Geum.ru

   Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   36

   Неприятно.

   Первым порывом было - бежать к царю. Или хоть к Миниху. Но Баглир быстро остыл. Доказательств не было. Царь или сам знает, или не убедишь. А за Минихом нет пока реальной силы. И он решил рассказать все своему полковому командиру.

   Фон Фермойлен сперва назвал его измышления апокалипсическими вариациями. А потом созвал штаб. И поставил задачу - как спасти полк, не изменив присяге. Так возник своеобразный заговор против заговора.

   Топографический отдел и колонновожатые получили задание разработать пути прорыва из города. Под предлогом будущего смотра оказалось возможным предельно занять солдат. При этом вводилась строжайшая экономия боезапаса - ожидалось, что истраченное на учение Вильбоа, пока еще сохраняющий свой пост, восполнить не поторопится.

   Прошла неделя, другая. Все оставалось тихо. Только гвардейцы стали на непонятные деньги пить с армейскими офицерами, ругая новые порядки. Полк расслабился. Фон Фермойлен выразил Баглиру ерническую благодарность за своеобразное учение, которое по его инициативе было произведено.

   Тут-то и началось.

   Баглир сидел в полковой канцелярии, и слушал очередной анекдот из жизни военных чиновников, когда возле расположения стали появляться странные полуобмундированные субъекты, кричащие, что император-де упал на охоте с коня и расшибся насмерть. И что теперь - Екатерина. Солдаты слушали.

   Баглир выскочил на крыльцо - и чуть не врезался в подполковника.

   - Ты был прав, Михаил Петрович, - заметил тот невозмутимо, будто проиграл спор о завтрашней погоде, - надо послать к государю, он в Ораниенбауме. Ты легче всех, у тебя, извини, стать гусарская. Бери свою Искорку - и вперед!

   Только сначала надо было выйти.

   Полк был построен, и Фермойлен что-то говорил убедительное про присягу, про цесаревича Павла. Это придумал один из штабных. Мол, законный наследник-то - Павел. По закону о престолонаследии. Вот и неслось по рядам кирасир: "Верно говорит. Пехтура под водку про Павлика то и забыла! Того и гляди, вздыбачат на нас немку ангальтскую. Командир сам немец, а понимает... Ну, не робей! Грудью подайся, не хнычь, равняйся!"

   Снаружи еще кричали: "Вяжи офицерей - немчуру", когда в раздавшиеся створки ворот, украшенных аляповато намалеванными орлами, украсившими собой вход во время подготовки к мнимому смотру, хлынула тяжелая кавалерия - выряженная, как на парад. Редкое петербургское солнце сияло на нагрудниках, вились конские хвосты на римских шлемах.

   Беспорядочную пехоту попросту раздвинуло. Палаши разом поднялись, опустились - поднялись снова багряными. Внизу, под копытами чавкало зазевавшееся кровавое месиво, бывшее некогда людьми. Не всегда врагами - но всегда зазевавшимися. Шли бойко, квартал за кварталом, выворачивались проходными дворами, минуя организованные заслоны, а неорганизованные препятствия рубя - будь то люди или животные, солдаты или обыватели, без всякой разницы. Навстречу вылетела лава - конногвардейцы. Старые синие мундиры - длиной едва не до щиколоток - распахнуты, париков нет - зато в руках сабли. Впереди - знакомые лица. Хитрово, Потемкин, Ржевский - не тот ли самый? С разбега схлестнулись - и пошло. Кирасирам повезло, кони неприятелей шарахнулись от Баглира. Фермойлен развалил Дурново наискось, срубив с головой плечо и руку с саблей. Конногвардейцы быстро опомнились. Их клинки все чаще звякали о панцири кирасир, царапая двуглавые гербы. Но броня спасала не всех - и тонкая белая замша кирасирских мундиров покрывалась алым. Разгон был потерян. Всадники стояли и рубились.

  -- Ротмистр, пора!

   Баглир рванулся вбок, по еще не перекрытому проулку, поторапливая Искорку пятками - шпор он не признавал принципиально. За ним устремилось несколько конногвардейцев - их перехватили.

   На мосту через Неву команда солдат-семеновцев непривычно ворочала пушку. Орудие было дошуваловское, чрезмерно тяжелое. Поодаль маячил передок с впряженными в него восемью парами лошадей. Баглир выхватил ятаган, примериваясь, как бы ловчее проскочить мимо. Вдруг рядом оказалась тень. Он обернулся - всадник в зеленом мундире махнул рукой в сторону моста.

   Преображенец... Но в компании десятка кирасир, многие - еле в седлах держатся. А, Измайлов. Этот - за Петра. И с ним - ротмистр Чуплегов, товарищ по полку. Он же был в увольнении...

  -- Как там наши? - спросил.

  -- После поговорите, - генерал-поручик Измайлов не был склонен ждать, - На прорыв!

   Выскочили. Пушка нервно бухнула. Ядро просвистело где-то недалеко. Баглир отмахнул ятаганом чью-то голову - Искорка одним прыжком вынесла к упряжке с зарядами, только начавшей разгоняться. Оставленный при лошадях солдатик бросил поводья, схватил ружье и стал неуклюже тыкать в сторону преследователя. Тут лошади почувствовали Баглира, рванули - солдат свалился набок. Баглир перескочил с Искорки на одну из лошадей передней пары - на манер форейтора, успокоил животных. Рядом показался Измайлов.

  -- Пушку взяли, Михаил Львович? - спросил его Баглир.

  -- Там Чуплегов возится, помоги ему, - ты же у нас почти артиллерист.

   Баглир запрыгнул на Искорку, вернулся на мост. Кирасиры как раз пытались прицепить лафет к передку, он быстро показал - что и как. Орудие тронулось с места. Вокруг скакали кирасиры. Мост остался позади. Впереди оставалась дорога, наверняка еще свободная! Баглир стал расстегивать нагрудник. Пусть в предстоящей гонке Искорке будет легче.

  

2. Недопереворот.

  

   В Петергофе это утро началось примечательно хорошей погодой. Готовился праздник - проводы царя на дипломатический конгресс. С крохотной посыльной галеры выгружали материалы для фейерверка. Фонтаны были пущены! Ожидалось изумительное зрелище - смесь огня и воды. Что может быть краше такой феерии? Все было почти готово - ждали только Екатерину. Петр ночь проработал над бумагами и напоминал дневную сову. Придворные, судя о государе по себе, решили, что у царя похмелье.

  -- Уезжать не хочется, - жаловался он графине Воронцовой, - в столице нехорошо. По гвардии ходят подметные листки, совершенно, впрочем, дурацкие. Вчера один такой хвалился меня зашибить кирпичом. Императора Всероссийского - кирпичом по голове! Как это можно себе представить? О! Миних сразу с тремя поклонницами! Фельдмаршал, мне бы вашу способность очаровывать дам!

   Фельдмаршал вылез из стриженых кустов - встряхнулся, и уже во фрунте, и ни единой складки на мундире. Фрейлины возились дольше. Зато не краснели. Дело житейское.

  -- Боюсь, государство совсем бы захирело, - заметил Миних, - а мне можно, вы, ваше величество еще не подобрали мне серьезной работы. Простите - подслушал вашу беседу. Эти низенькие кустики словно специально созданы для подобных штук. Должен заметить - то, как пьяный гвардеец бьет императора по голове кирпичом я представляю себе очень хорошо. Хотелось бы знать - что с мерзавцем сейчас? Тайной-то канцелярии нет.

  -- Канцелярии нет, но есть полковая гауптвахта. Там он и сидит. Протрезвеет, напишет покаянное письмо - и пойдет в кабак хвастать, как он царя убивал.

  -- В гвардии вас очень не любят.

  -- А с чего им меня любить... Подачек не бросаю, служить вот заставил. Тем и плох. - Петр нервически махал руками. Не царь, мишень для Дон-Кихота.

  -- Не стоит недооценивать их опасность, - уговаривал Миних, - я вот как-то о них забыл. Двадцать лет потом вспоминал. Кстати, государь - вам ваше лицо дорого? Как и прочий организм?

  -- Лицо у меня - не воду пить, - Петр помрачнел, это было больное место, - после той оспы. Катька, дура, видеть не может. А организм... Хороший организм. Кроме брюха. Согнал бы, да всякий раз посмотрю на него, подумаю: куда без меня по свету брюхо пойдет... Тоже - не чужое. А это вы к чему?

  -- К тому же. Когда вас разбудят, то мало не будет. Достанется и уху и брюху. Отметелят за милую душу, как английский боксер свою грушу.

  -- А вас на стихи потянуло, фельдмаршал.

  -- Тогда скажу серьезно, прозой. Во время ареста меня так били, как ни до, ни после. Почему живой - загадка. А я был всего лишь первым министром. Вы давеча назвали гвардию янычарами. Совершенно точное определение! А янычары султанов убивают не то чтобы часто - РЕГУЛЯРНО. Представьте - ночью к вашему величеству в постель забираются четверо братьев Орловых. И не дав одеться, бьют. Сначала кулаками, потом ботфортами! И особенно старается Гришка.

   Петр улыбнулся - глуповато, ну уж как умел.

   - Вы меня запугиваете. И при этом играете на естественном отвращении к любовнику жены. Хорошо. Признаюсь. Я боюсь гвардию. Сейчас вы начнете отговаривать меня от отправления этих негодяев на военный театр. Скажете - это опасно! Это мне уже все прожужжали. И Воронцов - канцлер, и Волков - статс-секретарь. Летают кругом, как стрекозы и вжжжжж, - он сделал жест, будто пытается схватить рукой надоедливую муху, - Хорошо. Я их Действительно боюсь. Но не лучше ли разок рискнуть - и не дрожать всю оставшуюся жизнь. Если они уйдут из столицы... - Петр мечтательно закатил глаза.

   - Они не уйдут. То, что вы сделали, это даже не провокация - это ПРИКАЗ К МЯТЕЖУ, - объяснял Миних, говоря едва не по складам и шипя на свистящих буквах.

   - Хорошо, дайте мне другой способ от них избавиться. И успокойтесь, мятежа еще нет.

   - То-то: еще, - Миних воздел указующий перст горе, - Можно сделать все тихо. Гвардию - до поры не трогать. Пусть носят сюртуки до щиколоток, валяются пьяными на постах. Вовремя производить этих оболтусов в чины, платить - черт бы их побрал - хорошее жалованье и вовремя. Любить они вас не будут. Будут терпеть. И ничего с ними делать не надо. Надо - не делать. Не пополнять.

   У Петра в глазах проскользнуло понимание. Миних, ободренный, продолжил:

   - Всякая воинская часть имеет естественную убыль. Кто отслужил свое, кто перевелся - как следует, с повышением на два чина, - в армию, кто совершил нечто, из-за чего не только вы, но и его товарищи не прочь изгнать мерзавца из рядов. Трудно, правда, представить, что. Понемногу полки станут равны батальонам, потом - ротам. Вот примерно тогда их можно разогнать и сформировать заново, как нормальные армейские части. И муштровать, и в походы посылать, и впредь не заводить гнильцы.

  -- Это займет лет десять. А я, право, устал бояться. Как, однако, припекает! Надо бы освежиться. - Петр полез в фонтан, сняв треуголку и подставив парик мелким брызгам. Потом сорвал и парик. Под ним оказались короткие, беспорядочно обкромсанные волосы, торчащие в разные стороны. Когда голова достаточно промокла, Петр, хлюпая сапогами, выбрался из фонтана.

  -- У тебя рога! - засмеялась Елизавета Романовна.

  -- Знаю, - беспечно бросил Петр, обмахиваясь треуголкой, - про Гришку Орлова знает, поди, вся Европа. И про Салтыкова, и про Понятовского...

  -- Да не такие! На голове - из волос! Зачем тебе новый анекдот?

   Петр провел рукой по волосам, пытаясь их пригладить. Тщетно. Тогда он вновь напялил треуголку.

   - Сегодня я что-то не в себе, - сказал он, - норд-ост, видимо. И в горле будто застряла какая-то пакость. А ведь сегодня даже Екатерина ведет себя прилично. Пригласила в Петергоф, а сама уехала. И вместо того, чтобы терпеть ее дурачества, я смогу позволить себе свои! Могу - но как-то не хочу. До чего гадко на душе - просто не поверите...

   Речеизлияние его величества было прервано еле слышимым отдаленным шумом. Чуткий Миних уловил: "Гвардия... мятеж..." - и, очертя голову, ринулся на звук. Петр поспешил за ним, но отстал - фельдмаршал в свои годы не только по фрейлинам был боек. Навстречу им прорывались двое - один в раззолоченном зеленом мундире с лазоревой орденской лентой через плечо, другой - пернатый кирасир с восточным клинком. Не перепутаешь.

   Генерал-поручик сделал еще более тревожное лицо, выкрикнул с несколько театральным надрывом - зато как палашом наотмашь:

   - Ваше величество! В столице возмутилась гвардия, Семеновский и Измайловский полки кричат: "Виват, Екатерина!", преображенцы - то же, еле вырвался.

   - Как же это... - растерялся Петр, - а присяга?

   - Водкой зальют, - сказал Миних, - а что, в столице верных частей совсем нет? - Отчего же? - Баглир, наконец, загнал ятаган в ножны, - Кирасиры сейчас умирают на улицах Петербурга. Иные, глядишь, и вырвутся. А у армейских полков офицеры все взяты по домам - и на их место выставлены из мятежников. Так что за час - другой екатерининцы с кирасирами управятся. Тогда они двинутся сюда.

   Глаза Петра округлились.

   - Надо ехать в Ораниенбаум, - сказал он, - под прикрытие моих голштинцев. А что дальше?

   Он оглянулся. Только что было пусто - откуда-то взялись серолицые растерянные люди - кругом императора осторожно столпился двор.

   - Дальше решим в Ораниенбауме, - подытожил он.

   Началась суета. Собрались на диво быстро. Поехали.

   Баглиру все это очень не нравилось. Была какая-то предрешенность в неловких действиях Петра. Опереточность происходящего подчеркивалась сияюще ясной погодой, листья деревьев солнечные лучи пронизали насквозь - и по изумрудному коридору дороги летели экипажи.

   Миних, старый солдат, скакал в седле. Негоже на войне каретами пользоваться. Даже и старикам-фельдмаршалам. Баглир пристроился рядом.

   - Дело швах, эччеленца, - заявил он, - император совершенно растерялся. Измайлов пытается его тормошить - но толку чуть. Надо было сразу разослать курьеров к близлежащим гарнизонам, еще что-то делать. Голштинцев одних раздавят.

   Миних хмуро жевал губу.

   - Его величество решил так.

   - Его величество... Короля играет свита, эччеленца! А вы посмотрите на эти кислые хари. Половина, наверное, вообще была в заговоре, просто что-то не сошлось - и вот они здесь, дрожат, боятся, что паскудство наружу вылезет. Другие - хорошие, верные - но глубоко штатские люди. А мы теперь уже как бы и на фронте.

   Возле Ораниенбаума Петр еще в бытность свою великим князем устроил крепостцу Петерштадт. Потешную, прежними словами. Но устроенную по всем правилам. Внутри крепостцы стояли казармы голштинцев и домики их офицеров.

   Один - принадлежал Петру. В нем и устроили военный совет.

   Как и опасался Баглир - большую часть совета охватило апатическое уныние. Поводы, конечно, были. Генерал-поручик Измайлов устал от давешней гонки, вид имел воспаленный и нервический - но хотя бы рвался в бой. Прочие... На них было невозможно смотреть. Канцлер Воронцов, его заместитель Голицын и статс-секретарь Волков тушевались друг за друга. Фельдмаршал Трубецкой, командующий всей гвардией, был сер лицом и дивно уныл - и представлял не столько человека, сколько мундир, набитый тряпками. Иван Иванович Шувалов изящно привалился к стене в сторонке и внимательно изучал потолок. Его хата была с краю. Меценат и сибарит, друг Ломоносова - он лицезрел историческую сцену - и не более того. То, что он еще и гвардейский офицер, он, как и большая их часть, благополучно забыл еще в царствование Елизаветы. А потом, после указа о вольности дворянской, просто забыл выйти в отставку. Другая его должность - начальника шляхетского кадетского корпуса - была по его характеру, и с ней Иван Иванович вполне справлялся.

   Мучить же его, как прочих, заставляя действительно тянуть строевую офицерскую лямку, Петр не стал из привязанности к Петру Ивановичу Шувалову, гению артиллерии, верному другу и соратнику. Увы, Петр Иванович скоропостижно умер вскоре после того, как обеспечил великому князю Петру корону - после смерти Елизаветы гвардия вдруг обнаружила, что казармы наиболее разложенных старых полков взяты на прицел единорогами, а Зимний дворец зажат в кирасирское каре. Екатерина тогда была занята - рожала очередного бастарда. А как оправилась - тут Петр Иванович и помер, едва достигнув пятидесяти лет. Но заговор пришлось воссоздавать сначала.

   Так, во всяком случае, казалось Баглиру.

   Генерал-адъютанты Гудович и Мельгунов готовно и истово смотрели в рот царю. А вот в глаза избегали. Оно и понятно - их полки без шефов заперты на Васильевском острове.

   Графиня Воронцова тихонько сидела в уголке, едва не дыша. Ее отец, канцлер, поминутно оглядывался на дочь.

   Голштинские генералы Девиер и фон Левен ерошили парики и пытались изобразить на казенных лицах мышление.

   Миних развалился за столом и скептически разглядывал остальных. Баглиру показалось, что он вот-вот пакостно захихикает. Впрочем, было отчего.

   Случайные лица выглядели лучше. Чуплегов, несмотря на рану, держался во фрунт и ел начальство глазами. Сам князь Тембенчинский устроился за спиной Миниха - и, сам того не ведая, воспроизводил поведение фельдмаршала. Нагло вальяжничал. Полковник Сиверс, несколько растрепанный - у него был выходной, и его только вытащили из теплой постели, - шепотом вызнавал диспозицию.

   - Да я и сам-то толком понять ничего не успел... - сбивчиво объяснял ему Измайлов, - Разбудили воплями....

   - Михаил Львович! Расскажите всем и громко! - попросил император.

   - Слушаюсь. Разбудили меня вопли, я - бегом к своим казармам - а оттуда ротмистр Чуплегов с полусотней кирасир, без брони, полу одетые - палаши и кони... Полковник, говорит, убит - и царь тоже. Я говорю: врешь, давай туда! Он кричит: у нас уже совсем Екатерина, многие присягнули, спрашиваю, чего не присягнул он сам - он мне - что обходят-де Павлика, надо делать что-то... Нашли мне коня. Вырвались на нарвскую дорогу, там князя встретили, он рассказал, что кирасиры прорываются на Выборг, там сделают круг. Пушку вот взяли... Ну и все... А про кирасир вот князь Тембенчинский изложит подробнейше.

   - Прошу Вас, князь.

   Баглир втиснулся к столу, оттерев фельдмаршалов и генералов.

  -- Ваше величество, господа, - начал он, - вот что я могу вам сказать по положению в городе: там происходит возмущение гвардии. В отличие от переворотов двадцатилетней давности, - он отпустил поклон Миниху, - масштаб не в пример больше, участвует большое количество статских лиц. Многие жители столицы недовольны императором. Однако самих заговорщиков, вероятно, не более полусотни. Распущенные слухи о гибели вашего величества, - Баглир ободряюще улыбнулся царю, - заставили многих присоединиться к выступлению, так сказать, безкрамольно. То есть, не имея в виду ничего худого. Их немедленно повязали кровью - заставив арестовывать и убивать верных присяге. Сенат и Синод уже собраны - и под штыком напишут любые решения. Екатерину поддерживают как недоброжелатели собственно вашего величества, так и противники текущей политики. Можно сказать, что имеет место мятеж худшей половины дворянства. Той половины, которая уже получила вольность. И которая не желает, чтобы вольность распространилась на другие сословия. Еще - мятежники очень сорят деньгами. Откуда столько - неясно. Что до кирасир - они сражались. И, если живы, прорвались вон из города.

   И сделал шаг назад. Стало тихо.

   - Я полагаю, их еще можно утихомирить, - робко сказал фельдмаршал Трубецкой, глядя царю на подбородок, - и вообще, так поносить дворянство, верных ваших слуг, говоря, что половина взбунтовалась ... Я могу съездить в Петербург...

   - И я! - торопливо вставил вице-канцлер Голицын.

   - Я тоже! - это Александр Иванович Шувалов, тоже командир мятежного полка.

  -- Согласен, - сказал Петр, - а что вы, ротмистр, право, так злобно. Нехорошо. А вы езжайте, езжайте.

   Наперегонки метнулись к двери. Баглир едва не заулюлюкал вслед.

   - Царей продавать за водку нехорошо, - жестко сказал Миних, - А эти переметнутся. А если и нет, то за поведение вверенных им полков все равно расстрелять надо бы.

   - Экий вы жестокий.

   - Такие правила этой игры. Корона снимается с головой. А я не хочу по новой - в Сибирь. И предавать вас тоже не хочу. Но пусть едут - расскажут, что мы тут сидим себе, сопли жуем... Хорошая дезинформация.

   - А мы действительно жуем сопли, - сказал Измайлов.

   - И если продолжим, то будет все равно, - заявил Миних, - извините, ваше величество - за грубость, но надо же заставить вас делать свою императорскую работу. Временами - опасную и тяжелую. Вы же солдат! Или только играете в солдатики?

   Император порозовел от возмущения.

   - Вы мне говорили, что устали бояться. Так просто перестаньте быть трусом, черт возьми! - продолжал Миних, - а про дворянство - почти правда. Не все шкурники. Но - слишком многие, чтобы это делало честь сословию. Все оттого, что каста замкнулясь в себе. Я сам - граф и крестьянский внук, а не борзая с родословной!

   И тут Петр успокоился.

  -- А и верно, - сказал он, - вы задумали какую-то рискованную эскападу?

  -- Придумал несколько, не знаю, какая лучше, - заявил Миних, - но сделать можно многое. Например, если вы выйдете навстречу мятежникам - они протрезвеют и опомнятся.

  -- Нельзя, - возразил Гудович, - там будет хотя бы один настоящий заговорщик. И он убьет вас!

  -- Не пугай! - погрозил ему пальцем Петр, но погрустнел.

  -- Надо написать воззвание, - предложил Волков.

  -- Верно, Дмитрий Васильевич, - согласился с ним Воронцов, - но воззвание, ничем не подкрепленное - просто сотрясение воздуха.

  -- Тем не менее, его надо подготовить и размножить, - поддержал Волкова Миних, - вы уж этим непременно займитесь. А еще у нас есть Кронштадт. И недалеко Выборгский полк учения проводит. Надо туда послать...

   Петр кивал. За окном топали сапогами астраханские гренадеры. Этот полк оказался разделенным надвое: один батальон здесь, другой в мятежной столице. Положение с военной силой вообще было неприятным - даже если считать Выборгский полк. Артиллерия голштинской армии, как оказалось, почти истратила запасы пороха на салюты - а новых поступлений не было. Хуже того - ядра оказались не того калибра. Так что можно было стрелять лишь картечью. Правда, картечи было в избытке, но в остальном Вильбоа сделал свое дело! Боевых патронов тоже не хватало. Зато ружей было в избытке. Их раздали даже новобранцам, до того упражнявшимся с деревяшками.