Geum.ru

   Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   36

   - Она, пока еще спала со мной - делала это не со мной, а с короной Российской Империи, понимаешь? - объяснял он.

   Баглир не понимал, но сочувственно кивал. Петру этого хватало.

   С тех пор Баглир стал избегать конвойной службы, и случай князя Тембенчинского не то чтобы окончился, просто интерес к нему понемногу угас. Зато испытание пушки на новом лафете оказалось удачным, и конноартиллеристы стали старые лафеты понемногу ломать - а новые просили исполнить по высочайше утвержденным - в обход дурака-фельдцейхмейстера - чертежам. Такие же делали для голштинских частей. Миних опубликовал комментарии на записки Манштейна. Жизнь шла на лад. Михаил уже начал его тормошить насчет крупной дамбы, тем более что назначенный руководителем всех фортификационных работ на шведской границе фельдмаршал регулярно выколачивал из царя подписи под разными прожектами, когда равномерный, упругий ход времени вдруг взвился на дыбы и понес, как непривычная к человеку в перьях лошадь.

   Миних, не нарушая своих принципов, потраченные в дороге пушнинные деньги Баглиру возместил примерно на треть - то, что извел на себя. Другую половину сибирской добычи Баглир продал сам - всю сразу, в среднем вышло около тридцати рублей за шкуру. Хотя иные сослуживцы советовали нанять приказчика и торговать розно. В гвардии многие имели свои дела - кто лавку, кто заводик, а кто и торговый корабль. Большинство же жили с жалованья и с поместий. Жалованье платили не в срок и не в размер, а поместья давали слишком уж простой продукт, чтобы их владельцы не нуждались в побочном золоте. Оставалось пускаться во всевозможные авантюры, при удачах соря рублями, а при неудачах - занимая у более удачливых товарищей. Отдавать же долги, кроме карточных, было не в чести.

   Баглир понял, что ему, хочешь, не хочешь - придется заняться коммерцией. На вопрос - куда в городе можно вложить деньги, большинство знакомых советовало - отдать им в рост. Глаза их при этом делались умоляющими, и становилось ясно, что проще деньги проиграть в карты или пропить. Так нашептывали другие, надеясь выиграть или погулять за чужой счет. Миних советовал вложить средства в голландский банк. Малодоходно, но надежно. Баглир подсчитал свой возможный доход от операции - копейки! На такую сумму прожить гвардейскому офицеру было нельзя. Кужелев предлагал создать литейный или пороховой заводик - но на это денег было недостаточно. Комарович предлагал купить хорошего жеребца - и продавать его услуги по произведению жеребят.

   Однажды, ужиная в ресторации, расположенной аккурат между кирасирскими и конноартиллерийскими казармами, Баглир познакомился с полковником голштинской гвардии. Тот подсел к нему за столик, извиняясь тем, что за прочими - семеновцы и преображенцы. А под их взглядами ему кусок в горло не полезет.

  -- А против кирасир, у вас предубеждения нет? - поинтересовался Баглир.

  -- Это у них против меня предубеждения, - заявил голштинец, махнув рукой в сторону старой гвардии, - не любят они нас. Ревнуют. БЛИЖНЯЯ гвардия теперь мы. Кстати, я - Сиверс, Давид Рейнгольдович. А вы - князь Тембенчинский?

  -- Меня трудно с кем-то перепутать, - улыбнулся Баглир, демонстрируя длинные, загнутые назад клыки, - Между прочим, полковник, вы который год живете в России - а разговор мы ведем по-немецки. Я тоже нездешний - однако дал себе труд избавиться даже от акцента. Хотя мне, с моими зубами, это и далось тяжело.

  -- Я голштинец, и служу не столько русскому императору, сколько своему герцогу, - заметил полковник, - Вы, кажется, тоже не любите немцев. За что?

  -- А вот за это самое. За заносчивость. И за непонимание русского характера. Вы, немцы, даже подыхая, будете делать вид, что все в порядке, все хорошо, все пристойно. А русский даже при редкостном успехе будет мочить слезами чужие жилетки. Время от времени. И будет прав. Чужое счастье порождает зависть. А судят не по нутру - по отделке. У кого харя глянцевитее - тому ее и бьют. Ваше здоровье!

   Как быстро льется водка под подобный разговор. Хорошо хоть закуски вдосталь.

  -- Зависть - это дурно. Прозит!

  -- Кто же спорит? Но это универсальное человеческое чувство.

  -- Но мы, немцы, скромны. А посмотрите на здешних вельмож.

  -- Зато их беды известны всем. А их расточительность как раз и возвращает деньги беднякам. Если они не тратятся на заграничное. Но у большинства вполне простонародные вкусы. Да и всякий представляет себя на их месте. И думает - вел бы себя так же. А жалобы на жизнь убивают зависть. Почему императрица Екатерина так популярна среди них? Потому, что регулярно рыдает на широкой груди Гришки Орлова. Спорим - если вы сейчас, насосавшись, пойдете к вооон тем преображенцам, поставите им выпивку и будете им рассказывать, как вам, несчастному, плохо, они вас не просто перестанут сверлить взглядами, а утешат и сопли вытрут. И, по крайней мере, до конца пьянки станут вам приятелями. А то и дольше. Спорим?

  -- На что?

  -- По-русски - на щелбан или на годовую получку.

  -- Тогда - на щелбан.

  -- Сразу видно - немец. Гансик. Рейнгольдович.

  -- Разумеется. А на что мне жаловаться? На колики в животе?

  -- Нет, не пойдет. Боль телесная есть ничто в сравнении с болью душевной. Будешь жаловаться на то, что тебя никто не любит. В том числе, кстати, и они. Это очень по-русски. И на то, что я тебя обидел, обозвал немчурой бескопытной, жополизом голштинским, и всяко еще, сам придумаешь...

  -- А почему бескопытной?

  -- Потому что кавалерия пехоту не уважает.

  -- Так я же гусар!

  -- Так значит, тем более обидно. Ну - пошел, вперед, вперед...

   Наутро Сиверс заявился к Баглиру домой. Под глазами синяки, вид болезненный - но счастливый.

  -- Князь, все подействовало! И когда у меня деньги кончились, они меня еще поили за свой счет! Я должен вам годовое жалованье.

  -- Мы же спорили на щелбан.

  -- Тогда я был немцем. А тут обрусел за ночь.

   Баглир захохотал. Но денег не взял, объясняя это тем, что из спорщиков, ежели не на щелбан, как правило, один - дурак, а второй - подлец. А он слишком хорошего мнения о Сиверсе и о себе. Денег же у него и так полно. Девать некуда. Полковник скептически скалился, пока Баглир не сказал сколько. Тут всю смешливость Сиверса как оторвало.

  -- Купи землю, - посоветовал он, - и знаешь где? В Шлезвиге. Причем купи государственную. Она сейчас как бы датская, поэтому взять можно много и дешево. А скоро станет наша. И тогда за нее можно будет взять очень хороший барыш. Знаю я одного человека, который распоряжается временно оккупированными территориями. Он охотно продаст, только надо составить проект полезного использования - хотя бы для отвода глаз.

   Баглир решил - да будет так. Авантюра, конечно, но хоть без человекоубийств. А проект - можно составить. В сельском хозяйстве он ничего не понимал. Какие там, в Шлезвиге, могут быть полезные ископаемые - тоже представления не имел. Для заводика вообще много земли не требовалось. Он сгрызал перья, дергал из себя новые, сгрызал и их - а дело не шло. Наконец, решил - проект нужен для проформы - пусть будет с юмором. Пусть это будет канал, за проход которым с морских судов будем брать плату. Канал, укорачивающий путь вокруг Дании. Вот смехота! Велик крюк - Данию обплыть. Но писал серьезными, увесистыми словами, разве излишне канцелярскими. Потом остановился. Задумался. А возможен ли этот канал в принципе? При здешнем уровне развития?

   Что же, он знал, кто может ответить на этот вопрос. Миних, тогда еще не фельдмаршал, был выписан Петром Великим, дедом нынешнего государя, для строительства Ладожского канала. Подлиннее, чем Данию от материка отчеркнуть. И построил! Баглир собрал бумаги в стопку и едва не бегом отправился к дому фельдмаршала. Весенняя слякоть плюхала под сапогами. И плевать ей было на начало июня.

   Миних был дома, изучал план какого-то укрепления и тихо возмущался устарелостью конструкции. Узнав, что Баглир принес проект, взглянул на записку по диагонали.

   - Отчего же нельзя? - спросил он, - Очень даже можно. И весьма полезно. И экономически, и - стратегически. Имеем: изрытый скалами штормовой Штральзунд и тихий, уютный канал, в котором утонуть можно - только если очень хотеть. Куда пойдет торговый корабль, если плата за проход каналом не велика? А это весь морской грузопоток России, Швеции, Польши, Пруссии исходящий из Балтики в Северное море. Нет, ты еще умнее Манштейна. Везет же мне на порученцев, а? Завтра же подсуну императору. Или лучше прихвачу тебя с собой. А то тебя уже почти месяц при дворе не видали. На маскараде третьего дня почему не был? Как капитан гвардии имел право.

   - Но эччеленца! Я ведь и так Янусом двуликим отходил месяца два, и без маски мне приятнее. Хотя на улицах, бывает, пугаются.

   - Но при дворе надо бывать. Иначе забудут. Память у царей короткая.

   А вечером все в той же ресторации он встретил Комаровича. Прапорщик пил водку, на закуску никакого внимания не обращая. При этом строил свирепые гримасы, будто водка была его смертельным врагом. Рядом с ним, лицами в салат, возлежали еще двое конноартиллеристов: прапорщик и подпоручик.

   - Кого я вижу! - обрадовался Баглир, - Догоняете друзей?

   Комарович недовольно зыркнул на него, дернул щекой. Выглядел он едва не хуже Миниха - лет на шестьдесят старше, чем был.

   - Наши лафеты Вильбоа велел изрубить в щепу, - сообщил, дыша в лицо водкой и луком, - и заменить на старый образец. За счет нашего жалованья, заметь, - прервался и из последних сил выдохнул, - Сволочь.

   - Подлец, - согласился Баглир, - но как он посмел? Проект же был утвержден высочайше!

   Комарович не ответил, присоединившись к товарищам. Баглир же изловил лихача и велел гнать к конноартиллеристам. Часовые перед входом в расположение его не пустили.

   - Пароль!

   - Запал!

   - Неверно, проваливай!

   - С утра было верно, - опешил Баглир, - а теперь нет, морда?

   - Не положено разговаривать, проваливай, стрелять буду! - часовой разозлился от обычного начальственного хамства. С чего бы?

   - Разводящего позови! Я - ротмистр лейб-гвардии кирасирского полка князь Тембенчинский! По техническому вопросу к поручику Кужелеву.

   - А хрен тебе разводящий!

   Все-таки Баглир слишком много общался с немцами - с Минихом, с фон Фермойленом и другими кирасирами, с Сиверсом, наконец. Поэтому такой неуставной ответ его ошеломил, как дубиной по черепу. И разозлил.

   - По уставу обязан позвать, - заявил Баглир, - вас двое, один может сходить.

   Голос его стал ласковым. Нехорошо ласковым.

   - Ступайте прочь!

   Часовые тоже не были в себе уверены. Понимали, что нарушают. Ружья держали нетвердо. И Баглир решил прорываться.

   Стрелять в него не стали - не успели. Баглир ударил с обоих рук - стальные наручи, столь гармонично смотревшиеся с кирасирским панцирем, пришлись им обоим несколько выше виска - и потому упали оба без чувств, но не без жизни. Баглир поднял их мушкеты, с трудом вскинул на плечо - для него они были тяжеловаты.

   Дворик был замусорен деревянной щепой и какими-то железками. Пушки валялись здесь же - без лафетов вообще. Над одной из них сидел Кужелев. Баглир сначала решил что он пьян - поручик мерно раскачивался и шепотом разговаривал с холодной бронзой. Однако Кужелев был трезв, и глаза его были сухи.

   - Что произошло? - спросил Баглир, вываливая перед Кужелевым ружья, - я снял часовых, они не принимали утренний пароль. Я понял, что Вильбоа уничтожил лафеты? Где вообще все?

   - Не знаю, командир, кажется, пошел домой. Нет, не пить и не стреляться. Просто - полежать. Остальные - кто куда. Если никому не нужна честная служба, к чему служить вообще? А пароли поменял Вильбоа - из вредности, что ли? Он сказал, что лафет устарел - а проекту полугода нет! И велел заменить на едва не полувековую древность... Как подчиняться таким ослам? Как вообще служить после этого?

   - Нет, Вильбоа не осел. Он царедворец. Ты понимаешь - ваша батарея теперь небоеспособна, и надолго. Зачем-то ему это надо. Иначе велел бы просто поменять лафеты - тихо да мирно. А то - изрубили в куски. А вы слишком привыкли служить под хорошим человеком, под Шуваловым под Петром Иванычем. И страдаете, а надо противодействовать. Мой отец, например, знал, что меня должны убить - ни за что, несправедливо, но выкрутился. Я завтра иду к царю - докладывать один прожект. Придумай - как утопить фельдцейхмейстера.

   Но Кужелев придумывать был не в состоянии.

   Баглир тоже ничего не мог измыслить.

   - Значит, надо действовать методически, - заявил он, - ты кто? Ты боевой офицер, дворянин. Твой метод будет дать Вильбоа по морде и обвинить в уничтожении батареи. Назвать шпионом: шведским, прусским... Нет, Пруссия сейчас в фаворе. Вот оно - датским. Вызвать его на дуэль. Поднять шум. Такой, чтобы до императора уже завтра дошел, и не позднее двенадцати часов. Тогда у меня аудиенция. Я - офицер, князь, но штабная крыса, бюрократ. Я должен на фельдцейхмейстера что-то накопать. Ну - за дело.

   И ушел.

   Кужелев вышел к воротам, у которых под грибком лежали часовые и стал вхлест разделывать их физиономии, даже не удостоверившись - а живы ли. Те застенали - и получили полной мерой. За то, что пропустили Баглира. И за то, что не позвали, за отсутствием разводящего - куда-то ушел, скотина - хотя бы его, Кужелева. Когда поручик устал и пошел искать фельдцейхмейстера, один из часовых сказал другому:

   - Вот так всегда. Енералы на офицерах, а офицеры - на солдатах зло срывают. Бьют всегда вниз по старшинству.

   Он был не совсем прав. Кужелев исполнил свою часть задачи великолепно точно и искренно. Вошел в Арсенал с парадного хода, сквозь римскую колоннаду. Даже Брутом себя почувствовал. Выждал выхода графа Вильбоа, набрал в грудь побольше воздуха - и шагнул навстречу славе....

   Когда его влекли на гауптвахту, поручик ни о чем не жалел. Только гадал: получится ли у Тембенчинского - накопать.

   А Баглир явился в Арсенал с другого хода. Не скандалить - копать. И ведь накопал же. Далось это ему нелегко - и случайно. Просто - когда он, за полночь, заказал в арсенальной каморе чертежи старых лафетов, то, скользнув скучным взглядом, довольно хихикнул, приосанился - и пошел спать, унося с собой взятые под роспись бумаги. Архивариусу пришлось заплатить - но находка того стоила.

   С утра Баглир услышал новую сплетню - про то, как некий артиллерийский поручик набросился на своего шефа, плевал ему в лицо и обвинял в измене государю и отечеству. Все шло по плану.

   Проект канала привел Петра в наилучшее расположение духа. Он касался Голштинии и был полезен всей громадной державе, создавал пользу не только России, но и некоторым соседним государствам - а значит, создавал влияние. Один недостаток - проект был дорог. Даже если методом деда, дракона московского, загнать на стройку сотню тысяч подневольных, дармовых мужиков.

  -- Ничего, - сказал он, - средства изыщем. Мне вот сенат полгода тому статую из золота воздвигать собирался... Значит, деньги в стране есть!

   Миниха он пообещал назначить руководителем работ. После чего начал прощаться, жалуясь на беспорядки в артиллерийском ведомстве, по поводу которых приходится опять давать указания генералу Вильбоа. Тут-то Баглир и выложил свои пожелтевшие от времени карты. Когда фельдцейхмейстер вошел в императорский кабинет, царь ему и слова вымолвить не дал.

   - На этом эскизе - моя подпись. На этом - никакой! - орал Петр на фельдцейхмейстера, брызжа слюной в вытянутое в струнку существо, ничего общего с вальяжным барином, который вошел для доклада царю, не имеющее - за исключением одежды. Да и та стала как с чужого плеча - Вильбоа, такой кругленький, весь вдруг вжался и ужался, и дышать не смел, - Никакой вообще! И по не завизированным чертежам изготавливалось вооружение - вот такой бардак был при моей покойной тетушке Елизавете! Но как посмели вы предпочесть эту обтерханную бумажку, пригодную разве для использования в сортире другой - с моей собственной подписью?! Как?! Или верно кричал тот отправленный вами под арест поручик, что вы есть датский шпион, боеготовность нашей армии подрывающий?

   Петр задохнулся, ухватил со стола графин с водой, забыв про стакан, жадными глотками пропустил под кадыком несколько комков жидкости. Не переведя дух, выплеснул остатки в лицо генералу, там как раз оставалось на хороший плевок, крупные капли воды, покатились по лицу Вильбоа, как крокодиловы слезы. На боевого генерала, совсем не труса, покинувшего поля сражений только из-за вскрывшихся старых и полученных новых ран, жалко было смотреть. В его глазах плескалась не обида - неверие, что с ним, заслуженным человеком, можно так поступить.

   - Я напрасно пошел на поводу у жены, назначив вас, Александр Вильгельмович, на ответственный пост, - неожиданно тихо и спокойно продолжил Петр, - я понимаю - вы не шпион, вы просто недоумок - как и все ее окружение. Поэтому арестовывать вас я не буду. Просто вы перестанете быть фельдцейхмейстером, как только я отыщу подходящую замену. И пока вы еще в должности - не смейте делать ничего, особенно - тому поручику. Он был почти прав. Иначе - вздерну.

   Генерал выскочил за дверь резво, напомнив Баглиру сибирских кабанчиков и сырое мясо. Его замутило, зато жалость к Александру Вильгельмовичу сразу прошла. Болен - не становись на ответственный пост. Своей честью дорожишь - не мажь чужую. А иначе - не генерал ты, а поросенок. Миних между тем взялся рассматривать на просвет пожелтевшие свитки.

  -- А подпись-то была, - заявил фельдмаршал, когда они с Баглиром качались в карете, возвращаясь восвояси, - только вытравлена. Анна Леопольдовна... И дата - 1740 год. Точно. Помню - тогда я принял на вооружение новое легкое орудие. А подпись потравили, выходит, в начале правления Елизаветы Петровны. О императоре Иване, что в Шлиссельбурге сидит, память изводили. Твой прокол, Михель. Император - человек доверчивый, он подробно рассматривать бумаги не стал. А вот Вильбоа мог бы. Но, интригуя в политике нынешней, плохо помнит былую. И не слишком увлекайся подковерной борьбой. Не достойно. И опасно. Стоил ли того какой-то лафет?

   Баглир молчал. Он был полностью согласен со своим покровителем. Но был уверен - лафет был лишь ничтожной частью неведомого целого. Настоящего, крупного и опасного заговора. И пока пружинящие рессоры пересчитывали окатанные тысячами колес булыжники, он тоже пересчитывал вытрепавшиеся из плотной ткани заговора нити.

   Имелось: Вильбоа, который, оказывается, креатура Екатерины - только что уничтожил самую боеспособную гвардейскую часть. В гвардии есть два вида частей - которые недавно сформированы из людей, привыкших служить и еще не развращенных - назовем их молодой гвардией. И те, что от Петра Великого и Анны Ивановны, что двадцать лет прожили весело, в чести и безделье. Их назовем старой. Первые спокойно тянут лямку. Вторые - раздражены, что их, вольных мустангов, позапрягли в уставный воз.

   Предположим, по индукции - ниточка от Вильбоа идет на самый верх. Иначе, право, неинтересно. Сама Екатерина с гвардией заигрывает. Да что там заигрывает - любится. Раз. Император с ней постоянно собачится. Все, связанное с женой, вызывает у него раздражение. Два. Имеем - свара внутри императорской фамилии. Три.

   Применим дедукцию - спустимся с престолов вниз. Итак. Гришка Орлов, царицын любовник - измайловец. То есть старая гвардия. Раз. И он ей очень зачем-то нужен. Настолько, что Екатерина боится перепихнуться с кем-нибудь другим. Судя по слухам, прежде за ней такого не водилось. Два. Разгромленные конноартиллеристы - молодая гвардия. Три. Уже можно производить синтез, но чего-то не хватает. Есть! Император хочет отправить гвардию на войну - а в столичный гарнизон понемногу вводит армейские полки. Получается - столичный гарнизон четко раздернут на половинки.

   Поехали снова вверх. Конноартиллеристы долго небоеспособными не будут. Если это не простая мелкая пакость - что сомнительно, то - скоро грянет. И активной стороной будут именно екатерининцы. И они боятся серьезного сопротивления - значит, ожидается не просто цареубийство, а военный переворот. И как же это будет выглядеть?

   Баглир представил себе карту Петербурга. Василеостровский ромб, налево - петроградская сторона, направо - выборгская. Армейские части - полки Ингерманландский и Астраханский - стоят на острове. Две жирные красные кляксы: они за Петра. У них шефами его генерал-адъютанты, и если не обработали как надо личный состав - то на что они вообще годны? Вот, вокруг дворцов - Летнего, старого, деревянного Зимнего - и нового, растреллиевского - три синие кляксы: преображенцы, семеновцы, измайловцы. Еще одна клякса, синяя - конногвардейцы. Эти самые изнеженные - а начальник у них теперь самый крутенький, дядя царя Георг-Людвиг. Так затянул гайки, что в случае чего будет растерзан. Конноартиллеристы - на ближайший месяц их можно не считать. Одна красная метка: друзья-кирасиры. До чего неприятно: кругом синё! Отношение сил: четыре полка к трем в пользу Екатерины. Но: армейцев на Васильевском можно блокировать, и очень легко. Например, взорвать мосты. Или поставить на каждом по батарее полевых пушек. У старой гвардии же есть полковая артиллерия. И тогда - четыре к одному.

   Понятно, почему Петр все больше времени проводит за городом. В Петербурге он как в мышеловке!

   Баглир мысленно изменил масштаб. Петербург превратился в синюю точку. А вот красная точка - голштинцы. Можно сказать, легион. Потому как на дивизию не тянут, и имеют все свое - конницу, артиллерию, пехоту. Их тысячи полторы, из них треть - новобранцы, совсем зеленые. Если принять, что кирасир в городе выбили, - Баглира пронял озноб, - но царь выбрался - эти его не спасут. Любой гвардейский полк численно больше, чем вся голштинская армия. Окружные гарнизоны - на чью сторону встанут, неясно. Вероятно, примкнут к тому, кто будет сильнее - то есть к Екатерине.