Geum.ru

   Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   36

   Случилось это не в оружейной лавке, а в ломбарде. Ростовщик поначалу ожидал очередной вещицы под залог, причем фамильной или даже краденой. Иначе какой резон приходить в маске? Но когда невысокий человечек попросил показать не выкупленное холодное оружие, принес полдюжины малоинтересных вещиц, все больше шпаг. Некоторые были затейливо украшены, но только и всего. Но один широкий клинок был немного выгнут. Сначала Баглир принял его за обычную саблю с необычной рукоятью и потянул из ножен без особого интереса. Зато когда вынул...

   Клинок был вывернут наоборот. То есть, заострен с вогнутой стороны. А на конце был абсолютно прямым и обоюдоострым. Клеймо было незнакомым: четырехкрылый леопард. Но главное - булатный узор не оставлял сомнений в достойном качестве. Оружие было легким и острым. Испытаний Баглир устраивать не стал. Основной расчет в бою он все равно делал на пистолеты, ножи и когти. По крайней мере, с ними он умел обращаться.

   Портупею от прусской шпаги он купил у того же ростовщика. При этом методе ношения, охаянном впоследствии Александром Васильевичем Суворовым, оружие располагалось практически параллельно земле, а значит, способ хорошо подходил для малорослых людей с длинными клинками. Разумеется, с непривычки тяжелые ножны тянули назад и норовили биться по ногам. Но зато в таком виде можно было явиться к губернатору - и получить от него, старательно старающегося смотреть исключительно на Миниха, патент на чин коллежского асессора черт знает какой коллегии и увольнение в бессрочный отпуск без содержания.

   Глянув в бумагу, Баглир остолбенел. И настолько явно выпучил глаза, что губернатор, улыбнувшись, спросил:

  -- А что, Аменго - действительно настоящая фамилия? Ну так все равно - привыкай. Инородцев без чинов и званий в службу принимают редко, особенно после достопамятного... - он намекал на переворот Елизаветы. Впрямую при Минихе ему говорить об этом не хотелось, - а за князя мне холку никто не начистит. Черт ли разберет, сколько этих князей у якутов, алтайцев, тувинцев и прочих.

  -- А что такое Тембенч?

  -- Тембенчи. Речка какая-то, на карте усмотрел. А ты думал, я тебе поместье выписал? А так - родом ты откуда-то оттуда, от Тавды недалеко, - Миних, за годы вынужденного советничества при сибирском губернаторе хорошо изучивший географию Сибири, заулыбался, - и сойдет. В Котуе, например, - что-то котиное, а прочие Кочечуи показались мне неблагозвучными. Так что будешь князем Тембенчинским.

   Выяснилось, что по русской традиции производство надо обмыть. В лучшем съестном заведении города. В счет будущего адъютантского жалованья - но пока за добытое охотой.

   Баглир неумело ковырял ножом отбивную, с трудом подавляя рефлекс. Организм хотел выпустить когти. Зато порция была большая - на себя Баглир заказал, как на троих. Вообще, вернуться в цивилизацию, пусть и чужую, после животного статуса было приятно и радостно. Понемногу Баглир от плотного обеда разомлел и потерял было нить разговора. Тут фельдмаршал его и спросил: а за что, собственно он был изгнан из своего мира?

  -- Экзамен не прошел, - хмуро повторил Баглир, - я ведь уже рассказывал, эччеленца.

  -- А что это был за экзамен? К языкам у тебя явные способности, драться умеешь. А чего не можешь?

  -- Все могу, - уверенно сказал Баглир, - а что не могу, приноровлюсь. Но у меня нет хвоста.

  -- Это как?

  -- У всех моих соотечественников он есть. Длинный, раскладной, как у павлина. Красивый. А у меня нет совсем. Те, у которых просто короткий, висят на нем неделями, и вытягивают. А на вершок - другой комиссия и вовсе обмеряется, если измеряет хвост отпрыска влиятельных родителей. Мне бы и три вершка простили. Но хвоста у меня нет совсем.

   И снова потянулась дорога, но теперь на ней хотя были полосатые верстовые столбы. Баглир хорошо показал себя на секретарской должности, поскольку пользовался родным линейным письмом, близким к стенографии, а великолепная реакция позволяла ему писать при любой тряске. В довершение всего, его собственные перья оказались, хотя и хуже гусиных, тверже, но вполне пригодны для письма, а для черчения и вовсе великолепны. И отрастали с завидной скоростью. Так что к оружию добавились новые висюльки: чернильница и солонка с песком для быстрейшего высыхания чернил, а мемуары фельдмаршала прибавлялись едва не по странице на версту.

  

  

   Вышло, что граф к своему новому порученцу привык легко и быстро, и только диву давался, когда от Баглира шарахались неподготовленные встречные и поперечные. Да и шарахались далеко не всегда. Модная венецианская маска очень помогала.

   Уже перед самой Москвой, прервав рассказ о сожжении Бахчисарая хрипом валящегося наземь ямщика, по небольшому обозу хлестнул нестройный мушкетный залп. Миних еще только тянулся к карману для тяжелых дорожных пистолей, устроенному в каретной дверце, когда Баглир выметнулся наружу, вытаскивая кинжал и пистолет из-за широкого пояса. Бухнуло, свистнуло, раздался невыносимой тоскливости вопль. У Миниха от мгновенной печали едва сердце не прихватило. Но сразу и отпустило. Он даже не успел узнать эту эмоцию - животный страх за себя, смешанный с сознанием обреченности. Просто понял, что ему гадко. И поспешил на помощь адъютанту. Это что же надо увидеть, чтобы так орать? Выскочив наружу - обнаружил полную викторию. Разбойники бежали, бросая оружие. Все, кроме одного, вполне прилично одетого - тот выхватил шпагу, стал в позицию...

   Подскочивший Баглир замер напротив часовым сурком. Потом - мигнул. Размылся, как мерцающая звезда, на долю секунды. И вот снова стоит сурком - только выставленная вперед нога противника набухает красным. Еще одно мерцание - и алая полоса на зеленом армейском сюртуке противника, на левом рукаве. Еще одно - такая же на правом. Еще одно - и Баглир пометил ему последнюю целую ногу, но и сам перебросил клинок в левую руку.

  -- Четыре к одному, - ухмыльнулся офицер-разбойник, - продолжим?

  -- Продолжим, - ответил вместо Баглира фельдмаршал.

   Разбойник был моложе, но изранен, и все время косился на Баглира, готовно стоящего столбиком. А Миних был крепок, и шпага его была длиннее обычной армейской. В конце концов более длинное оружие стало побеждать, разбойник отступал - и тут фельдмаршал оступился. Осклабившийся враг отвел руку для последнего удара - и тут в его уши ворвался страшный тоскливый вопль, рука дрогнула - и была отсечена. Разбойник зажал обрубок другой рукой - и почувствовал у горла кривое, холодное и острое лезвие засапожного ножа.

  -- Ты кто? - спросил Баглир.

  -- Жить оставишь? - спросил побежденный.

  -- До суда, - сказал, отряхивая снег со штанов, Миних.

  -- Тогда - подпоручик астраханского полка Куницкий. И хватит с вас.

  -- А если отпущу? В отставку тихонько выйдешь по увечности.

  -- Тогда - долго не проживу. Ежели на каторгу попаду, может меня... - он замолчал, спохватившись.

  -- Помилует подославший убить меня негодяй? - продолжил за него фельдмаршал, - Хорошо. Иди на каторгу. Но кто - скажи. Иначе вон ему отдам.

  -- А он кто?

  -- Князь Тембенчинский. Снимите маску, князь. Не все ж вам Янусом двуликим ходить.

   Вот тут Куницкого затрясло всерьез. Наемный убийца может быть готов к провалу, к пытке. Но не к шляхетного вида выдре в перьях, недурно фехтующей. И все-таки, несмотря на раны и фантастичность зрелища, Куницкий не сомлел. Только побледнел и согласился все сказать.

  -- Послал меня семеновский капитан, Петухов. Фамилия простецкая, значит, карьеру делал сам. А из чего в гвардии карьера делается, знаете. Обещал заплатить, и отпуск сделал. Главное - сулил, что переведет к себе чин в чин. В лейб-гвардию. Ну а не преуспеешь, говорит - не обессудь, убью. Вперед денег тоже дал. На расходы. Ну а дезертирскую шайку найти в лесу, чтобы на все готова была, по нашему времени немудрено. Офицерам жалованье не платят, солдат не кормят. А кто князь Тембенчинский?

  -- А кто таков твой Петухов, чтобы фельдмаршалов убивать?

  -- Я же говорю - капитан гвардии. А еще видели его вхожим к герцогу Курляндскому. Тот только-только из опалы вышел, вернулся ко двору.

   Миних скрипнул зубами. Бирон. Не простил своего ареста. Не простил двух или трех месяцев в Пелыме тому, кто там двадцать лет отбыл - в доме, самолично для Бирона и спроектированном. А может быть, просто боится старого врага? Ну-ну. Сам граф относился к былому легче. И при встрече с Бироном приподнять треуголку бы не погнушался. А то и вспомнить прошедшие времена за доброй бутылочкой.

   Миних ждал от нового времени новых врагов. Но если уж дела пошли именно так - пусть молодежь посмотрит на битву стариков. Глядишь, чему и научится.

   Куницкого отпустили на четыре стороны. Хошь в Сибирь - сам иди и сдавайся суду. Не откажут. Раскрываемость во всех странах и во все времена показатель актуальный. Зато Баглир стал приставать к графу с просьбами научить его парировать.

   Миних поначалу не понимал. Но вспомнил Баглирову манеру боя. Наскоки, отскоки, уходы, выпады. И ни одного скрещения клинков. И взялся за дело. Присмотрели попутную полянку, обнажили оружие. Тут-то фельдмаршал и опознал оружие адъютанта. Ятаган. Только не простой, какой у каждого турецкого пехотинца.

  -- Ятаганом, - объяснял Миних, - убить человека в бою довольно сложно, зато ранить удобно и себя защитить сподручно. Ввели его для янычар, то есть "нового войска". Старое было - "яя", копейщики. Янычар же вооружали мушкетами. Но штыков тогда еще не было. Потому для рукопашной схватки турецким солдатам выдали ятаганы. Им можно колоть. Им можно и рубить - но по конечностям. Лучше всего им перехватывать клинок противника. Твой, кажется, коротковат. Видимо, оружие какого-то паши, выслужившегося из янычар. Облегченный, но ценный не столько украшением, сколько качеством.

   После чего показал, как ятаганом отбивают шпагу. Насмотрелся в турецкую войну. Баглир уяснил. Решили попробовать - не замедленно, а по-настоящему. Правая рука у него была замотана, и ятаган он держал в левой. Шпага Миниха отлетела вбок, но Баглир, вместо того, чтобы развить успех и обозначить удар в грудь фельдмаршала, сдавленно мяукнул и выронил ятаган.

  -- Плохо, - сказал Миних, - снова.

  -- Руку сломал, - сказал Баглир, - Ясно, почему мы не додумались до боя с контактом клинков. Кости слишком хрупкие.

   Наложили шину. Баглир все время теребил повязку.

  -- Хочешь, чтобы криво срослось?

  -- Нет. Думаю - если наложить шину заранее, рука не сломается. А если сделать шину стальной, то будет сразу и защита. Но попробовать можно и с деревянной. Рискну правой рукой.

  -- Она у тебя и так ранена.

  -- Царапина!

   На ближайшей станции Баглира перевязали как следует. А в ближайшем городке Баглир разыскал кузню и заказал себе наручи на обе руки. А потом отвел шпагу фельдмаршала и обозначил удар. Занятия фехтованием пошли всерьез. К тому времени, как они миновали московские заставы, Баглир уже мог кое-как сражаться во вполне человеческой манере - спускал удар к гарде, отводил в сторону, а вот просто отбить клинок клинком не мог. Потому как кончалось уже не хоть и не переломом, но вывихом в локте. Потому и свою, на уходах, не забывал. А в местах поглуше вылезал из кареты и летал. Рана на крыле уже совсем затянулась, и от полетов он получал только удовольствие.

   В Москве Миних сразу отправился к губернатору. Пропустили его беспрепятственно.

  -- Ничего, - сказал ему Миних, - твоя опала полегче моей. И тебя еще позовут.

   Тот только пожал плечами. Мол, посмотрим.

  -- Как Фридрих воюет? - спросил Миних.

  -- Крепко. А тебе зачем? - свежеиспеченный московский губернатор, фельдмаршал Салтыков, смотрел недружелюбно, - Государь с ним мирится. Да и генералов в армии полно: молодых да ранних. Румянцев, Чернышев. Меня, старика, сняли. Видно, из ума выжил: Фридриха разбил наголову. А теперь надобны которые с ним политесы разводить будут. Не для того ли и тебя вернули?

   Миних повернулся и ушел. Но хоть посмотрел на человека, чья слава до того ярко просияла над воюющей Европой, что ее немедленно и дружно прикрыли занавесочками. Уж больно силен был свет от фельдмаршала Салтыкова. Уж больно иным героям глаза резал. Особенно тем, которых Фридрих громил походя. Потому газеты союзников и печатали реляции о выигранных им сражениях в редакции Фридриха. Мол, русские трупами завалили. А еще едок был Салтыков. Бывало, укусит кого словесно, а последствия что от твоей гадюки: пухнет несчастный от злости, а ответ достойный придумать не может. И вот месяц какой с той поры, как Салтыков снят с поста командующего - а уже забыт. Старательно забыт, особенно подчиненными, которых он весьма охотно покусывал. И которые теперь быстро пошли вверх.

   Баглир тоже хотел посмотреть на Салтыкова, - но не получилось. Вместо этого он ходил по узеньким улочкам, пока не нашел описанный Минихом дом, и не взял тощий запечатанный пакет.

   Миних, по возвращении от Салтыкова разодрав пакет, довольно сообщил, что Манштейн его пока не забыл. А главное, тогда, двадцать лет назад, сумел снять со счетов европейских банков некоторые суммы, отложенные фельдмаршалом на черный день, буквально на минуты опередив правительственных исполнителей, явившихся, чтобы эти суммы из банков изъять и передать истребовавшему их русскому правительству. Исполнители успели догнать Манштейна на голландской границе - и остались там валяться. А тот уже летел к границам Пруссии, минуя бессильные княжества, готовые выдать убийцу более сильному соседу. Из Пруссии же, принимающей на военную службу всех - и легко продающей офицерские патенты, как с Дону, выдачи не было.

   В пакете были новые номера счетов, и имена, на которые эти счета были созданы. Миних снова стал человеком состоятельным.

  -- Такой же номер, - объяснил Миних, - в свое время проделал Меньшиков. Положил половину денег в голландские банки, половину - в английские. Англичане, те деньги выдали, а голландцы - нет. Так и дождались, пока его сын из Березова вернулся. Вот я и положил свои сбережения к голландцам. И едва их не потерял. Кристоф пишет, что из-за того, что я положил недостаточно. Из-за моих тысяч ссориться с русским правительством им было невыгодно. А из-за Алексашкиных миллионов - вполне. Но - окончилось все хорошо.

   В первопрестольной дел у них больше не было. Можно было ехать в Петербург.

   К своему удивлению, на заставе Миних был встречен зевающим офицером в непонятной форме, который оказался голштинским гвардейцем и кладезем полезнейших сведений. Наиинтереснейшим было известие о том, что Миниху возвращается некогда принадлежавший ему дом, из которого поспешно эвакуирована третьесортная коллегия, и что там уже обустраиваются его домашние, вернувшиеся из Вологды, где им пришлось отбывать ссылку. На некоторое время про Баглира просто забыли - правда, предоставив одну из гостевых комнат в его распоряжение.

  

   Дорога. Первейшая и необходимейшая часть повествования про русских авантюристов. Это не Европа! Даже если действие происходит только в столице - так в русской столице расстояние между домами соответствует расстоянию между столицами государств в Германии. На широких дефиле прямых проспектов, еще не одетых в мрамор, найдется место любому маневру - а если нужно место для битвы, к вашим услугам любая площадь. Пешком ходить - ноги отвалятся, в карете ездить - отсохнут от недостатка упражнения. А кроме того - грязь. Нормальная грязь процветающего торгового или промышленного города. Нетрудно вылизать декорацию вроде Версаля - там не люди живут, а так, придворные попархивают. А когда по улицам возят грузы от порта к бирже и обратно, тащат сырье на пусть и не английского масштаба, а мануфактуры, строем ходят солдаты нескольких гвардейских и армейских полков, да и попросту жизнедеятельствуют свыше сотни тысяч человек - сохранить абсолютную чистоту трудно. Петербург в известной мере спасал именно заложенный основателем размах - пот города выступал равномерно на широких улицах, а не на узких. Река, море, дождливый климат и канализация тоже помогали по мере сил. Поэтому, по европейским меркам, город был чистым. Но не настолько, чтобы, ходя по нему пешком, получать удовольствие. Тем не менее, осваиваться в Петербурге Баглиру пришлось именно при помощи пеших прогулок.

   Не получали удовольствия и встречные-поперечные. Дело в том, что лошади Баглира дружно невзлюбили. И ладно бы лягались, кусались и отказывались возить на спине - шарахались от него прочь. При необходимости Баглиром можно было остановить атаку кавалерийского эскадрона. Что он однажды, по случаю, и сделал. Правда, это была не атака, а просто проход конногвардейцев по улице для проведения учения (а заодно и пьянки) за городом. Баглир неосторожно попытался перебежать улицу перед длинной, как сороконожка, колонной. Кавалерийские кони, видимо, поняли его не так - и резко встали. Задние напирали на передних, всадники валились на сырые камни мостовой. Оттесненный колонной к самому тротуару встречный всадник тоже вылетел из седла. Баглир подошел не без опаски и помог ему подняться.

  -- Черт побери! - после нескольких действительно грязных выражений сказал тот, - Спасибо, сударь. Кони просто взбесились. Отчего это?

  -- Похоже, от меня, - объяснил Баглир, - я, собственно, просто хотел улицу перебежать.

  -- Так даже от пушек не бывает! Картинка - словно кто влупил по ним тройным зарядом картечи. Красотища! Позвольте представиться: поручик Кужелев, гвардейская конная артиллерия. В отличие от этих хлыщей действительно служим, Шувалов спуску не давал, привыкли. С кем имею честь?

  -- Князь Тембенчинский, - с некоторой запинкой воспроизвел Баглир свой титул.

  -- А где служить изволите, ваше сиятельство? - Кужелев заметно поскучнел, - И почему у вас физиономия закрыта?

  -- Служить, как вы выражаетесь, изволю при фельдмаршале Минихе. То ли секретарем, то ли адъютантом - не разберу. А физиономию закрываю, чтобы люди не пугались как те лошади.

  -- Ранен? - Кужелев снова был доволен, - а я было вас принял за конногвардейскую, или, хуже того, статскую крысу. Да еще и титул...

  -- Без титула инородцев на государеву службу не принимают. Так мне ясно объяснил губернатор в Уфе.

   Неисповедимым путем оказались они в трактире - не самом дорогом, не самом паршивом. В самую меру. Пропустили - за знакомство, закусили, повторили. Зачесались языки.

  -- Адъютант - это не служба. Переходи к нам, - уговаривал Кужелев, - люди душевные, и, что по нашему времени редко - честные. А в прочей гвардии и просто с совестью встречаются нечасто. Опять же, фельдцейхмейстер благоволит. Вильбоа, - он перешел на шепот, - конечно, не Шувалов, но протекцию составляет. А после того, как ты Дурново со всем эскадроном вместе в грязи вывалял, тебя у нас примут радостными воплями.

  -- А вот это? - Баглир постучал пальцем по маске.

  -- А там что? Ожоги, шрамы - солдата только красят.

  -- Хочешь - смотри. - Баглир снял маску.

   Кужелев сначала себя ущипнул. Пребольно. Потом еще раз.

  -- Не сплю, - сказал, - значит, пьян. У тебя там перья? И круглые зеленые глаза с вертикальными зрачками?

  -- Именно. И пьян скорее я, у меня масса тела меньше.

  -- Ну и ладно, - сказал Кужелев, - Будешь достопримечательностью роты. А ты действительно из Сибири?

  -- Несколько дальше, - почти честно ответил Баглир. Расстались они приятельски, без малого друзьями.

   Вскоре Баглир перезнакомился со всеми товарищами Кужелева. И ни на одного сильного впечатления не произвел. Кроме прапорщика Комаровича, который обещал приучить к Баглиру не только лошадей роты - но и выучить под него персонально верховую.

  -- Зато потом, господа, можем ни черта не бояться. Чужая конница нам будет не страшна, а от пехтуры мы, конноартиллеристы, всегда успеем удрать.

   И помог Баглиру выбрать для себя столь необходимое животное.

   Представьте себе реакцию лошади, статной белой кобылы по кличке Искорка, которую Баглир по выбору прапорщика решил купить! Бедняжка рвала поводья от ужаса. И до конноартиллерийских конюшен шла у него в поводу - как на съедение. Даже плакала. Комарович всячески ее утешал и даже плакал вместе с ней, но жестко пресекал любые попытки сопротивления. О хрупкости костей Баглира, продемонстрировавшего конногвардейцам свои наручи для фехтования, он был уже наслышан от Кужелева.

   Последующие четыре недели закончились тем, что Баглир стал таким же страстным лошадником, как Комарович, а Искорка вполне сдружилась с новым хозяином, который из лесного хищника превратился для нее в кормящего, чистящего, легкого катающегося на ней доброго знакомца, никогда не забывающего принести что-нибудь вкусненькое.

   В седле Баглир сидел поначалу значительно хуже, чем кот на заборе. До тех пор, пока все тот же Комарович не разработал под него специальное. После этого дело пошло на лад, и Баглир начал показывать чудеса джигитовки. Проскочить на полном скаку, в галопе, под лошадиным брюхом для него оказалось простейшим упражнением на ловкость, которое он мог проделывать едва не часами. И Комарович стал выдумывать новые трюки, которые ни один человек сделать бы не смог. Искорка проявляла недюжинный цирковой талант, подстраиваясь под все эти безумства.

   Кроме того, Баглир повадился изучать пушки. Начищенная гордость конноартиллеристов была невелика калибром, но зато легка, проста в обращении, надежна и скорострельна, являясь не классической для конной артиллерии пушкой - но гаубицей, или, на русский манер, единорогом. Баглиру она немедленно понравилась. Посидев несколько ночей над бумагами, он принес Кужелеву проект триплекса для этого орудия: как пушки, легкого единорога и мортиры. А заодно и схему лафета, позволяющую использовать любой вариант орудия во всех трех качествах. Сама идея триплекса была в восемнадцатом веке неизвестна. Но народ Баглира, не умея толком сражаться в контакте, издавна предпочитал дистанционные методы боя.