несмотря на нехватку буквально всего, храбро, и даже забралась на территорию собственно Дании. Сен-Жермену пришлось оставить в покое Любек и отправляться давить восстание. Тут его и перехватили русские колонны.

   Длинный летний день уже начинался, и солнце подбиралось все ближе и ближе. Датчанам было все равно. А вот русские попали в ловушку. Два дня их отчаянные лобовые атаки, лихие фланговые наскоки, хитрые охваты, беспощадные бомбардирования - все завершалось одним результатом. Датчане делали несколько шагов назад. И оставляли покрытые телами поля врагу.

   На этом холме они стояли вчера. Теперь они тут лежали. Ниже, за спиной - вперемешку с так и не взявшими позицию штрафниками, на которых пошли в последнюю контратаку. А тут - одни, измочаленные огнем единорогов. Останки не людей - бомбы превратили все в фарш - а рот и батальонов, целиком оседавших оземь при удачном накрытии. А вот батарея, которую они прикрывали, благополучно отступила, искрошив перед тем два русских полка. Точнее, русский и голштинский. Добровольческий. Из местных фермеров и горожан восставшего против датчан Рендсбурга. Они даже мундиры успели пошить. Русские, зеленые. И, в отличие от штрафников, взошли на вершину. Датский командующий Сен-Жермен, говорят, аплодировал. И соизволил заметить, что атака была прекрасна. А уцелевших голштинцев потом свели в роту. Страшное дело, когда один народ защищает свою землю - а другой свою освобождает. И это - та же самая земля, которая так пропитала кровью тех и других, что уже и не разберешь, чья.

   Нет, так не воюют. И пусть заткнутся любители гладиаторских боев - это не прекрасно. Люди такого духа заслуживают если не лучшей участи - то хоть более полезного использования.

   - А уже пованивает, эччеленца.

   Мирович морщит нос. Странно. Почему-то у людей куда более сильный нюх. Но это значит - времени у русских до вечера. Или прорвать, наконец, датские позиции и быстрым маршем идти вперед. Или уходить назад от неизбежной заразы. А оставить поле боя противнику в этом веке означает признать поражение. Ну да генерал Чернышев не из таковских.

   Вот и он. Лицо - каменное.

   - Михайло Петрович, как вы оцениваете обстановку?

   Баглир пожал плечами.

   - Пока - нормальная. Мы здесь, враги - вон там. Минус - мы ввязались в драку. А они крепко стоят. Не думал, что Сен-Жермен такой хороший вояка.

   Чернышев кивнул.

   - Обычными массированными атаками пехоты мы ничего не добьемся, - заявил Баглир, - зря только людей положим. Как вчера. А посылать пехоту вашими любимыми цепями на линии - бессмысленно.

   Чернышев кивнул.

   - Попытки бросить казаков на коммуникации тоже не получились. Их отрезали смешанные отряды драгун и легкой пехоты. Еле выбрались назад. Повторять, полагаю, смысла нет.

   Чернышев кивнул с некоторым уже раздражением.

   - Попытка рассеять неприятеля орудийным огнем провалилась позавчера. Сен-Жермен просто немного подаётся назад. Ровно настолько, чтобы нам пришлось переставить пушки. Значит, обычные средства исчерпаны. Разве только бросить в бой все сразу, надеясь, что такой натиск приведет к разрушению их армии, а не нашей. Как Фридрих при Кунерсдорфе.

   - Или использовать тех, кого непонятно, как использовать, - сказал Чернышев, - то есть вас, кирасир. У меня ваших четыре полка: "Фон Зейдлиц", голштинский, Шуваловский армейский и гвардейский. А для чего? Пехота дает устойчивость, артиллерия дает огневую силу, легкая кавалерия дает скорость. А кирасиры - не устойчивы, не столь и сильны, и довольно медлительны. Тяжелая кавалерия - оружие побежденных, средство отбить преследующую легкую. Но отступать я не собираюсь!

   - Войска бывают обычные и особые, - заметил Баглир, - первые делают то, что от них ожидают. Вторые делают то, чего от них никто не ожидает. Кирасиры - это и есть в первую очередь такое средство. Инструмент для создания чуда.

   - Тогда сделайте мне это чудо!

   - Слушаюсь. Мне нужны все четыре полка. И все артиллерийские орудия, которые еще способны передвигаться.

   - А пушки то зачем?

   - Для чуда. Нам ведь, Захар Григорьевич, нужно не просто чудо. А чудо большое. А для большого чуда надо много пушек. Нечто из ничего не берется, это Ломоносов давеча доказал.

  

  

   Для атаки был выбран самый прочный участок датской обороны, занятый гренадерским корпусом, немного левее центра. Баглир хорошо себе представлял, как неприятельский командующий с любопытством смотрит в зрительную трубу, наблюдая построение тяжелой конницы, потом - непонятную суету, мельтешение перед фронтом беспокойных офицеров. Наверняка Сен-Жермен разглядывал это со снисходительной улыбкой. Мол, чего и ждать от русских варваров.

   Потом над полем пронеслись хрустальные звуки горнов, разнося команду. Строй кирасир озарился просверком молнии. Четыре тысячи человек вытянули палаши, отдали салют неприятельской линии и взяли оружие на караул по-конному. И строй двинулся вперед. Двинулся изумительно медленно. Пехота, идущая церемониальным маршем, могла бы легко оставить кирасир позади. Оркестры полков играли медленный марш - или нет, полонез. Просто удивительно было слышать танец в воинственном исполнении духовых оркестров. Хотя полонез и родился из торжественного воинского церемониала. Лошади танцевали почти на месте.

   Пули находили бы этот широкий строй легко, несмотря на ветер, яростно трепещущий знамена и конские хвосты на шлемах, но отклонялись-то не только по горизонту. А потому либо свистели над плюмажами, либо безобидно зарывались в землю. А те, которые все же находили цель, зачастую расплющивались о каски и кирасы. На несмертельные же раны в этих славных полках было принято смотреть, как на царапины.

   А над совсем уж невезучими, теми, под кем с хрипом заваливалась лошадь, строй смыкался.

   Ядра были хуже. Для ядер и люди и лошади - это кегли, и каждое ядро желает сбить побольше. И под конец завязнуть в живом, жидком, шипящем, а не улететь в неинтересное пространство. Хорошо, что это были именно ядра, а не бомбы. Перевооружиться шуваловскими орудиями Дания не успела.

   Но строй смыкался. И все так же неторопливо гарцевал вперед, как на соревнованиях по выездке, испанской рысью.

   Пули мало-помалу злели, и всадники все чаще валились из седел или проседали вниз вместе с убитыми лошадьми. Еще шаг-другой, и будет перейден рубеж, за которым начитается действие картечи. Пора наклонять клинки и нестись вперед, надеясь опередить свинец и схлестнуться с вражеской пехотой. Датские гренадеры полезли в сумки за гранатами - встречать. Но выставленные вперед них на пятьдесят шагов пушки должны были пригасить силу удара тяжелой конницы первыми, сыграть роль волнолома. И датские офицеры передавали команду: как только рвануться, бить картечью.

   Но кирасиры шли парадным шагом. Прусскому полку "фон Зейдлиц" приходилось хуже всего, сменилось уже два командира и четыре знаменосца. Офицеры были почти все выбиты. А все из-за того, что полк был кирасирским скорее по названию. Единственным защитным вооружением был кожаный нагрудник, да и те были не у всех. А вместо толстой стальной каски - треуголка. Недостаток защиты пруссаки восполняли мужеством, но потерь это не уменьшало.

   До датских орудий оставалось триста саженей. Двести. Полтораста.

   Снова запели горны. И русская конница встала. И разлетелась в стороны галопом. Конница оказалась всего лишь завесой, сценическим пологом, за которым оказались русские пушки. В шахматном порядке - задняя касалась стволом колеса передней. Выходило по четыре ствола на сажень, потому как полковые шестифунтовые гаубицы устанавливались на лафеты попарно. Как только кирасиры уходили с линии огня, пушки стреляли картечью.

   Гренадерский корпус перестал существовать в несколько секунд. Нет, не выбитый залпом в упор, хотя передние шеренги просто испарились в пороховом дыму, будто их и не было никогда. Однако вторая линия была только немного иззубрена, и сомкнуться, и взять большую батарею на штык датчанам помешала только ворвавшаяся сквозь прах былых позиций первой линии в середину датского построения и описавшая для разгона широкий круг вокруг сводной батареи тяжелая конница. Неустойчивая, не обладающая огневой силой, не слишком быстрая. Но очень и очень охочая подраться!

   Баглир во время атаки ехал сзади, как генерал. Но ядра-то прошивали строй насквозь. И тех, кому повезло оказаться лишь чуть в стороне от их пути, обдавало алым с ног до головы, как зазевавшегося пешехода грязью из-под кареты спешащего вельможи.

   Белые куртки лейб-гвардейцев и пруссаков, желтые - голштинцев, синие - шуваловцев превращались в подобие красных английских мундиров. Омытые кровью кирасы сверкали красной ртутью, червонным золотом чеканных орлов. Вот он, главный компонент философского камня - кровь патриотов.

   Выступили ангелами, дорвались чертями. Спокойные маски лиц, только сквозь прищуренные глаза рвется ненависть. Баглир поначалу был спокоен, потери среди стоящих рядом существ его волновали мало. Таково уж их предназначение - жертвовать собой для успеха тактической уловки. Такова плата за красивые мундиры, за щедрое жалованье, за уважение к себе. Пока не узнал по остаткам мундиров на нескольких кусках парного мяса давних знакомцев по полку. Когти выпустились сами собой. И какая уж тут пощада, какие пленные... Когда людей закручивают в такую пружину, и потом отпускают - она разворачивается, громя все вокруг, не чувствуя ни ран, ни усталости, а подчас и самую смерть совершенно не замечая. Четыре истрепанных полка, пробив во второй линии брешь, ударили сразу на оба крыла датской армии - с тыла. Это было уже окончательное безумие, никем не спланированное.

   Баглир сумел пробраться вперед, выхватил ятаган. Странное оружие, но лучший клинок он видел только один раз. Этот булат легко рубил, вместе с конечностями и головами, сабли и ружейные стволы. Услужливая память, распухшая перед походом от сведений по датской армии, подсказывала: вот этот, набросившийся с саблей, и получивший тычок ятагана в кадык, судя по серому сюртуку, драгун из полка королевы, этот, не успевший поддеть Искорку штыком в брюхо и лишившийся руки, фузилер из ютландского ополчения.

   А этот...

   Ятаган со звоном отскочил от длинной черной шпаги. Подставленной плашмя.

   - Не хочу снова портить ваше оружие. Но как же вы озверели, князь... Не пора ли прекратить это безобразие?

   Перед Баглиром красовался граф Сен-Жермен, командующий датской армией.

   - Сдавайтесь!

   Но сказал уже беззлобно. Ярость ушла - но не далеко. Она настороженно скреблась где-то внутри, ожидая, пока ее снова выпустят на волю.

   - У вашего ятагана и так шрам на месте сращения. Кто его чинил, полковой кузнец?

   А вокруг мелькали яростные мгновения рукопашной схватки. Но вокруг Сен-Жермена было спокойно. Никто даже не пробовал на него напасть! Баглир самым светским тоном, на который был способен, осведомился, как графу это удается?

   - Нет, страшные сказки врут, - ответил Сен-Жермен, пряча шпагу в ножны, - никакой я не колдун. Просто в каждой буре есть островок спокойствия. Важно его отыскать. Кстати, я должен поздравить вас с блестящей победой. Но в плен, само собой, не дамся. Вы ведь не будете мешать мне покинуть это печальное поле?

   - Скатертью дорожка. Я уже имел удовольствие иметь один поединок с вами. И больше не хочу. Но - зачем вы меня нашли?

   - Просто, чтобы немного привести в порядок. Сейчас остатки моих сил побегут. И я не хотел бы, чтобы их русским обычаем рубили сорок верст погоней. И чтобы немного выговорить. Ваша атака, князь, была великолепна. Но - и заметьте, ваши русские друзья меня не поймут, - в наше время так не воюют. Не принято.

   - А немцы?

   - Что немцы? А, немцы... Поймут. Те, кто слишком обрусел.

   - А вы очень не любите Россию.

   - Просто недолюбливаю. Как источник многих бед Европы. Поймите, князь - эта страна для Европы слишком велика. И слишком неразвита. И если в известный срок, а он придет очень скоро, Россия будет еще частью европейского концерта, она помешает Европе сделать большой шаг вверх по лестнице прогресса. Шаг навстречу свободе и единству. Но - прощайте. Наслаждайтесь победой. Пожинайте плоды, если сможете. Надеюсь, позже мы продолжим нашу беседу...

   И, стоило моргнуть, исчез, будто его и не было. Зато островок спокойствия, глаз бури человеческой, остался.

   А в лоб датским позициям уже заходили пехотные каре. А большая батарея уже поворачивалась, формируя клин - половина стволов на один фланг датчан, вторая половина - на другой. Командующий артиллерий армии генерал Бороздин жонглировал сотнями ядер и бомб, выкашивая датские линии фланкирующим огнем. "Близнята" и легкие пудовые единороги подпрыгивали от возбуждения: столько целей, такой успех! Они шипели, остужаемые уксусом, и окутывались едким дымом. И не смолкли, даже когда оказались закрыты дружескими зелеными спинами пехотинцев.

   Наоборот. Стрельба через головы своих войск была излюбленным приемом генерала Бороздина. Только целью маленьких "близнят" стали спешащие на помощь первой линии датские резервы. А их более тяжелые и дальнобойные собратья-единороги, устроенные каждый на собственном лафете, стали выхаркивать легкие пылающие снаряды-брандскугели. Секретное, новоизобретенное оружие - негасимая зажигательная снасть с кошкой-крюком. Такие по всей Европе еще расходовались экономно, а батареям выдавались под личную расписку королей. Их целью были обозы. А среди обозов - ящики с зарядами. Обычно они были недосягаемы для огня, разве только те, что непосредственно сопровождали батарею. Основной же запас оставался в тылу.

   И только когда вдали поднялась полуденная зарница и стали вспухать облака пороховых разрывов, Бороздин велел брать орудия в передки. Наступала пора преследования.

   Роль собирателя лавров в этом странном сражении выпала пехоте, которая подошла к месту боя, когда строй неприятеля уже рухнул, и оставалось только решительным рывком закрепить успех, не дать датчанам собраться с силами. Свою роль сыграло и то, что наиболее стойкая часть их армии, гренадерский корпус, вокруг которого обычно формировались разбитые части при неудачах, был полностью уничтожен.

   Побежденным оказалось не за что зацепиться, а совершенно свежие русские каре быстрым шагом продвигались вперед, не останавливаясь для ружейного огня, а просто расчищая, где надо, дорогу штыками. И только когда закат и гудящие ноги русских солдат стали обещать отступающим передышку, генерал-аншеф Чернышев бросил вперед двадцать эскадронов легкой конницы.

   Баглир метался по полю боя, и везде, где он появлялся, палаши и штыки миновали тех, кто бросил оружие. Рядом с ним болтался молчаливый Мирович, тоже поместившийся в "глаз бури". Даже палаш в ножны спрятал.

   - Ты все слышал? Ну и как?

   - По-моему, граф поэт. Настолько сильный, что стал почти волшебником. А значит, нас ждет много галантно пролитой крови. А сейчас были только первые капли. Поэты, воплощающие свои мечты, очень кровожадны. Сужу по себе.

   - А я? Я тоже - поэт?

   - Нет, эччеленца. По-моему, вы это уже переросли.

   А потом был какой-то хутор, судя по карте - уже в Ютландии, колодец с воротом, старательно моющий голову в холодной воде Мирович. Испуганные взгляды хозяев. И правда, если русские выглядят, как гиены после завтрака антилопой, с зубастыми мордами в слипшейся от крови шерсти, то, может, и детей едят? В старых летописях им и не такое приписывалось. А вдруг это правда?

   - Господа казаки?

   - Нет, - отфыркивается Мирович, - господа кирасиры... А казаки все зеленые и с вот такими большими зубами... И глаза маленькие и красные. А еще у нас есть башкиры, калмыки, киргизы. Тоже - чудо, как хороши. Но мы их с собой не взяли. Далеко тащить.

   Его понимали, как понимали соседей-немцев. И ему верили. А как не верить, если самый настоящий псоглавец в офицерском мундире сам мыл и чистил свою белую лошадь, а потом отпаривал и распутывал свои слипшиеся перья? И только потом, напялив новый мундир, пошел к командующему армией.

   Чернышев квартировал в таком же домишке неподалеку. Встретил - без парика, всклокоченный. Завел внутрь, показал охапку датских знамен. По многим успели пройтись сапогами и копытами, но потом, конечно, подобрали.

   - Восемнадцать, - пояснил он, - и пушек взяли полста. Бороздин-то как доволен. Все, говорит, надо в единороги переплавить. Из одной датской пушки должно выйти по три единорога того же калибра. Или по две пушки шуваловского образца. Благодаря вашему чуду, Михаил Петрович, война в Ютландии окончена. О чем я непременно и немедленно сообщу государю в реляции об одержанной победе. А вот на море, по донесениям, конфуз. Эскадру потрепало штормом, и она только собирается выходить в море. Вот я и думаю - а не передать ли вас в советники к адмиралу Полянскому?

   То есть оставить на театре, тогда как прочие лейб-кирасиры вернутся в Петербург. А значит, лишить возможности присвоить себе победу. А чего, собственно, и ждать от свежего фаворита и руководителя тайной службы разом? Но для планов Баглира это было хорошо. Потому что его адъютанту необходимо было на время исчезнуть. И все, кто вернется в столицу, решат, что Мировича он прихватил с собой. А морякам и вовсе наплевать, один ли будет князь Тембенчинский бить баклуши на шканцах флагмана, или еще одного дармоеда прихватит для компании.

   А потому, вернувшись к своим квартирам, и претерпев подбрасывание в воздух со стороны неунывающих, несмотря на потери, кирасир, обрадованных скорым возвращением в веселую столицу, да еще и в свежайшем ореоле одержанной виктории, Баглир поманил адъютанта пальцем. Завел в помещение, зыркнул, показывая невидимые обычно белки, по сторонам, демонстрируя конфиденциальность и таинственность. А потом выложил на стол некий предмет. Не большой, не маленький. По виду - палка с набалдашником, только что усыпанная бриллиантами.

   - У Разумовского во дворце при занятии нашли, - пояснил Баглир, - сам-то гетман при пожаре погиб, как помнишь.

   - Можно? - Мирович осторожно потянулся к гетманской булаве. В голове его колотилась отчаянная надежда. Не просто же так Тембенчинский ему булаву показывает. Не кунсткамера. Неужели есть шанс?

   - Дарю, - сказал Баглир.

   Вот тут Василий опешил совершенно.

   - Как это - дарю?

   - Обыкновенно. Сложно дарить я не умею. Хороший сувенир на память о недавних событиях, не находишь?

   Баглир откинулся назад, спинки же у табурета не было. Мирович даже обеспокоился - не навернулся бы шеф затылком о дощатый пол.

   - А может и пригодиться, - продолжал Тембенчинский, - очень может. Если в гетманы выйдешь.

   И, хотя говорил шутливо, глаза были серьезными. И щупающими. Мол, ты, Василий Яковлевич Мирович, подпоручик лейб-гвардии кирасирского полку, готов хватать колесо фортуны за взлетающие кверху спицы? Или твое представление о хорошей жизни - красивый мундир, непыльная работа, неплохое жалованье? Или все-таки хочется сыграть по-крупному, поставить жизнь против славы. А то и гетманской булавы.

   - Есть задание, - понял Мирович.

   - Нет, - отвечал Баглир, похихикивая, - нет никакого задания. А есть возможность взять отпуск. На казачков фамилия Мирович по-прежнему действует? Ну вот. Сейчас на Украине прелюбопытнейшая сложилась картина: половина вольная, веру исповедует свою, панам не кланяется, в холопах не ходит, а всякий желающий вносится в реестр, получает кусок земли за счет бывшего гетмана и казацкие права. На другой половине - все хлопы, даже которые казаки реестровые. А при входе в церкви жиды-откупщики, и без денег не пускают. А теперь и вовсе церкви стали отнимать под унию. А на другой стороне, через Днепр, живут мало что вольно - так еще и сыто. Король же польский Август стар, того и гляди освободит место. Будут выборы, шумление. Вот тут и появляется шанс!

   Веселость с Тембенчинского сошла совсем, голос стал тише и ниже.

   - Появляется шанс доделать то, что не сделал Хмельницкий, - заявил он, - Тут тебе и булава. Настоящая, не через царицыну постель. А я пособлю. Например, постараюсь уговорить государя, что на варшавском троне нужен Пяст, то есть поляк природный. А не иноземный государь с пристойным собственным войском, ха-ха. Денег - дам. Сколько? Наш бюджет ты знаешь. На весь не рассчитывай, но десятую долю отсчитаю. Оружия сколько попросишь. Миних теперь снова фельдцехмейстером, через него устрою. Ну?

   - Согласен! - Василий тряхнул буйной головушкой. А то норовила пойти кругом.

  

  

   Шканцами, как выяснил Баглир, называлась повышенная палуба ближе к корме. Там обычно торчало корабельное начальство, простым же матросам появляться в этой привилегированной зоне было запрещено. Рассказывали анекдот про английский линкор, утонувший прямо в гавани Розайта из-за того, что все офицеры собрались на шканцах чествовать адмирала, а ни один матрос не решился зайти в святая святых и доложить, что в орудийные порты заливается вода. И корабль ушел на дно и с трусоватыми матросами, и со снобистыми офицерами. Кто же разнес такую историю - непонятно. Разве только английская контора, соответствующая его аналитическому отделу, получила приказ выяснить причины происшествия.

   Баглир даже представил себе, как бы он взялся за это дело. Технических средств особых нет, профессиональных ныряльщиков - тоже. Можно соорудить колокол, здесь они известны издревле, спустить вниз. Осмотреть корпус, установить повреждения. Попытаться разыскать судовые документы. Кажется, все. Ну, еще пушки можно попробовать поднять, для пополнения бюджета отдела. Бронза - ценный металл.

   От самого Штеттина он играл роль пассажира, и она вполне его устраивала. Адмирал Полянский, сначала немного нервничавший, и ждавший от достославного князя Тембенчинского какого-то фортеля, вроде подъема императорского штандарта и взятия команды на себя, скоро успокоился, поскольку Баглир дал понять, что собирается исключительно наблюдать, а мешаться в командование не намерен. После этого отношение к нему стало как к предмету обстановки, с которым надо здороваться. Кормовым фонарям, к примеру, внимания уделяли не в пример больше. Немудрено - живой огонь на деревянном судне.

   Баглир посмотрел вниз. Корпус корабля был округл, и нижнего ряда портов видно не было. А вдруг они открыты?

   Причем беспокоился Баглир не за себя. Он-то мог в любой момент улететь с гибнувшего судна. Хотя пропоротое при первой встрече с Сен-Жерменом крыло еще и не вполне зажило, и, почуяв сырость, не то слабо болело, не то сильно чесалось. Было жалко людей. Особенно нижних чинов на нижних же палубах. Им даже наверх вылезать разрешалось лишь в редких случаях. Например, для доклада о течи. И дело тут было не в каком-нибудь тиранстве. А, опять таки, в безопасности плавания. Баглиру рассказали историю о турецкой эскадре, на которой встречали прославленного капудан-пашу Гассана. И все экипажи выстроились на одном борту. А люди - это очень большая часть веса парусного корабля. На линкоре их почти тысяча. Турки же брали на борт очень большие экипажи на случай абордажа. Поэтому, когда весь экипаж выстроился по одному борту, корабли накренились. Порты-то турки закрыли. А вот паруса спустить не догадались. Под парусами вид красивше. А тут возьми и налети ветерок. Пригнул он и без того скособочившиеся кораблики. Они и перевернулись все вверх килями.

   Кое-кто спасся. И поплыл к адмиральскому боту. Там веслами отбивались, и даже стреляли. Но тонувших были тысячи. И бот был перегружен, и тоже ушел под воду. А вот паша выплыл. Хорошо плавал, наверное.

   И все-таки люди ухитрялись на таких ненадежных судах торговать и воевать. Вот и теперь - пусть и небыстро, а до Копенгагена почти дошли. Тут острый слух Баглира и пригодился. Пушечные раскаты он уловил первым. И немедленно подскочил к Полянскому:

   - Извините, что мешаюсь, ваше превосходительство. Вот в той стороне, - тыкнул пальцем, не упомня всяких норд-норд вестов, - пушки бьют.

   - Точно, - согласился с ним какой-то штабной, - только совсем неслышно. Уж не в самом ли Копенгагене? По расстоянию как раз.

   Адмирал был человеком осмотрительным, и эскадра легла в дрейф. Вперед помчался, вздев все паруса и едва не чиркая мачтой по воде, один дозорный кеч. Пока он не вернулся, длилось насупленное ожидание. Баглир - а то когда еще время представится - листал "Левиафана" Гоббса. В поход от скуки он взял с собой целую библиотеку - но достойного чтения там оказалось мало. Хотя книготорговец в Любеке и клялся, что отобрал не модное, а лучшее. Причем не романы, от которых Баглир начал воротить нос еще в бытность свою личной зверушкой опального фельдмаршала Миниха. Не умели еще в середине восемнадцатого века создавать толковую, на его взгляд, художественную литературу. Во всяком случае, на русском или немецком языке. Поэтому он взялся за философию. Причем не метафизику, а сочинения об устройстве общества.

   Прочитанное делилось им на две части - дельное и нет. Дельное, украшенное пометками на полях, складывалось в стопку возле облюбованного кресла в кают-компании. Негодное отправлялось через окно в море. Надо отметить, критиком Баглир был суровым. Балтийских волн избежали только Макиавелли, Кант и Локк. Мору, Руссо и Монтескье, в числе прочих, не повезло. Многие труды были разрезаны только до первой или второй страницы. Гоббса бездонная морская чаша минула. Его трактат был прочитан уже до половины и вполне благосклонно откомментирован.

   Профессиональный философ с родины мог бы, исходя из этих предпочтений, предположить в князе Тембенчинском явного сторонника позитивизма. И все потому, что Баглир был настроен на практическую государственную деятельность, а не на общие умствования о смысле жизни. Была бы жизнь, а смысл, при желании, найдется - таково было его мнение на этот счет.

   И когда, наконец, вернулся с разведки шустрый кеч, Баглир вдруг оказался в перекрестие взглядов штаба эскадры. И убрал Гоббса в болтающуюся у колен ташку. Нелепая на борту корабля кавалерийская вещица заменяла кирасирам отсутствующие в колете карманы, и расстаться с этой цепляющейся за все подряд помехой Баглир никак не решался. А вдруг что понадобится?

   - Князь, возникли неожиданные обстоятельства, - объявил ему Полянский, - и вы нам нужны как единственный политик на эскадре. Чтобы подсказать верное поведение. И, возможно, заняться дипломатией. Дело в том, что в Копенгагене сейчас находится английский флот. Который уже потопил всю датскую эскадру, и бомбардирует насыпные батареи, прикрывающие город.

   - Как, без объявления войны? - удивился шведский офицер связи, - Но это же подло!

   Все закивали. Да. Подло. А главное - русских и шведов опередили. И что теперь делать?

   Баглир крутил в голове варианты.

   - Господа, - сказал он, - мы все понимаем - России и Швеции нужны прежде всего проливы. Чтобы без нашего позволения никто на Балтику и заглянуть не смел. А значит - наплевать, кто нам загородил дорогу. Будем бить англичан.

   Моряки аж рты разинули. Швед вообще челюсть обронил на палубу. Оно и немудрено. Когда на Балтику заходили корабли настоящих океанских держав - Голландии или Англии, шведам, полякам и датчанам приходилось прятаться за береговые батареи и скромно ждать, когда, наконец, уйдут большие парни, чтобы снова можно было заняться возней в песочнице. Русские таким почтением не страдали. Знаменитая Гангутская виктория, главная слава русского флота, чем была добыта? Тем, что русские галеры не побоялись прокрасться в тумане мимо недружественной английской эскадры и напали на не ожидавших такой наглости шведов. Но одно дело тишком проплыть через опасный туман, а другое - атаковать ярким днем, когда есть возможность испытать на себе всю тяжесть великолепной британской морской тактики.

   - Извините, что напоминаю, будучи сугубо сухопутной крысой - кто желает господствовать на море, должен атаковать. Это слова Монка. Англичане их помнят отлично. А Балтика - наше море. Или это не так?

   - Точно! Господа, врежемте альбионцам! Сил нет терпеть! Флаг перед ними спускай, капитаны их считают себя выше наших адмиралов! - выкрикнул какой-то безусый лейтенант. Но остальные - мялись.

   - Может произойти война, - сказал Полянский, поджав губы.

   - Вряд ли, - уговаривал Баглир, - у них сейчас премьер нерешительный, страна устала от войны. Занятие Копенгагена явно - короткая разовая акция, чтобы нам не достался. Так что отбрехаемся, не впервой. Ну?

   Полянский не дал себя уговорить.

   - Я не могу пойти на такой риск.

   Баглир чуть перья на себе не рвал. Английская база в Штральзунде - этого только не хватало. На острове. Если б на суше - ничего страшного, русский штык, как всегда, молодец. А остров - это надежно. И долго продержится непрорытый еще КАНАЛ в случае чего при двухсторонней блокаде? Стучали в голове слова Сен-Жермена: "пожинайте плоды победы, если сможете". Вот оно. Но как граф успел все организовать? Или заранее подготовил запасной вариант? Теперь это было неважно. Баглир почувствовал себя прижатой в угол крысой. Которой не дают прыгнуть и куснуть в последней попытке прорваться. Перья на его голове встопорщились, вскинулись кверху экзотическим плюмажем. Зубастая пасть оскалилась.

   - Зато Я могу, - процедил он, - МОЕ положение вам известно? Как и функции аналитического отдела в качестве преемника Тайной канцелярии?

   Русских передернуло. Будто их плеткой протянули.

   - Ее же полгода как отменили!

   - Отменили излишне жестокие методы. Но не функцию. Я мягче Александра Иваныча. Однако цапнуть могу. А вот вам доказательство.

   И сунул адмиралам под нос передаточную бумагу Шувалова. И лыбиться старался как мог гадостно.

   - Полномочия мои понятны?

   - Да, ваше высокопревосходительство.

   Шувалов-то был действительный тайный советник. Штатский фельдмаршал. Баглира, выходит, подозревали в том же чине. И смотрели уже - как на старшего.

   - Поднимайте кайзер-флаг, - скомандовал Баглир, махнув рукой, - именем государей Петра и Иоанна принимаю командование эскадрой на себя, - и, к Полянскому, - Командуйте атаку, адмирал. Один приказ - действуйте смело, решительно, по возможности - оригинально. Я в вашем деле ни бельмеса, и вступлю в дело только на стадии дипломатии. Ну и все шишки, понятно, тоже мне.

   А сам полез в ташку за "Левиафаном" Гоббса. К чему даром терять время?

  

  

   Судя по синему флагу, английским флотом командовал действительно способный адмирал Эдвард Хок. И сила под командованием Хока была внушительная. Одних линейных кораблей было восемнадцать штук. И каких кораблей! Восьмидесятипушечные гиганты по праву назывались линкорами, в то время как подходящие к ним с востока четырнадцать русских пятидесятипушечников, несшие на деле по сорок шесть орудий, выведены били из класса фрегатов исключительно для утешения великоросского гонора. Да и то при помощи довольно простого приема. Нормальные морские пушки на них были заменены на вдвое более легкие единороги, поставленные на морские лафеты и на прямую наводку. Единороги действительно были хороши, но стреляли не так далеко, как обычные морские пушки, стоявшие, например, у шведов. И хотя в официальных классификаторах линкорной табели о рангах получившиеся "новоизобретенные" суда числились линейными кораблями четвертого класса, на деле не дотягивали и до него. Зато при такой методе создания основных боевых сил фрегатов в русском флоте не числилось вообще, и их роль в соединенной эскадре выполняли шведские, которые иной раз были и побольше так называемых "русских линкоров". Просто при нормальном оснащении фрегат в линкоры, пусть и четвертого класса, и за уши не притянуть. Зато на вооружении русского флота были зажигалки-брандскугели, разрывные бомбические снаряды для единорогов, попутный ветер, и, главное, внезапность. А для подбодрения - призрак Тайной канцелярии за спиной.

   Англичане же все козыри истратили на предыдущего противника. Датский флот, маленький и даже толком не вооруженный - корабли шли в бой с пустыми портами нижнего яруса, предназначенными для самых тяжелых орудий, подвергся внезапному удару, и сгорел, не успев ответить огнем на огонь. Потом, аккуратно и неторопливо, зато без потерь, были снесены устроенные на насыпных островах береговые батареи. И только после этого флот подошел к самому городу - вырывать капитуляцию угрозой бомбардирования. И сбился в гавани в неправильную кучу. Легкая победа слегка расслабила эскадру.

   Вот тут-то, подгоняемые попутным восточным ветром, в гавань Копенгагена влетели небольшие корабли без флагов. Пошел обычный процесс: стой, кто плывет, покажите флаг, стрелять буду, ей-ей буду, бух холостым, залп всем бортом. Первый - мимо, перелет. Второй - мимо, недолет. Третий - большой бух и щепки, летящие над водой.

   Но не все английские корабли успели дать третий залп. Не все были удобно повернуты, иным бока своих же кораблей заслонили невесть откуда взявшиеся брандеры.

   Именно - брандеры. Все легкие суда, какие были в составе эскадры, Полянский набил зажигательной смесью. И отправил по ветру на врага. Прием, европейским флотам хорошо известный. Вот только европейцы обычно отправляли на врага брандеры без экипажа, и от них было легко увернуться. А вот на русских брандерах экипажи были. И те, кто не взлетел на воздух вместе со своими набитыми порохом и разнообразной горючей дрянью лоханках, под пулями морской пехоты забросили на высокие борта английских линкоров невынимаемые, как рыболовный крючок, абордажные кошки. И только тогда стали думать о своем спасении. На каждом брандере была шлюпка. А если ее разнесло ядром или продырявило картечью, можно было прыгнуть в теплую летнюю воду и надеяться, что свои после победы подберут.

   В отчаянной атаке преуспело только два брандера. Но этого хватило. Потому что в гавань втягивалась русская эскадра. И с ходу открыла огонь зажигательными снарядами по скучившимся в попытке отдалиться от подожженных брандерами линкоров английским судам. Именно в этот момент на шканцах русского флагмана князь Тембенчинский, преувеличенно лениво зевнув, сунул Гоббса в ташку и принялся лицезреть баталию.

   Головной русский корабль, "Зачатие святой Анны", потерял одну за другой две мачты, но не переставал сыпать брандскугелями на оба борта, пока не взорвался. Следующей за ним "Благодати" разбило руль, и корабль, неловко развернувшись, вывалился из боевой линии. Навстречу "Святому Михаилу" устремился уже горящий английский корабль, сцепился - и они взорвались вместе, не прекращая абордажных схваток на охваченной огнем палубе. Место погибших кораблей занимали другие, на смену русским "линкорам" приходили шведские фрегаты. Баглир, судорожно вцепившись в фальшборт на всю глубину когтей, отчаянно пытался не заорать от ужаса, когда мимо него рухнула бизань-мачта. Куда тут наземным ядрам!

   Нижние чины, обрезая оснастку упавшей мачты, чтобы не мешала, проникли на шканцы.

   - Что, вашбродь, веселей, чем на суше? - спросил один из матросов Баглира, - Там у вас странно - полполка ляжет, половина назад живая вернется. У нас не так...

   Баглир промолчал. А что можно было сказать, когда шведский "Юпитер" таранил втрое больший английский корабль в борт, закинул сеть - и по ней весь экипаж полез в атаку, не обращая внимания на продольные картечные залпы? Когда серьезно поврежденный и хлебнувший воды "Рамиллис", пытаясь переломить ход боя, открыл нижний ряд портов - и ушел под воду за несколько секунд, оставив на поверхности только мачты с ошалевшими марсовыми командами?

   - Жаль, брандеры кончились, - орал в контуженные залпами уши Полянский, - видишь, как скучились? Ох, жаль... Эй, пушкари, зажигалочки остались еще?

   - Кугелей уже нету, - отвечали ему, - ядра жарим.

   То еще занятие. Огонь на деревянном корабле - штука опасная, недаром под фонарем часовой стоит, а для пальников и кухонных нужд пламя отбирается в горелку с заполненным водой поддоном. А тут надо разводить огонь на палубе деревянного корабля, пусть и подложив железку. Пожар при попадании гарантирован как у врага, так и у себя. Храбрость требуется просто патологическая. Но последнюю сотню лет такой должен был обладать каждый военный моряк! Зато к жареным ядрам иногда не нужен пальник, сами порох воспламеняют. Сквозь пыж. Тогда брызжет щепа от фальшборта, пушка рвет цепи и торопится к другому борту. По дороге случаются люди, и это не только их проблемы - пушку могут запросто выпихнуть за борт.

   Позднего заката из-за пожаров просто не заметили. А потом марсовый рассмотрел в дыму вельбот под белым флагом. Полянский велел - не стрелять.

   - Кто здесь командующий? - спросил оказавшийся в шлюпке перепачканный золой офицер.

   Ему указали Баглира.

   - Князь Тембенчинский, - сказал англичанин, - следовало догадаться. Я должен признать поражение. Я прошу вас прекратить огонь и дать нам возможность спасти уцелевших людей.

   - С кем имею честь? - осведомился Баглир.

   - Флаг-капитан его величества корабля "Ройял Джордж" Джон Кэмпбэлл, сэр. Я старший офицер, выживший на флагмане. Полагаю, и на эскадре.

   - Вы англичанин? - притворно удивился Баглир, - Я думал, мы сражается с датчанами... Какая ошибка! Мы немедленно окажем вам всю посильную помощь... и никаких разговоров о капитуляции! Все случившееся - трагическая ошибка.

   Капитан Кэмпбэлл смотрел на него с отвращением. Как смотрел на любого политика.

   - А почему вы должны были догадаться, что на эскадре главный - я? - вспомнил вдруг Баглир, - Это совсем неочевидно.

   - Я читал ваш меморандум в "Times". Я понимаю ваше удивление, но ведь все секреты продаются. И все тайное становится явным.

   Канонада смолкла, и осталось лишь потрескивание огня, да его же недовольное шипение, когда прогоревшие до ватерлинии корабли уходили под воду.

   - Надо достать эту газету, - сказал Баглир сияющему от одержанной победы Полянскому.

   - Зачем?

   - Дело в том, что я еще не читал собственного меморандума.

   - Вы хотите сказать, Михаил Петрович, что это такая же фальшивка, как завещание Петра Великого? - рассмеялся адмирал, - А что, полюбопытствуем.

   На одном из огарков английских кораблей обнаружились "Times". Газету читали всем штабом эскадры, шведов позвали тоже. Собирались повеселиться, вычитывая фразы по одной, переводя их на русский и шведский, и смакуя всласть. А вышло очень серьезное чтение.

   " 1. Основным направлением развития России в текущее царствование станет всемерное развитие ее промышленности, мануфактурной и торговой".

   - Хорошее направление, - сказал шведский адмирал. Все согласились.

   " 2. Исходя из настоящего уровня развития европейских стран основным средством международной торговли в ближайшие триста лет будет являться коммерческий флот".

   - Как и триста лет предыдущих лет, - заметил Полянский, - пока, князь, вы излагаете очевидное.

   "3. Надежность торговых путей определяется степенью контроля над морем на всем их протяжении".

   - А мимо Зунда никуда, господа!

   - Михайла Петрович так перед боем и сказал!

   - Князь, признавайтесь, это выкраденная ваша работа!

   - Вот вам и казус белли! Вздрючимте британцев еще разок!

   "4. Контроль над морем осуществляется посредством непосредственного контроля моря флотом, контроля портов и контроля побережья."

   - Самоочевидно. Дальше давай!

   "5. Наилучшее средство удержания контроля над акваторией - контроль входа и выхода из нее".

   - То есть Зунд и Бельт! Слава князю! Слава нам!

   "6. С этой точки зрения, Россия контролирует только Белое море, как и до Петра Великого".

   - А теперь и Балтийское! - восхитились русские.

   - Вместе с нами, - уточнили шведы.

   "7. Контроль над Балтикой для нее невозможен без базы в Копенгагене или рядом, на датских островах".

   - Вот почему они полезли, - сделал кто-то из шведов вывод, - хотели упредить. Чтобы и дальше иметь возможность при желании соваться в нашу лужу. А Балтика - все-таки лужа, господа русские. Как и ваше Белое море.

   "8. Над открытыми участками океана Россия пока не имеет не то что контроля - влияния, а значит, не может оказывать полноценного влияния на мировую торговлю, а, следовательно, и политику".

   "9. Контроль над океаном не возможен без абсолютного превосходства флота над флотами других держав, имеющих базы в пределах радиуса автономности".

   "10. Единственный выход в Океан, а не в закрытые моря, сравнительно близкий к России - Голштейн. Для Швеции - Норвегия. И раз уж идет война с Данией, эти земли непременно будут у нее отторгнуты".

   - Опять оправдываются, - заметил Баглир.

   "11. Контроль над Океаном в настоящее время принадлежит Британии. Следовательно, она и есть главный конкурент и неприятель".

   - Испугались!

   "12. Основная сила Британии - флот, поэтому граница России не должна иметь побережий, кроме хорошо защищенных узостей, а также не должна быть уязвима для удара с суши, но со снабжением неприятеля по морю".

   "13. На Севере это требует союза со Швецией".

   - А почему нет? Когда мы деремся между собой, результаты куда хуже! - это швед.

   - Для вас! - тот самый лейтенант. Но лейтенанта тоже отрезвили:

   - А мы тоже, по двадцать лет воюя, мучаемся, народ зря губим.

   "14. На Западе - с Пруссией".

   - Англию Фридрих сейчас очень не любит.

   - Почему?

   - Побыл ихним союзником!

   "15. Польша является державой слабой. Выходов к Океану и Средиземному морю она не имеет. Однако затрудняет коммуникации России с Пруссией. Ее судьба будет зависеть от дружественности и способности эту функцию выполнять".

   - А поляки сейчас ни к чему не способны.

   "16. На Юге опасно Черное море и окружающие его земли. Необходим либо теснейший союз с Турцией, либо, если невозможно, контроль над Крымом и Босфором, в идеале - и Дарданеллами".

   "17. В случае исполнения вышеизложенного, Россия может, в соответствии с заветами Великого Петра, повернуться, наконец, ко всей Европе, исключая союзников, задом!"

   - А я хотел в Париж съездить! Князь, пустите?

   - Уи. То есть - да, пустит, сколько угодно. Зад-то вы возьмете с собой, и сможете соответственно поворачиваться...

   - Это все?

   - Все, господа.

   - Князь, ваше мнение?

   Баглир обвел взглядом веселую аудиторию.

   - Не знаю, кто это написал, - сказал он, - но я полностью согласен с этим умным человеком.

   После чего сел писать победную реляцию.

  

   Англия вознегодовала. После бури в парламенте слетел бездарный и довольно миролюбивый кабинет лорда Бьюта, его место снова занял коршун Питт, известный гений британской политики. В другое время война с Россией была бы неизбежна. Однако - французы, уже подписавшие, под угрозой русского штыка, мир с Фридрихом, высадили небольшой экспедиционный корпус графа д'Оссонвиля на остров Ньюфаундленд. Совсем недалеко от только что - в мае - потерянной Канады. Их сухопутные войска уже шагали по испанским дорогам, приближаясь к границам Португалии, последнего английского союзника на континенте. Прусские же войска очистили Ганновер - собственное германское княжество английского короля. Казалось, еще месяц-другой - и все завоеванное за семь лет войны уплывет из рук Англии. Не лучшее время наживать новых врагов.

   И Питту - самому несгибаемому Питту - пришлось сделать вид, что он верит в сражение по несчастному случаю. И позволить и захват Норвегии Швецией, и восстановление целостности Шлезвига-Гольштейна, и русскую базу на острове Лесё, посреди пролива Каттегат. И требовать только одного - чтобы князя Тембенчинского уволили из русской службы. За невнимательность. Иначе - война.

   - Извини, - сказал император Петр, - шведы войны с Британией очень боятся, у них в Норвегии неспокойно.

   - Потерпи, - попросил император Иван, - бывает и хуже.

   - Понадобишься - вернем, - посулил князь-кесарь Румянцев.

   И Баглира отправили в отставку. Правда, не за невнимательность. А якобы по нездоровью. И, в пику британцам - повесили на грудь звезду святого Андрея. Произвели в генерал-майоры. А потом, по уставу, при выводе в отставку еще один чин накинули. Так Баглир стал генерал-поручиком в отставке.

   Прежде чем сдать дела отдела собственной жене, Баглир отдал последний приказ - найти самую качественную типографию в городе.

   - Были бы в ходу бумажные деньги, - заявил он, - я бы прямо на монетный двор бы и обратился. А так не знаю, куда и сунуться.

   - А что ты собираешься печатать, милый? - поинтересовалась Виа, разглядывая в зеркале подполковничьи галуны.

   - Как что? Акции общества Кильского канала! - заявил он, - Петр с Иваном вкладывают по десяти миллионов рублей, Фридрих обещал столько же марок, один шведский Адольф чего-то жмется. Не могу же я коронованным особам подсунуть нечто на серой бумаге и с пачкающейся краской. Тут нужен пергамент. Да и частным лицам будет приятнее покупать красивые бумаги!

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

6. Посол.

  

   Дождь был типично сентябрьский и типично немецкий - аккуратно, деловито, как дятел, каждую ночь стучал в окно. Дождь был приставуч, как бродячая собака. Если бы можно было его накормить - или хотя бы дать пинка, чтобы убрался. Бродячих собак, кстати, в Голштейне было мало. Немцы не терпят побирушек. А вообще-то климат был почти как в Петербурге. Только вместо проспектов - улочки, сдержанная готика центра, деловитая утилитарность порта. Ближе к центру - кирхи, ближе к порту - бардаки. И дела, дела... У всех - дела. У Баглира, разумеется - тоже, иначе не торчал бы он в этой удивительно провинциальной столице, провинциальной, несмотря ни на порт с миллионотонным оборотом, ни на вполне приличный университет. Университет, кстати, забитый русскими. Что делать - на всю громадную империю было пока только три университета - в Москве, в Кенигсберге, и здесь - в Киле. А немцев в империи было сравнительно немного.

   Зато теперь здешний немец мог спокойно орать на всю улицу свой "Шлезвиг-Холстейн", не опасаясь датской полиции. Здесь и по всей своей маленькой стране, которая вдруг оказалась частью большой. Баглир приехал в Киль, когда эту песню, свой гимн, еще громко пел весь город. Его - победителя, триумфатора, да просто - русского генерала, встретили с восторгом, не поленившись выстроить войска городской стражи канареечными шпалерами, горожане выглядывали из-за солдатских спин и кричали "Хох!", навстречу вышел магистрат в полном составе. Иными словами, было проделано все, что могло оказать герою почесть, и в то же время не повлечь заметного расхода для городской казны. Но как можно было упрекать в скупости город, за собственные средства отправивший на датскую войну три полка добровольцев?

   Ознакомившись с проектом канала, магистрат поначалу испугался, что с города сдерут крупную сумму на бредовый проект. Но Баглир денег не требовал, а просил помощи в устройстве дела, и настороженность вновь уступила место восторженной деловитости. Нашли горных инженеров для проведения изысканий по трассе канала, начали геодезическую съемку. Строились временные поселения для рабочих.

   А вот с самими рабочими была проблема. Баглиру нужно было двести тысяч человек на три года. Он обещал десять рублей в год - и был удивлен, когда почти никто не явился. Пришлось изыскивать резервы. Причем резервы дешевые.

   Решение нашел один из сотрудников магистрата, обнаружив бездельную французскую галеру в порту. Бежавшая от английского флота еще в самом начале войны, злосчастная посудина существовала на присылаемые из Франции деньги. Но шли разорительные военные годы, казна Франции истощилась - и вот деньги перестали присылать. И капитан галеры встал перед вопросом: за счет чего кормить солдат и гребцов? И решил сдать сидевших на веслах каторжников в аренду - а заодно и солдат в качестве надсмотрщиков.

   Баглир, едва услышав о таком предложении, стал отнекиваться - мол, ненадежно, может выйти беспокойство спокойной стране. И сбил цену вдвое. После чего обратился ко всем государям Европы: а нет ли у вас в тюрьмах и каторгах негодяев, способных держать кирку и лопату, которых вы могли бы уступить за довольно заметное вознаграждение? Охрану же, чтобы негодяи не разбежались, обещал обеспечить сам.

   Первыми на его письма отреагировали мелкие германские княжества, не только опустошившие застенки, но и резко ужесточившие законы. В иных людей хватали без суда, так же, как в солдатчину, и продавали на канал. Людей в измученной семилетней войной Германии было еще достаточно, а вот денег, как всегда, не хватало. Фридрих прислал мало, всех закованных в кандалы, сообщив в сопроводительной записке, что посылает наиболее отъявленных - а прочих давно загреб в солдаты. И рекомендуя не снимать с присланных кандалов ни днем, ни ночью. Только что подписавшие с ним мир австрийцы, удрученные территориальными потерями, прислали прусских пленных. А когда Баглир не согласился их принять, отказались вернуть задаток. Баглир поговорил с бывшими пленными - и они согласились поработать охранниками. Сразу же случилось два-три побега, причем не без помощи охраны, но все беглецы были выловлены, а виновные капральства целиком сменили ружья на лопаты. Круговая порука дала некоторую гарантию, и в дальнейшем на пруссаков жаловаться не приходилось.

   Завернул один раз и корабль с неграми. Капитан-работорговец был очень удивлен, когда его вдруг повесили.

   - Каждый порабощенный человек, ступивший на землю Российской Империи немедленно становится свободным, - объявил Баглир, - это следует из царского манифеста о вольности.

   Чернокожих же отказался взять даже вольнонаемными, заявив, что в таком климате они перемрут за неделю.

   Ночами в Киле стало жутковато. Некто очень грустно и пронзительно выл, перебирая высокие ноты в самых минорных сочетаниях. Можно было бы предположить, что в центр города повадился забегать волк, но, во-первых, Киль не Петербург, и волку забежать неоткуда, кругом цивилизация, во-вторых, волки не знают сольфеджио, а в-третьих, печальные песни доносились откуда-то сверху. Нет, Баглир не летал кругами. Он просто устраивался среди химер под крышей древнего собора. Позиция оказалась акустически очень выгодной, и слышно его было - как хорошего муэдзина или звонкий колокол.

   Киль был городом протестантским, и вызвать инквизитора было никак не возможно. Самодеятельные же попытки посмотреть - а кто это там воет? - окончились неудачей из-за величественности собора. Чтобы залезть под крышу, надо было установить леса, что стоило денег. На Баглира никак не подумали - разговорный голос у него был низкий, порыкивающий. Так что грустить ему никто не мешал.

   А грустить было отчего. Первые месяцы в этом мире Баглир провел, пытаясь выжить, потом - устроиться, потом его, не давая опомниться, тащила за собой яростная политическая интрига. А тут навалилась спокойная, обеспеченная жизнь. Да и новизна впечатлений поубавилась. Вот и накатывала тяжелыми волнами ностальгия, заставляющая изо всех песен Тиммата выбирать самые старые и печальные, так непохожие на бравурный лай новоделов последней республики. Лысые человеческие физиономии ему приелись до невозможности, и вместо изначальной симпатии стали вызывать раздражение. Единственное же нормальное лицо, ежели не считать зеркал, милое личико Виа, находилось в восьмистах милях от него.

   По тимматским понятиям, близко. Три часа на сигарно вытянутом пассажирском цеппелине, по дороге - обед в бортовом ресторане, прогулка по верхней палубе, остекленной от встречного ветра, рассматривание облаков и проплывающих внизу ландшафтов. Если есть деньги на билет - можешь работать в одном городе, а жить в другом. Здесь же - двое суток на самом быстром судне, и лишь при условии свежего попутного ветра, и храброго капитана, не слишком зарифившего паруса.

   Или трое суток курьерской тройкой, той самой ездой, при которой любой нерусский седок, по уверениям кучеров, жив не будет. А русский будет как с очень сильного похмелья.

   Был и еще один способ - лететь самому. При большом старании Петербурга можно было достичь за сутки. Только после такого перелета Баглир был бы целую неделю способен только есть и спать. Так что к Виа он выбирался раз в месяц, на день-два. И о делах они в эти дни не разговаривали.

   А зря. По крайней мере, Баглир был бы меньше удивлен, когда узнал, что является теперь руководителем масонской ложи. Случилось же это после очередной дискуссии в магистрате. Многие городские советники возмущались тем, что транспорт с материалами для устройства шлюзов совершенно забил акваторию порта и мешает нормальной торговле. Баглир возражал, упирая на то, что честно оплачивает аренду причалов, и хвастался опережающими темпами земляных работ, намекая на скорую прибыль для города после открытия Североморского канала. Однако мысленно уже смирился с необходимостью устройства в Кильской бухте для своих нужд отдельного терминала. Бургомистр же вдруг открыто его поддержал.

   А потом, когда сошка помельче разошлась, ухватил под локоток, и зашептал пониже уха - люди почему-то были уверены, что у Баглира уши там же, где и у них:

   - Князь, я хотел бы вступить в вашу ложу.

   - Куда?

   - В ложу Большого Орла, руководителем которой вы являетесь. Как видите, я кое-что знаю! Не стоит таиться, здесь инквизиции нет... Про вас многое говорят. Это правда, что некогда вы были обычным человеком? А потом случайно облились красной ртутью?

   Алхимический термин бургомистр произнес с почтительным присвистом. Баглир чуть не расхохотался. Немного же подумав, решил - прикрытие как прикрытие.

   - Ну, уж обычным-то человеком я не был никогда, - честно ответил он.

   - Разумеется, - поспешно согласился бургомистр, - и все-таки, говорят, даже простой человек, ставший членом вашей ложи, способен весьма усовершенствоваться.

   - Человек способен усовершенствоваться всегда, - изрек Баглир очередную прописную истину, - но не всегда имеет желание и возможность.

   Так вот и поговорили. Потом бургомистр намекнул на денежный взнос - на что Баглир, вальяжно отмахнув рукой, заметил, что упомянутая материя - всего только инструмент, более того - это, в сущности, всего лишь условная единица способности совершать работу, запас социальной энергии.

   Бургомистр не отставал.

   - Ладно, - сказал ему под конец Баглир, - хотите - вступайте. Только вам нужны два поручителя.

   - Одного я, смею надеяться, нашел в вашем лице.

   - Разумеется. Но второго вам придется найти самостоятельно - таковы уж наши правила.

   Он ожидал, что бургомистр расстроится, но тот только деловито кивнул. И назавтра же, бросив всю городскую текучку, укатил в Петербург.

   Баглир удивился - и вылетел следом.

   И уже следующим утром, расправив по дивану в казенной квартире усталые крылья и поедая очередную белорыбицу, вполуха выслушивал женины объяснения. И соглашался. Логика Виа была простой - денег на наемную агентуру нет, а масонство модно. А тут можно заполучить множество информаторов и агентов влияния, которые еще и взносы приплачивать будут. Грех упускать такую возможность. А поскольку лож развелось, даже и в России, уже превеликое множество - надо привлечь внимание. Наобещать. Заманить. Виа посоветовалась со старым тайноканцеляристом Шуваловым, и он одобрил. И сам вступил в капитул ложи.

   В качестве номинального главы и ходячей витрины было решено выставить князя Тембенчинского - умницу и героя, удачливого алхимика, обросшего перьями после пошедшего вкривь и вбок эксперимента, когда он вместе со своей невестой-помощницей надышался парами красной ртути. Красная же ртуть, как известно, последняя ступенька перед получением философского камня.

   Таким образом, всякому, вступавшему в ложу, обещалась надежда на бессмертие - но только надежда. Опыты-то еще не закончены, и на получение самого камня - а значит, и эликсира жизни, и метода получения золота из свинца - могло уйти и полгода, и полтысячелетия. Ложа честно ничего не обещала - но и намеков было довольно.

   С масонской символикой все обстояло еще проще. Известные церемониалы были сделаны более конспиративными и сумрачными. Знаки и приветствия назначались каждому неофиту особые и постоянно менялись. Поэтому узнавание всегда шло сверху вниз - и ограничивалось общностью поставленных задач. Графические коды разработал неугомонный Кужелев, добавил им свойство изменчивости, ввел обязательные шифрованные знаки, которыми означалась дата составления документа.

   Степени распределялись просто - до 5-й включительно шли малонадежные, случайные люди, до 10-й - люди толковые, но все-таки используемые втемную. От 10-й до 20-й - ограниченно осведомленные сотрудники аналитического отдела, полагающие, что они работают в рядах организации-союзника, до 30-й - высшие офицеры и капитул, знающие все, 31-ю ступеньку одиноко занимала Виа, 32-ю - Шувалов, 33-ю, верхнюю - сам Баглир.

   Который был таким подходом весьма польщен. И сразу запустил руку в средства ложи, велев увеличить ассигнования на украинский проект ввиду ухудшения здоровья польского короля. И отправился спать на двое суток.

   Через полгода накативший было вал забот схлынул. В этом была повинна манера работы князя Тембенчинского, который сначала впрягался в любую работу сам, и тащил, подобно ломовой лошади, пока не находил кого-то, кто мог бы выполнять ее не хуже. Тогда он оставлял приевшееся занятие, и больше к нему не возвращался. Так вышло и с Североморским каналом. Только на этот раз начитавшийся Гоббса Баглир действовал вполне осознанно, создавая левиафана - существо, клеточками которого являются люди. Когда оказалось, что левиафан оживлен, он, подобно специально выведенному животному, неохотно выполнял нужную работу, слишком жадно пожирал потребные ресурсы... ну и вызывал некоторые обратные проблемы. Тогда, оставив тяжелую работу Бога, Баглир взялся за более легкую работу дрессировщика. Когда компания Нортензееканал приучилась ограничивать аппетит, и поняла, что сытость брюха пропорциональна выполненному объему работ, а проблемы научилась тихонько прикапывать вынутой из будущего русла землей, ему стало совершенно нечего делать.

   Баглир вернулся в Петербург, где с удовольствием помог немного располневшей Виа натаскивать левиафана масонского. Это был уже не гужевой тяжеловоз, а скорее сыскная собака. Спустя недолгое время странная зверюга радостно прыгала через государственные границы, приносила в зубах злоумышленников, отыскивала крамолу...

   Нашлось время и для уроков у мосье Пика, и для перевода тимматских песен на русский язык. Баглир обзавелся камергерским ключом, который, сверкая на вороте жупана, распахивал двери Зимнего дворца в любое время. А в Зимнем было весело и интересно: императоры Петр и Иван делили комнаты и полномочия. При этом Петр аргументировал свою точку зрения математической логикой, Иоанн же прибегал к схоластике. Последнее слово, впрочем, обычно оставалось за князем-кесарем Румянцевым. Короткое и весомое солдатское слово, неопровержимое, как устав.

   Веселые, интересные месяцы пролетали мимо, свистя, как воздух при пикировании. Событий же было мало. Неплотная низка, как говорила Виа.

   Кужелеву удалось закончить составленную по чертежам Баглира установку. Странная машина подозрительно напоминала вечный двигатель. Во всяком случае, работала, без завода и топлива. А если останавливали, сама со временем и запускалась. Сие перпетуум-мобиле было торжественно подарено Ломоносову от имени аналитического отдела на день ангела в качестве занимательной задачи. Агрегат кирасиры просили держать только во дворе, в дом же не вносить - остановится.

   Михайло Васильевич быстренько прошелся по механизму, заключенному в прозрачный корпус. И нашел источник движения - жестяной цилиндр, из которого торчал поршень. Поршень не двигался и соединенную с ним пружину заводить не хотел.

   - К утру остановится! - вынес вердикт Ломоносов.

   Однако утром штуковина была заведена, поршень же торчал наружу. Ломоносов, любопытствуя, внес устройство в дом - и оно назавтра остановилось. Снова выставил наружу - а к вечеру, к возвращению со службы, оно самозавелось. Мысль о том, что некий ловкий кирасир забирается к нему во двор и заводит машину, Михайло Васильевич сразу отбросил. Тембенчинского он считал своим благодетелем и в высшей степени приличным человеком - и остальных кирасир относил к той же категории.

   А потому стал думать - чего такого нет в доме, и есть во дворе? Догадался - холода, и подогрел цилиндрик свечкой. Поршень сразу высунулся до предела. Облил холодной водой - тот неохотно втянулся. Пружина была заведена!

   Неделю спустя к нему нагрянул и подбросивший диковину Тембенчинский.

   - Разобрались, Михайло Васильевич?

   - От тепла и холода действует?

   - Именно. А уж этого добра в России, а особенно в Сибири - неизмеримо... -согласился Баглир, -Считайте, и вправду вечный двигатель. Сами же вы писали про прирастание Сибирью. Но я на большее, чем такая поделка, не способен. А нужна технология! Устройства, удобные в использовании - и которые можно делать сотнями и тысячами, дешевые и надежные. С такими аппаратами можно забыть даже про дрова!

   - А что у него внутри? Что толкает поршень?

   - Обычный нашатырный спирт. Какой сомлевшим подносят понюхать... Купил в аптеке. Расширение при нагревании, сжатие при охлаждении. Привычное свойство вещества, непривычно примененное, только и всего.

   И князь Тембенчинский убежал, отмахиваясь от обвинений в гениальности. Первая тимматская технология была внедрена!

   Седьмого октября Баглир обедал в Зимнем. Император Петр пригласил. Как, наверное, единственного благодарного едока. Потому что дворцовую кухню переносил, кроме самих царей, только он. Остальные ели из обязанности, даже и свычные ко всему генерал-адъютанты. Еще, конечно, была графиня Воронцова - вприглядку к Петру она могла валенок съесть. Но это же совсем другое дело!

   Прежде, при Елизавете, дворцовая кухня тоже не славилась изысканностью. Хотя при Анне, по рассказам того же Миниха, была вполне приличной. Причина оказалось проста - последние правители России были непоседами, ели каждый раз на новом месте. А кухня была одна. Как выходили из положения прежде - неизвестно, но Петр придумал свою систему: пища готовилась заранее, а в нужный момент в очередной столовой разогревалась на водяной грелке. То есть кастрюле с кипятком.

   По уверениям гурманов, соусы при этом гибли. Баглир, как и все его сородичи, от рождения обладал весьма грубыми вкусовыми рецепторами, и проверить это утверждение не мог. Для него изыски самых модных рестораций ничем не отличались от блюд, что подавали на стол императору.

   Не имея возможности оценить качество, Баглир налегал на количество. Постоянные перелеты приучили его есть за шестерых - он так и поступал. Вот и на этот раз, проигнорировав всяческую рябчикообразную мелочь - еще бы дроздов подали, под благожелательными взглядами двух царей, он взялся за гуся.

   В эпоху просвещения английская королева еще ела курицу руками. Но князь Тембенчинский уже порождал новую моду. Нож и вилка просверкнули фрезерным кругом - и сотрапезникам предстал на его тарелке великолепно препарированный гусиный скелет. После чего князь плотоядно улыбнулся, отпил глоток сухого венгерского - вот вина здесь были хороши! И только приготовился рассказать занимательную историю из жизни голштинских землекопов, как хлопнули двери, и запыленный фельдъегерь, лихо отмахнув отдание чести, выпалил:

   - Польский король Август - позавчера скончался!

   Царь Иван погрустнел лицом и перекрестился. Царь Петр вскочил, грохнув спинкой стула о паркет.

   - Вот и окончилась твоя опала, Михель, - сказал он Баглиру, - Собирайся. Поедешь полномочным министром в Польшу.

   Так в те времена называли послов.

   Только вот не поехал, а полетел. По земле к Варшаве вслед карете торопился целый поезд с разнообразным припасом - а вот самого посла в карете не было.

  

   Предыдущий посол, Кейзерлинг, замены ждал давно. Свой срок в беспокойной Варшаве он выслужил, и теперь, в конце долгой карьеры, как он надеялся, его ждал приятнейший и почетнейший для дипломата пост посла при французском дворе. Намеки на такую возможность стали проскакивать совсем недавно - а вот теперь и сообщение о прибывающем преемнике. Неужели?

   Кейзерлинг не был в русской столице уже давно. По Германии тоже не езживал. А значит, князя Тембенчинского не видал. Больше того - и слухов не доходило. А все потому, что посол газет не читал, ограничиваясь информацией служебных сообщений. Ну, князь и князь. Кажется, проходная пешка, выломившаяся в ферзи. За полгода - из безвестности к общеевропейской славе. Хорошо показал себя в датскую войну.

   Поэтому образ преемника рисовался в воображении Кейзерлинга по аналогии с другими царскими фаворитами. Гудовича и Мельгунова, сновавшими через Польшу туда и обратно с дипломатическими миссиями, он видал. И собирался передать дела молодому еще человеку на середине четвертого десятка, с небольшим брюшком, с умными ранними залысинами, добродушному и наглому одновременно.

   Баглир явился к дверям русского посольства один, вдоволь нагулявшись по варшавским улицам. От прогулки, кроме эстетического удовольствия, он получил неплохое представление о возможном театре борьбы - в первую очередь политической. И, если придется, военной. Город он осматривал, будучи скрыт под той самой стильной маской. Когда же ему надоело бродить без цели, а, главное, когда вызванный перелетом голод стал совершенно нестерпимым, он стал спрашивать у прохожих на своем лающем немецком языке, где можно найти русское посольство. И после изрядного анабазиса обнаружил нужный дом.

   Тут он снял маску, и секретарь посольства, который газеты читывал, немедленно его узнал. Заглянул для проформы в бумаги и проводил к Кейзерлингу. Если бы к тому пришла сменщицей известная старуха с косой, посол был бы потрясен меньше. По крайней мере, эта гостья пришла бы не слишком рано.

   Почему старик не помер на месте, неизвестно. Сперва схватился за сердце, потом за пузырек с нашатырем.

   - Я-то думал, меня уже все знают, - виновато потупившись, сказал Баглир, - но теперь понимаю - славы пока пожал недостаточно. Хотя с меня уже и лубки печатают. И, что радует, ни одна сволочь в антихристы пока не записала! Может быть, потому, что в церковь хожу исправно. Хотя и вижу - все у меня впереди. А бумаги мои вот...

   Кейзерлинг дрожащими руками раздергал аккуратный свиток.

   - Я не вижу своего отзыва, - недоуменно сообщил он.

   - Это оттого, что его там и нет, - объяснил Баглир, - я прислан не на смену, а в помощь. Дипломатического опыта у меня никакого, но если возникнет необходимость стучать кулаком по столу и показывать зубы - я к вашим услугам.

   Кейзерлинг улыбнулся. Этого, собственно, Баглиру и надо было. Почему-то людям, отошедшим от первого испуга, его внешность казалась располагающей. Некоторые дамы находили ее очаровательной. Как у человека вызывают непременно положительные чувства почти все куньи и их дальняя родня - тюлени, киты и дельфины. С другой стороны, люди снова казались ему довольно симпатичными существами. И посол в Варшаве не был редким исключением.

   - Мне кажется, с вами можно варить кашу, князь, - сказал этот достойный представитель своего вида.

   - Не столько варить, сколько заваривать, - уточнил Баглир, - а это теперь неизбежно. Не могли бы вы мне обрисовать положение в стране и в городе, охарактеризовать людей, влияние которых существенно.

   Кейзерлинг поморщился.

   - Влияние тут есть у любого депутата на сейме. Заявит свое liberum veto, и все решения сессии побоку. Все прочие делятся не столько на партии, сколько на фамилии. А у тех есть как минутная политика, так и давняя вражда. Сторону России сейчас держат Чарторыйские, род очень богатый, а значит, и сильный. На деле же просто хотят провести своего в короли. Так что вернее будет сказать, что это мы держим за князя Адама. Обсуждали и Станислава Понятовского, он помоложе и позволил бы роду дольше пробыть наверху - да вот только он до сих пор дуется на Россию. Известно, бывший любовник императрицы Екатерины. Князь же Адам хотя бы человек приличный: твердый, проницательный, уважаемый равно друзьями и врагами. Прочие роды побогаче, кого нелегко купить, сбились вокруг молодого саксонского курфюрста. А намекни мы, скажем, гетману Браницкому, что хотели бы видеть королем его - живо отстал бы он от саксонской партии и стал бы за нас. Тогда Чарторыйские подались бы к саксонцам. А на словах, конечно, все почти как в Англии - партия реформ, партия охранителей старины. И еще - голосование ничего не решит все из-за того же veto, так что победит та партия, которая выгонит из страны всех соперников. Франция и Австрия, хоть и поддерживают Саксонию, но не в той форме, чтобы воевать. Потому ограничатся мелкими гадостями. Так что, князь, вы рано приехали. Надо было - к самым выборам, и сразу с солдатами.

   - А диссиденты?

   Вот тут посол крепко скривился. Да было отчего.

   Само слово "диссидент", позже ставшее обозначать просто инакомыслящего, в те времена обозначало человека иной конфессии. Применительно к Польше - некатолика. Это были или православные - таких было побольше, на Украине и в Литве, или протестанты - таких было поменьше, в Померании. Католики почти равно угнетали и тех, и других, время от времени допуская перекосы - во время войн со Швецией доставалось протестантам, во время войн с Россией - православным. Неудивительно, что православные с надеждой смотрели на Россию, а протестанты - на Пруссию и Швецию. Но по прошествии времени Польша ослабла из-за внутренних беспорядков. А ее старые враги вдруг перестали грызться между собой, уладили свои внутренние дела - и полезли в чужие.

   И начались гневные окрики. "А ну, перестаньте перекрещивать крестьян в унию и отдавать на откуп наши церкви!" - требовала Россия. "Перестаньте брать с наших единоверцев дополнительный налог!" - требовала Пруссия.

   Старому королю еще позволили дожить спокойно. Для нового же условием избрания становились два условия: обеспечить права диссидентов и обеспечить права католиков. Первого требовали соседи, приводя доводы в сотни тысяч штыков и сабель. Второго требовали свои. При этом настрадавшиеся диссиденты считали своим правом открыто служить державам-заступницам, а католики - утеснять диссидентов.

   Выйти из такого положения мог бы только человек отчаянно храбрый, обладающий сильной армией. Достаточно сильной для того, чтобы отпугнуть чужих и припугнуть своих. Вот только армии польским королям по статутам не полагалось. Была небольшая гвардия, содержавшаяся на доход от королевских имений - и только. Последнее время Саксония подкармливала за свой счет несколько полков поверх того. Но королю-поляку на эту роскошь денег взять было неоткуда. Только из собственного кармана.

   А на собственный карман знатного Пяста уже давило свое удельное войско. При каждом магнате кормились клиенты - безземельная шляхта, помимо сабли и шапки, иных достояний и не имеющая. Радзивиллы, Сапеги, Браницкие и те же Чарторыйские могли в любой момент посадить на коней не один десяток тысяч шляхтичей. Вот только качество этого ополчения оставляло желать лучшего. Нет, рубаки это были отменные и бойцы отчаянные. Но беспорядочная толпа самых отборных рубак никогда не одолеет нормального регулярного войска. Вот и получалось, что воевать поляки могли только сами с собой. А исход усобной борьбы решит один батальон регулярной армии. Например, русской.

   Вот и кланялись - одна партия России, другая - Саксонии. Да вот только русский заединщик Фридрих приставил Саксонии к загривку одну свою дивизию - и та уже не смеет ни двинуться, ни пискнуть. А Австрия и Франция ему только что проиграли. И никак не желают получить еще по стольку тумаков.

   - Диссиденты - это безнадежно, - сказал наконец Кейзерлинг, - Если, конечно, вам не угодно говорить обтекаемо. В Петербург, я, например, отписал, что почти все диссиденты - народ худородный, а то и вовсе подлый - но там