Geum.ru

   Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   36

   Кужелев же сразу ухватил чертежи лафета и повлек Баглира к Вильбоа. Фельдцейхмейстера, разумеется, застали в Арсенале, отчего-то злого и красного лицом.

  -- Не суйте мне всякую шуваловскую дрянь! - раздраженно прикрикнул он, и повернулся к офицерам задом.

  -- Ну и пошел в ж... - негромко добавил Кужелев. Но так, что Вильбоа услышал.

   Опытный образец лафета было решено создавать из сэкономленных материалов. Одну гаубицу при испытании разорвало - на нее и списали.

   Между тем Миних вспомнил про своего порученца.

  -- У меня есть интрига против Бирона, - заявил он, - но для нее ты мне нужен в лейб-кирасирском полку. У тебя с лошадьми по-прежнему?

   Баглир похвастался своими успехами - и стал капитан-поручиком лейб-кирасир. Конноартиллеристы приняли его решение легко, поскольку с кирасирами дружили. Те тоже были шуваловским детищем. Поэтому, когда, сверкая новеньким доспехом, Баглир подъехал к воротам части на Искорке, недоумевающей, отчего хозяин так потяжелел, никакой катастрофы не произошло. Лошадей подготовил Комарович, каким способом - Бог весть.

   Командир полка, подполковник фон Фермойлен, заметив, что все эскадроны разобраны, предложил Баглиру, как бывшему статскому чиновнику, единственную в полку штатную офицерскую вакансию - должность, хотя и соответствующую его чину, но настолько хлопотную и бумажную, что пустовала она от самого формирования полка, хотя в недавнее время все штабные посты были - нарасхват. Еще бы! При новом императоре, оказалось, нельзя было просто числиться в полку. Необходимо было исполнять соответствующую чину обязанность. Но эта должность была не менее трудна, чем командование эскадроном и, в отличие от хозяйственных постов, дохода не приносила. Так что Баглиру пришлось стать начальником отчетного отделения квартирмейстерской службы полка и принять под команду пару положенных по штату писарей. Первое время пришлось дневать и ночевать в расположении полка, осваивая непривычный бюрократический труд.

   Кроме того, навалилась орда совершенно непредвиденных забот. Оказалось, нанимать квартиру в городе офицеру не принято. Необходимо иметь собственный дом в полковой слободе. Баглир поначалу вообще не понимал: да в регулярной ли он армии? Тем более после резкого ужесточения уставов. Но, покопавшись в шнурованных, обгрызенных мышами книгах - за таковую порчу его предшественники получали штраф в размере полугодового оклада, - и поговорив с полковым квартирмейстером, понял причины такого устройства.

   Каменные казармы были слишком дороги. А среди солдат было немало женатых. Иных еще до рекрутирования, иные оженились уже служа в полку. Таким жить в казарме было неудобно. Вот и рубили сами же солдаты обычные избы, в которых и жили. При избах находились огороды, хаживали куры, утки, гуси, надутые индюки. Хозяйства были не личные - артельные, по десяткам. Отдельное хозяйство находилось при госпитале. Все это попросту помогало прокормиться, обеспечивая летом - свежатиной, зимой - солениями.

   Нет, особых проблем с пищей земной у солдат не было. Просто в казенных порционах не имелось овощей. А вообще казна кормила кирасир досыта, и даже чуть поверх. Особенно это касалось офицерских порционов. Когда Баглир увидел, сколько провианта назначено для потребления исключительно ему, то огорошил всех заявлением, что столько не съест. Еще бы! Ему, как капитан-поручику, причиталось в день двадцать фунтов хлеба, два фунта гречневой крупы - такую прислали из городского провиантского арсенала - и десять фунтов мяса. А также четыре пинты пива и штоф водки. И при таких нормах сослуживцы впечатления обжор и алкоголиков отнюдь не производили!

   Над Баглиром беззлобно посмеялись.

   - Сразу видно, что ты не австриец, - сказали ему, - у них такая же система.

   Еще бы, Петр Великий, устраивая регулярную армию, попросту переписал австрийские уставы. Отсюда и чудовищные нормы. Но никто из офицеров не роптал. Потому что, от излишков позволялось письменно отказаться, и получать деньгами их рыночную стоимость. Так же, как стоимость содержания лишних, но предусмотренных уставом лошадей и денщиков. Выходила неплохая прибавка к жалованью.

   Особой статьей полкового дохода была полковая баня. В нее пускали - за копейку - горожан, и, хотя заведение и уступало по популярности баням семеновским или преображенским, доход давало постоянный.

   Производимые полком отходы шли полковым же свиньям, которые, отхрюкав меж кирасирских избушек положенный срок, превращались в приварок для солдатского котла.

   Мало-помалу Баглир втягивался в работу мудреного механизма полкового хозяйства, и постигал науку, как содержать полк сверх штатных сумм, в блеске и великолепии. А заодно, не воруя, пополнить свой карман. Фон Фермойлен, например, ежегодно извлекал из полка прибыль в двадцать тысяч рублей. Почти вся сумма уходила на полковые же нужды - но и себя командир не забывал.

   С невской стороны слободы устроены были помещения официальные и вполне городские - каменная полковая церковь, штабное присутствие, плац. И каменные дома высшего начального состава. С появлением Баглира ему немедленно отвели участок для застройки, и присоветовали проект, по которому строился полковой квартирмейстер. От представления же нового проекта отговаривали, уверяя, что согласования отнимут полжизни. Баглир махнул рукой - и получил вполне приличные каменные хоромы.

  

   Бирон между тем процветал. Император уже почти согласился вернуть ему Курляндию - но тут произошло странное событие при визите Петра в поместье герцога. После обильной трапезы, во время которой император, по своему обыкновению, поглотил немало пива, взбрело ему погулять в карете по окрестностям. Как после рассказывали, он просто боялся пережрать.

   Петр грустно рассматривал свое набитое брюшко. Еще пару лет назад его не было. А вот появилось, и растет - как тыква на навозе. Кто же знал, что жизнь императора наполовину состоит из поглощения пищи.

  -- Это у тебя от пива, - говорила ему Елизавета Алексеевна Воронцова - лучший и единственный друг женского пола, ласково хлопая его по, казалось бы, недавно плоскому животу.

  -- Не от пива, а для пива! - отшучивался Петр. Фраза стала хоть и не исторической, но расхожей. Настроения это, однако, прибавляло ненамного.

   Более всего его раздражало то, что обтягивающий немецкого кроя мундир, введенной им новой формы это брюшко подчеркивал. Теперь Петр отчасти понимал возмущение гвардейцев новой формой. Заплыли салом - вот и протестовали. Приятно ли ходить, когда обтянутое канареечное пузо мундиром не вжато, как корсетом, а оторочено и свисает поверх штанов в облипку?

   То ли дело Елизавета - сколько ни ест, прибавляется только сверху и снизу, никак не посередине. И только хорошеет.

   Перейдя понемногу от грустных мыслей к греховным, Петр ухватил свою пассию, и, дозволив двору продолжать веселье, уединился с ней в карете - а кучеру велел погонять.

   Тут его карету и догнали трое кирасирских офицеров.

  -- Стой! Спасите государя! - орали они истошно.

   Петру прихватил беспричинный страх, в животе вместе со смертной тоской зашевелилось съеденное и выпитое, словно пиво явилось для куропаток живой водой, и они, трепеща крылышками, полезли вверх к горлу. А тут и лошади понесли...

   Передний кирасир поравнялся с дверцей кареты. На нем была черная венецианская маска. Двуликий Янус. Судьба. Заговорщик?!

  -- Прыгайте, государь! Поймаю!

  -- Лови сперва графиню Воронцову! - Петр не был храбр, но был он порядочным человеком. Даже когда был пьян до неприличия.

   Елизавета даже не взвизгнула. И прыгнула изящно - как перешла из кареты на руки всаднику. Тот тихонько мяукнул и отвернул рыжую лошадь в сторону, его место занял другой. Петр прыгнул - неудачно попав брюхом на шею лошади. Тут пиво с куропатками и вырвались на свободу. У всадника тоже вырвалось - то, что и должно вырваться у русского человека, которому внезапно облевали единственные парадные лосины.

  -- Это вы все про меня? - спросил его Петр.

  -- Да какое там, Ваше величество. Просто - в пространство.

   Кучер почему-то думал, что третий всадник возьмет его. Но тот отвернул вслед за первыми двумя. Поэтому кучер, не дожидаясь дерева или обрыва, спрыгнул сам. Не повезло - попал головой на камень. Нашли его только к вечеру.

   Петр, пошатываясь, стоял на земле. Третий кирасир - в пышном полковничьем мундире - ловко соскочил с коня, отдал честь.

  -- Ты, - сказал Петр.

  -- Я, - ответил командир лейб-кирасирского полка фон Фермойлен, - всегда преданный вашему величеству.

   Император коротко ему кивнул и помог кирасиру в маске сгрузить Елизавету Романовну наземь.

  -- Князь, как, вы опять сломали руку? - фон Фермойлен был возмущен, - Снова забыли наручи?

  -- Именно так, ваше превосходительство, забыл. Но не ехать же домой, когда жизнь государя в опасности. Тем более мне удалось оказать услугу и столь прекрасной даме, - и куртуазно поцеловал графине Воронцовой руку. Фон Фермойлен заскрипел зубами. Надо же, выучился. Как бы император не приревновал.

  -- Щекотно... У вас под маской усы?

  -- Нет, ваша светлость, перья.

   Сам Баглир глазел на императора, дотоле известного по портретам, на которых царь выглядел весьма необычно - высокий лоб, густые, гнутые брови, широко расставленные умные глаза чуть на выкате, длинный аристократический нос никак не желали сочетаться с пухленькими щеками, крохотной нижней челюстью, идиотической улыбкой маленького рта. Лицо его словно делилось пополам между двумя совсем разными людьми. От сбивающегося на затылок парика до нервных закрылок носа оно принадлежало умному и циничному правителю. Ниже - то ли младенцу, то ли идиоту.

   Вживе Петр был еще страннее. Тонкие, резвые, непоседливые конечности невесть каким образом крепились к узкой грудной клетке и тяжелому, налитому животу, полному инерции. И все это органично уживалось вместе. В глазах Петра было осознанное беспокойство - губы дрожали в детском страхе за дорогое ему существо. Таком пронизывающем, что места в душе на страх за себя не оставалось. Баглир почувствовал к нему симпатию, которая растворила в себе все слышанные им про царя дурные байки без остатка.

   Петр между тем, убедившись, что с любимой все в порядке, принялся расспрашивать подполковника Фермойлена о происшествии. Услышанное им было придумано намедни самим Фермойленом в компании фельдмаршала графа Миниха, принца Голштинского Георга-Людвига, генерал-майоров Измайлова и Мельгунова и прочих недоброжелателей Бирона. Статс-секретарь Волков присутствовал заочно, в виде докладной записки о вреде утраты Россиею Курляндского герцогства, неизбежной в случае укрепления там собственной династии, столько от России претерпевшей.

   Поэтому решено было устроить провокацию: испугав непривычных к Баглиру лошадей императорской кареты, представить дело так, будто попорчены они были в имении Бирона, обвинить герцога в заговоре против царя и добиться, на худой конец, новой опалы. Не последнюю роль сыграла и способность Баглира издавать неслышимые человеческим ухом звуки, создающие у окружающих ощущение страха и обреченности. Вот только долго так кричать он не мог - самому страшно становилось.

   Убедить Петра в злонамерении Бирона труда не составило - и на веселую пирушку с танцами вернулся совсем не тот император, который уехал. А главное, поблизости, неизъяснимым случаем, оказалась команда солдат-семеновцев во главе с капитаном Измайловым, младшим братом императорского генерал-адъютанта. Тот быстро поставил Бирона перед выбором: отречение и высылка из России или подъем на штыки со всей семьей. Напрасно герцог пытался взывать к царю. Петр просто не стал слушать, обрушив на несчастного поток отборной немецкой брани вперемешку с горькими упреками на русском языке.

  -- Вот это да, - сказал Баглир себе под нос, - хоть записывай.

  -- Я могу продиктовать, - предложила графиня Воронцова, - От Пети иногда такое услышишь, профессором лингвистики стать можно. Это еще ничего, сейчас он всего на двух языках говорит. А вот когда по-немецки, по-русски, по-французски и по-шведски одновременно, тогда его действительно понять нелегко. Хорошо хоть шведский уже подзабыл. А вы действительно инородец?

  -- Да. С родины меня выслали - сюда.

   Елизавета Романовна засмеялась - тихонько, но заливисто. Заслушаешься.

  -- Извините, князь. Я подумала - отсюда, - взмах веером, - ссылают в Сибирь. А из Сибири, - взмах в другую сторону, - к нам. Смешно.

  -- И правда смешно, - согласился с ней незаметно подошедший Петр, - я должен вас поблагодарить за то, что вы оказались рядом во время сегодняшней неприятности. Как ваша рука?

  -- Хорошо. После ручек графини она даже болеть стесняется - настолько мастерски выполнена перевязка.

  -- Князь, я слышал, что ваша маска не скрывает уродств. Зачем же вы ее носите?

  -- Ваше величество, мой вид настолько необычен для здешних людей, что я не желаю их смущать.

  -- Вздор. Черные люди - где солнце сожгло, желтые - где ветер высушил. Почему бы там, где холодно, не быть людям в перьях или шерсти? Арапы у нас тоже некогда были в диковинку. Ганнибала видел? Не карфагенского, а нашего, Абрама Петровича? Или хоть Ивана Абрамовича, этот уже полурусский, так посветлее. Фрегатом преотлично командует. А ты кирасирский ротмистр, а собственной рожи стесняешься.

   Баглира такие слова задели. И он медленно стянул с головы тяжелую черную маску, ставшую привычной, как собственный череп. И предстал в своем истинном облике: белоснежное оперение широкого лица, большие круглые глаза, черный хохолок на затылке, длинные охряные перья на голове.

   И ничего не произошло. Бирон не прервал роспись под отречением на половине, придворные дамы не попадали в обмороки. Только зашушукались быстрей и громче. Император Петр Федорович смотрел одобряюще, а графиня Воронцова потрепала его по щеке и заметила:

  -- А князь очень застенчив. Такой симпатичный, а прятался. Пойдемте танцевать!

  -- Я не умею, - заартачился было Баглир.

  -- Это просто, - хмыкнул Петр, - не то что маршировка, ногодрыжество. Лиза тебя быстро научит.

   Танец был медленный - изящное хождение под музыку, и Баглир приноровился. При перемене партнеров все дамы украдкой выдергивали у него перо-другое - чтобы похвастаться знакомством. Баглиру было все равно - предстояла линька, перья едва держались. И только сестра Елизаветы Романовны Екатерина, недавно вышедшая за блестящего гвардейского офицера князя Дашкова, вместо того, чтобы добыть трофей самой, честно попросила перо у Баглира. Он подарил ей лучшее - золотистое, полуметровой длины.

   После чего спасся и подпер собою стену.

   Обращение Петра "кирасирский ротмистр" оказалось не принятой в русской армии вежливостью, когда уменьшительные приставки вроде секунд-, прим-, штабс- и под- отбрасывались, а производством в следующий чин. А заодно его украсили орденом. Баглир был возмущен, получив шейный крест с "цыпленком" - государственным двуглавым мутантом вместо святого Андрея. Ему объяснили, что такой крест положен всем иноверцам. Баглир иноверцем быть не захотел.

   А назавтра, его, скачущего в эскорте царской кареты, подманил к окошечку обкусанный императорский палец. Петр осведомился, вправду ли Баглир собрался креститься. А если вправду, то почему не пригласит его и графиню Воронцову в качестве крестных отца и матери?

   Когда его - уже не Баглира ап Аменго, а Михаила Петровича Тембенчинского крестили вторично - не святой водой, а пивом, его в сторонку оттащил Миних.

  -- Поехали, - сказал.

   На застоявшихся конях пролетели заставы. И когда мимо прокатилась коляска с Бироном, Миних отвесил старому недругу ироничный поклон.

  -- Ты сейчас в случае, - сказал фельдмаршал, - а значит, в опасности. Если случай затянется, тебя постараются удалить. Возможно, так же подло, как мы - Бирона. Запомни, Михаил Петрович, главное - вдруг не будет старика посоветовать. Блюди Россию, свою честь и присягу - именно в этом порядке, - а на остальное плюй. Ясно?

   Баглир пытался следовать этой рекомендации. Лучше всего получалось - плевать. На Россию никто особенно не покушался. С честью и присягой получалось хуже. Нет, воровать Баглир пока не научился. И "пускать на ум" казенные средства - тоже. Хотя полковые казначей и квартирмейстер не оставляли надежд, а пока использовали его открывшееся лицо для запугивания поставщиков. По словам Фермойлена, один зубастый офицер увеличил полковые доходы в полтора раза, а попытки подсунуть гнилое сукно и негодный фураж вовсе прекратились. И мыши не поели фолиантов с отчетами. Нет, с Баглиром произошло приключение иного рода.

   Император и его жена жили раздельно - нимало не стесняясь - по разным пригородам: Петр в Ораниенбауме, Екатерина в Петергофе. Охрану несли все гвардейские части по очереди - но у Петра все больше преображенцы и кирасиры, у Екатерины - семеновцы и конногвардейцы. Образовались как бы два совершенно отдельных двора, время от времени наезжающие друг к другу в гости - попортить настроение. Баглир, как кирасир и просто симпатичный царю офицер, часто назначался командовать эскортом его кареты. Эту почетную обязанность он выполнял охотно, понимая ее как лишний случай отвлечься от нудных бумажных дел.

   Зима отступала медленно, а в тот мартовский день произвела последнее контрнаступление. Нева, взбухшая было, успокоилась, и лед снова вытянулся в промороженную струнку. Огромные, вязкие хлопья снега, подкручиваемые ветром, лихо бросались на людей, вязли на треуголках, отчего их поля жалко обвисали, плюмажи царской свиты - дорогущие - напоминали хвосты бездомных собак.

   Но что до того дела царю? Он-то в удобной карете, это конвой мокнет и дрогнет. Особый повод досадить жене! Ее любимые конногвардейцы и измайловцы будут выглядеть мокрыми курами, даже и Орловы. А шлемам кирасиров непогода нипочем - от доброй стали пули и сабли отскакивают.

   И совершенно никакого желания любоваться бездействующими фонтанами! Голые деревья, прошлогодняя несвежая зелень газонов запятнана только наметенными и уже стаивающими полосками мокрого снега. И по левую руку - недовольно нахмуренное море, такое же свинцовое, как статуи и масконы фонтанов, только не позолоченное солнечным светом, а тусклое и оттого особенное сырое.

   Зато когда Петр, прыгая через широкие ступени, влетел в обиталище своей жены, и за ним потянулась не то чтобы "петровская" - деловая часть двора, министры, полицмейстеры и тому подобные лица, вынужденные увиваться вокруг того, кто принимает решения, а не той, кто только веселится и строит козни, - тогда и конвой спрятался под крышу Монплезира.

   Екатерина жила не в старом петровском дворчишке, стоявшем прямо на берегу моря, вплотную к волноломным сооружениям, а в новой постройке, примыкающей к Монплезиру с запада.

   Пропустившие по "сугревной" чарке рядовые слишком еще косились на нового командира, и Баглир, чтобы их не стеснять, с сожалением отодвинулся от печки, не суть что растреллиевской - теплой! Прошел мимо гиганта конногвардейца, мирно дремавшего на часах, и проник во внутренние покои обиталища императрицы - в помещение без окон и без обстановки. Ни светских людей, ни прислуги видно не было. В видневшиеся двери заходить он не стал - мало ли что. Просто ходил, рассматривал обивку стен, да прислушивался - не кликнут ли царев конвой. Однако все было тихо.

   Тут бухнула дверь, и Баглир, повернувшись, увидел сразу перед собой лицо императрицы. Она чуть в него не врезалась, едва успев затормозить. Вид у нее был донельзя сердитый. Екатерина - все равно красивая - раскраснелось, нос раздувается, губы едва держатся от оскала. Она что-то требовательно спросила, видимо на французском, щебечущем. Его Баглир все еще не понимал. Зато понимал, что смотрит царице прямо в глаза - поскольку одного с ней роста, а это ему не по чину.

   Поэтому попытался поклониться, и - черт бы побрал эти моды - получилось, что вылупился непосредственно на практически неприкрытую грудь, причем вплотную. Даже пощекотал перьями. Если бы она его хотя бы интересовала! Баглир ждал реакции на свое хамство, готовя в голове самоуничижительные фразы. Но в тоне Екатерины появилось вдруг довольство и - дальнейшими событиями он не управлял. Не то чтобы совсем не мог. Просто растерялся.

   А потом оказался вытолкнут подале - и из всей прощальной фразы запомнил только имя - Григорий. Тут и конвой государя призвали.

   Обратную дорогу Баглир был даже ряд дурной погоде - помогала очухаться. В последней версте перед Ораниенбаумом - решился. И, постучав, в окошко кареты Петра, заявил, что должен сделать конфиденциальный доклад о событии, произошедшем во время ожидания конвоем обратной дороги. Петр, по прибытии в Ораниенбаум начав слушать доклад, потребовал подробностей. Особенно просил воспроизвести по памяти, что говорила его жена - до, во время и после "события". Требовал вдаваться в частности и вообще невозможно веселился. Несколько раз даже из кресла на пол сполз и валялся - в коликах смеха. Потом, продышавшись, требовал продолжать.

   - Ну, - заметил он, - а почему она испугалась Гришки Орлова? Эка невидаль - Екатерина любовника поменяла. Прежде их было... - Он стал перечислять известные всему городу имена и загибать пальцы. Потом сбился, да и пальцы закончились, - Зачем-то он, ей, видимо, нужен. Ну а как тебе, ротмистр? Понравилось?

   - Я предпочитаю девушек из своего народа, - сообщил Баглир.

   Петр едва не взвыл от радости. До Баглира Екатерина нравилась всем - кроме него самого. И активно использовала женские чары для перевербовки его сторонников. Он, по его собственному заявлению, был вообще однолюбом. Вот, нашел себе графиню Воронцову, и от этого счастья уже ничего не ищет... А Екатерина...