Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться
| Вид материала | Документы |
- Чтение как труд и творчество вся литература для ребенка преждевременна, ибо вся говорит, 73.17kb.
- Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 178.24kb.
- Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 600.13kb.
- Загрязнение биосферы, 1150.22kb.
- Тест заключение список использованной литературы введение, 283.98kb.
- Тертуллиан к мученикам, 89.73kb.
- Маркс: идеи сделать мир мирным и ликвидировать классовую борьбу как абсолютно абстрактную, 79.97kb.
- Гарри поттер и волшебный камень джоанна роулинг, 2893.33kb.
- Московский Педагогический Государственный Университет реферат, 365.36kb.
- Тем, кто когда-то слушал «Арию» и «Мастера», 4302.23kb.
Что ж, пусть сенмурв станет символом быстрой и бескровной кампании, изящной и неотразимой!
Баглир велел прибрать литературу, и вышел из библиотеки в ностальгическом раздумье и размышлении о природе войн. Ноги носили его по городу кругами. На одном из уже ославленных в известной эйлеровой задаче кенигсбергских мостов Баглира перехватил Мельгунов.
- Куда это ты с такими глазами?
- Какими глазами? - растерялся Баглир.
- Ну, вот ты и выпал в наш грешный мир! А то ходил, пронизая прах материи взглядом, созерцая горних духов или еще чего-нибудь такое... Да не стой столбом, немцы существа любопытные, мигом вокруг соберутся. Голландцы вон как за Великим-то бегали! А всего-ничего: рост! - Мельгунов ухватил Баглира за локоток и потащил в нужную сторону. Тот еле поспевал переставлять ноги, - А у нас тут объявилось непонятное существо. Не из твоих ли мест? Большое, в перьях, с крыльями. Но четвероногое и зубастое.
- Как я? - удивленно переспросил Баглир.
- Похоже, но не совсем. Я же говорю - с крыльями!
- Ах, да... - спохватился Баглир, - А перья какие? А... хвост?
- Перья белые на голове, ниже - розовые, алые, багровые. На кончиках крыльев - пурпурные. Хвоста нет. Совсем. Не видел таких?
- Не видел, - твердо сказал Баглир, - читал. Веди!
Спасла его хорошая реакция и натренированная в тайге интуиция хищника. Баглир кубарем вывалился на лестницу, сломал спиной перила - но тело само извернулось и приземлилось на две нужные конечности. Остановил жестом изумленных свидетелей. А то Эйлер воинственно сощурил единственный глаз, а Мельгунов вытянул шпагу.
- Эй! - закричал он наверх, коверкая лаинские слова, - Я не тимматец! И не каратель! Сверху неслись оскорбления.
- Да, я желто-черный! Но не тимматец!
- Это уловка! Ты не подойдешь ко мне!
Баглир отстегнул ятаган и ловко зашвырнул его - в ножнах - в открытую дверь на втором этаже, из которой только что вылетел. Там тихо и неумело вжикнуло.
- Теперь у меня нет оружия! - крикнул он, - А у тебя есть! Могу я зайти?
- Чтобы умереть!
- Чтобы доказать, что я не враг, - Баглир стал осторожно подниматься по лестнице.
Показался - через дверной проем. Повернулся кругом.
- Видишь, - сказал, - нету у меня сзади этого павлиньего противовеса.
И девушка, отбросив ятаган, бросилась - ему на шею. Страшную секунду Баглир боялся смертельного удара, разрывающего позвоночник и артерии. Но вместо когтей там сомкнулись замком мягкие пальцы.
А вместо крови пролились слезы, причем Баглир тоже всплакнул - за компанию. После чего вскинул на руки и понес вниз.
- Мы бежали от карателей, сюда - остальные миры закрылись. Выпали среди моря, - всхлипывала лаинка, пока Баглир топал по лестнице, - сразу в воду. Крылья намокли, и взлететь было невозможно. Меня поддерживали другие - и я должна была утонуть последней. Но мимо проходил корабль чудовищ...
- Людей, - сказал Баглир, - людей не хуже нас. Хотя некоторые по нраву и напоминают тимматцев.
- А как выжил ты?
- Ну, я сразу попал на сушу. И даже не думал, что мне повезло.
Лаинка снова расплакалась.
- Если бы мы оказались на суше, нас было бы много! А теперь... - она покраснела, это было видно даже сквозь перья, но закончила, - мне придется родить от тебя очень многих, чтобы возродить свой народ. И попроси этих добрых чудо... людей, чтобы мне дали какую-нибудь приличную по здешним меркам одежду. Завернутой в простыню мне ходить неловко и недостойно.
Баглир набрал в грудь побольше воздуха. Поскольку предстояло объясняться, долго и не вполне правдиво.
На пути в Петербург случилась неприятность. Отстал астраханский полк. После этого корпус Разумовского начал истаивать. Исчезали солдаты, роты, даже и батальоны. Нередко - вместе с командирами. Заговорщики, которых в колонне осталось всего человек тридцать, легко ведшие ее при удачах, при конфузии не смогли удержать воинство от расползания. Иные пытались - и исчезали тоже. Их, связанных, тащили обратно к Нарве, говоря им так:
- Мы - люди подневольные, нас царю и помиловать не грех. А коли надо кого казнить иль там в Сибирь - так на то вы есть...
В Нарве непрерывно заседал трибунал - Фермойлен, Сипягин, да майор Котрин, всего трое. Приговоров у них тоже было три: простить, содержать под караулом, вывесить на крепостной стене. Старались прибегать к первому и второму, но бастионы Нарвы все же преизрядно разукрасили.
К чести Разумовского надо заметить, что из вышедших десяти тысяч войска он сумел вернуть в Петербург целых пять. Половиной этой цифры он был обязан княгине Дашковой, денно и нощно объезжавшей неуверенные части и поднимавшей в них дух и кураж.
За несколько дней похода город изменился неузнаваемо. Солнечные дни изгнали влагу из воздуха, а похоронное настроение - обывателей с улиц. Город казался выбеленным скелетом чудовища, патрули шевелились, как змея в конском черепе - жизнь, но чужая и ядовитая. Толпы горожан с дрекольем, жаждавшие оборонять город, куда-то пропали, зато накатывались грозные слухи. Патрули же от слухов не спасали! И по столице ползло известие, что от первопрестольной движется ополчение, возглавляемое неведомым унтер-офицером, что Фридрих с сорока тысячами пруссаков миновал Ревель, что Миних на Котлине дождался Балтийского флота и готовит десант, и что он запас десять тысяч саженей пеньковой веревки, уже и намыленной, и обещал все фонари использовать, что по городу ходит переодетый чуть ли не в женское платье император и готовит нечто страшное. Иногда, впрочем, рассказывали и другое - что датский флот блокировал Кронштадт, что Англия послала Екатерине восемь дивизий, что царя Петра давно убили и подменили адъютантом Фридриха Второго. Большинство горожан уже никому и ничему не верило, но им рассказывали, что в Новгороде архиепископа убили, церкви и монастыри пожгли и молятся теперь бесовским люторским обычаем, что в Выборге объявился свергнутый Елизаветой Иоанн Антонович и сразу призвал шведов, что гетман бежал в Батурин и пустил туда австрийцев, обещая им Украину, что Румянцев с тремястами тысячами войска идет на Петербург, имея указание казнить ВСЕХ, что, наоборот, имеет повеление всех миловать, и что татары взяли Архангельск.
Последний слух измыслил поручик гвардейской конной артиллерии Кужелев. Когда мимо его окон простучал копытами по булыжнику эскорт гетмана Разумовского, поручик по-фракмасонски пил стаканом красное вино. Потому что у него было именно такое вино и именно такая посуда. Хотя он и предпочел бы водку - и из горлышка штофа. Потому что с ним произошел нехороший, а для русского офицера просто неприличный случай - он попал в плен. В самом начале компании и без боя. Вины его тут не было никакой. Просто однажды, проснувшись, плотненько перекусив, он был застигнут в своей квартирке патрулем из солдат-семеновцев, которые велели ему присягать Екатерине!
Кужелев отвечал уклончиво, пытаясь выяснить, как и что. А, уяснив суть событий, отказался приносить новую присягу, пока не вышла прежняя. И был помещен под домашний арест.
Последние дни все стало особенно гадко. Если поначалу его жалели, как не умеющего вовремя сподличать и поменять честь на карьеру, относясь с известной презрительной лаской, как к конченому человеку, то потом пришло время чернейшей зависти. Караул уставал на глазах, норовя за любую мелочь двинуть прикладом, а то и штыком. И если прежде кой-кто из солдатиков охотно таскал водку поднадзорному, то теперь даже дав стократную цену, в возврат можно было получить обкусанный шиш. А потому приходилось пробавляться старыми запасами. Тем более что прислуга куда-то устранилась, очевидно, опасаясь попасть под руку то ли злой охране, то ли хмельному Кужелеву.
А мимо неслись те, кто участвовал в деле. Пусть и дурном, и на неправильной стороне, пусть дела у них шли неважно - от зависти у поручика набухало под веками и руки едва не тряслись. То есть имела место полная утрата самоконтроля, для офицера артиллерии вещь совершенно неприличная. Надо было что-то предпринять. Мыслей в тугой голове не находилось, пришлось думать чем придется. Вот Кужелев и восхотел показать гетману голый источник пьяных мыслей - но по причине пьяной неловкости не успел. Зато растратил последние силы на вставание из-за стола и пробирание по стенке к немытому оконцу. Так и заснул, глубоко и тяжело, трупообразно валяясь пониже рамы с цветочным горшком.
Снилась ему всяческая дрянь. Пробудившись в холодном поту, он позвал одного из своих сторожей и впарил ему самый блеклый из кошмаров как наивернейшую новость - в обмен на опохмельную чарку...
Княгиня Дашкова, вернувшись из неудачного похода, с сорочьим треском промелькала по всему Петербургу, всюду внося краткое воодушевление. Так электрический разряд заставляет мускулы трупа сократиться, создавая иллюзию жизни. Вслед за ней вновь смыкалось уныние - но Екатерина Романовна попросту не оглядывалась, и ей казалось, что все не так уж плохо. Просто все кругом нытики!
Когда очередной неизъяснимый рикошет проносил ее мимо отцовского дворца, Дашкова вспомнила, что оставила там перед выступлением на Нарву свою маленькую дочь, и поспешила скорее с ней повидаться.
Первое, что удивило княгиню, было полное отсутствие караула. В начале переворота дом был занят вполне приличной охраной - на это была выделена полнокровная рота. Возможно, именно этих растяп не хватило для победы под Нарвой!
Зато дома был князь Роман Илларионович. Дав Екатерине Романовне вдоволь натетешкаться со своей внучкой, он перехватил дочь на торопливом отходе.
Настроен он был сумрачно и решительно. Немудрено! Ему, генералу армии, князю и сенатору, за последние несколько дней пришлось перенести столько болезненных для его помпезной натуры оскорблений. Сперва - арест пьяной солдатней в собственном доме, разоружение и едва не катание мордой по полу. Потом, после спасения Вадковским, прибежавшим самолично и долго каявшимся - требование принести новую присягу. А после отказа - все сначала. Только солдаты еще пьянее, а извиняться пришел не сам комендант города, а его адъютант с бесстыдными белесыми глазами.
Солдат оставили - "для охраны". Дом был разворован начисто. Не то, что серебро и золото, на коих полагалось едать вельможе, бронзовые ручки с дверей посвинчивали. Девки из прислуги поначалу визжали, потом Роман Илларионович запретил. Девки не сервизы, от них не убудет. А еще "охрана" с казарменным вкусом обсуждала ноги его младшей дочери. Возможность лицезреть стройные ножки Екатерины Романовны оказалась едва ли не главным преимуществом присоединения к мятежу! Это декольте в восемнадцатом столетии было делом обычным. А дама в кавалерийских лосинах могла воспламенить дивизии. Причем ниже пояса. Так вот удружила отцу младшая дочка, о роли которой в перевороте судачил весь город.
Потом наступил черед старшей. Да, под манифестом была подпись императора и контрассигнация канцлера - что до того? Разумеется, в освобождении крестьян была виновна именно Елизавета! Что творилось в имениях - Бог весть, но половина дворовых холопов разбежалась немедля. Те, что остались, были частью верными псами, частью - псами шелудивыми. "Охрана" между тем перепилась и лежала на мраморных лестницах и дубовых паркетах крокодильчиками. Зелеными и плоскими. Графские лакеи споро разносили их под стриженые на английский манер кустики - протрезвляться на свежем ветерке, благо июнь этому благоприятствовал.
Потом опять явился адъютант Вадковского, и поднимал скотов своих, и говорил им неласково. После чего переставил на какие-то другие посты. Вот тогда-то Роман Илларионович раздал слугам нужные приказы и стал ждать доченек.
Когда он загородил собой дверь, широко расставил руки и разулыбался, Дашкова особого подвоха не увидела, хотя улыбка отца и была кривоватой, актер из графа был бесталанный. В конце концов, это Елизавету выгнали из дому - не столько за недостойное поведение, сколько за то, что ее пребывание в статусе императорской любовницы не принесло графу никаких выгод. Своенравная девка заявила, что любовь - дело частное, и родня тут побоку. И нашептывать на царское ушко по ночам, что батюшкой велено - не стала. Сбежала к милому, и все фамильные камушки прихватила. А Петр ей тут же подарил еще столько же!
Вот и шагнула Екатерина Романовна отцу в объятья - а он был крепенек. Улыбка его сразу преобразилась в ухмылку.
- Ну что, попалась? А я, каюсь, неправ был, когда говорил, что напрасно ты науками-то занимаешься... Политика-то она погаже будет. Ну да ничего... сейчас все поправим. Говорят - учи дитя, пока поперек лавки лежит. Опоздал я. А и то: лучше поздно, чем никогда!
Тогда княгиня Дашкова в первый раз пожалела, что не погибла под Нарвой!
Императрица Екатерина оказалась в куда худшем положении. Если Дашкову арестовал отец, суровый и озлобленный, но в глубине души все-таки любящий - то в старом Зимнем хозяйничал Григорий Орлов! После гибели брата Гришка почерствел, неудачи же казавшегося верным дела и вынужденное безделье сделали его совершенно невыносимым. И без того взрывной характер стал бешеным. Гришка только пену изо рта не ронял. Любовником стал никаким, а вместо того, чтобы кусаться, использовал кулаки. Екатерина старалась быть с ним помягче - не помогало.
Караульные и придворные разбегались, опасаясь получить в рыло. Слуги и вовсе шуршали мышами вдоль плинтусов. Кто оказывался громче - вылетал в окошко с зубами под языком вместо пилюли!
После того, как под горячую руку попал целый генерал, Екатерина нежно прижалась к буйствующему другу, стала легонько поглаживать его могучие руки. Обычно это Григория успокаивало. Но не сейчас. Кисти Екатерины оказались сжаты его лапищами. Если это и были тиски - то пыточные! Но скрипнула двухстворчатая дверь, и глаза императрицы сквозь слезы сверкнули надеждой.
- Сен-Жермен! Граф, как вы вовремя! Спасите меня от этого чудовища.
- Григорий, это недостойно! Не смейте обижать даму! Тем более, вашу государыню!
Григорий оглянулся - в дверях принял изящную позу вызывающе вальяжный господин. Рука пришельца покоилась на ажурном эфесе длинной шпаги.
- Ах, это ты, гнида датская! Еще о достоинстве рассуждает! Не ты ли умолял нас поддержать эту шлюху? Пел сладкие песни, строил першпективы... И что? Алехана уже нет. Теперь моей кровушки хочешь?
- Надо подумать, - ответил тот спокойно, - надо подумать... Пожалуй, хочу! Ты нанес нашему делу ущерб больший, чем наш главный оппонент император Петр. Ты всех верных распугал, а сомневающихся отвадил. Как жаль, что убили не тебя, а Алексея! Но эта ошибка отчасти поправима. И отпусти женщину, мерзавец.
Последнее слово он произнес спокойно, но удивительно хлестко. Морда Орлова вспухла румянцем, как от доброй пощечины. Отшвырнув Екатерину и ножны шпаги одним движением, он бросился на врага.
Граф Сен-Жермен был немолод, невелик ростом и не наделен природой медвежьим сложением. Однако - просто сделал шаг вбок, и Гришка пролетел мимо. Орлов развернулся, ткнул шпагой - в пустоту. Сен-Жермен сделал шаг вперед, и шпага гвардейца оказалась в вершке от фалды графского сюртука. Орлов подскочил и рубанул сплеча. Сен-Жермен отвесил галантный поклон Екатерине, и шпага прошла у него над головой.
Орлов продолжал нападать, Сен-Жермен - уклоняться. Казалось, граф просто занят своими делами - достает карманные часы, изукрашенные бриллиантами, нюхает табак, долго и с наслаждением чихает, входит в комнату, с интересом рассматривает картины - а потом и дыры от Гришкиной шпаги в этих картинах, любуется видом из окна. И все это с царственной ленцой и аристократической пресыщенностью, обычно ему совершенно не присущими! Этакий Версаль из одного человека, вокруг которого мечется разъяренный дурак со шпагой и никак не может угодить по совершенно не сопротивляющемуся светскому хлыщу!
Екатерина сначала хихикнула раз-другой - а потом ее, истосковавшуюся по веселью, прорвало - и над дворцом пронесся заливистый хохот императрицы. Это было так необычно, что запуганный Гришкой двор и гвардейские караулы - все сбежались к месту необычайного события. И присоединились в веселии к Екатерине.
Дружный рогот отрезвил Гришку. Он огляделся - вот Алексей Разумовский запрокинул голову и надрывается во всю силу тренированных певческих легких. Князь Трубецкой басовито ведет партию Преображенского полка, кавалерийски ржут конногвардейцы, фон Энтден выдает размеренное ха-ха, как часы тикают, фельдмаршал Голицын заливается канареечными трелями, Иван Шувалов, потеряв царедворческий лоск, придерживает живот, чтобы не лопнуть.
- Радуетесь? - спросил, - А вот я вас!
И замахнулся шпагой на общество. Смех не стих, но кое-кто ухватился за оружие. И тут Сен-Жермен перестал вдруг быть забавным и галантным. Черной молнией сверкнула в его руке длинная шпага, вдруг покинувшая ножны - и оружие Орлова укоротилось вдвое. Еще один проблеск - и разъяренный гигант рухнул на пол.
- Вот и все, - улыбнулся граф, - только надо бы убрать Григория Алексеевича. А то я, как всегда, намусорил. Извините уж записного химика. А пока нам надо поговорить о ходе нашего главного опыта. Он пока еще отнюдь не провалился!
Его хотели прижимать к сердцу, жать обе руки, подбрасывать под потолок - но не преуспели. Просто граф сделал два-три вальяжных шага. Только Екатерина, плачущая и смеющаяся одновременно, повисла у Сен-Жермена на шее диковинной наградой!
Баглир стоял навытяжку перед императором. Петр усердно делал гневное лицо, но оно все время норовило расплыться добряцкой ухмылкой.
- У нас сейчас мятеж, а сразу потом - война. Нас ждут Петербург и Копенгаген! А ты жениться надумал!
- Я не надумал. За меня все уже решили.
- Кто?
- Моя невеста, Виа Рес Дуэ. И я полностью согласен с ее аргументами.
Петр скабрезно хихикнул.
- Чисто логическими, - оскорбленно заявил Баглир, - и вообще, я вам сейчас не особенно нужен. Эскадра только собирается, а Петр Александрович вас шевелит куда чаще и безжалостнее, чем я.
- Да, с Румянцевым не соскучишься. Но юмор у него висельный. Если он будет командовать штурмом - это же караул, мне понадобится новая столица! Но я надеюсь, что флот мне не понадобится совсем. Именно поэтому ты и нужен мне - но не здесь, а в Петербурге. Если выполнишь задание, свадьбу устроим там. Кстати, дарю тебе особняк одного из заговорщиков - по выбору... А если провалишь, будешь ждать со своей нареченной, пока город отстроят...
Баглир звякнул шпорами и подтянулся.
- Я не зверь, - утешающе сообщил ему Петр, - просто мне нужен именно ты. Если правда то, что Мельгунов мне рассказал о твоей невесте.
- Что рассказал?
Баглир насторожился. Петр подошел к двери, резко ее распахнул, пошарил глазами по коридору. Вернулся на место.
- Крылья, - зловещим шепотом спросил император, - у тебя ведь тоже есть пара?
На Баглире был его собственный кирасирский мундир - с крыльевой муфтой, поэтому он просто их расправил. В комнате сразу стало тесно. Просторных помещений Петр не любил. Стол, стул и чернильница - вся обстановка. Зато теперь стены были покрыты бело-желтым ковром из перьев. Шесть саженей длины - на три стены хватило.
- Сразу должен заявить, что ни к небесам, ни к нечистой силе отношения не имею.
Петр кивнул.
- Я читал Линнея. И говорил с Эйлером. Поэтому могу также точно сказать, что к людям - да и вообще земным тварям ты тоже не имеешь отношения. В том числе и сибирским. Потому как из системы выпадаешь к чертовой матери! А для потустороннего существа у тебя слишком плотская конституция.
- Ну, из системы Линнея я не выпадаю так решительно. Царство - животные, тип - хордовые, класс - млекопитающие. Отряд - хищные! Семейство - куньи! А род и вид свои, особенные. Мои крылья - это, в общем-то, не конечности. Просто удлиненные ребра. И складные.
- Ты хочешь сказать, что ты просто большая выдра? Вот почему ты на наших девок не смотришь.
- Точнее ласка, горностай или хорек - если захотите ругаться. Ну, как я ваше величество сравнил бы с орангутангом, макакой и гориллой. Или даже лемуром. А вообще-то смею считать себя человеком. Да и пропорции у меня вполне человеческие. Только ноги короткие и кривые. И ребра раскладывающиеся. В сущности, в полете я - одно большое крыло. Потому и летать ухитряюсь, при моем-то весе. Так что - я человек, просто другой. Не Homo sapiens, а Martes sapiens или Homo martes. Считайте себя умнее, если хотите.
Петр был почти убежден, но вспомнил:
- А перья?
- Ах, перья... получите! Он выдрал черное перо из крыла, поднес Петру под нос. Видите?
- Перо как перо!
Баглир подошел к столу, взял гусиное перышко, которым император писал какую-то бумагу перед его приходом, отдал Петру.
- Сравните. Особенно срез.
Петр щурился. Сперва без интереса, потом увлеченно.
- А теперь вот с этим. Лупа у вашего величества есть? - Баглир сунул царю под нос выпушку на рукаве своего мундира. Не пожалел откромсать клок шерсти ножом для бумаг.
- Не могу разглядеть, - признался Петр, - изучив срез шерсти. Но птичье перо полое, а твое - нет, и заполнено чем-то, что сначала впитывает чернила, а потом понемногу отдает. Поэтому и пишет дольше! И эти маленькие волосики, которые отходят в стороны, из которых состоит плоскость - у птиц тонкие, круглые и склеены. А у тебя плоские, широкие, жесткие и все отдельно.